Глава 6. Кендалл заворочалась от холода

Кендалл заворочалась от холода. Непроизвольная дрожь пробежала по ее телу и разрушила теплый, уютный кокон, в котором она спала.

Сон не хотел отпускать ее из ласковых объятий. Но она проснулась от какого‑то нового ощущения. Легкое, нежное, волнующее прикосновение. Чья‑то рука медленно скользнула вдоль спины – все ниже, ниже, по пояснице – и остановилась на ее мягких женственных округлостях. Дрожь усилилась, но уже не от холода. Каждое касание ласковой ладони, словно язык пламени, изгоняло холод из ее тела.

Рука не спеша, заскользила вверх, нежно коснулась шеи, снова спустилась вниз… дразня Кендалл и разжигая задремавший огонь ее чрева. Жар пронизал все тело.

Кендалл, выгнувшись дугой, сладострастно застонала, хотя дремота еще не прошла.

– Рядом с ее ухом раздался хрипловатый, требовательный шепот:

– Проснись, Кендалл, скоро рассвет, мне надо уезжать. Да я… так хочу тебя.

От звука голоса Брента Кендалл моментально проснулась. Она открыла глаза и оцепенела. Она действительно продрогла – одеяло сползло на пол, – зато рядом лежал пышущий жаром мужчина.

Луна скрылась, ее серебристый свет не заливал больше хижину; на востоке едва занималась оранжевая заря, чуть‑чуть рассеивавшая ночной мрак. Рука Брента уверенно и властно опрокинула Кендалл на спину, и Кендалл заметила в его глазах насмешливый огонек – мужчину явно забавляло сопротивление, которое пыталась оказать ему женщина. Его желание было откровенным; в его решимости овладеть ею было нечто такое, чему невозможно противиться. Кендалл закрыла глаза и судорожно глотнула воздух. Смешно сопротивляться, тем более что она и сама хотела Брента. Он соблазнил ее еще во сне, когда она не контролировала себя, но и от него не укрылся страстный трепет, объявший Кендалл, от его слуха не скрылся ее сладостный, полный томления стон. Но как бы хотелось ей отвергнуть его притязания! Лежать бы неподвижно, как бревно, не обращая внимания на притязания мужчины…

Но… даже и грубое его приставание возбуждало ее. Она снова жаждала его ласк, от которых трепет, словно ртуть, пробегал по ее жилам, пробуждая в ней еще большее желание непередаваемого наслаждения…

Он уезжает. Брент сказал, что разбудил ее потому, что уезжает. Правда, ни словом не обмолвился о том, что будет с ней. И она снова вспомнила, что Брент овладел ею лишь из чувства мести.

– Опять месть, капитан? – спросила она, не открывая глаз. Брент молчал так долго, что Кендалл, приоткрыв веки, посмотрела на него. Капитан Макклейн задумчиво и не без любопытства разглядывал ее. Увидев, что Кендалл открыла глаза, Брент вдруг улыбнулся и, наклонившись к ее лицу, прошептал:

– Нет, это не месть – это желание.

Его губы решительно и маняще прикоснулись к ее чувственным губам. Он словно пробовал их на вкус, дразнил, играл и завлекал в какую‑то даль. Языком Брент ощупывал губы Кендалл, нежно покусывая их зубами. Раскрыв рот, он охватил ее губы, требуя, чтобы она впустила его напористый язык, но стоило ей уступить, как он отпрянул назад, приглашая к вечной игре… желая, чтобы она познала его рот так же, как он познавал ее. Кендалл не помышляла об открытиях. Ей было очень приятно от тепла его тела, она довольствовалась его сильными прикосновениями, ей нравилось лежать в плотном кольце его мощных рук. Она теряла голову оттого, как его грудь прижалась к ее нежной упругой груди.

Брент немного отстранился, и Кендалл широко открытыми глазами вопросительно посмотрела на него. В ответ он коснулся пальцем ее губ.

– Прошлая ночь была хороша, но она принесла тебе не только наслаждение, но и боль. Утро даст тебе одно наслаждение.

Кендалл была не в силах отвести глаз от Брента. Все ее страхи куда‑то исчезли, как и мысли о своем незавидном положении. Но подспудно это продолжало ее тревожить, и она чувствовала, что надо сопротивляться.

Однако все ее сопротивление свелось к вопросу, заданному тихим и нежным голосом.

– Почему?

Брент не ответил. Он бережно откинул с ее щеки прядь волос и приник к ней всем телом. Она ощутила его вес, но тяжело ей не стало. Он не спешил… Движения его были неторопливыми, почти ленивыми. У нее было теперь время почувствовать каждый томительный момент, каждое его прикосновение. Почувствовать их всем телом, каждой клеточкой. Вот его мускулистые, с жесткими волосами ноги коснулись мягкой и нежной кожи ее ног; вот его сильные темные от загара руки крепко обхватили ее белые руки – сила не подавляла: Брент не брал, он щедро отдавал ей свою силу. Его лицо, почти невидимое в темноте, склонилось к ее лицу, губы ласкали лоб, щеки, шею, груди.

Вдруг она ощутила его напряженное, горячее, пульсирующее желание. Это желание мужской плоти жарко застучало в ее бедра. Оно заявляло о себе, дразнило и жгло, как раскаленное лезвие, раздувая огонь, который и без того бушевал уже в ее теле. Ей уже было знакомо предчувствие любви, и она с нетерпением ждала. Предчувствие заставляло ее дрожать. Разве можно отказать? Она тоже хочет его – хочет сейчас, немедленно, хочет, чтобы он наполнил ее жизнью, от которой она чувствует себя такой цельной и сильной.

С уст Кендалл сорвался непроизвольный вздох, когда Брент обхватил губами ее грудь, лаская и тревожа языком, бутон соска – медленно, томительно, сладко… Она судорожно выгнулась дугой и запустила пальцы в его волосы.

Но он не хотел спешить… Упоительная пытка продолжалась, ласки стали смелее – Брент провел рукой по боку Кендалл, скользнул ладонью по бедрам, наслаждаясь прикосновениями к ее длинным ногам. Она не заметила, как он переместился в сторону. Его губы снова приникли к ее губам, шершавая, в мозолях рука легко и ласково погладила ее упругий живот, спустилась ниже, описывая замысловатые узоры по потаенной поверхности бедер. Кендалл судорожно вздрогнула от сладкого и одновременно мучительного чувства. Она резко повернулась и прильнула к его телу, стремясь ускользнуть от его вездесущих рук, которые лишили ее способности думать, превратил в стонущее, извивающееся существо, всецело подчиненное его воле.

Она попыталась скрыть обуревавшие ее чувства, спрятав голову на его груди. Но не так‑то легко было обмануть искушенного в любовных делах капитана Макклейна. Он взял ее двумя пальцами за подбородок и заставил взглянуть себе в глаза. Потом отпустил и положил руку меж ее грудей. Сердце ее трепетало, дыхание стало прерывистым.

Кендалл дрожала, охваченная одним неуемным желанием – принадлежать Бренту.

– Ты спросила меня почему, – тихо произнес он. – Вот… вот, – его рука твердо взяла Кендалл за плечо, которое подалось под его натиском словно воск, быстро провел ладонью по ее ногам и бедрам, – вот почему.

Кендалл хотела что‑то произнести, но уста отказались повиноваться.

Он крепко обнял ее и закрыл глаза:

– Держись за меня, Кендалл. Ласкай меня, люби меня. – Она послушно обхватила его руками, а он опять нежно накрыл ее своим могучим телом, сильные ноги раздвинули ее ноги, не встретив никакого сопротивления. Она смотрела на него широко открытыми глазами, и в них не было протеста. Он тоже неотрывно смотрел на нее. Когда его плоть вошла внутрь нее, с ее полураскрытых влажных губ сорвался едва слышный звук. От этого стона любовный пыл Брента удвоился, им овладела какая‑то умопомрачительная лихорадка: он двигался в ней все быстрее. Кендалл опять страстно выдохнула и прикусила зубами мускулистое плечо возлюбленного пальцы, оставляя бороздку, судорожно царапали его спину, неистовые в ласке.

– Прижмись ко мне, – хрипло прошептал он. – Вся.

Она тут же подчинилась, Обхватив его ногами, прильнув к нему всем телом; с ее уст слетали тихие стоны. Движения Брента стали размашистее, он проникал все глубже в нее и все больше становился частью ее существа. Как в бреду, она слышала ласковые слова, которые он нашептывал ей, – о том, как она хороша и как возбуждает его своим телом и ласками…

Брент приподнял, голову.

– Говори, Кендалл, говори, скажи, что ты чувствуешь. – Глаза ее были плотно закрыты. Сотрясаясь всем телом, она, извиваясь, выгибалась навстречу каждому его движению, воспаряя все выше и выше – до немыслимых высот, задыхаясь от неведомого ранее наслаждения. Но слов не было. Сойдясь с Брентом в этой восхитительной близости и растворившись в нем, она не находила сил что‑либо произнести. Румянец стыда залил ее щеки, ей хотелось спрятаться от самой себя – настолько беззаветно и бесстыдно отдавалась она Бренту.

– Кендалл…

– Я… Я не могу…

Раздался приглушенный хрипловатый смех – признак мужского торжества.

– Ты сможешь, радость моя! Придет такое время – и ты все сможешь.

Смех оборвался, слова затихли, когда она застонала и бешено ухватила Брента за спину. Мозг затуманился, она выкрикивала его имя, как символ чистого наслаждения, а ее тело сотрясалось от неизведанного доселе блаженства.

– О Брент… Брент…

Он еще раз сильно и жестко вошел в нее; тело его напряглось, содрогнулось и обмякло. Опьяняющее чудо вливалось в Кендалл вместе со сладостным нектаром, истекавшим из Брента. Он сумел показать ей, какая огромная сила заключается в любви. Да, она покорилась и подчинилась ему, его воле, но сейчас она чувствовала, что тоже обрела над ним безграничную власть.

Брент приподнялся на локте и хозяйским жестом положил ей руку на талию. Кендалл смотрела на него во все глаза, страстно желая, чтобы ощущение головокружительного наслаждения осталось с ней навечно. Но чувство небесного удовольствия прошло, и на нее снова навалились невеселые мысли о том положении, в котором она оказалась по воле этого человека. Брент молчал, в уголках рта таилась улыбка, глаза все еще были подернуты туманной дымкой страсти.

Он шевельнул рукой, провел ладонью по щеке Кендалл, убрал с плеча прядь ее волос и снова положил свою широкую ладонь на ее талию.

– Мне надо снова отправляться на войну, – пробормотал он, покачав головой с удрученным видом, словно сожалея о такой вопиющей несправедливости.

Кендалл оцепенела, застыв в напряженной позе, потом прикрыла глаза, но тут же вызывающе взглянула на Брента, стараясь не выдать рвущийся наружу страх.

– По крайней мере, вы знаете, на что идете, капитан Макклейн.

Он выгнул бровь, усмехнулся, морщинки у рта стали глубже.

– Кажется, мы вдруг решили соблюдать официальность, не правда ли, миссис Мур? Хотя должен признать, что вы прекрасно чувствуете, когда следует называть меня по имени, данном при крещении. Согласитесь, что шепот в порыве страсти «капитан Макклейн» не прибавит любовного пыла.

Глаза Кендалл зло вспыхнули. Брент заметил, как она стиснула зубы и вскинула голову, но он успел выбросить вперед руку и поймал ее за запястье, прежде чем ее ладонь коснулась его щеки. Кендалл молча метала в Брента громы и молнии, а он, посмеиваясь, развел ее руки в стороны и, склонившись над ней, нежно поцеловал ее в побелевшие, поджатые губы.

– Кендалл, лучше ты скажи мне, что с тобой делать.

– Ты должен взять меня с собой, – отозвалась она. – Ведь ты. наверняка зайдешь по пути в какой‑нибудь открытый порт Конфедерации.

– Конечно, зайду, – благодушно согласился Брент, пресекая одновременно отчаянные попытки Кендалл освободить руки.

– Но тогда…

– Я не могу взять тебя с собой, Кендалл. Я направлюсь к проливу, а там предстоит довольно, жестокое сражение, что, согласись, небезопасно.

– Но ты можешь высадить меня по пути, например в Тампе! А оттуда я доберусь до Джексонвилла или до Фернандины…

Снисходительная улыбка исчезла с лица Брента, голос его приобрел суровость и печаль:

– На побережье не осталось ни одного безопасного города, а хуже всего дела обстоят в Джексонвилле.

К своему изумлению, Брент увидел, как с лица Кендалл схлынула краска, щеки стали мертвенно‑бледными:

– Но… ты же не отошлешь меня обратно в Форт‑Тэйлор?

Брент нахмурился:

– Нет.

Из груди Кендалл вырвался вздох облегчения, но она тотчас отвернулась, однако не смогла скрыть дрожи в теле и выражения ужаса в глазах. Она действительно ненавидела янки, за которым была замужем, но еще сильнее боялась его. Да что там говорить: Джон Мур внушал ей неподдельный ужас.

– Успокойся, Кендалл, я не отошлю тебя в Форт‑Тэйлор. – Она прикусила губу; потом вскинула опущенные ресницы и взглянула в лицо Брента своими глазами цвета индиго.

– Но тогда… тогда… как ты собираешься поступить? – Он усмехнулся – его немало забавляли растерянность и замешательство Кендалл.

– Ты можешь остаться здесь, – сказал он с прежней снисходительной улыбкой. – Рыжая Лисица предложил мне сберечь тебя для меня.

– Сберечь меня для тебя! Хорошенькое дело! Что я, какая‑нибудь овца? Брент Макклейн, я не собираюсь оставаться здесь! Я умоляю вас, возьмите меня с собой! Говорю это вам как джентльмену…

– Кендалл, хочу тебе напомнить, что еще при первой нашей встрече в Чарлстоне я сказал вам: на меня нечего рассчитывать как на джентльмена.

Он снова заметил в ее глазах злые искорки, увидел, как упрямо надулись губки. Ресницы задрожали, и она взглянула на Брента с видом полнейшей невинности.

– Капитан… Брент, ну неужели ты ничего не понимаешь? Идет война! Я не могу оставаться в неведении…

– Кендалл… – попытался вставить слово Брент. Не обращая на это внимания, Кендалл продолжала говорить сладким, как патока, голоском.

– Ну не могу же я пропадать в этом забытом Богом болоте вместе с краснокожими и аллигаторами!

Он отпустил ее руки и сел, устремив взгляд в окно, за которым уже наступило утро.

– Кендалл, голубка, – в протяжном флоридском говоре Брента проскользнул едкий сарказм, – не помогут тебе ни уловки южной красавицы, ни капризы богатой дамы. Ты остаешься здесь.

Она притихла и молчала до тех пор, пока он снова не посмотрел на нее. Потом села, обхватив руками колени, как бы прикрывая свою наготу. Печальные глаза приобрели цвет неба в лунную ночь; негодуя, она кусала себе губы.

– И надолго? – спросила она глухим голосом. Брент окинул взглядом возлюбленную. Его поражал мгновенный переход от безумной страсти к самой невинности, целомудрию. Распущенные волосы, широко открытые красивые глаза, в которых светилась незапятнанная чистота… Смягчившись, Брент вздохнул:

– До моего возвращения. До тех пор, пока я не найду вполне безопасное место, куда можно тебя отвезти и где в ближайшее время не ожидается никаких сражений.

Кендалл опять охватила дрожь. Была ли это дрожь облегчения? Неизвестно… Она откинула назад волосы и вызывающе посмотрела в глаза Бренту:

– Если я останусь, капитан Макклейн, то хотела бы сказать вам, что не желаю больше молоть этот проклятый конти и не хочу стирать ничего, кроме собственного белья!

Брент нежно улыбнулся и, обняв Кендалл, осторожно и мягко повалил ее спиной на пол – искушение было слишком велико, и он не смог устоять.

– Брент, – едва слышно запротестовала она, отталкивая его своими тонкими пальчиками.

Однако капитан Макклейн смотрел на возлюбленную с непреклонной решимостью во взгляде:

– Послушай меня, Кендалл, сейчас я скажу тебе очень важную вещь. Я хочу, чтобы ты дала мне обещание не доставлять индейцам никаких хлопот. Болото может быть спасительной гаванью, но может стать и опасностью, адом. Опасность возрастает оттого, что по побережью постоянно рыщут янки. Как конфедерат, да теперь и как твой возлюбленный, я не собираюсь возвращать тебя мужу, от которого ты в отчаянии бежала. Но я уверен, что первый же янки, на которого ты наткнешься, быстренько вернет тебя мужу, ты и глазом не успеешь моргнуть. И он будет прав – это даже почетно: вернуть мужу похищенную жену.

Впервые в его присутствии Кендалл не смогла сдержать слез. Правда, она тотчас попыталась взять себя в руки и отвернулась, чтобы смахнуть со щек эти непрошеные слезы. А он с горечью подумал о ее унизительном, жалком существовании с Джоном Муром.

– Я жду твоего слова, Кендалл, – настойчиво произнес Брент.

Пушистые ресницы прикрыли глаза.

– Я не сделаю попытки убежать от индейцев. Мне нравится Рыжая Лисица, и Аполка, и … – На лице Кендалл отразилась душевная мука. Помолчав, она продолжила бесцветным голосом:

– Я просто хотела вернуться домой. Но теперь поняла, что дома‑то у меня нет. Меня будут преследовать и в Чарлстоне.

Это была не мольба о помощи, а признание истины. И в этот момент Брент все простил Кендалл Мур. Нежно обхватив ладонями ее лицо, он заглянул в ее глаза:

– Кендалл, война не может продолжаться вечно. – Она горько рассмеялась:

– Знаю. Я слышала это с обеих сторон. «Да мы вскорости вышибем дух из этих плюгавых янки! Еще месяц, и им конец». Или: «Эта деревенщина скоро смажет пятки и разбежится по домам, дайте только срок».

– Все так, Кендалл, война кончится не завтра, но когда‑то она ведь кончится. И как только представится, возможность, я обязательно доставлю тебя в какой‑нибудь южный порт. А здесь, кстати, тебе будет совсем неплохо. Рыжую Лисицу нельзя назвать дикарем.

– Его – нет, но вот Ночной Ястреб… – пробурчала Кендалл.

– Я?.. – Вежливо, пропустив мимо ушей язвительные нотки в ее голосе, Брент поинтересовался: – Неужели я – дикарь?

– С головы до пят.

Он снова посмотрел на разгоравшуюся зарю, которая красноватым светом начала заливать хижину. И взглянул на Кендалл:

– Я очень рад, голубка, что ты сумела разгадать, какая я скотина, потому как во мне опять проснулось что‑то звериное, а война предстоит тоскливая и долгая.

Кендалл была далека от мысли отказывать Бренту в его желаниях. С радостным тихим вздохом она раскрыла ему объятия, стремясь навстречу его ласкам, его ненасытной страсти. Она уже немного изучила его, и чем больше узнавала, тем головокружительнее становилось предвкушение.

Наступило утро. Ее жизнь перевернулась за одну ночь только потому, что этот человек стал ее возлюбленным. Она открыла для себя полноту страсти, возможной между мужчиной и женщиной. В объятиях Брента она могла забыть обо всем на свете: о зловещей войне, бушевавшей в стране, о горьких превратностях своей судьбы.

Она не знала, что он чувствует по отношению к ней. Не понимала она и своего отношения к нему, но одно знала точно – ей хочется ласкать его, встречать его бурные ласки своими, не менее пылкими, запечатлеть на своем теле и в своей душе его нежность и его силу. Как хотелось ей, чтобы исполнилась мечта о любви и чести, столь часто посещавшая ее в тревожных снах…

Он долго держал Кендалл в объятиях, потом, наконец, поднялся. Она прикрыла лицо одеялом, не желая видеть, как он оденется и уйдет. Зачем добровольно подвергать себя мучениям? Она чувствовала себя измотанной и обессиленной. Самые чувствительные струны ее души были обнажены и отзывались острой болью при малейшем прикосновении. Брент надругался над ее чувствами, но потом бросил ей нить спасения, за которую она ухватилась, чтобы окончательно не потерять надежду. Он удовлетворил ее плотские желания, ей понравилась животная страсть, с которой он любил ее. Она радовалась, видя, что он тоже хочет сохранить ее в своей памяти, но… все пережитое за прошедшую ночь лишило ее последних сил.

Какое мучение сознавать, что он уезжает!

– Ночной Ястреб, – пробормотала она, пытаясь сдержать, готовые хлынуть из глаз, слезы отчаяния. – Рыжая Лисица, да еще Аполка. Но почему Рыжая Лисица и Ночной Ястреб? Это же английские имена.

Кендалл была уверена, что в ответ Брент пожал плечами, но не стала смотреть на него, слыша, как он заправляет рубашку в бриджи.

– Цивилизация, – сказал Брент. – Всему причиной белые люди, дорогуша. Во время индейских войн белые начали давать индейцам клички и прозвища; а для того чтобы вести переговоры с белыми, многие семинолы и микасуки стали переводить на английский свои имена, произведенные от названий животных, которые водятся в этих местах: орлов, опоссумов, сусликов и лисиц. Сейчас‑то, подражая белым, многие индейцы придумывают себе фамилии по прозвищам отцов, но для них это необычно, потому что эти люди живут в условиях матриархата. Например, Рыжая Лисица сын индианки, скво, по имени Маленькая Лисичка. Имя у него семинольское. У всех микасуки и семинолов есть настоящие имена, которые даются во время Пляски земной кукурузы. Настоящее имя Рыжей Лисицы – Асияхоло, а его отца – Оцеола. Но мы, белые, ни умеем правильно произносить такие сложные имена. – Кендалл услышала, как застучали по полу сапоги Брента, – он подошел и склонился над своей возлюбленной.

– Очень интересно и само слово «семинолы». Белые поселенцы переводят это слово как «беглецы», потому как считают, что семинолы бегут на юг от межплеменных распрей и нашествия белых, но на самом деле это не так. В действительности слово «семинол» означает «поступающий свободно». И должен тебе сказать. Рыжая Лисица действительно поступает свободно. Даже если его народ терпит лишения и бедствия, он все равно поступает свободно… – Его голос стих. Затем Брент присел рядом с Кендалл и, приподняв ее голову, повернул к себе лицом, не обращая внимания на протестующее восклицание, сорвавшееся с ее губ. – Поступающий свободно, Кендалл. Это единственное, что мы все должны стараться делать. Рыжая Лисица, ты… я. Верь ему, Кендалл. Но если вдруг с ним что‑нибудь случится, то у залива ты найдешь человека, который поможет тебе, если ты назовешь ему мое имя. Этого человека зовут Гарольд Армстронг. Ты сможешь найти его в устье Майами в первую ночь каждого полнолуния. Сигналом того, что все в порядке и за тобой никто не следит, должен быть крик пересмешника. Ты поняла?

Едва сдерживая слезы, Кендалл взглянула в глаза Брента и согласно кивнула. Как много стал значить для нее этот человек – и всего за одну ночь, которая началась с непримиримой вражды.

– Я поняла, – прошептала она, наконец.

Она думала, что он поцелует ее на прощание, слившись с ней еще раз перед долгим расставанием, но этого не произошло. Брент встал и, не оборачиваясь, направился к двери. На пороге остановился, не решаясь оглянуться. Душа его была не на месте и нестерпимо болела. Он был храбрым воином, но насколько тяжелее, оказывается, оставить здесь женщину, которую только вчера с наслаждением так крепко обнимал, что у нее перехватывало дыхание. Увидеть бы еще хоть один раз – сидящей на полу с обнаженной молодой грудью, прикрытой только водопадом золотистых волос, ниспадающих по плечам, упиться видом ее бездонных, индиговых глаз…

– Я постараюсь сделать так, чтобы тебя не заставляли растирать конти, – хрипло пообещал Брент.

– Сделай это, пожалуйста, – прошептала она, с трудом сдерживая рвущиеся из горла рыдания. Судорожно сглотнув, она справилась с собой и постаралась с насмешкой произнести: – И еще я прошу вас, капитан Макклейн, не дать себя убить. Конечно, это болото чудо как гостеприимно, но я не хотела бы долго здесь засиживаться…

Голос ее пресекся. Брент постоял на пороге еще минуту, помедлил, потом рывком распахнул дверь и вышел, прикрыв ее за собой. И пока он уходил, Кендалл не отрывала глаз от его широкой спины, затянутой в серую униформу, и от его рыжего затылка.

Дверь закрылась, но Брент не запер ее на засов. Раздался быстрый топот – Макклейн стремительно спустился с лестницы, потом мягкий звук – он спрыгнул со ступеньки, и тотчас же на улице раздались голоса, выкрикивавшие команды на английском языке и мускоги. Затем мощные глотки нестройно затянули «Дикси». Мужчины отправились на войну. Звуки песни постепенно стихли.

Глаза Кендалл остались сухими. Она тупо смотрела на сплетенный из соломы потолок хижины. В звуки природы тем временем вмешались человеческие голоса, нарушавшие ее гармонию. Из оцепенения Кендалл вывел яркий солнечный луч, сверкнувший в крохотном оконце. До слуха донеслась целая симфония звуков: стрекот сверчков, курлыканье журавлей, глухое хрюканье аллигатора…

Но в душе Кендалл продолжала звучать мелодия «Дикси». Она преследовала ее, как и вид широкой мужской спины, затянутой в серый мундир. На глаза вновь навернулись слезы, и она дала волю своим чувствам, разрыдавшись в голос. Утомленная плачем, она, наконец, погрузилась в глубокий, спасительный сон.

* * *

Кендалл проснулась внезапно, как от толчка. Открыв глаза, лихорадочно оглянулась, пытаясь понять, что разбудило ее столь неожиданно. В хижине царила тишина и не было ни души. Кендалл нахмурилась, соображая, что же изменилось за то – время, пока она спала. Потом до нее дошло, что в хижине стало гораздо темнее – была еще не ночь, но на индейское становище уже опустились вечерние сумерки: солнце клонилось к западу. Она проспала целый день, и индейцы не тревожили ее.

Она встала, обхватила себя руками. Ее колотила дрожь. Уже много часов, как Брент ушел из лагеря, сейчас ее отделяют от возлюбленного десятки миль, но она не хотела думать о предстоящем одиночестве. Ее не оставит яркое солнце, мелькнувшее в прогале туч на горизонте ее жизни. Сейчас у Кендалл есть то, чего не было во всей прошлой жизни, – надежда. Она поступает свободно…

На лице медленно проступила улыбка. Кендалл быстро оделась, пригладила волосы и открыла дверь хижины. Та легко подалась. Кендалл спустилась с лестницы и пошла к становищу.

Жизнь в индейском лагере шла своим чередом. Бегали босоногие дети, горели костры, женщины готовили пищу. Над становищем стоял неумолчный гул звонких голосов – женщины судачили о том, о сем, сшивая куски пестрой материи, прядя пряжу и готовя еду для своих неустрашимых воинов.

– Вижу, ты решила присоединиться к нам, Кендалл Мур. – Кендалл оглянулась. По тропинке, ведущей к зловонной реке и мангровым зарослям, к ней приближался Рыжая Лисица с молодым белохвостым оленем на плечах. Вождь возвращался с охоты – шея животного была пронзена стрелой. На Рыжей Лисице было полное облачение индейского воина‑вождя. Голову украшала повязка с перьями, рубашка расшита серебряными узорами. На нем теперь красовалась отделанная бахромой кожаная юбка; голени Рыжей Лисицы туго обтягивали краги из оленьей кожи. На шее висели ружье, патронташ, рог с порохом, лук и стрелы,

– Я спала, – пробормотала Кендалл, с раздражением сознавая, что заливается краской. Едва заметные искорки в глазах индейца ясно дали ей понять, что Рыжая Лисица прекрасно знает причину ее долгого сна. Однако он не стал насмешничать, а, взяв Кендалл за локоть, предложил следовать за ним к его дому.

– Мы не всегда жили в таких хибарах, Кендалл Мур, – начал вождь светскую беседу. – На севере наши хижины были сложены из деревянных бревен, как тот дом, в котором живешь ты. Но наши дома столько раз сжигали! А сколько раз нам приходилось отступать все дальше и дальше к югу! Здесь очень часто дуют сильные ветры и бывают такие ливни, которые разрушают любые самые крепкие жилища. Но мы научились быть стойкими, как корни мангрового дерева, нас нельзя уничтожить, потому что мы очень быстро заново отстраиваем наши жилища.

Внезапно Рыжая Лисица остановился и обернулся к идущей за ним Кендалл:

– Я слышал, что ты больше не хочешь перетирать корни конти.

Кендалл снова вспыхнула до корней волос, на этот раз от стыда. Из‑за слов, которые она в запальчивости наговорила Бренту, индейцы, чего доброго, сочтут ее избалованной и ленивой плантаторской дочкой. Но откуда могли знать краснокожие, что жизнь белых женщин, жен и дочерей плантаторов, отнюдь не была легкой, даже если плантацию обрабатывали многочисленные рабы.

– Я не боюсь тяжелой работы, Рыжая Лисица, и буду делать все, что нужно, уж коли я решила остаться с вами.

Индеец загадочно улыбнулся и зашагал дальше. – Так ты по доброй воле решила остаться с нами? – спросил он.

– Да, – тихо ответила Кендалл. Она слегка запыхалась, стараясь не отстать от быстро идущего вождя.

Рыжая Лисица остановился так внезапно, что Кендалл с ходу уткнулась в его спину. Все еще улыбаясь, индеец обернулся:

– Я тоже не хочу, чтобы ты растирала конти. Я хочу, чтобы ты научила моих детей говорить по‑английски. Кендалл с изумлением уставилась на него:

– Но ведь ты и сам бегло говоришь по‑английски, Рыжая Лисица!

Индеец в ответ только нетерпеливо махнул рукой.

– Я мужчина, и у меня совсем нет времени. К тому же Аполку тоже надо научите языку белых людей, а у мужчины не всегда хватает выдержки, когда он говорит с женщиной.

Кендалл улыбнулась. Как же похожи друг на друга все мужчины, и не важно, белые они или краснокожие.

– Но я совсем не знаю языка твоего народа, Рыжая Лисица!

– Ничего, постепенно ты научишься говорить на нем, так же как учатся языку дети. Да ты ведь и так уже немного говоришь на языке мускоги, Кендалл Мур. Ты знаешь слово «Таллахасси».

Кендалл удивленно вскинула брови и рассмеялась:

– Я только знаю, что это столица штата.

– Это означает «старый город», – сказал индеец, сбросил на землю свою тяжелую ношу.

Обняв Кендалл за талию, он подвел ее к дому. Усмехнувшись, показал на свой дом – в глазах его мелькнули озорные искорки.

– Чулуота – логово лисицы, – сказал он и, легко приподняв Кендалл, поставил её на деревянный настил террасы. – А я, Кендалл Мур, буду учить тебя жизни в наших болотах. Ты научишься понимать, где течет река, когда кажется, что вокруг нет ничего, кроме осоки и кустарника, ты научишься распознавать змей, укус которых смертелен, будешь по кончику хвоста узнавать гремучую змею. Ты привыкнешь слышать во сне самые тихие шаги приближающегося врага и предсказывать погоду по цвету неба.

Кендалл с любопытством вгляделась в волевое лицо Рыжей Лисицы. Он только что предложил ей дружбу, которой удостаиваются очень немногие белые, такую же, какая связывала вождя и Брента и которой Макклейн дорожил, невзирая на предрассудки белого общества. У двери дома уже стояла Аполка, терпеливо ожидающая, когда муж обратит на нее внимание. На лице индианки светилась приветливая улыбка, к ногам жались малыши с широко открытыми глазами – они ждали своей очереди приветствовать отца и белую женщину, к которой уже давно успели привязаться.

Кендалл от души рассмеялась – ее мелодичный голос прорезал тишину вечера. Улыбнувшись Аполке, она обернулась к вождю:

– Я постараюсь угодить тебе, Рыжая Лисица. Я очень постараюсь – учить и учиться.

Индеец с довольным видом кивнул. Сняв с пояса нож в широких ножнах, он бросил его Аполке, кивнув головой в сторону принесенного с охоты оленя.

– Можешь начинать учиться прямо сейчас, Кендалл Мур. Присмотрись, как Аполка готовит еду, а утром ты пойдешь учиться со мной. – Он помолчал, в глазах его снова появились озорные смешинки. – Тебе больше не потребуется отдых: Ночной Ястреб вернется не скоро. Жена воина не должна предаваться праздности, если ей не приходится ублажать по ночам своего мужчину.

Кендалл покраснела от смущения, не зная, что делать – то ли влепить затрещину Рыжей Лисице, то ли рассмеяться. Второе более подходило к ситуации, особенно потому, что вождь резко повернулся и зашагал прочь. Она улыбнулась Аполке, которая подталкивала к ней детей. Кендалл наклонилась к мальчикам и обняла их, наслаждаясь теплом доверчиво прижавшихся к ней детишек.

Дикари – со стыдом подумала она. Еще совсем недавно она была столь невежественна, что искренне считала всех индейцев дикарями, а теперь ей было несказанно приятно прикосновение двух краснокожих малышей.

Кендалл вздохнула, глядя, как Аполка, спустившись с террасы, подошла к туше оленя. На землю опускалась ночь. Природа дышала первозданным покоем. Яркий закат окутывал оранжевым светом становище и растущие по краю поляны кипарисы.

Конечно, это не Чарлстон. Это даже не Ричмонд, Атланта, Мобил или Новый Орлеан… Но все же это несравненно лучше, чем юнионистская казарма. Во всяком случае, для южанки, которой надо пережить превратности войны. Может быть, Брент ошибается и дела у конфедератов скоро пойдут в гору?

Дети сильнее прижались к Кендалл, требуя внимания. Как приятно это детское доверие! В самом деле, не в такое уж плохое место она попала;

Сердце женщины затрепетало.

Для нее это лучшее на свете место – ведь именно сюда рано или поздно вернется за ней Ночной Ястреб…