Глава 9. Oh, I wish I was in the land of cotton

Oh, I wish I was in the land of cotton.

Old times there are not forgotten.

Look away, look away, look away,

Dixieland

[4].

Кендалл от души рассмеялась, закончив песню в сопровождении веселого дуэта, и потрепала по волосам маленького Чиколу.

– Хлопка, Чикола, хлоп‑ка. Слушай внимательно и запоминай: хло‑пок. Видел бы ты его во время сбора урожая! Он тянется на много миль, как поле нескончаемых облаков!

– Облаков, – торжественно повторил Хаджо, старший из братьев, и протянул пальчик к небу, повторив еще раз: – Облаков…

– Да, прекрасно. Ну а теперь слушайте дальше:

Oh, I wish I was in Dixie, away, away.

In Dixieland I’ll make my stand,

Тo live, to die, in Dixie!

Away… away….away down south in Dixie! [5]

Смеясь, дети подпевали ей. Чистые, высокие голоса взлетали к верхушкам сосен, возвышавшихся над маленькой сухой поляной, куда Кендалл каждый день уводила мальчиков – поиграть и позаниматься с ними. Иногда к ним присоединялась Аполка, но не только она. Полянка была недалеко от становища, и другие женщины, прихватив с собой детишек, приходили с любопытством поглазеть на странную белую женщину, которая с таким удовольствием занимается чем‑то с сыновьями их вождя.

Кендалл и в самом деле была счастлива. На нее снизошло какое‑то небывалое спокойствие, немало ее удивлявшее. Она не знала, что происходит в мире, но казалось совершенно невозможным, чтобы дела шли плохо.

Мечты ее простирались далеко, как бескрайние хлопковые поля, постоянно грезившиеся ей. Кендалл знала, что ей будет спокойно и хорошо везде к югу от линии Мэйсона – Диксона. Пусть только мужчины победят янки, тогда она получит развод, а потом…

Брент Макклейн…

В редкие минуту рассудительности Кендалл понимала, что ее мечты глупы и наивны. Она провела с этим человеком всего одну ночь и несколько часов в ночь первого знакомства больше года назад. Но со времени первой встречи она только и делала, что мечтала о нем… И когда мечты воплотились в явь, это потрясло ее до глубины души. Теперь Кендалл постоянно думает о нем, и только о нем. Она полюбила Брента.

А он? Что она могла сказать о нем? Брент знал, что она замужем, и стремился овладеть ею только из чувства мести. Конечно, он уверил Кендалл, что не станет возвращать ее мужу. Но быть может, это обещание не что иное, как соблюдение кодекса чести, который Макклейн свято чтит, хотя и говорит при каждом удобном случае, что он отнюдь не джентльмен. Думает ли он об их совместном будущем? Брент – герой Конфедерации; он необычайно мужествен и умеет обращаться с женщинами. Более чем, вероятно, что в разных портах его с нетерпением ожидают десятки женщин, одну из которых он и выберет себе в жены. Почему, собственно говоря, это должна быть она, Кендалл?

Ее глаза на мгновение затуманились, и она плотно сжала губы. Странно, но все эти мысли не имели сейчас для нее никакого значения. Да, она замужем, но узы, связывавшие ее с Джоном Муром, не стоили в ее глазах ни цента. Единственное, чего жаждала ее душа – это возвращения Брента Макклейна. С ним она будет счастлива где угодно.

– Кендалл!..

Маленькая ручка изо всех сил дергала ее за юбку. Кендалл посмотрела вниз и увидела встревоженные глаза Чиколы: у тети стал такой отсутствующий взгляд! Кендалл улыбнулась и прижала к себе мальчика, уткнувшегося в ее колени.

– «Дикси», постреленок, написал сын северянина. Он сочинил менестрельскую балладу, а конфедераты подхватили ее и сделали своим гимном. Что ты на это скажешь?

Чикола наморщил носик, не поняв ни одного слова.

– Спой еще, – попросил он.

– Не сегодня, малыш. Сейчас пора домой. Видишь, уже спускаются сумерки?

Двухлетний Чикола и трехлетний Хаджо неохотно кивнули, и Кендалл едва не рассмеялась, глядя на их грустные мордашки, но в этот момент по спине ее пробежал холодок. Ощущение было смутным, она скорее почувствовала, чем услышала какой‑то посторонний звук. В зарослях деревьев за ее спиной кто‑то был – и этот кто‑то был не зверь. Кендалл отчетливо это поняла. Теперь она научилась ориентироваться в обманчивых водянистых тропках болот и различать звуки, которые издавали их обитатели. Научилась слушать не только ушами, но и всем телом. Рыжая Лисица сдержал свое слово.

Кендалл еще не понимала, почему это ощущение вызывает у нее такой страх. Она с мальчиками была недалеко от становища. Семинолы постоянно ждали нападения, и, случалось, молодые воины, крадучись, выходили в лес, чтобы удостовериться, все ли в порядке.

Холод неизъяснимого страха перерос в настоящую панику, когда заросли ожили от звука приближающихся сапог и фальшивого пения строевой песни янки.

Охваченная ужасом, Кендалл вскочила на ноги и, издав предупреждающий крик, подхватила на руки детей.

В один миг мирный, чудесный вечер превратился в зловещий водоворот кошмара. Казалось, кустарник затопили солдаты в синей униформе и в высоких, до колен сапогах. Они появлялись и появлялись из‑за деревьев. Один из них, со сверкающими бешеной злобой и решимостью глазами, был тем человеком, которого Кендалл надеялась никогда больше не увидеть. Но ее молитвы оказались тщетными – к ней шел ее муж.

Кендалл снова закричала, схватила детей в охапку и бросилась бежать к становищу, под защиту индейских воинов, желая только одного – убежать от Джона.

Она неслась, не разбирая дороги…

Это была непростительная глупость.

Становище семинолов уже превратилось в визжащий женскими голосами хаос. Солдаты врывались в хижины со штыками наперевес, разыскивая в первую очередь воинов. Кендалл выскочила на середину становища и заметалась в ужасе и отчаянии.

Рыжая Лисица! Надо непременно его найти! Найти, чтобы укрыться под защитой его мощных рук. Но даже в таком состоянии, отчаянно желая увидеть вождя, она понимала, что в этой ситуации даже Рыжая Лисица ничего не смог бы сделать. Ему оставалось бы умереть, сражаясь. Но его и не было сейчас в становище.

– Кендалл? Кендалл Мур?

Ее звал Джимми Эматла. Увидев Джимми, Кендалл со всех ног бросилась к нему. Эматла стоял, готовый отвести Кендалл с детьми в спасительную чащу леса.

– Джимми! – крикнула она. Какое счастье, что Джимми здесь. Она верила в силу его мускулов, в его верность слову, в его желание спасти ее с детьми вождя.

– Нет!

Застыв на месте, Кендалл дико закричала. Штык вонзился в живот Джимми, и он упал на землю. Слезы застлали глаза, она не разглядела лица солдата, поразившего индейца, увидела только два пятна: синее – мундир и красное – кровь.

Нечеловеческий крик заставил Кендалл повернуться в сторону дома Рыжей Лисицы. Аполка увидела своих детей и бросилась к ним. По ее лицу текли обильные слезы, черты красивого лица искажены страхом.

То, что последовало за этим, навсегда запечатлелось в памяти Кендалл как воплощение безумного кошмара. Индианка со всех ног неслась к своим детям, а молодой солдат, отступавший от грозившего ему воина, не видел ее – не видел, что за его спиной всего лишь женщина, мать, которая хочет спасти своих детей. Он был уверен, что на него кто‑то хочет напасть.

Солдат резко обернулся, и его штык нашел свою жертву. Кендалл неожиданно ясно на расстоянии вытянутой руки увидела глаза индианки – в них была одна невыносимая боль. Аполка раскрыла рот, но не смогла издать ни звука. Прекрасные глаза подруги Рыжей Лисицы померкли, и бездыханная Аполка, обливаясь кровью, упала к ногам солдата.

Не в силах сдержать крик, Кендалл упала на землю, прикрыв собой детей от взглядов убийц в синих мундирах. Когда она закричала, дети начали плакать. Вокруг раздавались боевые кличи, воинские команды, женские вопли, тяжелый топот обутых в сапоги ног.

Вот раздался еще один исполненный тоски крик. Кендалл ясно различила в нем смерть. Неужели солдаты думают, что женщины могут напасть на них? Нет, видимо, их обуяла жестокость – звери почуяли запах крови. Может быть, женщины и в самом деле напали на солдат. Видя смерть Аполки, они решили умереть с честью, а не с позором;

Подняв глаза, Кендалл стала свидетельницей кровавой бойни. Женщины и дети бежали к лесу. Некоторым удалось ускользнуть, некоторых убили – они не могли противостоять белым пришельцам. У женщин не было никакой возможности устоять против натасканных на убийство самцов в мундирах. Воинов не было – ни о чем, не подозревая, они еще не возвращались с охоты. Время нападения выбрано удачно: в становище никого, кроме стариков, женщин и детей.

Кендалл снова вскрикнула, на этот раз от боли. Чья‑то сильная рука железными пальцами схватила ее за волосы и рывком поставила на ноги. Та же рука развернула ее, и она лицом к лицу столкнулась со своим мужем.

На нее смотрел Джон Мур, высокий, широкоплечий, темноволосый, с аккуратно подстриженными усами. Его можно было бы назвать привлекательным, если бы не пугающая в своей бездушности жесткость мрачных черт и не ледяное выражение пустых беспощадных глаз. В нем не было даже намека на возможное милосердие. Ничего человеческого не было в немигающем взгляде. Мур ни на йоту не изменился в лице, наматывая на руку прядь волос жены и намеренно причиняя ей боль.

– Надо избавиться от этого отродья, – коротко произнес Мур.

Кендалл посмотрела на ружье, зажатое в руке Джона, – штык был красен от крови, алевшей в лучах закатного солнца.

Несмотря на мучившую ее боль, Кендалл сделала отчаянную попытку остановить резню;

– Остановись, Джон! Я умоляю тебя, остановись! Это не война, это – убийство!

– Надо избавиться от этих маленьких индейских ублюдков. – Вокруг по‑прежнему слышались страшные крики и шум борьбы. «Где‑нибудь здесь есть знакомые?» – лихорадочно соображала Кендалл. Есть ли здесь хотя бы один янки, в ком заговорит чувство доброты и справедливости? Такие янки существуют, Кендалл точно это знала – она встречала их в Форт‑Тэйлоре.

Но здесь таких не было. Джон специально подобрал себе подручных. Эти головорезы участвовали в войне против семинолов и ненавидели индейцев.

– Пошли со мной, – сказал Мур. – Идем, Кендалл, не то я проткну этих зверенышей штыком прямо на твоих глазах.

Кендалл была не в силах повернуть голову – Джон Мур и не думал ослабить хватку. Вспомнив нужные слова на языке, мускоги, Кендалл отбросила от себя детишек:

– Бегите! Бегите, лисята. Прячьтесь в лесу. Люди в синем уйдут, и вы снова увидите своего отца!

Дети не двигались. Охваченные ужасом, они продолжали цепляться за юбку Кендалл. Чикола и Хаджо были слишком малы, чтобы понять, что происходит.

– Уходите! – изо всех сил закричала Кендалл, отпихивая детей от себя. Она дернулась, толчок страшной болью отозвался в голове – Мур продолжал крепко держать жену за волосы. Из глаз Кендалл полились слезы ярости и бессилия. Но она с радостью ощутила, что мальчики отпустили подол ее юбки.

Джон не проронил больше ни слова. Сжал губы так, что они исчезли под аккуратной ниточкой усов. Он развернул Кендалл и пихнул ее в руки молоденькому солдату лет восемнадцати. Парнишка был очень бледен, казалось, его вот‑вот вырвет.

– Отведи ее в лодку, – коротко приказал Мур.

Солдат машинально кивнул. Было совершенно ясно, что мальчишка вне себя от вида кровавого побоища – он представлял себе войну совершенно по‑иному. Ясно было и другое: парень настолько растерян, что неспособен сейчас на самостоятельный поступок. Его хватка не была зверской, он просто крепко держал Кендалл за руку, Кендалл смогла оглянуться, когда он повел ее к реке.

Немой крик застыл в горле Кендалл. Она поднесла руку ко рту и впилась в нее зубами, не замечая боли. То, что она увидела, повергло ее в ужас.

Чикола послушался Кендалл. Его маленькие загорелые ножки быстро понесли его к лесу, где он надежно спрячется в неприступном для чужаков болоте. Через секунду его никто не сможет настичь.

Но Хаджо поддался панике и бросился к привычному, надежному укрытию, припав к мертвому телу матери. Пятившийся задом солдат споткнулся о ребенка. В ужасе Кендалл видела, как охваченный злобой вояка в синем мундире опустил приклад ружья на голову мальчика. Бездыханный, Хаджо упал на труп Аполки.

Кендалл закричала. Это был дикий, нечеловеческий вопль. Отчаяние придало ей сил, она вырвалась из рук молодого солдата и бросилась на поляну.

– Остановитесь! – кричала она на бегу. – Прекратите! Убийцы! Кровавые убийцы! Остановитесь, остановитесь, остановитесь!

Не сознавая, что делает, Кендалл начала молотить кулаками по первой попавшейся спине, затянутой в синий мундир. Мужчина обернулся. Лицо его было недовольным и злым, но не бессмысленно‑жестоким: он был просто охвачен лихорадкой боя. Кендалл смотрела в лицо этого человека расширенными, полными слез глазами, и выражение лица янки смягчилось. Он взглянул на творившееся вокруг смертоубийство, потом снова перевел взгляд на Кендалл.

– О Господи… – едва слышно выдохнул он.

Затем случились нечто такое, что поначалу едва дошло до сознания Кендалл. Сзади подбежал Джон Мур и грубо схватил ее за плечи. Потом раздался тяжелый топот сапог: со стороны реки шел какой‑то человек.

На поляне воцарилась неестественная тишина.

Раздался громкий, командирский голос:

– Что за чертовщина здесь происходит?

Кендалл с трудом узнала этот голос.

Трейвис!..

Теперь она ясно видела, как он, красивый, в ладно сидящем мундире, вышагивал к центру поляны, заполненной притихшими солдатами. Наступила неловкая тишина. За спиной Трейвиса стояли двадцать солдат, изумленно взирающих не на поле битвы, а на сцену массового безжалостного истребления.

Не веря своим глазам, объятый ужасом от содеянного его людьми, Трейвис прошелся по поляне, глядя на трупы стариков, женщин и детей. Среди них было несколько убитых воинов, которых Рыжая Лисица оставил охранять становище, затерянное, как он полагал, в дальнем и совершенно безопасном Эверглейдсе…

Трейвис обошел поляну. Он все еще не верил своим глазам. Наконец он посмотрел на своих солдат. В глазах его застыла убийственная ярость:

– Что здесь произошло? Будьте вы прокляты, мы не воюем с индейцами! Мы воюем с Конфедеративными Штатами, а не с кучкой индейских детей.

– Что с тобой случилось, Трейвис? – Джон Мур, задавший раздраженным тоном этот вопрос, еще сильнее сжал плечо Кендалл. – Подумаешь, дело! Убили нескольких дикарей. Велика важность. Маленький индеец – тоже индеец. Он вырастет и станет нападать на белых людей.

Лицо Трейвиса покраснело, затем стало белым от гнева.

– Здесь командую я, Джон. Нам надо было прийти и разобраться с похитителями Кендалл, предупредить вождя, чтобы он не сотрудничал с конфедератами.

– Лейтенант Мур прав, командир, – раздался тягучий, ленивый голос одного из головорезов Джона. – Нет никакого вреда в том, чтобы убить индейца. Двадцать лет назад у нас был приказ не давать пощады никому – ни мужчинам, ни женщинам, ни детям. Мы убивали их, сколько могли.

Трейвис помолчал, затем произнес коротко и резко:

– Вам, солдат, месяц тюрьмы за нарушение субординации! Однако я скажу вам, что плохого в том, если убито несколько индейцев! Мы – моряки и морские пехотинцы военно‑морского флота Соединенных Штатов. Наша главная и единственная цель – сохранить Союз. Мы получили приказ воевать, а не убивать беззащитных людей. Мы представители страны. Страны богобоязненных, миролюбивых людей. Мы воюем за свою честь. Но нет никакой чести в убийстве женщин и детей!

Трейвис стремительно повернулся к Джону. Ярость Трейвиса была так сильна, что он лишь едва кивнул Кендалл.

– Как вы могли допустить это, лейтенант Мур?

– Грязные дикари похитили мою жену, командир, – процедил Джон сквозь стиснутые зубы. – Нам было приказано прийти и…

– Прийти и разобраться, а не убивать?

Джон помолчал. Кендалл чувствовала, что в нем закипает гнев.

– Ты воюешь по‑своему, Трейвис, а я – по‑своему. – Глухая неприязнь, возникшая между двумя мужчинами, была почти осязаема – казалось, она вот‑вот взорвется, как пороховая бочка. Напряжение настолько сильное, что могло породить молнию. Но Трейвис и Джон молчали. Вокруг них тоже царила мертвая тишина. Ветерок не шевелил листву деревьев; не пели птицы. Притихли даже сверчки.

Но вот раздался низкий, все усиливающийся звук – это гудели мухи, привлеченные запахом крови убитых. То ли этот противный, зловещий звук, то ли вид многочисленных мертвых тел и стоящих среди них солдат отрезвили Трейвиса и Джона, но оба так и не сказали ни слова друг другу, понимая, что здесь не место для выяснения отношений и продолжения соперничества, превратившего друзей в злейших врагов.

Трейвис скользнул взглядом по лицу Кендалл, в его глазах застыла печаль. Он молча просил у нее прощения, и Кендалл поняла, что Трейвис явился сюда только потому, что искренне думал: Кендалл томится в жестоком индейском плену. По глазам Трейвиса было видно, что он понял; она предпочла бы остаться в плену у семинолов, чем жить с Джоном Муром.

Трейвис обернулся к своим людям:

– Идите к лодкам, живо!

Послышалось шарканье множества ног. Кендалл, Джон и Трейвис остались на поляне одни, окруженные мертвецами.

– Вот твоя жена, Джон, – с мягким упреком произнес Трейвис. – Мне кажется, она не очень пострадала.

– В самом деле? – иронически спросил Джон. Он горько рассмеялся. – Может быть, она действительно не пострадала. Может быть, ей было хорошо среди этих краснокожих, как сучке с кобелями.

– Замолчи, Джон! – воскликнул Трейвис. Ему было неловко перед Кендалл за грубость ее мужа.

– Зачем ты защищаешь ее, Трейвис? Ты же не хуже меня знаешь, чего всегда хочет моя женушка. Но может быть, я зря грешу на дикарей? Может быть, ты так сильно стремился сюда только потому, что за моей спиной вас с Кендалл связывало кое‑что посильнее дружбы?..

Трейвис застыл на месте как истукан. Лицо его потемнело от гнева, глаза вспыхнули недобрым огнем, руки сжались в кулаки.

– Я не стану отвечать на этот выпад, Джон, потому что я твой друг. Пока. Но как друг могу тебе сказать, что если ты и дальше будешь продолжать в таком же духе, то скоро во всей Вселенной не останется человека, которого ты бы смог назвать другом. Но если ты посмеешь причинить Кендалл…

– Кендалл – моя жена, и я поступлю с ней так, как считаю нужным! – Джоном овладела ярость. – Ты не имеешь никакого права вмешиваться в нашу личную жизнь. И не только ты, но и президент Линкольн, и этот чертов адмирал Фэррагат! – Трейвис вздрогнул, как от удара:

– Когда война кончится, Джон…

– Тебе не кажется, что нам пора уносить отсюда ноги, Трейвис? – холодно осведомился Джон, перебив Диленда. – Мы можем напороться на засаду сильных и злопамятных индейцев, и когда один из них приставит к твоему горлу нож, ты не станешь больше плакать по поводу пущенной сегодня крови. Не забудь, ты привел сюда два взвода и отвечаешь за жизнь своих людей.

Трейвис вполголоса выругался и, резко повернувшись, пошел прочь.

Кендалл стояла неподвижно во время этой перепалки, зажмурив глаза, чтобы не видеть того ужаса, который творился вокруг. Но тщетно: кошмар не проходил. Она попыталась вырваться, но железные пальцы мужа, впившиеся ей в плечо, не расслабились.

– Ну, нет, моя сладкая, – прошипел Джон и схватил Кендалл за шею, едва не задушив. – Нам пора домой, в казарму, там мы на славу отпразднуем благополучное возвращение. То‑то будет веселье: еще одна белая женщина спасена любящим мужем из плена дикарей!

Другой рукой он взял Кендалл за горло, слегка сдавив его, затем отпустил, глядя на жену с выражением холодной жестокости. Лицо его превратилось в каменную маску. Не задумываясь о последствиях, Кендалл, смело взглянула в глаза мужу. Джон ничего не сможет ей сделать: никакая боль не сможет заглушить муки совести, которые терзали ее душу.

– Ты не представляешь, любовь моя, каким джентльменом я буду. Я приму тебя в супружеские объятия со всей добротой, невзирая на то, что над тобой надругались индейцы. Но я хочу послушать, как все было. Да‑да, я просто сгораю от желания узнать, почему вы так хорошо выглядите, миссис Мур.

Внезапно ею овладело отчаяние. Единственно, о чем она могла сейчас думать, – это о гостеприимстве, которое оказал ей Рыжая Лисица. А теперь он вернется с охоты и увидит, что его жена и сын зверски убиты. И все это из‑за нее, Кендалл! Господи, ну почему ее не убили вместе со всеми?

– Джон, – тихо произнесла она. – Я предлагаю тебе убить меня, иначе в один прекрасный день я убью тебя.

Губы Джона сузились в тонкую нить. Он выпустил Кендалл, но только для того, чтобы изо всех сил ударить ее кулаком.

– Понимай теперь вот это, сука!.. – Это было последнее, что слышала Кендалл. Мир погрузился во мрак. Кендалл не почувствовала, как муж взвалил ее на плечо, словно мешок, и потащил к лодке.

* * *

Лежа на спине, Кендалл считала темные отверстия сучков в досках потолка.

Боже, как она хотела уснуть! Она надеялась, что Джон допоздна засидится в кают компании, вернется только ночью и не станет ее трогать, если застанет спящей.

Однако Джон не смог урвать минуту, чтобы еще раз покуражиться над женой. Кендалл не чувствовала, как ее в беспамятстве затащили в гребную лодку, как лодка подошла к шхунам, стоящим в устье реки на якоре. С того момента Джон Мур был постоянно занят, управляя своим судном. Сильный дождь и ветер обрушили на корабли всю свою ярость.

До Ки‑Уэста они добирались двое суток, и за все это время Кендалл почти не видела Джона. Ее заперли в маленькую каюту, и рядом находился только молоденький лейтенант, приносивший Кендалл еду и каждый раз справлявшийся о ее самочувствии. Парень, видимо, думал, что женщину спасли от лап диких и свирепых индейцев. Кендалл не стала тратить силы на то, чтобы переубедить конвоира. Она чувствовала себя беспомощной и несчастной, подавленная горем. Засыпая, она снова явственно слышала крики; закрывая глаза, видела перед собой умирающую Аполку. В мучительном, поверхностном сне перед ней представала одна и та же картина: маленький Хаджо бежит к телу матери и умирает у нее на груди;

Господи, как же она благодарна шторму, который немилосердно трепал шхуну! Как она молила Бога, чтобы судно затонуло, расколовшись о предательские флоридские рифы. Она стала невосприимчива к страху, теперь ничего на свете не боялась. Ее совершенно не волновало, какую судьбу уготовил ей Джон. Она не станет разуверять его, что отдавалась краснокожим.

Но сон кончался быстро. Умирая, словно индейские женщины в становище, и каждый раз пробуждаясь от забытья, Кендалл чувствовала себя так, словно ее душа расстается с телом.

По возвращении в Форт‑Тэйлор Кендалл немедленно доставили к капитану Бреннену, и она рассказала коменданту горькую правду – о том, что индейцы не причинили ей ни малейшего вреда, и о том, как было истреблено все племя, большей частью женщины, дети и старики. Но тут до сознания Кендалл дошло, что, допрашивая ее, Бреннен интересуется вовсе не индейцами. Она осеклась и замолчала, думая о Бренте и его экипаже.

Со времени разговора с капитаном прошло несколько часов – Бреннен проявил трогательную заботу о Кендалл, согласившись с Джоном, что, вероятно, миссис Мур заболела болотной лихорадкой и у нее небольшая истерика, – чем еще можно объяснить ее просьбу к капитану Бреннену помочь бежать от мужа? Правда, справедливости ради надо сказать, что капитан Бреннен был вообще‑то добродушным человеком. Выслушав Кендалл, ей участливо потрепал ее по голове и сказал:

– Ну‑ну, успокойтесь, миссис Мур. Вам пришлось пережить такое… Это же надо, вас похитили и принудили жить среди дикарей! А сцена кровопролития после пребывания с этими… людьми! Этого хватило с лихвой для такой впечатлительной женщины, как вы. Представьте, насколько сейчас тяжело приходится вашему мужу, и вам сразу станет легче.

С этими словами капитан сочувственно посмотрел на Джона, и Кендалл, перехватив этот взгляд, едва удержалась от хохота. Ясно, что все уверены: Кендалл. изнасиловали дикари, но бедняга Джон держится молодцом, по‑прежнему обожает свою жену и делает вид, что ничего не произошло.

Добряк Бреннен списал бойню на счет понятного стремления Джона защитить супругу. Естественно, Джону поставят на вид, но дисциплинарного взыскания не последует. Акция против индейцев «достойна сожаления, но вполне объяснима».

Сама Кендалл была вынуждена с горечью признать, что и южане в этой ситуации вряд ли повели бы себя по‑иному. Войны с индейцами были еще слишком свежи в памяти всех белых, и лишь немногие понимали, что тогда происходило на самом деле. И уж совсем единицы были способны оценить по достоинству кодекс индейской чести.

Кендалл так и не смогла сосчитать сучки. Тёмные пятнышки в досках, сливаясь, превращались в лица. Сначала перед ее мысленным взором возникло лицо Рыжей Лисицы. Он вернулся и увидел, что стало с его племенем, домом, его женой и детьми.

Потом всплыло лицо Брента Макклейна. Кендалл осталась жить и именно поэтому не потеряла способности испытывать боль. Брент сделал ее очень уязвимой, потому что теперь она знала, что ее можно ценить, ласкать и любить…

Не важно, что при этом Брент не произносил высоких и красивых слов.

Она никогда больше его не увидит. Так и проведет остаток дней взаперти. В этой крошечной каюте или в какой‑нибудь другой – какая разница! Часовой без устали прохаживался возле двери. Лейтенант был очень пунктуален и старателен, его шаги звучали, как тиканье больших надежных часов.

Внезапно Кендалл оцепенела и закрыла глаза. Звук шагов изменился – теперь это была решительная, тяжелая поступь.

Джон!

Перевернувшись на бок, она свернулась калачиком и уткнулась лицом в подушку. Дышать постаралась ровно и спокойно, но внутри у нее все клокотало, как у разъяренной кошки. Скрипнула дверь, и ее муж вошел в каюту.

Она слышала, как Джон задержался на пороге, прошел в каюту, снял парадную форму, которую надел для визита к капитану Бреннену. Шпага со скрежетом волочилась по полу возле изголовья постели Кендалл. Она открыла глаза и посмотрела на Мура. Он прекрасно понимал, что жена не спит.

– Итак, – вкрадчиво произнес Джон, – ты неплохо подружилась с индейцами, которые тебя похитили, не правда ли?

Что‑то в его голосе насторожило Кендалл. Она перевернулась на спину, не спуская глаз с мужа, ожидая вспышки необузданной ярости. От Джона не укрылось, что его жена предпочитает жизнь на болоте возвращению к законному супругу. Было, однако, в его позе и голосе нечто такое, что ее сильно напугало. Уж лучше бы Джон ворвался в каюту, размахивая кнутом!

– Да, – холодно произнесла женщина. – «Дикари», которых ты утопил в крови, оказались очень приличными людьми.

– Не исключая и воинов?

– Да.

– Ах, вот как…

Джон согласно кивнул головой, словно они с женой вели милый, светский разговор, и присел на край кровати.

– Скажи мне, Кендалл, – пробормотал он, протянув свои жесткие, холодные пальцы к груди жены. От этого прикосновения Кендалл передернуло. Джон усмехнулся, от него не укрылась ее реакция. – Скажи мне, как это было. Ты так же дергалась, когда дикари лапали тебя? Или их прикосновения доставляли тебе удовольствие? Ты спала с одним воином? Мне очень интересно знать их обычаи. Я знаю, что вас с Трейвисом атаковали шесть или семь человек. Они все обладали тобой или ты сумела найти ключик к сердцу их вождя, польстившись на его мужские достоинства, моя милая женушка?

Это было глупо, но Кендалл не смогла сдержаться. Она улыбнулась, а в глазах ее горела страшная ненависть:

– Нет, Джон, я не остановила свой выбор на одном индейце. Я любила их всех. Каждую ночь я проводила в новой хижине, и так было с самого начала. Должна сказать, что мне это понравилось…

Кендалл закричала от боли – Джон сильно ущипнул ее за щеку. Она попыталась вскочить, чтобы дать отпор, но Мур схватил ее за руки.

– Ты лжешь, – спокойно проговорил он.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь!

– Ты не имела дел с индейцами.

Мрачное предчувствие сжало в тугой ком желудок Кендалл, но она постаралась держать себя в руках, и голос ее не дрогнул, когда она сказала:

– Да, я солгала, но это оттого, что я презираю тебя, Джон Мур. Скажу тебе правду: был только один воин…

Кендалл снова вскрикнула – Мур так больно стиснул ее запястья, что казалось, косточки не выдержат и треснут.

– Ты опять лжешь, – вкрадчиво произнес Джон. – И ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.

– Нет…

– Тебя не тронул ни один индеец, и ты прекрасно это знаешь. Капитан Бреннен рассказал мне о разведсводке, которая поступила несколько часов назад. Конфедераты взялись за оружие по всей Южной Флориде. Часть семинолов, живущих севернее твоих болот, подняли мятеж, который таинственным образом перекинулся в Джорджию и Луизиану. Ты знаешь, почему это случилось, Кендалл? Конечно, знаешь. Потому что вождь того племени, которое мы так примерно наказали, не кто иной, как Рыжая Лисица – закадычный приятель некоего покровителя индейцев, конфедерата по имени Брент Макклейн.

Кендалл застыла на месте, стараясь ни одним движением не выдать себя.

– Ты сошел с ума…

– Нет. И запомни, Кендалл, ты умрешь, если он еще раз приблизится к тебе. Считай, что он мертвец. Я найду его и принесу тебе его голову на блюде.

Кендалл почувствовала, как с лица схлынула краска, но голос не дрогнул, когда она прошипела мужу.

– Нет, Джон, ты ошибаешься. Это ты – мертвец. Когда он узнает, что ты сделал, на свете не будет места, где ты сможешь спрятаться.

– А тебе очень бы этого хотелось, не правда ли, Кендалл? – Вопрос был задан таким непринужденным тоном, что тревога Кендалл переросла в панический страх. – Ты же всегда хотела, чтобы я умер.

– Неправда. Я не хотела выходить да тебя замуж, но никогда не презирала тебя…

– До тех пор, пока не убедилась, что имеешь дело с неполноценным мужчиной?

– Нет, до тех пор, пока не убедилась в твоей непомерной жестокости, которую ты не считаешь нужным обуздать.

Джон снова улыбнулся, но глаза его остались холодны как лед:

– Приободрись, Кендалл. Скоро я поправлюсь от своей болезни. В форте появился новый человек – доктор, который прекрасно разбирается во всех этих болотных лихорадках и всем таком прочем. Этот доктор дал мне лекарство, которое применял много лет с потрясающим результатом. Он думает, что через месяц я снова буду здоров, с твоей помощью, разумеется.

Кендалл отрицательно покачала головой:

– Слишком поздно, Джон. Я не смогу прикоснуться к тебе после того, что произошло. Единственное, что я вижу, когда смотрю на тебя, – это кровь невинных жертв и убитых детей…

Джон рассмеялся, и от его смеха по коже Кендалл поползли мурашки.

– Прикоснешься, никуда не денешься, говорю тебе, и произойдет это очень скоро. Ты моя жена.

Он отпустил ее руки, холодно улыбнулся, потом встал и начал неторопливо расстегивать ремень. Она с тревогой следила за действиями мужа, глядя на него, как на вампира, безжалостно сосущего кровь.

Джон посмотрел на нее и рассмеялся:

– Не сегодня, дорогая моя, не сегодня. Еще не время. Но сегодня ты получишь хороший урок.

Его намерения были прозрачны, как стекло. Зная, что может спровоцировать вспышку гнева, Кендалл тем не менее не смогла удержаться и проговорила с холодной яростью в голосе:

– Ты сделаешь глупость, если начнешь избивать меня здесь. Что подумают твои сослуживцы?

– Ничего они не подумают,: мадам. Здесь нет ни одного человека, который не убил бы свою жену, если бы между ее ног побывал повстанец.

Кендалл посмотрела на мужа и надменно подняла подбородок:

– Ты болен, Джон, ты, в самом деле, тяжело болен. Но знаешь, что я тебе скажу? Ты больше не сможешь причинить мне боль. И в этом часть твоего несчастья, не правда ли? Ты знаешь, это и стараешься еще больше.

Она судорожно вздохнула и попыталась вырваться, извиваясь и царапаясь, когда он, схватив ее за плечи, повалил на постель лицом вниз.

Только теперь она узнала, что он может‑таки причинить ей боль. Кендалл истошно закричала, когда кожаный ремень с размаху впился в ее нежное тело. Она была почти в беспамятстве, когда Джон закончил экзекуцию на десятом ударе.

Словно сквозь вату, Кендалл слышала, как он с удовлетворением произнес, укладываясь рядом с ней:

– Обещаю тебе, моя возлюбленная женушка, что настанет время, когда ты приласкаешь меня и дашь мне больше, чем давала этому конфедерату.

– Никогда!

Она была уверена, что Джон не услышал ее – голова ее повернута в сторону, а запекшиеся губы шевелились с трудом.

Но никогда еще в своей жизни не была Кендалл так сильна духом.

Он может сделать с ней все, что ему заблагорассудится, но он никогда ничего от нее не получит. Он может избить ее до синяков, переломать все кости – все равно ничего не добьется.

Она победит. Она перехитрит Джона Мура. Никакой силой, никакими пытками он не вынудит ее дать ему то, что без всякого труда получал Брент, которому она отдала свою любовь.

Однако уверенность ее поубавилась, когда Кендалл задумалась о том, как же ей бежать из форта.