Глава 2. Девочка была очень молоденькой, какой‑то пушистой, как облачко, и при этом у нее были потрясающе взрослые глаза

Девочка была очень молоденькой, какой‑то пушистой, как облачко, и при этом у нее были потрясающе взрослые глаза. Если бы не этот постаревший взгляд, я бы дала ей лет пятнадцать, не больше.

Что‑то с этой девочкой было не в порядке, это я сразу приметила. И дело даже не в глазах, хотя я бы предпочла видеть у такой юной девицы все‑таки более беззаботный взор. Она была… ОСТАНОВИВШЕЙСЯ. Наверное, именно так. Как будто жизнь остановилась для нее в определенный час – и все. Ни глупеньких, но так согревающих надежд. Ни радости ощущения бытия, свойственного шестнадцатилетним. Ни‑че‑го…

Она явно не принадлежала к дну общества. Одета была более чем скромно, это так, но очень аккуратненько, чисто, и вообще она производила впечатление человечка сильного и с чувством собственного достоинства. Такое бы поиметь многим моим богатеньким клиентам…

Но по совершенно неведомым причинам к этой девочке жизнь благоволила куда меньше, чем к ним. Иначе отчего бы у моей гостьи были такие грустные и усталые глаза?

Да еще я встретила их так неприветливо, с нахмуренным лбом!

У какого нормального человека повысится настроение, если на пороге тебя встречает разъяренная Медуза Горгона?

– Это Катя, – представил мне девочку Ванцов.

Я постаралась спасти положение, изобразив на физиономии максимум приветливости, и представилась:

– Саша.

Она кивнула мне, все еще настороженная, не очень‑то доверяющая мне, но судя по ее виду, она вообще не спешила кому‑то доверять.

– Кофе будете? – предложила я.

Она неуверенно оглянулась на Ванцова.

– Будете, – решила за них я.

– Мы по делу, – наконец подала голос девочка. – Я не знаю, сколько у Алексея Васильевича времени…

– Да уж на кофе Алексей Васильевич его изыщет, – рассмеялась я. – И потом – я не умею обсуждать дела без кофе и сигарет… У меня без них голова плохо соображает.

И, не дожидаясь их, я пошла на кухню.

* * *

Теперь ситуация немного прояснилась.

Раз эта девочка пришла с Ванцовым ко мне, значит, в ее жизни действительно произошли неприятные события. С приятными ко мне приходят только мама да Пенс. Остальные…

Не буду я жаловаться на жизнь. В конце концов, это моя работа, как и у Ванцова своя работа. Только я вроде как частный извозчик, а Ванцов государственный таксист. Проще говоря, я работаю в частном сыскном агентстве, а Ванцов в прокуратуре. И к нам не приходят поделиться радостью, как нетрудно догадаться.

Чайник наконец‑то засвистел, я заварила кофе и потащила поднос в комнату, где меня дожидались мои неожиданные гости.

Я замешкалась, открывая дверь, и до меня долетел обрывок фразы: «… это был он, я уверена. Я убью его, Алексей Васильевич…»

Ничего себе, подумала я. Странная, однако, девочка… Вытащила Ванцова из его теплого и сухого кабинета под дождь, чтобы сообщить ему о своих намерениях, прямо скажем, не одобряемых законом.

Ванцов что‑то горячо зашептал – я не слышала слов, но следующая мысль, посетившая меня, была еще ужаснее.

А если они решили и меня втянуть в это дело?

Ну уж нет, ни за что не буду больше вляпываться в истории, запротестовала я и открыла дверь с намерением заявить им сразу, что всяческие истории мне порядком надоели и я твердо вознамерилась изменить свою жизнь коренным образом.

Конечно, они сразу замолчали, и это снова навело меня на подозрения, что эта парочка замышляет убийство.

Тем не менее я сделала вид, будто ничего не слышала, поставила поднос и уселась с видом хозяйки светского салона, приветливо улыбаясь. Ладно, сначала мы выслушаем их, а уж потом…

Если тебя что и погубит, Данич, так твое собственное неуемное любопытство, неодобрительно промямлил мой внутренний голос. Но мне же было интересно! Я только выслушаю, пообещала я себе, и объявлю им, что теперь живу спокойно и размеренно. Вот только узнаю, в чем у них там дело, ладно?

– Так что у вас за проблемы? – поинтересовалась я. – И каким образом я могла бы вам помочь?

– Проблемы не у меня. У Кати, – сказал Лешка. – Пусть она и рассказывает…

* * *

Катя посмотрела на него, и ее взгляд выразил безграничное удивление и испуг. Кажется, такой «перевод стрелок» в ее планы не входил. Не была она готова сама, без обиняков, сообщить мне о своих криминальных планах.

– Алексей Васильевич, – начала было она просящим тоном, но Ванцов посмотрел на нее весьма сурово, отчего она немедленно поникла и смирилась со своей участью, пролепетав: – Ну, хорошо. Я попробую.

При этом меня она окинула взглядом долгим, изучающим и выражающим крайнюю степень недоверия.

Понять ее можно – я ненамного ее старше, а выгляжу… Может быть, лет в сорок я и начну воссылать господу благодарности за способность выглядеть лет на десять моложе, но сейчас…

Моя детская физиономия является для меня вечным раздражителем. Делать с ней что‑либо бесполезно – даже изведя на нее тонну косметики, ничего не добьешься. Просто будешь похожа на ребенка, стибрившего маменькину косметику. Умный взгляд мне тоже не помогает – хотя я тренировалась перед зеркалом, почему‑то от моего умного взгляда лицо окончательно глупеет! Может быть, я неправильно понимаю этот «умный взгляд»? А вот именно сейчас поднапрягусь и у меня получится?

Катя недоуменно посмотрела на меня, потом перевела вопросительный взгляд на Ванцова. «Помилуйте, – говорил ее взор. – Разве эта девочка сможет нам чем‑то помочь?» Сомнение в моих умственных способностях до неприличия явно отразилось на ее хорошеньком личике.

Ванцов кивком головы показал ей, что вполне в них уверен. Спасибо, милый Леша! Их мысленный диалог не укрылся от меня, но я не показала виду.

Девочка смирилась со своей участью и снова посмотрела на меня.

– Понимаете, Саша… Алексей Васильевич считает, что вы с вашим боссом можете мне помочь.

Судя по тону, каким были сказаны эти слова, сама Катя в этом сомневалась.

– Предположим, что так.

«Вот и шли бы прямо к Ларикову», – проворчала я про себя. Впрочем, я прекрасно была осведомлена о странности взаимоотношений Ванцова с Лариковым.

А именно – вы когда‑нибудь видели любовь друг к другу двух страшных зануд? Конечно, Ванцов ни за что не пойдет к Ларикову! Лучше найти меня, со мной проще…

Но я снова отвлеклась.

Девочка наконец‑то решилась и грустно сказала:

– Мой старший брат… Понимаете, Саша, он в тюрьме. А люди, которые в этом виноваты, на свободе. И я не могу с этим смириться…

* * *

Не хотелось расстраивать девочку, но…

Я вздохнула.

Большинство родственников склонны считать именно так. «Наш мальчик не виноват, во всем виновны другие…»

Хотя сейчас в нашем «министерстве справедливости» творится черт знает что.

– Вы мне не верите?

Она смотрела на меня напряженно, и на самом донышке ее больших глаз таились боль и обида.

– Почему я должна чему‑то верить? Вы мне еще ничего не рассказали, – ответила я.

– Хорошо же, слушайте…

Она встала и подошла к окну. Я видела только ее спину – необыкновенно прямую, как у маленькой балерины.

Некоторое время она стояла, будто вспоминая все в подробностях или пытаясь найти нужные слова, чтобы объяснить мне, почему она так уверена в заведомой судебной ошибке. Я терпеливо ждала.

– Он оказался там случайно, – сказала она, обернувшись. Теперь взгляд ее прозрачных, светлых глаз был почти умоляющим – пожалуйста, поверьте мне!

Я кивнула. Пусть так.

– Где?

– В том месте, где нашли убитую девушку, – пояснила она. – В Левобережном. Где пляж… Знаете это место?

Да, я знала. Но, пожалуй, это все, что мне было известно.

История‑то произошла слишком давно. До меня, увы, не долетели даже ее отголоски. Восемь лет назад мне было пятнадцать, и криминальная хроника меня абсолютно не интересовала.

Поэтому Кате пришлось поведать мне всю историю в подробностях, то есть настолько, насколько ей это было известно.

Ведь ей в то время было еще меньше, чем мне. Всего‑то восемь лет.

* * *

Что может помнить ребенок восьми лет?

Оказывается, много. Катя помнила не только события, приведшие их семью к нынешнему плачевному состоянию, но и лица людей, по ее мнению, повинных в этом.

Жизнь Катюша разделила на две части: черная и белая, улыбающаяся и плачущая – как театральная маска. До Катиных восьми лет семья Чернышовых была вполне счастливой. Двое детей – оба поздние, долгожданные, буквально купались в любви и нежности. Отец Кати работал сначала инженером, потом перешел в частную фирму, поскольку надо было кормить семью, но семья не перешла в разряд «новорусских», и совсем не потому, что достаток был невелик, просто по привычке все сбережения шли на «духовное». Катин отец не мог допустить, чтобы его дети были, как он говорил, «комарами», людьми, не приносящими окружающему миру никакой пользы, поэтому ни один концерт, ни одна новая умная книжка не оставалась незамеченной – он считал, что только на это и стоит тратить деньги. Именно это потом и сыграло негативную роль в судьбе Катиного старшего брата, как она считала.

– Если бы у нас было столько денег, как у Старцева или Чеботарева, – мечтательно сказала она, – Лешка был бы сейчас на свободе, а они…

Впрочем, тут же махнув рукой, Катя сообщила мне, что она до сих пор помнит праздники детства и благодарна своим родителям за то, что ее детство было таким наполненным.

– Я не смогу передать словами, как это было чудесно. Наши походы в театр, на концерты… А вечерами мы могли просто собраться за столом, и самая обычная процедура чаепития превращалась в сказку… Папа был мечтателем и очень любил рассказывать нам про Атлантиду, куда, по его мнению, уходили лучшие… Не то чтобы он хотел сделать из нас оторванных от реальности людей, просто он ненавидел таких, как Старцев, и не хотел, чтобы кто‑то из нас был похож на этот типаж, который так распространен в последнее время… А впрочем, что я говорю? Всегда они были. Только раньше выглядели по‑другому… Ну не будем об этом. Ведь теперь все иначе.

Она махнула рукой, повторила почти шепотом: «Все иначе…», и ее глаза снова померкли – солнце в них погасло.

– Потом в Лешкиной жизни появилась эта тварь. Я знаю, нехорошо так говорить о людях, но… Иное определение к этой девице не подходило. Она именно тварь, эта Элла. Даже имя ненатуральное… Элла Ардасова.

Катя презрительно фыркнула.

– Мой брат всегда тянулся к такому типу людей. Ему наивно казалось, что они наполнены подлинной жизненной энергией, в то время как мы ПРИДУМАННЫЕ. Это были его слова. «Наши родители, Катя, придумали нас с тобой, а до этого – самих себя. Истина в таких, как Элка. Может быть, они циничные и примитивные, но… Они притягивают меня, как сама жизнь, значит, они и есть жизнь…» Так он говорил и маме, когда она высказалась по поводу этой Эллы нелицеприятно… Понимаете, Саша, маме казалось, что Элла просто издевается над ним, но при этом, будучи хищницей по натуре, оценивает, каким он будет супругом. И он ее в этой роли вполне устраивает – как потенциальный «доильный аппарат». Все это она твердо решила высказать, и кончилось это ужасно! Мама до сих пор не может себе простить, ей все кажется, что, если бы она смирилась, ничего не произошло бы. Но я так не думаю. Так вот… Они в тот вечер поссорились, и Лешка заперся в комнате, потому что не хотел с нами разговаривать. Он вынашивал план утром уйти из дома совсем. Навсегда. Так он мне сказал. Обычная туфта – меня не понимают, они оскорбляют мою девушку и так далее… Я пыталась его успокоить, и мне это почти удалось. Он почти поверил мне, что мама и папа не хотят зла ему и его драгоценной Элле, что они к ней привыкнут и все будет хорошо… А ближе к ночи позвонила Элла, и он бросился ей на помощь, сказав мне только, что к Элле пристали какие‑то подонки, отняли все деньги и она не знает, что ей теперь делать, поэтому просит его срочно приехать в это дурацкое место, «Веселый дельфин»… Он бросился к ней, еще не зная, что действительно уходит из дома. На‑всег‑да…

Она прервалась:

– Можно сигарету?

– А не рано тебе курить? – по привычке спросила я.

– А работать не рано? – грустно усмехнулась в ответ Катя. – И тянуть на себе больную мать – не рано?

Я не смогла ей возразить.

Жизнь обошлась с этой девочкой слишком жестоко, чтобы я имела право читать ей нотации. В сравнении с ней ребеночком была я, поэтому я протянула ей начатую пачку.

И словно в награду получила следующую порцию этой отвратительной истории, где зло победило, и более того, именно носители зла сейчас неплохо устроились в жизни.

* * *

Итак, Элла… По словам Кати, она не понравилась ей с самого начала. Леша познакомился с ней случайно – покупал матери подарок ко дню рождения. А Элла этот самый подарок продавала. Так что в результате злосчастный маленький флакон немецкого шампуня оказался с нагрузкой в лице самой Эллы.

Некоторое время Леша умалчивал о своей «великой любви», только вести себя стал немного загадочно. Потом вдруг все выяснилось.

За завтраком.

Леша сообщил им, что сегодня к нему придет «девушка его мечты». И по этой причине он просит их вести себя попроще. Отец, естественно, возмутился, он не мог понять, почему должен вести себя так, чтобы понравиться некой девице, но мать пожалела бедного Лешеньку, успокоила начинающуюся бурю и пообещала Леше, что за вечерним чаем, на который приглашена Элла, не будет разговоров о музыке Марчелло, поэзии Мильтона и прочих непонятных вещах. Отец, правда, ехидно поинтересовался, о чем можно разговаривать – о косметике и колготках? Так он не очень‑то разбирается в этих вещах… Леша вскричал, что он не позволит унижать бедняжку Эллочку, которая не виновна в том, что ее интеллектуальный уровень не смог развиться до папочкиного, но его снова успокоили, клятвенно пообещав, что не унизят несчастное создание.

– В конце концов, – грустно сказала мама, – красивой девочке не обязательно быть умной…

Наивная Катина мама уже вообразила себе писаную красавицу с идеальной фигуркой, – а какой еще она могла представить себе девушку мечты своего сына?

* * *

В назначенный час в дверь позвонили.

– Это она!

Леша метнулся к двери, такой трогательный, восторженный, даже отец проникся его состоянием влюбленности и улыбнулся.

Они замерли, ожидая увидеть ту, которая заставила этого мальчика сделать первый шаг к взрослению, уверенные, что это замечательная девушка – ведь не мог же Леша, воспитанный на рыцарских романах, красивой музыке и возвышенной поэзии, выбрать себе в Дульсинеи существо, далекое от идеала?

Дверь хлопнула.

– Здравствуйте, – раздался голос Эллы.

Семейство Чернышовых замерло – та, что сейчас стояла на пороге с видом заведомо победительным, отличалась от идеала столь разительно, что удержать выдох разочарования всем, кроме маленькой Кати, было трудно.

Катя же просто не смогла сдержаться. В своих фантазиях она уже создала образ прекрасной, изящной феи с огромными зелеными глазами и золотистыми кудрями, но дело было даже не в том, что Элла была низкого роста, приземистая, с коротковатыми и толстыми ногами…

Дело было просто в том, что она не была Принцессой. Ее взгляд был полон хищности и цепкости, а надменная улыбка говорила о том, что Элла, увы, относится к разряду тех самоуверенных и тупых особ, которые так не нравились Чернышову‑старшему.

Но в тот момент никто не мог предположить, что именно сегодня вечером их судьба делает крутой вираж, никто не мог увидеть в вульгарной, но, в общем‑то, примитивной и незлобной девице то черное облако, которое навеки изменит их жизнь к худшему…

* * *

– Так что я ее сразу возненавидела, – мрачно призналась Катя. – Конечно, меня ругали за такое отношение… Пытались объяснить мне, что внешние данные не главное, будто дело было только в этом! Честное слово, я не думала о ее внешности – хотя мне иногда казалось, что она просто ведьма и приворожила моего бедного старшего братца. Как иначе я могла объяснить то, что он всерьез восхищается ею, смотрит на нее открыв рот, ловит каждое ее глупое слово? Вы знаете, потом я узнала, что дети чувствуют все более глубоко, нежели взрослые, и видят скрытое, так вот – я увидела ее СКРЫТОЕ, и дело было не в ее уродливой внешности, нет! В ее уродливой душе… Надеюсь, вы не станете говорить, что жадность, самовлюбленность, тупость – красивые качества? А именно это и наполняло нашу Эллу. Нет, в ней были и забавные черты, например, она плакала, когда смотрела мелодрамы, и это было мило и смешно, но… Я никогда не забуду ее взглядов украдкой – мне кажется теперь, она подсчитывала, сколько мы стоим, и заранее прикидывала, сколько у нас можно будет оттяпать… Но, что бы мы все ни думали, мой брат был влюблен, ничего этого не видел и все глубже погружался в подчинение этой странной особе. Теперь от нас тоже требовали восхищения, мы были обязаны признавать ее красоту, ум и так далее – качества, которых не было в помине, но о которых наша Элла мечтала. Но я увлеклась, да? Наверное, вам все это неинтересно…

– Нет, что ты, – возразила я. – Так что же там произошло?

– Я не знаю. Однажды вечером, очень поздно, раздался звонок. Взволнованный голос Эллы попросил к телефону Лешу. Мне строго‑настрого запрещалось даже находиться рядом во время их разговоров, поэтому я просто передала ему трубку и ушла в свою комнату. Через несколько минут послышался мамин голос – она говорила на повышенных тонах, что было достаточно непривычно. Знаете, мне показалось даже, что она неприлично визжит. «Ты никуда не пойдешь!» Он что‑то ей ответил, тихо, я не расслышала… Папы дома не было – он был в командировке, как назло… Мама пыталась еще как‑то убедить Лешу, но у нее ничего не вышло. Я выбежала из комнаты на шум и спросила у Леши, что происходит. Тут‑то он и сказал мне наскоро об Эллиных проблемах. И хлопнул дверью. Я вышла на кухню и увидела маму, она сидела у окна и плакала. «Что случилось?» – спросила я. Она отмахнулась от меня и пробормотала: «Только тебя мне и не хватало…»

Она просидела так до самого утра. А утром позвонили и сказали, что мой брат арестован. Он обвиняется в… убийстве.

* * *

Дальнейшие события напоминали страшный сон.

Арест, следствие, суд. Все усилия были напрасны – Алеша Чернышов был обнаружен рядом с убитой Эллой Ардасовой, в руке он держал орудие убийства, то есть опасную бритву, которой было перерезано горло девушки, и показания единственных двух свидетелей – Старцева Дмитрия и Чеботарева Леонида – убедили суд в его виновности.

Вот эти‑то Старцев и Чеботарев не давали покоя Кате.

– Понимаете, Саша, я тогда мало что понимала, но я помню, что однажды я шла по улице, я даже помню, что было солнечно, радостно, я купила мороженое, и вот тут я их увидела… Этих двоих. Они стояли и разговаривали с Эллой. И Старцев обнимал ее за плечи, понимаете? Обнимал и шептал ей что‑то на ухо… Она меня не заметила и довольно громко рассмеялась, сказав: «Ну, если мальчики угостят вином…» А потом обернулась, и наши глаза встретились. Она помрачнела и попыталась высвободиться из объятий Старцева, что‑то пробормотала в ответ на мое «здрасьте», но я еще не придала этому значения. Так вот, потом эта парочка утверждала, что Эллу они не знали, на пляже оказались случайно, там они и услышали женский крик и пошли туда, и застали ужасную картину – мой брат с опасной бритвой в руке и убитая Элла… Я пыталась рассказать о том, что они были знакомы, но… Кто поверит ребенку? Тем более что брата этого ребенка обвиняют в убийстве? Все улики были против моего брата, а против них – ни одной. Я не знаю, что между ними произошло, но я уверена, что мой брат ни при чем! Уверена в этом так же, как и восемь лет назад!

Она снова потянулась за сигаретой и немного успокоилась.

– Мой отец умер через шесть лет. Он сильно сдал, а мама… О, она заболела сразу, как только все это случилось. Так что я уже два года работаю – продаю газеты и журналы, мы едва сводим концы с концами, да еще приходится ездить к Лешке… Еще семь лет. Я не выдержу. Но еще труднее выдерживать это ужасное знание – что истинные виновники живы‑здоровы, они процветают… Скажите, Саша, справедливости нет в нашем мире?

* * *

Ну что я могла ответить?

Иногда я и сама задавалась этим вопросом – есть ли она? Нужна ли она кому‑нибудь?

История, рассказанная мне Катей, была печальной и в то же время…

Я посмотрела на Ванцова. Он едва заметно пожал плечами. «Я не знаю, насколько ее вера в невиновность брата оправданна», – говорил его взгляд.

– Вы давно знакомы? – спросила я их.

– Нет, – покачала головой Катя. – Мы познакомились неделю назад. Но, наверное, нас с Алексеем Васильевичем свела судьба… Может быть, богу наконец‑то надоело смотреть на мои несчастья?

«Ну да, и поэтому он решил повесить на мои хрупкие плечи твои проблемы», – подумала я.

– Я не уверена, что смогу тебе помочь, – призналась я. – Расследовать это дело… Восемь лет прошло. Это нереально… Если не смогли тогда, по свежим следам, то я же не гений, честное слово!

– Тогда я убью их, – спокойно улыбнулась девочка. – Потому что этого нельзя допустить – чтобы убийцы жили припеваючи, а наша жизнь походила на кошмар…

Ну и что мне было делать?

– Подожди, – попробовала я остановить ее. – Я попытаюсь. Но не уверена, что у меня что‑нибудь получится…

– Спасибо, – выдохнула Катя.

В ее глазах появилась надежда. Приятно, конечно, но я этой надежды не разделяла.

В тот момент эта надежда казалась мне глупенькой, детской иллюзией, не более того. Я же не из тех людей, которые относятся к себе серьезно…