Track 27

Леша — одноклассник Дукина. Еще в школе у них была постпанк-группа под названием “Стоп-Кран”. Босой Дукин с подведенными по-кинчевски глазами совершал, как это было принято, магические пассы руками и пел:

Пел я, пел, пел я

На вас на всех

Пел я на гласность,

Пел на перестройку

Слово “пел” заменяло менее приличное слово в оригинальном тексте Леши Пупса. Смирнов в летчитском шлеме играл на “Telecaster’е” — предмете всеобщей зависти. Эту гитару ему изготовил брат — мастер на все руки. До того как я обзавелся приличным инструментом, именно он довел до ума мою полуакустическую “Кремону”, изготовил комбик из старой радиолы и ламповую примочку, скопировав звук гитары Брайена Сетцера.

Я, Паша и Леша Смирнов сидим в “Сити-клубе” и вспоминаем купчинские денечки. “Для памятника Тиме никаких бы денег не пожалел”, — вздыхает Леша. Он занимается коммерцией. “А зачем ему памятник на кладбище? — говорю я. — Вот если бы мы записали альбом, посвященный ему!” “Точно!” — соглашается Смирнов. Мы продолжаем вечер воспоминаний. На следующий день я звоню Леше и спрашиваю, помнит ли он о вчерашнем разговоре. “Конечно, — слышу я в ответ, — ближе к началу июня смогу выдать первую сумму. Ты пока выясни, сколько надо”. Охваченный ликованием я хожу взад-вперед по комнате и бестолково хватаю разные предметы. В голове — радужное помутнение. Неожиданно в руках оказывается телефонный справочник. “Вот! — понимаю я. — Пора подыскивать студию!”

Радостной новостью я делюсь с мистером Реджинальдом Макмилланом — менеджером легендарных “The Krewmen”. В руки ему попала кассета “Psychoburg”, и наши песни он отметил как наиболее оригинальные. Теперь мы обмениваемся письмами. Появлением этого ценного контакта я обязан Кириллу Яковлеву — редактору, основателю и основному корреспонденту рокабилли-сайко фанзина “Веселые ботинки”.

Фанзин — традиционный для независимых музыкальных направлений печатный орган. Изготавливается одним или несколькими энтузиастами. По-русски это называется “самиздат”. Фензин — часть традиции под названием “DIY” — “Do It Yourself”, по законам которой живет подавляющее количество независимых коллективов. Если солидные лейблы все как один отвергли твою демо-запись, плюнь на боязливых редакторов и сделай все сам. Сам выпусти альбом, сам напечатай значки и футболки, сам напиши статью в собственный журнал. Чтобы жить полноценной музыкальной жизнью, отнюдь необязательно подписывать контракты с кем-то еще. Обычно фензин имеет размер согнутого пополам листа формата A4 и напечатан на ксероксе.

Кирилл ведет активную переписку, рассылает кассеты и пластинки русских команд за рубеж. Он же обзванивает музыкантов, собирает новости, верстает журнал, печатает его на ризографе и разносит по магазинам.

Увидев Яковлева впервые, я был очень удивлен. Ожидаешь увидеть бравого неформала с полуметровой иглой и вдруг — петушок, костюмные брючки, курточка времен московской олимпиады, белесые ресницы и вкрадчивый голос. И этот человек пишет о сайко? Необычные музыкальные пристрастия Кирилла надежно замаскированы. Невольно в голову начинают лезть тревожные мысли. Есть в таком несоответствии формы и содержания что-то чекатильное. Вполне возможно, что у Кирилла все происходит как в песне “The Quakes”:

When i hear the sound of the slappin' bass

A change comes over me and hair grows on my face

Now you're gonna see my other side

Cause i'm a psychobilly Jekyll & mr Hyde.*<* Когда я слышу звук слэпого баса

Я меняюсь и на моем лице вырастают волосы

Сейчас ты увидишь мое второе лицо

Потому что я — сайкобилли Джекилл и мистер Хайд.>

Из имеющихся студий меня больше всех привлекает “Мелодия”. Во-первых — овеянное легендами название. Во-вторых — красивое помещение: студия находится в церкви Святой Екатерины, и часть записи происходит в главном зале храма, украшенном величественной колоннадой и органом. В советское время именно за счет студии здание церкви поддерживалось в порядке, и протестанты этого не забыли. А в третьих, когда я спрашиваю одного из техников, смогут ли они хорошо прописать контрабас, он отвечает: “Пропишем. А если не получится, пропишем вот — клавесин”. Здоровый юмор облегчает работу.

Из предложенных звукооператоров я выбираю Александра Докшина — он записывал первый альбом “Spitfire” “Night Hunting”, постоянно сотрудничает с “Deadушками”, а значит, в курсе музыкальных событий. Остается только согласовать расписание записи. Наши последние репетиции перед записью мы проводим только под метроном. По вечерам я сижу на точке, вычищая мусор из своих гитарных соло, и встречаюсь с человеком по прозвищу Майкл, попросту — Мишей Морозовым, профессиональным переводчиком, который правит мои английские тексты. Обратится к нему мне посоветовал рыжий Андрей из группы киномана Перца.

Ненадолго работа над текстами прерывается. Этой зимой я задумал путешествие в Москву вместе с “Mosquito”, “Troublers” и “Bombers”. Чтобы было дешевле и веселее, я арендую пятидесятиместный туристический автобус. Народу набивается под завязку. Среди наших — старые друзья: Донат Герман, Покойник и Зубов, который недавно освободился. Поздним вечером теплая компания собирается напротив гостиницы “Октябрьская”. Путешественники теснятся у входной двери, позвякивая бутылками в полиэтиленовых пакетах. “Вы предупредили, чтобы они пиво с собой не брали?” — спрашивает меня водитель. “Неоднократно!” — подтверждаю я. “А то ведь так и за день до Москвы не доедем”, — тревожится шофер, вслушиваясь в веселый стеклянный перезвон.

Я сверяю присутствующих со списком:

— Покойник!

— Здесь!

— Фагот!

— Здесь!

— Твистер!

— Здесь!

Все на месте, мы стартуем. “Чпок! Чпок! Чпок!” — раздается со всех сторон, и пробки рикошетом разлетаются по салону. Вопреки предупреждениям они именно пивные. Затевая очередную авантюру, я почему-то всякий раз забываю, какую цену организатор платит за всеобщее веселье — перегоревшие в голове пробки, как известно, замене не подлежат. Вокруг меня оживленный гомон, а я уже готовлюсь к диспуту с водителем и пассажирами. И вот из глубин автобуса раздается ожидаемая реплика: “Остановите автобус!” Шофер возмущен — мы не отъехали и десяти километров от города! Но у физики свои законы. С давлением не поспоришь. Мы делаем первую из остановок. Девушкам, как водится, в таких ситуациях сложнее, чем мужчинам, и их удаляющиеся силуэты еще долго видны на фоне заснеженного поля. Запах табака смешивается с неторопливой беседой и звуками застегивающихся молний. Пассажиры довольны. Я поторапливаю всех возвратиться в автобус. Вроде никого не забыли. Поехали! “Чпок! Чпок! Чпок!” — путешествие продолжается.

В какой-то момент мы приближаемся к посту ГАИ, и водители просят меня рассадить свисающих с потолка и гуляющих в проходе путешественников по местам. Я пытаюсь, но получается плохо. На помощь приходит Зубов — надсаженным голосом он орет: “Ша! Все по нарам! Щас мусора будут поляну пасти!” Присутствующие неожиданно замечают, что голубые зубовские глаза безумны, во рту не хватает зубов, а костяшки широких кулаков сбиты до состояния слоновьих пяток. Порядок воцаряется в ту же секунду, и я с горечью отмечаю, что зековский сленг вызывает куда больше уважения, чем правильная литературная речь.

Московское утро морозное и ясное. Мы выгружаем инструменты в R-club’е и отправляемся гулять по городу. Температура располагает к согревательным процедурам, которые и совершаются во встречных кафе. Вечером в клубе красные лица путешественников источают жар и сложный букет праздничного застолья. Концерт проходит неплохо, но я мечтаю только о том, чтобы поскорее оказаться дома. На улице нас ждет автобус. Я извиняюсь перед водителем за причиненные неудобства. “Это что, — улыбается он, — вот мы тут недавно „Коррозию металла” везли, так вы по сравнению с ними просто дети”. Мы смеемся. Я рад, что дела не так уж плохи, — никогда не был большим поклонником трэшерского образа жизни. Гости столицы шумным потоком стекают по крутой лестнице клуба на тротуар. Однако сил хватает не надолго, и где-то через полчаса в автобусе воцаряется тишина. Я оглядываю обмякшие тела вокруг и улыбаюсь — теперь и мне можно отдохнуть. “Больше никогда!” — решаю я и падаю в черную асфальтовую реку, такую же, как несется из темноты под колеса нашего автобуса.

Приходит начало июня и я, совершив экспедицию во Всеволожск, получаю у Леши Смирнова первые деньги на запись. А потом начинается обычная, но такая приятная поначалу студийная рутина. Приходя в студию, Саша Докшин первым делом крестится на маленький образок перед пультом, а когда во время одной из пауз в студию долетают звуки органа из церковного зала, заявляет откровенно: “Ох, Кирилл… когда я слышу эту музыку, мне совсем не хочется заниматься вашей”. Я его понимаю. Профессия звукооператора — дело тяжелое, тем более если имеешь дело с рокерами. Тут очень важен момент отдыха, чтобы “уши не потекли”. “А дома у тебя какая аудиотехника?” — спрашиваю я Докшина. “Дома, — он округляет глаза, — дома никакой!”

Дубль за дублем прописываются барабаны, контрабас, гитара… арфа, скрипки, конги, труба, валторна. Эта запись должна отличаться от всего, что когда-либо было сделано в истории сайко. Работа захватывает. В перерыве я выхожу в сквер напротив церкви, сажусь на скамейку и неожиданно ловлю себя на том, что прислушиваюсь к уличным шумам: а в балансе ли грохот трамвая и пение птиц? Название альбома “Пища Богов” — “The Food Of The Gods” я выбираю, прочитав одноименную книгу Теренса Маккены. Рассматривая роль препаратов, изменяющих состояние сознания, он приходит к интересным выводам, отвечая на вопрос: почему именно алкоголь, табак, кофе и телевидение являются легальными наркотиками. Следуя логике автора, я добавляю в этот список музыку. На обложке альбома будет изображение человека, надкусывающего компакт-диск.

Медленно, но верно я приближаюсь к стадии сведения. Но неожиданно настает “черный вторник”, и все мы становимся нищими, а на стене моей парадной появляется дукинское граффити: “Рубль — кал, сливают все”. Запись прерывается. Спустя несколько месяцев Леша Смирнов кое-как справляется с кризисом и вновь мало-помалу начинает выдавать деньги. Еще мне помогает сестра, она теперь живет и работает в Москве. Вообще, туда переместились многие из моих друзей — разница в условиях для работы между Москвой и Петербургом уже значительная. Со времен наших первых поездок столица сильно изменилась. Москва девяносто третьего меня огорчила — я надеялся, что хотя бы там увижу признаки стабильности и процветания. Но город мало чем отличался от неухоженного, заросшего колониями ларьков Петербурга. Теперь столица приосанилась и расцвела — на щеках неоновый румянец, рубиновые серьги все так же к лицу. Все это время матушка не сидела сложа руки, и вот сколотила кой-какой капиталец. Теперь она может позволить себе все самое большое и дорогое — не хуже, чем у других.

Наконец у меня в руках кассета со сведенным материалом. Я отмечаю этот праздник в одиночестве. В баре я выпиваю кружку пива — первую за несколько месяцев. Такой я себе дал обет — ни капли до окончания сведения. За время записи я расстался с Пашей. Он продал контрабас, а нового инструмента так и не купил. Пришлось мне побегать в поисках другого… спасибо старине Логинову, выручил на первых порах. Для продолжения записи и концертной деятельности я уговорил вернуться в ряды “Scary B.O.O.M.” Гарри. Были, конечно, сомнения, но ведь иногда люди меняются. К тому же он прошел курс лечения от наркозависимости. Как выяснилось, едва выйдя из больницы — “вмазался”. Логика тут была следующая: раз уж вылечился, то разочек можно. В результате наше новое содружество закончилось точно так же, как и первое. С той лишь разницей, что в этот раз Гарри умудрялся “зарубаться” прямо во время игры. “Это же профанация искусства!” — возмущался один из моих друзей. С большим трудом я уговорил его не бить нашему басисту морду. Хотя, наверное, не стоило ему мешать. Гарри, как всегда, находит для себя какие-то оправдания. Хотя не очень старается. “Scary B.O.O.M.” — это так, проходной вариант. Сейчас он играет в легендарных “Swindlers”, которые возродились неожиданно для всех и моментально стали номером один в рокабильных заведениях.

Кощей:

Как всегда, Саша Рябоконь упал как снег на голову: “Я приехал, давай воскресим “Swindlers”, сыграем несколько концертов! Вот есть басист — Гарри”. Его долгому пребыванию здесь способствовал замечательный случай. Саша залетел с анашой у Molly’s бара. По своей европейской привычке в легкую вышел на улицу с косяком. А проходящие мимо менты не поняли, в чем дело. У Саши с собой налички не было и замаксать он не смог. Посидел пару дней в камере, дал подписку о невыезде, получил условный срок. Такое могло случиться только с ним, история на пять баллов.

Времени у меня было мало — мы каждый месяц ездили куда-то со “Spitfire”. Саша начал играть в “Money-Honey”, “Сити” и остальных питейных заведениях третьей наценочной категории. Как “Swindlers” мы играли там только потому, что нас попросили. Мы сами назначали гонорар, а они соглашались. Предпочтение отдавали, конечно же, “Сити”, где Клэр, работавшая там администратором, и наш звукооператор Саша Крошкин пытались делать что-то интересное. В “Money-Honey” просто невозможно было находится из-за всех этих второсортных групп, игравших семь дней в неделю одни и те же номера. Все они звучали одинаково, ни в одной не было ничего выдающегося. Хозяева их нагнули так, что те были готовы играть за минимальный гонорар. В общем, все опошлилось. Хотя нас дирекция как-то уважала и не трогала. Мы могли и на охрану огрызнуться. Некоторые наши знакомые даже наваливали этим жлобам, случалось такое неоднократно.

Мы расстались потому, что я не мог переносить репетиции, на которых музыканты засыпали, обторчанные героином — то один, то другой. Конечно, можно всю жизнь торчать, веселиться, бухать. Но все это мы уже прошли сполна. Всем давно памятники можно поставить из гашиша. В Дании дня не проходило без пяти адских косяков.

Но время-то прошло. А я не терплю, когда ко мне так относятся, и мне надоело ждать их на репетиции по часу. Несмотря на то что Саша до сих пор является человеком, которого я уважаю и люблю, тогда он находился в зависимости от этого дерьма и работать вместе было невозможно. Я сказал: “Ребята, sorry! У меня есть “Spitfire” — хороший коллектив, у которого есть цель, а у вас нет ни цели, ни потенциала”. Если бы вдруг Саша вернулся снова, думаю, что играть бы с ним я уже не пошел. То, что было, уже не вернешь.

В “Scary B.O.O.M.” — разлад. Гарри звонит и говорит, что пора бы взять нового барабанщика, Игорь справедливо замечает, что с таким контрабасистом далеко не уедешь. От всего происходящего мне становится как-то тоскливо, и я стараюсь не отвечать на звонки ни того, ни другого. Припертый к стенке, заявляю, что в таком составе играть не хочу. Это нехорошо по отношению к Игорю, но я утешаюсь тем, что у него есть “Мое метро”. В результате остаюсь без группы.

А русский андеграунд тем временем набирается сил. Появляется “Кап-кан records” — независимый лейбл, созданный Артемом Копыловым. Он успел поработать в “Техно-Шоке” и на “Бомбе-Питер”. Ему не надо объяснять, что такое сайкобилли и, пользуясь перерывом в своей концертной деятельности, я решаю издать третий “Psychoburg”. Но работа затягивается. В рядах психов нет того энтузиазма, что при издании первой части сборника. Похоже, что эту надо делать последней. А значит, подводящей итог, максимально насыщенной. При помощи Леши Ершова из “Yellow Pillow” я реанимирую записи “Attrackars”, “Razefit” и “Mosquito”, устраиваю репетиции Сергею Геноссе и Роме Поксу, чтобы они могли записать хотя бы одну песню “Verts”. На барабанах играет Дукин, давно изнывающий без музыкальной деятельности. С Украины я получаю CD “Mad Heads”, из Белоруссии — “Nitkie”, из Смоленска мини-диск неорокабильщиков “Stressor”, из Екатеринбурга — “Spoilers”. Стас Богорад снова в Германии, но один из его сподвижников вручает мне концертную запись песни “No future yet”. Записи мурманских “Need Nothing” и “Poachers” — это бывшие “Troublers” с новой вокалисткой — приходится отвергнуть из-за плохого качества. Жаль, потому что материал интересный. Я очень надеялся на “Poachers”. Их новая frontwomen — Лена обладает прирожденным артистизмом и мощной подачей, она колоритна и обаятельна. Но “сажать” уровень сборника нельзя. Все-таки это — финал на пороге нового столетия.

На стене репетиционной точки в СГПТУ-77 масляной краской было выведено: