Кто есть кто?

Минипьеса

Основана на реальных событиях

Действующие лица:

Сева Гаккель

Набыченный Здоровяк с флет-топом

Неформалы (разномастная толпа посетителей клуба)

Фойе клуба, слышен приглушенный шум. Это то ли музыка из зала, то ли стройка напротив. Неформалы стоят кружком, в центре — Сева (длинные волосы расчесаны на прямой пробор, глаза чисты и печальны, как августовское небо)

и Набыченный Здоровяк (брови стоят обиженным домиком — это крайнее проявление ярости).

Из цензурных соображений некоторые реплики прикрыты писком, как на телевидении.

Сева. Молодой человек, я прошу Вас прекратить…

Здоровяк. Пип-пип! Да ты, пип, кто такой вообще?

Сева. Я, знаете ли…

Здоровяк. Да ты знаешь кто? Ты пип-пип! Понял?

Сева. Я взываю к Вашему…

Здоровяк. Пип-пип-пип! Пип-пип!

Сева. Сударь…

Здоровяк. Пип! Пип-пип-пип-пип!

(Сева машет рукой, разворачивается и уходит.)

(Тихонько себе под нос): Пип-пип.

Занавес.

Фаны сайкобилли устраивают перед сценой буйство, но без каких-то особых правил. Основное отличие от поведения поклонников прочих направлений — никто не показывает “козу”, это недопустимо дурной тон. Ясность вносят воспитанники Богорада — организованная группа поддержки под названием “Пятая колонна”. Так в Испанской республике во время войны 1936-39 годов назвали агентуру генерала Франко, которая действовала в тылу. Во время Второй мировой войны “пятая колонна” была условным названием фашистской агентуры в различных странах.

У парней одинаковые футболки с надписью: “Only the Meantraitors are pure heirs of the Meteors, cos’ only the Meteors are pure psychobilly”*. <* Только Meantraitors настоящие наследники Meteors, потому что только Meteors играют настоящее сайкобилли.> Каждая футболка пронумерована: фанатик № 2, фанатик № 3 — и так далее. Они устраивают перед сценой классический сайкобилли wreck — со всей силы толкают друг друга согнутыми в локтях руками. Со стороны это действо выглядит жутко, но если вы окажетесь внутри, то поймете — сила удара негласно регламентирована и превышения лимитов очень редки. А если уж кто-то упал на пол, его тут же поднимут несколько пар рук. “Пятиколонщики” преданы номеру первому и ради него готовы если не на все, так очень на многое.

Богорад:

Как-то само по себе произошло то, что меня стала окружать кучка людей, желающих быть с группой и помогать чем возможно, а иногда и кулаками. В те времена и врагов хватало, и уродов тоже. Кулаки всегда были необходимы для того, чтобы остановить непонятливых. Но, как я потом увидел, иногда под раздачу могли попасть люди вполне невинные. Я никогда не прибегал к просьбам кого-то избить, все происходило автоматически… ну кто-то что-то про нас обидное скажет, а потом на концерте ему достается. Из-за моих частых отъездов длительностью более года многие куда-то пропали, и я не знаю толком, где все сейчас. Были и те, кто вообще съехали с катушек, и я сам перестал с ними общаться.

Мельников:

У меня было пятнадцатиминутное шоу на радио “Россия”. Оно называлось “Раз и навсегда”. Я там рассказывал всякие небылицы про наших местных супергероев, ставил их композиции и западных музыкантов начиная с Джонни Хортона и заканчивая “Polecats”. Случилось так, что в одной передаче “Scary B.O.O.M.” я поставил вместе с “Meantraitors”. Через неделю звонит мне какое-то мурло и говорит, что он хрен с горы номер такой-то и чтоб больше никогда! Я ему в ответ: “Ты, брателло, хоть объясни, из-за чего выкидуха-то вылетает?” “Ты не можешь, — гундосит он, — ты не имеешь права, мы тебе запрещаем ставить “Meantraitors” с какими-либо другими психами!” У этих чуваков реально крышак несло.

Богорад:

Один из членов “Пятой колонны” был поначалу верным мальчиком. Пока я пребывал в Германии, он стал бандитом и возомнил о себе слишком много. До меня стали доходить слухи, что он даже девок своих бьет, и очень жестоко. Он стал вытворять нелепые вещи — взял у меня посмотреть видео “Meteors”, а сам, как оказалось, принялся всем рассказывать, что он меня на эту кассету кинул!

Когда я вернулся из Германии после записи альбома “Angry Heart”, перед концертом в “Горе” я увидел его, но не стал даже говорить с ним, хотя мы долго не виделись. Он сам подошел и очень борзо со мной поздоровался. Тут уже я ему сказал, что он забыл, мудак, кто его воспитал! Признаваться в своем маромойстве ему было слишком тяжело, поэтому он просто ударил меня своей тупой башкой в нос прямо перед концертом. Нос он мне сломал, кровь текла, но от этого я играл не хуже, а скорее наоборот. Потом на улице он плакал и клялся в верности, но для меня он умер.

Одна из моих институтских одногруппниц, состоявшая в близких отношениях с одним из “пятиколонщиков”, рассказывала, что планы у них были весьма серьезные: члены фан-клуба должны были занять ключевые посты в организациях, связанных с шоу-бизнесом и средствами массовой информации, а уж тогда-то… Можно представить, что из этого могло бы получиться — музыкальные каналы, запруженные парнями с контрабасами, и Пугачева в глубоком андеграунде. Кого-то “пятиколонщики” принимают в свои ряды, кого-то исключают. Иногда смена состава сопровождается побоями неверных.

В свою очередь мы тоже выпускаем опознавательные тишоты для наших фанов. У нас своя иерархия: в нашей сотне номеров три единицы — по числу музыкантов в группе, зато отсутствует шестерка и тринадцатый. Байкеры выбирают номера соответствующие маркам бензина. Спустя какое-то время мы начинаем встречать в наших тишотах совершенно незнакомых нам людей — например, кооператоров с Апрашки. Это результат коммерческой сметки частника-изготовителя, которому мы доверили печать футболок.

Ближе к весне нас покидает Гарри. Он делает это при отягчающих обстоятельствах — опоздав на концерт более чем на час и вмазавшись “черным”. “Предатель”, — говорю я ему. Лучшая защита — это нападение. У Гарри нет ни малейшего сомнения, что во всем виноваты именно мы с Дукиным. Окружающие смотрят на меня сочувственно. Вторая смена состава за четыре месяца — это нелегко. Но у нас есть Паша Галкин, который сопровождает нас повсюду, и есть Тимин контрабас. Мы снова становимся стопроцентной купчинской командой.

Паша (он же Поль, Пауль, Робсон и Билли Бонс) — очень талантливый музыкант. Что гитара, что контрабас в его руках моментально становятся отзывчивыми и податливыми инструментами. Глядя на его игру, кажется, что никакого труда, чтобы научиться, он не прикладывал — просто у него от природы такие быстрые и ловкие пальцы.

Но в быту Пашу следует остерегаться. Однажды Тимофей одолжил ему на время джинсовую куртку. Обратно он получил ее в виде безрукавки с нарисованным на спине черепом. Отношение к миру материальному у Паши легкое. Когда сломался замочек у дверцы шкафа и мама попросила сына исправить поломку, Паша прошил полированную крышку шкафа гигантским гвоздем. Вот вам и задвижка: поднял гвоздь — открыл дверцу, закрыл дверцу — гвоздь опустил. В треснувшую контрабасную кобылу Паша умудрился ввинтить шуруп толщиной с палец. “Корабельный, надо полагать”, — прокомментировал Дукин.

Бывало, что, идя на концерт, забываешь какую-нибудь мелочь — медиатор, ремень для гитары, шнур. А вот Паша, придя однажды ко мне на репетицию, забыл дома контрабас.

Теперь рэпы переносятся к нему на квартиру. Он удивительно быстро осваивает инструмент и скоростную технику. В перерывах мы выходим на балкон. В одном из окон соседнего дома видим коллегу. Разница только в том, что псих, который репетирует напротив, — стопроцентный. Это пожилой небритый человек в очках. Он сидит под одинокой лампочкой за кухонным столом, устланным газетами, и играет на флейте. На голове у него алюминиевая кастрюля. “Зачем вы кастрюлю надели?” — кричим мы ему. “Это мулета!” — раздается в ответ.

В какой-то момент мне кажется, что сумасшествие — заразное заболевание, потому что вскоре после этого Паша, доиграв композицию и аккуратно положив контрабас на пол, подходит к стенке и безмолвно становится на голову, устремив ноги в потолок. Я теряюсь — что делать? Но все разрешается благополучно. Стояние на голове — йоговское упражнение. У Паши сложный период. После передозировки PCP, когда он потерял сознание прямо с телефонной трубкой в руке, его пагубное пристрастие перестало быть секретом для домочадцев. Поль поклялся завязать и ходит к психотерапевту. Доктор проводит разъяснительную работу на доступном уровне: “Представь, что ты берешь микросхему и со всей дури по ней каблуком… вот это примерно то, что ты со своей башкой делаешь”. Паша заполняет тесты, рисует картинки на тему “Я и моя семья”. Занимается йогой. И это, как оказывается, помогает. Новые песни готовы. Я сажусь за написание текстов.

С ними у меня всегда дела были плохи. Знаю точно, что не только у меня. Мой английский лексикон почерпывался из названий песен и альбомов, а этого совершенно недостаточно для того, чтобы написать связный текст. Очень ярко я это ощутил, когда пошел на курсы английского. Слова “скелет”, “кладбище”, “гроб” и “летучая мышь”, как оказалось, довольно редко встречаются в повседневной речи обычного англичанина.

Однако и в этой лингвистической отсталости тоже были свои плюсы. Не имея возможности узнать текст песни, мы довели свою способность к звукоподражанию до совершенства. Более того, пока стихи были в работе, композицию репетировали и исполняли на “рыбе”. “Рыбой” именовался поток английских и псевдоанглийских слов, выдававшийся за осмысленный текст необразованными музыкантами. Результатом этой практики становилось отличное произношение при нулевом знании языка. Для английского уха это звучало примерно так, как для нас “Катюша” в обработке немецкой группы “Pilgrims”:

Разведали яблони игружги

Папили думаны надрего

Виходила набере гадюжка

На високи берена грудо.

Пока я не научился писать тексты сам, мне приходилось обращаться к друзьям, закончившим английские школы. Иногда я контролировал процесс от начала до конца, иногда просил их сымпровизировать. Однажды доверил написание текста своей девушке. Не помню, что там было в куплете — дальше первого дело не пошло, но припев звучал так:

All I need is sex! Sex! Sex! Sex! Sex!*<* Все что тебе нужно — секс!>

Слово “sex” повторялось пять раз. Попросите ваших друзей сочинить текст для песни, и вы узнаете о них много интересного.