Атеизм Бруно

Антихристианская полемика Бруно не ограничивалась критикой католической церкви, ее традиций, обрядов. В равной мере Бруно резко нападал и на всю христианскую догматику вне зависимости от вероисповедных особенностей. Он

[296]

стремился раскрыть пагубность воздействия религиозного догматического сознания на жизнь человечества, на науку и философию, на общественные отношения и нравственность. Он осуждал отказ от естественного разума, от научного знания, подмену разумного сознания слепой верой, основанной на божественном откровении, – “святое невежество”, и “святую ослиность”, в единоборство с которыми он вступил с юных лет. Бруно обличал не невежество необразованных людей, не отсутствие знаний, а невежество, заключавшееся в принципиальном отказе от знания, в стремлении подчинить знание вере и превратить науку в служанку богословия.

В “Изгнании торжествующего зверя”, когда боги-олимпийцы отправляют чудотворца Ориона-Христа на Землю, в уста Юпитера Бруно вкладывает изложение противоразумного и противоприродного учения религии: пусть Орион заставит людей поверить, “будто белое – черное, будто человеческий разум, всякий раз, когда ему кажется, что он лучше всего видит, именно тогда находится в ослеплении; будто все то, что, согласно разуму, кажется превосходным, добрым и лучшим,– позорно, преступно и чрезвычайно скверно; что природа – грязная потаскушка, закон естества – мошенничество; то природа и божество не могут стремиться к одной и той же цели... Пусть заодно убедит людей, что философия и всякое исследование... не что иное, как пошлость, И что невежество – самая лучшая наука, ибо дается без труда и не печалит душу” [19, с. 182].

Суть “святой ослиности” Бруно видел в осуждении деловеческого достоинства, в принижении духа [см. 20, с. 464].

Ослами называет Бруно основателей и реформаторов религии, апостолов и пророков, чудотворцев и богословов, осуждая тем самым антиразумный и противоестественный характер деятельности всех тел, “через кого изливается божья милость и благословение на людей” [20, с. 463]. “Святые христианские доктора и раввины”, по убеждению Ноланца, унизили человеческий разум и утверждали суетность науки и знания. Это они “перестали двигаться, сложили или опустили руки, закрыли глаза, изгнали всякое собственное внимание и изучение, осудили всякую человеческую мысль, отреклись от всякого естественного чувства и в конце концов уподобились ослам”. Они не могли, как Адам, сорвать

[297]

запретный плод с древа познания, или, подобно Прометею, похитить небесный огонь у Юпитера и зажечь им свет разума” [там же, с. 485].

Однако религия, не нужная для мыслителя, философа, человека, способного из разумных оснований вывести законы морали, по мнению Бруно, нужна “для наставления грубых народов, которые должны быть управляемы” [там же, с. 320]. В этом признании необходимости религии – независимо от ложности ее предпосылок – в качестве орудия управления “грубым народом” сказалась социальная ограниченность критики религии в ренессансном свободомыслии.

На смену религии откровения, по мысли Бруно, должна прийти в будущем “религия разума”, философия рассвета. Разобщающему человечество религиозному фанатизму Бруно противопоставил “закон любви”, “созвучное природе всеобщее человеколюбие” [110, т. 1, ч. 3, с. 4]. Та “религия разума”, которую проповедовал Бруно, не имела ничего общего не только с христианским вероучением, но и с каким бы то ни было религиозным откровением. Свободная не только от культа и обрядности, но и от признания потустороннего мира, от веры в личного бога и в божественное вмешательство в дела людей, от учения о посмертном вознаграждении или наказании, от веры в бессмертие души, “религия разума” Джордано Бруно чужда не только внешним, но и самым существенным внутренним признакам религиозного мировоззрения. Под “религией разума” Бруно понимал свою систему философских воззрений, новую систему человеческой нравственности, которая должна прийти на смену юсподс1вующим фанатическим религиозным культам. Освобожденное от суеверия и религиозного страха человечество в самой природе найдет основание нового нравственного идеала.