Доктор начинает сердиться

Профессор Василий Моисеевич Неведров сидел у камина в своем богатом кабинете с дубовыми панелями и прислушивался к тишине. Через пять минут должна прийти Алина, однако твердой уверенности в ее появлении сегодня у профессора не было.

Во‑первых, она ни разу не позвонила. Во‑вторых, он сам внезапно перестал чувствовать ее в пространстве, что тревожило его гораздо сильнее, чем первое. Тревожило так сильно, что профессор, обычно тренированно‑бесстрастный даже наедине с собой, сейчас покусывал губы и даже почесывал длинный нос.

Как ей удалось отстегнуть энергетический поводок, крепко наброшенный профессором в первую же встречу, – было непонятно. Это вообще немыслимо. Это попахивает катастрофой и ведет к панике.

Закончились пять минут. Потом еще десять. Профессор взмок, встал и перешел за письменный стол. Ему сразу стало холодно. Потерпев минуту‑другую, он пошел в смежную комнату переодеваться. Сняв пиждак, он с негодованием и брезгливостью обнаружил, что новая белая рубашка почти вся мокрая. Он выбросил ее в мусорную корзину.

Надел другую новую рубашку, синюю, повязал другой галстук и вернулся в кабинет. Накаминные часы безжалостно ударили один раз. Половина первого. Алина опаздывает уже на полчаса. Чересчур.

Стиснув зубы, он набрал ее мобильный номер. «Абонент не отвечает или находится вне…»

Профессор набрал домашний номер Алины. Автоответчик вежливо предложил оставить сообщение до лучших времен.

Профессор вспомнил об обстоятельствах непреодолимой силы, позволяющих клиентке невыполнение контракта, и включил радио. Может быть, он случайно пропустил революцию? Или землетрясение?

Однако новости дня были на редкость благоприятными. За тысячу километров от клиники Неведрова пойманы всего два террориста, да и те лишь при подготовке ко взрыву. Это было самое горячее событие с утра. Даже погоду обещали вполне удобоваримую. Ни одного наводнения.

«Осталось пойти на кухню и погадать на кофейной гуще!..» Профессор злился, чертыхался, но ни одна из тонких струн его волшебного природного устройства не подсказывала ему ничего. Рабочее ясновидение выключилось. Как не было. Превосходная, первоклассная борзая стала бесчутой.

Для человека с любыми развитыми способностями горестна и даже страшна утрата оных. Но для практикующего врача, психиатра‑телепата, мага, коим считал себя профессор, – это хуже смерти, причем значительно хуже.

Близкий к отчаянию, профессор машинально подошел к окну и посмотрел на сияющую солнечную улицу. И увидел Алину, спокойно гуляющую вдоль корпуса его клиники с папкой под мышкой и сумочкой через плечо. Остолбенев, он оглянулся на часы: да, двенадцать сорок пять, так в чем дело?

Идти за нею на улицу и учить пользоваться часами? Позвать из окна? Сделать вид, что ничего не произошло? Еще раз набрать мобильный номер – вдруг не туда попал и не тот абонент был вне досягаемости?

Профессор сел, закрыл глаза, положил руки ладонями вверх на колени и попытался отмедитировать, как он учено выражался, ситуацию. Хренушки! Словомешалка не останавливается. Информация не проходит. Мозг будто торфяной.

Вскочил, опять бросился к окну. «Интересно, как же она меня вырубила? – неизящно подумал он, разглядывая через тонированное стекло ее новый плащ темно‑песочного тона с замшевыми манжетами и воротничком‑стойкой. – Шмотки покупает, негодяйка. Жить собирается? Вечно?»

Ровно в час дня Алина вплыла в его кабинет и начала медленно расстегивать свой красивый плащ, не замечая некрасивых молний, посыпавшихся из очей профессора.

– Добрый день! – мурлыкнула она и протянула папку. И присела к камину, явно устраиваясь с удобствами, будто надолго пришла.

– Добрый, – хрипловато ответил профессор, не успевший выбрать линию поведения. – Как поживаете?

– Неплохо. Даже хорошо, – задумчиво ответила Алина, словно припоминая – как же она поживает‑то.

– Что здесь? – Он взглянул на папку, будто на корзинку с коброй.

– Буквы черного цвета, ровно построенные рядами на белых бумажных листах.

Доктору пришлось расстегнуть папку, и даже вопрос «Почему вы явились ровно на час позже назначенного?» не сорвался с его уст. Он никак не мог успокоиться.

– Это что – заметка в районную газетку? – осведомился он, взглянув на заголовок.

– Это вам лично, доктор, – ласково сказала Алина. – Я написала кое‑что про своего любимого человека. Ничего, что он старше меня почти на две тысячи лет. Вы же должны знать всю мою подноготную, не так ли?

– Очень мне нужна ваша подноготная… поджелудочная… подъязычная… – бурчал профессор, злясь на себя и не видя выхода из редчайше щекотливого положения, а именно: в близком присутствии Алины его телепатические способности тоже не возвращались. – Я же запретил вам писать о вашем прошлом!

Алина все так же ласково, чуть ли не с материнской заботой в ангельском голосе ответила:

– Ну что вы, иная подноготная как раз нужна. В нашем контракте я обнаружила один стратегический пункт: взаимное доверие, полная искренность на весь период действия документа. Проникновение в личность, о которой я повествую в этой, как вы изволили выразиться, заметке, стратегически важно для выполнения мною и вами этого искреннего пункта.

– Вы говорите на квазиканцелярите – чтобы что? С какой целью? Вы надеетесь напугать меня? Чем же? Неужели своим грандиозным умом? Или, так сказать, талантом? – Профессор с трудом сдерживался, чтобы не закричать на клиентку.

– Вас нельзя напугать ни умом, ни талантом. Напоминаю, что это вы, наоборот, должны – по контракту – избавить меня от страхов. Помните? А то, знаете, денежки счет любят, – усмехнулась она.

– Вот именно, не забывайте об этом, – попытался отбиться профессор и начал читать.