Track 19

Начинайте с похвалы и искреннего признания достоинств собеседника.

Дейл Карнеги.

“Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей”

Весной мне в руки попадается газета. Похоже, это первое российское издание, посвященное рок-музыке. Чтобы сомнения в этом не оставалось, создатель назвал свое детище “Rock-Fuzz”. Я просматриваю содержание: оно довольно разнообразно и главное — я встречаю статьи о начинающих и совсем неизвестных музыкантах. Это хороший признак. Я беру бумагу и ручку и пишу письмо главному редактору. Следуя совету Карнеги я искренне выражаю свое восхищение его деятельностью, а под конец рассказываю о “Scary B.O.O.M.” К моему удивлению, спустя какое-то время после отправки письма мне звонит штатный журналист “Rock-Fuzz” Алексей Любимов. Он тоже озадачен — не родственник ли я основателя издания — Долгова, как мне удалось привлечь его внимание? “Не знаю”, — вру я в ответ и мысленно возношу хвалу преподобному Дейлу.

Алексей приезжает ко мне домой — на кухне мы пьем чай и беседуем. “Scary B.O.O.M.” в полном сборе и даже некоторые персонажи нашей тусовки тоже здесь. Мы показываем Алексею наши афиши. На одной из них рисунок моего приятеля Игоря Григорьева: повешенный с высунутым языком и прилипшими ко лбу волосами. “Это кто?” — удивляется Любимов. “А это рокабильщик с обоссанным коком”, — поясняет Дукин. Вот так мы любим рокабилли.

Я снабжаю Алексея записями “Batmobile” и других моих любимцев на кассетах, в ответ он выдает мне кое-что из своей фонотеки. Он большой поклонник Ника Кейва, а в литературе — Филипа К. Дика.

“Убик” производит на меня неизгладимое впечатление. В своем интервью Ретд Старков из “Химеры” как-то заявил, что после “Убика” можно больше ничего не читать — в книге сказано все, что нужно. Учитывая психоделическую окраску девяностых, “Убик” действительно становился чем-то вроде мистического откровения, прекрасно вписывавшегося в эклектичную картину мира, созданную из обрывков Кастанеды, персональных трипов и безумия постперестроечной жизни, заставлявшего серьезно усомниться в реальности всего происходящего.

Наконец-то в моих руках вожделенный номер газеты с нашим интервью. Название статьи звучит пафосно: “Psychobilly: the inside story”. В тексте полно огрехов и неточностей — полагаю, что наше многоголосое интервью с трудом поддавалось расшифровке. Но это почти не портит общего впечатления. Из существующих сайко-команд мы единственные удостоились публикации, и я с удовольствием вижу зависть в глазах коллег.

Результатом моего вынужденного творческого отпуска стали несколько новых песен, одна из которых — “I Like To Scream” — стала пробой смешения двух наиболее модных направлений. “В мире есть только два стиля, — сказал один из наших знакомых, — psycho и techno”. После успешной премьеры “I Like To Scream” в “ТамТаме” мы ее записываем, с тем чтобы снять на нее клип. После прослушивания записи в узком кругу мы слышим от одного из присутстствующих еще одну максиму: “Есть только три группы — „Nirvana„ „Red Hot Chili Peppers“ и „Scary B.O.O.M.“”. Мы абсолютно согласны. Так оно и есть.

Все в том же котле под названием “ТамТам”, где на медленном огне переходного периода варятся лучшие творческие силы города, я знакомлюсь с Рустамом Керимовым, который учится на кафедре кино в “Кульке”. Мы договариваемся снять клип. У него есть камера — пленочная любительская формата 16 мм и осветительный прибор. Хей-хо! Это все, что нужно, для того, чтобы создать шедевр!

Я пишу сценарий. На главную роль назначается самый колоритный из наших друзей — Леша Алексеев, он же Пупс. Если бы он стал профессиональным актером, амплуа у него было бы примерно то же, что и у Баширова. Хотя на хладнокровных убийц и прочих мерзавцев он тоже вполне потянет.

По сценарию, человечек в полосатой пижаме и ночном колпаке сладко засыпает, но тут в ночном кошмаре ему являемся мы — мучители и изверги. Укладываем его руку на блюдо с гарниром и заносим над ней большой нож, обстригаем волосы, рисуем на груди эмблему “Scary B.O.O.M.” — измываемся как можем. Он бежит из квартиры, но мы уже на лестнице заваливаем его, приставляем к лицу барабанную педаль и бьем по зубам. Человечек поднимается на крышу, но и здесь нет спасения. В конце концов мы сбрасываем его на тротуар, и он просыпается… Просыпается в своей постели, а волосы-то обстрижены и на груди — наша эмблема. Вот так. Дэвид Линч умер бы от зависти.

Как и положено, эпохальная лента рождается в муках. Для начала срывается съемочный график. Для первой сцены мы выбираем комнату одного из наших друзей, которая как нельзя соответствует замыслу — белые обои, дореволюционные фото в рамочках. Войдя в квартиру, мы обнаруживаем, что наш товарищ сидит на кровати, театрально закрыв лицо руками, а его мама, совершенно справедливо полагающая, что сын невменяем (см. фенциклидин, он же PCP), нависает над ним грозовой тучей. Курс актерского мастерства, преподанный мне все в том же “Кульке”, приходит на выручку, и между нами происходит следующий разговор:

Maman: Да как же вы не видите, куда это зашло? Скажите, что происходит с моим сыном!

Я: Уж если на чистоту… (выдерживаю паузу, задумчиво смотрю в пол, потом дерзко вскидываю голову) я скажу всю правду… (у “окисленного” товарища приоткрывается рот, во взгляде тревога, остальные начинают отступать в коридор и тянутся к курткам на вешалке).

Maman: Кирилл, ну же!

Я: И пусть это будет неприятно, но… он действительно употреблял наркотики (куртки одеты, ботинки зашнурованы, тихонько приоткрывают входную дверь, лицо окисленного друга становится вялым). НО ПУСТЬ МЕНЯ НА ЭТОМ ЖЕ МЕСТЕ ПОРАЗИТ МОЛНИЯ, ЕСЛИ ОН НЕ ЗАБРОСИЛ ЭТО ДЕЛО УЖЕ ПОЛГОДА НАЗАД!

Maman: Ну-ну… (все облегченно выдыхают, и только я слышу приближающиеся раскаты грома).

Съемки занимают один день. В качестве второй съемочной площадки фигурирует крыша шестнадцатиэтажки на углу Будапештской и Димитрова — культового места нашей тусовки. Туда мы приглашаем гостей из Москвы, чтобы полюбоваться купчинскими просторами, там загораем летом и проводим фотосессии.

После неудачной проявки пленки — она вся пошла пятнами и точками, мы приступаем к монтажу. Считаем секунды, кадры, режем пленку и склеиваем ее скотчем, и тут выясняется, что материала хватает не больше чем на половину песни. Срочно приходится изобретать какие-то мультипликационные вставки. Камера стоит на штативе, я двигаю перед ней вилки и фотографии из журналов, щелкая затвором покадровой съемки. Рустам предлагает вставить в клип изображения рыбок из детской книги. “Смотри, какие прикольные!” — убеждает меня он и тычет книжку мне в лицо, чтобы я рассмотрел получше. Я раздражаюсь: “Какие, к черту, рыбки?!” В течение всего процесса монтажа между нами происходит скрытая, но очень напряженная борьба. В какой-то момент я ослабляю внимание, и Рустам тут же вставляет в клип эпизод из “Основного инстинкта”, где Шерон Стоун перекидывает ногу на ногу, сцену лесбийского поцелуя оттуда же и фотографии военной хроники с изображением трупов расстрелянных. Я в ужасе. Видеоряд не лезет ни в какие ворота, а Рустам, похожий на доброго плюшевого мишку, оказывается кинематографическим монстром. Но дело сделано — клип уже согнан с пленки на VHS и становится нашим первым постановочным видео.

Спустя полгода ленинградское телевидение создает еще один ролик на эту композицию. В автобусе, который везет нас на “натуру”, я показываю режиссеру Мише свои эскизы, которые сделал вчера — эффектные ракурсы, красивые композиции. В ответ Миша только смеется в свою необъятную рыжую бороду — я очень развеселил его своей наивностью.

Стиль ленинградского ТВ куда проще и элегантнее: в течение получаса мы скачем с инструментами по пескам у Финского залива, а потом из этого материала нарезается двухминутное видео в формате Betacam.

Эта акция — первое реальное достижение нашего администратора Ильи Обумова по прозвищу Покойник.