Пленники

Среди сербазов быстро распространилась весть в том, что безоружный Хаджимурад победил вооружённого человека, а другой побоялся вступить с ним в бой и кинулся от ловкого юноши наутёк. Сербазы с заметным уважением стали относиться к Хаджимураду. Сторож не кричал на него, кроме хлеба иногда тайком совал ему кусок мяса.

Многих пленников выкупили, оставались лишь Хаджимурад да подросток Сейиткули, который очень скучал по своим друзьям, и Хаджимурад как мог утешал его.

Как‑то раз Хаджимурад сказал пареньку:

– Пошли, братец, со мной.

Гремя цепями, они направились к арыку, где на берегу зеленели разные травы. Караульный, заметив это, встревожился, но поняв, что им просто захотелось нарвать травы, успокоился: пусть добывают корм для животных.

Под вечер они расположились на собранной траве, на ней и спать улеглись. Но каждый из них долго не мог заснуть, вспоминая своё село, свою родню. Хаджимурад с ненавистью думал о беке. «Только такие сволочи, как Довлетяр, способны наживаться на несчастье, бедняков. Только такие, как этот негодяй, способны продавать и предавать своих земляков, совершать разбой, вызывать вражду между двумя соседними народами, чтобы нажиться на этом. Оказывается, мудрый Сазак‑ага очень давно «раскусил» зловредные деяния этого человека. Сазак‑ага ведь не раз говорил, что Довлетяр обманщик и предатель своего народа. Но я не прислушался к его словам в вот подлой воле оказался в чужом краю. Выходит, он продал меня главарю разбойников, разоряющих наши сёла. А этот разбойник собирается меня перепродать другому. Я с трудом устоял перед кинжалом Ризакули, но вряд ли мне удастся спастись от мести Хабипа‑пальвана.

Да, по юношеской своей доверчивости я попался в сети. Теперь за подобный обман придётся расплачиваться самой жизнью. А она ведь начиналась вроде неплохо. В пять‑шесть лет я уже умел как следует сидеть в седле. Лет в восемь я уже мог без устали скакать, а если надо, то а вступить в бой даже со старшими… В четырнадцать‑пятнадцать лет уже не отставал от других взрослых конников. Я ни разу не опорочил имени своего рано погибшего отца. В последнем же бою справился даже с самим Хабипом‑пальваном, И если бы аллах разрешил мне с этого момента заново начать жить, я бы в первую очередь рассчитался со своим злейшим врагом Довлетяром…»

Хаджимурад от недобрых раздумий о беке сжал кулаки и даже немного приподнялся. Молча наклонил голову, подперев лоб кулаком. Но до его слуха донеслись стук конских копыт и чьи‑то голоса. Сейиткули тоже привстал.

– Что‑то враги оживились, возможно, готовятся к разбою, а может, собираются везти нас на продажу, – предположил Хаджимурад. – Меня‑то ясно кому продадут. Неясно только как Хабип‑пальван со мною поступит: сразу ли уничтожит или решит позже это сделать, что ж тут поделаешь, придётся терпеть, в этом положении, когда у тебя и руки и ноги связаны, другого выхода нет, – тихо рассуждал он.

Голоса послышались ближе. Хаджимурад кое‑что гонял из этой быстрой печи. Предводитель поторапливал своих сербазов выступить в поход. И сразу же откликнулись на боевой клич всадники и вскочили в сёдла.

«Поехали в мои родные места, – подумал Хаджимурад. – Конечно, в каждом селе есть старейшины, защитники, вожди. Но ведь вождь вождю рознь. Некоторые только носят это имя, а на самом деле никакие они не защитники народа, а скорее первейшие враги его, сами, что ни на есть, разбойники, как, скажем, Довлетяр‑бек. А вот Сазак‑ага настоящий сердар! Он не грабит других, не участвует в налётах, ненавидит разбойников…» – с этими тревожными мыслями парень и заснул. Перед обедом следующего дня с севера стал доноситься сначала тихий, а затем усиливающийся гул… «Кажется, возвращаются налётчики, – решил Хаджимурад, – видно, с хорошей добычей едут…»

И в самом деле разбойники гнали большую отару овец, десятка полтора верблюдов. Сзади плелись пленники.

К вечеру к Хаджимураду привели двух пленников. Видно, они очень устали, так как сразу же, не проронив ни слова, улеглись спать. А вот Хаджимурад никак не мог уснуть, всё думал о Джерен. «Если её Мамед благополучно вырвал из неволи, значит, она уже дома, вместе с сестрой Дженнет. И, наверно, кое‑что успела узнать о моём положении. Конечно, всей правды ей эти предатели не скажут. Доведётся ли нам с нею встретиться?..»

Утром он проснулся от громкого говора своих товарищей по несчастью.

Два парня, привезённые вчера затемно, оказались очень похожими друг на друга. «Видно, братья», – предположил Хаджимурад. Но один из них тут же прервал его раздумья:

– Здравствуйте! Вы Хаджимурад?

– Здравствуйте! Я действительно Хаджимурад, но откуда вы меня знаете? – пожал плечами пленник.

– Я видел вас на свадьбе, когда Сазак‑ага женил сына. Вы тогда что‑то шепнули серому коню на ухо и он в ответ вам кивнул головой. Я спросил у вас, что вы сказали серому коню? А вы ответили: я сказал ему, что на этот раз необходимо победить в состязаниях, чтобы получить приз. А серый конь, якобы, согласился С вами и кивнул головой. И верно, тогда ваш конь пришёл первым и шёлковая ткань досталась вам, – закончил мальчишка.

Это было прошлой осенью. Он тогда отдал приз матери, предполагая, что ткань достанется Джерен. А мать, пряча её, приговаривала: «Вот женим тебя и сошьём из неё красивое платье невестке». Хаджимураду стало грустно от этих светлых воспоминаний и он, чтобы уйти от своей грусти, спросил у парнишки:

– Как же всё‑таки тебя зовут и чей ты?

– Зовут меня Бозаган, а это мой брат Евшан. Мы пасли овец и верблюдов Ялкаба‑бая. И вдруг налетели гаджары. Собаку нашу они зарубили. А овец да верблюдов вместе с нами пригнали вот сюда. Дома у нас одна мама, у неё и родственников особых нет. Так что нас некому будет выкупить, – печально проговорил он и смахнул с глаз навернувшиеся слёзы. – Я совсем недавно видел серого коня, понимающего людские слова, – продолжил он. – На нём почему‑то ехал Довлетяр‑бек. А вокруг него нукеры. У них кони тоже хорошие, но не такие, как серый, куда им!.. Вот только не понятно, почему на твоём коне разъезжает бек?!

Хаджимурад насупил брови:

– Ты, Бозаган, точно узнал того серого коня?

– Да, разве его спутаешь с другим? – загорячился мальчонка. – Ведь он и на свадьбе Довлетяра‑бека опередил всех коней.

– Постой, постой, – перебил Бозагана Хаджимурад, – какая там ещё свадьба была у Довлетяра?

– Разве вы не знаете? – удивился парнишка. – Довлетяр же взял, себе ещё и третью жену. Ну эту, старшую дочь чабана Мереда. Говорят, очень красивая девушка.

Хаджимурад резко вскочил на ноги. Бозаган испуганно замолчал, глядя на собеседника. Лицо его побледнело, глаза гневно засверкали. Гремя цепями, он направился к сторожу, стоявшему в сторонке.

– Куда? Куда?! – замахал руками караульный, – сядь на место!

Но Хаджимурад, не обращая внимания на окрики, продолжал идти. Караульный встал у него на пути, пытаясь задержать парня. Но пленник оттолкнул его в сторону и пошёл дальше. Караульный выхватил даже саблю, чтобы запугать идущего, но Хаджимурад, словно не видя этой сабли, продолжал идти уже вброд через арык… Для него самыми дорогими существами на свете были Джерен и серый скакун. То и другое отнял злейший враг – бек. От бессильной ярости у Хаджимурада гудела голова. Он не отдавал отчёта, что с ним может случиться. Двигался с одной непоколебимой мыслью – молить Абдуллу‑хана, чтобы тот отпустил его, ну, хотя бы на денёк…

Караульный стал звать на помощь сербазов. Они молча выслушали караульного и, обнажив сабли, кинулись к Хаджимураду. А тот не испугался, не остановился, а продолжал следовать дальше.

На шум из палатки вышел Абдулла. Увидев, как над Хаджимурадом сверкали обнажённые сабли сербазов, он закричал. Сербазы замерли на месте.

Звякая цепями, пленный приблизился к Абдулле и молча опустился перед ним на колени:

– Хан‑ага, умоляю вас со склонённой головой, отпустите меня всего на три дня, клянусь могилами своих предков, что вернусь и деньги привезу.

– Отважный юноша не должен склонять головы перед своим врагом, – перебил его Абдулла.

– Я не от страха склоняю голову, а от жажды мести.

– Хорошо, юноша, я дам тебе свою саблю, быстроногого коня, денег, дам тебе в спутники отважнейших нукеров и, если ты не тронешь бека со слугою, а убьёшь Сазака или его старшего сына, можешь считать себя свободным, – так ответил ему Абдулла‑хан.

Услышав это, Хаджимурад гордо выпрямился, презрительно посмотрел на Абдуллу и молча пошёл обратно.

Бек глядел парню вслед, пока тот не перешёл арык «Возможно, он решил подумать над моим условием, ну, что ж, подождём, может, ещё и согласится…» – не терял надежды Абдулла.

Хаджимурад вернулся и, не говоря ни слова, опустился на подстилку из сухой травы, не обращал внимания на товарищей, стал внимательно рассматривать цепи на ногах. «Без ключа от них не освободишься, Но где его раздобыть? Такие ключи, наверно, хранятся у самого Абдуллы… Найти бы напильник да распилить их…»

Невесёлые раздумья парня прервал сторож, поста» вив перед ним миску с дограмой. Хаджимурад подозвал друзей. «Интересно, что кроется за этой щедростью Абдуллы? – подумал Хаджимурад, продолжая разглядывать цепи, – как бы всё‑таки от них избавиться? К сожалению, они достаточно прочны, чтобы разбить их. Нужно сделать хотя бы так, чтобы цепи не гремели в пути», – решил пленник и стал перевязывать разодранными обмотками их звенья. После этого пошевелил ногами, – звуков не было слышно…

Когда все заснули, Хаджимурад встал и посмотрел на караульного. Тот сладко спал, подложив под голову какую‑то деревяшку. «Плохо, что ночь лунная, Впрочем и сербазы, находившиеся чуть поодаль, кажется, тоже спят. Но если кто случайно проснётся, при таком лунном свете заметит меня. Ну, да ладно, будь что будет…» Хаджимурад встал и осторожно стал пробираться мимо караульного. Цепи не гремели. Интересно, когда он при такой медленной ходьбе доберётся до села?.. Он шёл сквозь заросли. Ведь если он пойдёт по дороге, то обязательно набредёт на какого‑нибудь сербаза. Кустарники и травы, конечно, замедляли его продвижение. И всё‑таки он прошёл уже немало. Сербазы уже не должны его слышать, если даже случайно звякнет какое‑либо звено под перетёршейся обмоткой. Пленник зашагал более решительно. Дойдя до крутого подножья горы, стал медленно обходить её. Здесь было и травы поменьше, и кустарники не росли, но зато мешали ходьбе то и дело попадав щиеся крупные булыжники. И всё равно он упорно двигался вперёд.

По луне видно, что уже перевалило за полночь, а пройдено совсем немного. Хаджимурад торопился, но путь почти не сокращался. Перебраться в этом месте на левую сторону ручья мешали густые заросли ежевики, а на гору взобраться не было никакой возможности, она чересчур крутая. Что делать? Если бы не было цепей, он бы, конечно, не остановился и перед этакой крутизной. Но сейчас не получится. К сожалению, не оставалось ничего другого, как вернуться назад.

Хаджимурад посидел в раздумье и двинулся в обратный путь. Для него теперь уже неважно, что гремит железо и что начало рассветать.

А в лагере поднялся переполох: пленника не стало. Абдулла замахивался кривой саблей на караульного!

– Ты упустил Хаджимурада! Я с тебя шкуру спущу!

Караульный бегал как очумелый в поисках пропавшего пленника. А грозный Абдулла с налитыми кровью глазами не переставал кричать:

– Где Хаджимурад?

Караульный опустился перед Абдуллой на колени!

– Простите, хан‑ага, виноват я, не доглядел!

Над спиной караульного просвистела плеть.

– Как он цепи снял? – рычал Абдулла, – когда я куда убежал?!

Караульный ничего этого не знал и Абдулла снова в яростной злобе занёс над его спиною плеть, но в эту минуту увидел выходящего из дальнего кустарника Хаджимурада. Рука Абдуллы с занесённой плетью замерла. «Нет, надо поскорее отвезти и сбыть этого парня Хабипу‑пальвану, иначе с ним хлебнёшь неприятностей», – заключил он.

В пути

После утреннего намаза, сидя на молитвенной подстилке, Хабип‑пальван устремил взгляд на восток:

О всесильный аллах, сохрани моего единственного сына. Внуши этому злодею, Довлетяру‑беку, жалость, сделай так, всемогущий, чтобы он поскорее и невредимым вернул моё дитя. Пусть его ослепит золото, которое я послал на выкуп своего ребёнка. Пусть этот жадный подлец назначит какую угодно цену, только вернёт моего бесценного сына. О, мой пророк Хазрети‑Али, помоги своему кающемуся рабу!..

Жена Хабипа‑пальвана Беневше тоже думала о сыне и молча плакала. Ризакули отвезёт туркменскому беку выкуп за сына. Этот бек, говорят, очень любит и серебро, и золото. Пошли аллах, чтобы всё обошлось благополучно, чтобы Ризакули вернулся с дорогим Джапаркули‑джаном…

В это время открылась дверь. Хабип‑пальван с женой увидели на пороге Ризакули и замерли. В руках он держал знакомый узелок с деньгами. Хабип‑пальван вскочил с молитвенного коврика:

– Что, не взял денег? Не вернул Джапаркули‑джана? Почему? Где мой дорогой мальчик?

Беневше тоже от испуга дрожала и нетерпеливо ждала от Ризакули ответа. А он печально молчал. От недоброго предчувствия Беневше горько заплакала. Заголосили и её дочери…

– Где же, где мой сын? Почему его не привезли?! – в полной растерянности повторял Хабип‑пальван…

Близким нелегко сообщать неприятную весть. Ризакули, заикаясь, выдавил:

– Джапаркули‑джана нет в Ахале.

– Продали?! – в отчаяньи спросил Хабип.

Ризакули молча кивнул головой.

Хабип‑пальван горестно сложил руки на груди:

– Это меня аллах так жестоко наказал. Сделал чьим‑то рабом моего единственного сына.

– Ой, деточка, ой, Джапаркули‑джан! – запричитала Беневше.

Хабип‑пальван начал бить себя кулаком левой руки по голове и кружить по комнате:

– Ах, будь я неладен, это аллах меня наказал. На свете нет человека грешнее меня. Это я расплачиваюсь за людские слёзы и проклятья… – бормотал пальван. Наконец расстроенный Хабип умолк, посмотрел на жену и дочерей и приказал им перестать плакать. А затем и вовсе выпроводил в соседнею комнату.

После ухода жены и дочерей Хабип снова опустился на ковёр.

Поразмыслил о чём‑то и обратился к старшему брату, всё ещё стоящему в дверях с виноватым видом:

– Ризакули, садись, вместе подумаем. Ты тут не виноват, это меня аллах наказал. Садись и дай мне трубку. Может, головы просветлеют и мы найдём какое‑то разумное решение, как дальше быть, что дальше делать…

Братья, облокотившись на подушки, лежали рядом и поочерёдно курили из одной трубки. Хабип‑пальван каждый раз, отрываясь от трубки, отпивал глоток чая и бросал в рот две‑три жёлтые кишмишины. Но мысли о сыне не покидали его. «Если моего Джапаркули‑джана купил какой‑нибудь богатый скотовод из песков, можно считать, что он пропал. Каракумы обширны, где его там сыщешь? К тому же Джапаркули такой, что непременно удерёт, не понимая, что в песках наверняка погибнет от голода и жажды… Но без ведома аллаха ничего не делается, это мне, конечно же, божья кара, за бесчисленные содеянные грехи. Теперь я буду усердно я верно служить аллаху, не пропущу ни одного намаза, поеду в Мешад и припаду к могиле Хазрета имама Риза… Если аллах простит мои многочисленные прегрешения, тогда отправлюсь на поиски сына…»

Ризакули тем временем вспоминал о своей встрече с их кровным врагом Хаджимурадом. Выкуренная трубка сделала своё дело и у него развязался язык:

– Чтобы отомстить за тебя, я вступил в поединок с Хаджимурадом. Ей‑богу, клянусь всеми святыми…

– Где же ты с ним встречался? – изумлённо спросил Хабип‑пальван.

– Абдулла‑серкерде захватил в плен этого негодяя в теперь собирается нам его продать.

Хабип‑пальван на мгновение оживился:

– Это хорошо! Когда он привезёт его сюда?

– Да кто его знает. Сейчас Абдулла отправился в Ахал за новой добычей. Возможно, через полмесяца или месяц привезёт нам его. Но он не продаст тебе Хаджимурада меньше чем за сто туменов…

– Я куплю его хоть за тысячу туменов и разрежу тело на тысячу кусков, – стиснул пальцы левой руки Хабип‑пальван. – Во всём виноват Хаджимурад, если бы он не отсёк мне руку, никто бы не посмел налететь на наше село, разграбить его и увести людей, и в том числе и моего Джапаркули‑джана. Я набью соломой шкуру Хаджимурада!..

Хабип‑пальван снова прилёг и попросил у брата трубку.

– Да, ты не досказал, как там закончился ваш поединок с этим Хаджимурадом? – напомнил Хабип брату.

Ризакули в свою очередь тоже глубоко затянулся ядовитым дымом, голова его совсем одурманилась. В таком состоянии он обычно заводил разговор о справедливости шаха Апбаса. Но сейчас не время для такого разговора.

– Абдулла‑серкерде указал мне на одного своего пленника со словами: «Это не простой пленник, а победитель самого Хабипа‑пальваиа, – продолжил он. – Сначала я думал, что он шутит. И лишь после того, когда он поклялся святыми, мне ничего не оставалось, как поверить ему. А раз это он, я выхватил кинжал и бросился на пленника. Абдулла пытался остановить меня, закричал: «Он стоит двести туменов! Если убьёшь, заплатишь их мне!» А я думал: «Пусть стоит хоть тысячу туменов, но я за брата ему должен отомстить!» Хаджимурад, увидев мой сверкающий, кинжал, вскочил с места. И только тут я заметил, что он не так уж и мал, может, даже повыше меня, да, кажется, и довольно жилистый парень. Ну, так вот, я к нему, а он удирать, так мы и бегали друг за другом по большому кругу. Я выставлю вперёд кинжал, а он удирает, я за ним, а он ещё быстрее бежит. Потом ему всё же удалось куда‑то спрятаться от меня. Жаль, что я не смог найти и разрубить его на куски… Затем он улучшил момент, подбежал к Абдулле и крикнул ему: «Вы нечестно поступаете, вы трус!»

Хабип‑пальван выпил несколько глотков чая, покачал головой:

– Хаджимурад правильно сказал. Мы действительно трусы…

В комнате стало тихо. Лишь густые клочья дыма бесшумно растекались по стенам в потолку…

– Ризакули, скоро вечер, иди домой. Завтра мы с утра отправимся в путь, к могиле имама Риза, приготовься, тебе тоже придётся ехать, мне одному трудно…

На следующий день, запасшись едой и водой, погрузив на телегу корм для лошадей; братья, собрались в дорогу. Хабип‑пальван попрощался с женой и дочерьми:

– У меня много грехов перед аллахом в перед людьми. Я принесу в жертву аллаху скотину, буду читать молитвы и заклинания А если мои грехи будут отпущены, то аллах вернёт нам и сына. Он выручит из беды нашего дорогого Джапаркули‑джана. И вот ещё что; если Абдулла привезёт Хаджимурада, сколько бы он ни запросил, заплатите и держите до моего приезда… Но не мучайте! – поручил он родне.

Братья ехали по тряской каменистой дороге в сторону горы Худай. Хабип‑пальван всё время шевелил губами, наверно, читал молитвы. Ризакули то и дело соскакивал с арбы и подталкивал её на крутых подъёмах. Ни на этих невероятно крутых подъёмах, ни на таких же опасных спусках, Хабип‑пальван не думал об опасности, он сейчас ни о чём не думал, кроме молитв, обращённых к аллаху. Не замечая ни встречных селений, ни людей, Хабип всё читал свои молитвы, Если бы рядом кто другой так неустанно молился, Ризакули давно бы прогнал его с арбы, а если бы арба принадлежала молящемуся, – сам бы сбежал. А вот Хабипу‑пальвану он не мог слова сказать поперёк, Хотя Хабип и младший брат, но Ризакули почитал его я даже немного побаивался.

Наконец, братья добрались до Гучанда. Им, живущим в маленьком селении, Гучанд показался большим и многолюдным городом. Они въехали в его северные ворота и остановились возле чайханы недалеко от главной площади города, Ризакули остался возле арбы, а Хабип последовал в чайхану.

Хотя никто не знал вошедшего человека, но своим внушительным видом он сразу приковал внимание сидящих там людей. Накинутый на плечи добротный чекмень туркменского покроя скрыл от посторонних глаз отсутствие у него правой руки. Хабип громко поздоровался со всеми и прошёл на ковёр, расстеленный посередине комнаты. Подложил под левый локоть подушку. Люди поняли, что этот мужчина, как говорится, знает себе пену, поэтому он и расположился здесь так непринуждённо. В чайхане воцарилась тишина.

Чайханщик, видя, что гость нездешний, мигом подошёл к пальвану, поприветствовал и спросил;

– Чем могу служить, ага?

Хабип, даже не взглянув на юношу, велел подать чаю, затем приподнял голову и добавил:

– А также два пити!

Ризакули, накормив и напоив лошадей, тоже вошёл в чайхану и присел рядом с Хабипом. Молодой чайханщик поставил перед каждым из них по большой пиале с пити и подал лепёшки.

– Обед вроде бы ничего, – посмотрев в пиалу, сказал Ризакули.

– А если ничего, то и начинай! – Хабип ждал, когда старший брат приступит к трапезе. Они мигом опустошили пиалы.

Ризакули стал оглядываться по сторонам и молодой чайханщик тут же подоспел к ним:

– Что ещё прикажете принести? – спросил он на фарси.

– Отец твой дома? – уставился на чайханщика Хабип.

– Да, ага, – кивнул парень.

– Тогда сообщи отцу, – сказал гость по‑курдски, – что приехал Хабип‑пальван, скажи, что в сижу в чайхане.

– Пожалуйста! – молодой чайханщик мигом скрылся.

Услышав имя Хабипа‑пальвана, многие повернули головы в его сторону. Многие знали прославленного пальвана.

Вернулся молодой чайханщик:

– Вас отец зовёт к себе, – сказал он в добавил: – Пальван‑ага, я не узнал вас и, может, не так обслужил, прошу простить меня, – повторял он до тех пор, пока гости не скрылись в комнате хозяина чайханы на втором этаже.

– Салям алейкум, Яздан‑ага! – поздоровались братья.

Навстречу им, расплываясь в улыбке, вышел плотный мужчина и пожал руки. Потом стал расспрашивать о житье‑бытье, всё время поглаживая спою короткую, выкрашенную хной бородку. И хотя ему было уже за пятьдесят, на лице чайханщика не проступало, ни одной морщинки. Видимо, он никогда не занимался каким‑либо тяжёлым трудом, никогда не испытывал тягостной нужды. Для почтенных гостей поверх ковра положили ещё и мягкие подстилки. Им снова подали чай, а потом стали приносить различные угощенья.

Хозяин лома пристально посмотрел на Хабипа‑пальвана:

– Что же это за юный туркмен, которому удалось победить вас, батыр? – с недоумением спросил он гостя.

– Я видел его, – сказал Ризакули, прежде чем неторопливый на слова Хабип успел ответить хозяину. – Абдулла‑хан показал мне мальчишку, разутого и без папахи, заверяя, что это и есть Хаджимурад, Сперва я думал, что он шутит…

Подали очередное блюдо и Ризакули на какое‑то время умолк. Затем принесли всё для курения. Гости прилегли возле лампы. Хабипа угощал хозяин, а Ризакули держал свою трубку сам. После нескольких глубоких затяжек он продолжил прерванный рассказ.

– После того, как Абдулла поклялся Хезрети Апбасом, я поверил ему, выхватил из‑за пояса длинный кинжал и кинулся на Хаджимурада…

– А он что? – нетерпеливо вставил хозяин, – наверно, бросился бежать…

Но сейчас Ризакули, видимо, от терьячного дурмана забыл то, что говорил недавно брату, и совсем по‑другому рисовал свою встречу с Хаджимурадом.

– Нет, Яздан‑ага, он не стал убегать, а поднялся с места и прыгнул на меня. Я выставляю кинжал, а он на него прыгает. Я снова выставляю кинжал, он снова прыгает. На кинжал прыгает и остаётся невредимым…

– Ба, и кинжал, говоришь, не помогает, прямо на него прыгает! – удивлённо качал головою хозяин дома.

– Совсем не помогает, никак не берёт кинжал этого юркого парня! – разводил руками рассказчик.

– Ой, тут не обошлось без вмешательства всемогущего аллаха, – растерянно произнёс хозяин, – иначе, кто бы мог поверить, что юный парень способен победить известного всем пальвана. Нет, здесь кроется какое‑то волшебство…

– Видно, я сильно провинился перед небом, – заметил Хабип. – Грабил безвинных людей, убивал их, брал в плен и продавал в рабство… Теперь аллах наказывает меня за такие злодеяния.

– Может, и правильно вы говорите, может, и следует покаяться, – смиренно заметил хозяин чайханы, – хорошо, что вы решились побывать в таких святых местах, как могила имама Ризы, Кербела, Неджеп. Аллах милостив, он простит вам прошлые недобрые дела.

Хозяин с гостями ещё долго говорили о щедрости и чуткости аллаха, затем, прочитав последний, пятый намаз, улеглись спать.

После утреннего намаза, позавтракав, отправились дальше. Отдохнувшие лошади легко потащили скрипучую арбу. Какие‑то всадники, – обогнав их, поздоровались с братьями. Затем, арба обогнала путников, едущих на верблюдах, ишаках, а то и шагающих пешком. Большинство из этих людей, как выяснилось, следует в Машед на паломничество. «И правильно, – думал Хабип, – ведь почти каждый человек имеет свои недостатки. У одних дети не родятся, у других они долго не живут, у третьих постоянно голова кружится, у кого‑то ноги болят… Словом, у каждого достаточно веских причин для поездки в святые места…»

Солнце палило нещадно. Ризакули часто останавливал телегу и пил из кувшина воду. Впереди у поворота что‑то показалось. «Вроде бы поблизости нет никаких селений», – удивился Ризакули. Спросил у брата. Но пальван, занятый своими мыслями, даже не расслышал вопроса.

– А? Что ты говоришь? – словно проснулся Хабип. – Что‑то виднеется? Ну и пусть себе виднеется.

Но Ризакули не был погружён лишь в раздумья о боге. Его интересовало и то, что происходит вокруг. Он разглядел, как впереди них на дороге мужчина был впряжён в арбу. Рядом шла женщина, наверно, жена. Так они доехали до какой‑то придорожной хижины и остановились. Навстречу им вышел мужчина. О чём они беседовали, Ризакули не слышал, но видел, что хозяин хижины стал опускаться в глубокое ущелье, откуда вроде доносилось журчанье ручья…

Ризакули тоже остановился возле них. Поздоровался с немолодым путником. Затем немного в стороне от дороги распряг лошадь и стал кормить её. Хабип‑пальван тоже спрыгнул с арбы и слушал горестный рассказ путника:

– Два верховых разбойника вон за тем поворотом обнажили сабли и силой отняли у нас и деньги, и продукты, и лошадь. Как нам теперь быть, не приложу ума, – горестно вздыхал путник. Жена его, закутавшись в чадру, тихонько плакала.

– Куда держите путь? – осведомился Хабип.

– Жена у меня больная, хотели съездить в Машед, да вот с полпути вынуждены будем вернуться… – мужчина огорчённо вздохнул.

С двумя вёдрами, наполненными холодной родниковой водой, хозяин, обливаясь потом, выбрался из невероятно глубокого ущелья. Напоив всех и отдышавшись, он проговорил:

– Надо делать людям добро и этим смывать свои грехи. У меня ни на что больше, как жить у дорога и утолять жажду путников, не хватает сил. Для худайёлы – жертвоприношения богу – у меня нет скота, отправиться в дальний путь на паломничество нет средств – вот я я служу людям, как могу…

Хабип‑пальван внимательно выслушал рассказ этого добродетельного человека и повторил про себя: «Надо добрыми делами смывать свои грехи». Они все вместе пообедали. Хабип предложил хозяину большую банку каурмы, лепёшки.

– А как по‑вашему, можно ли завоевать прощение, если посвятить себя служению правде?..

– Наверно, можно, только моя вина слишком тяжела, её искупить непросто, – расстроился старик, – тридцать лет назад я несправедливо заподозрил жену в измене и убил её. Она была красивой и статной женщиной… И во искупление этого тяжкого греха я вот уже двадцать лет проживаю у этой дороги и чем могу помогаю путникам.

«Говорит, что совершил тяжкий грех, а всего‑то я убил одного человека», – печально подумал Хабип. Вспомнил его слова: «Надо добрыми делами искупая» свои грехи», подошёл к путнику, у которого украли лошадь, и предложил ему с женой поехать в Машед вместе с ними.

Путник с благодарностью принял предложение Хабипа. Он сначала посадил на арбу свою больную жену, а затем и сам примостился рядом.

– Спасибо за приют! – поблагодарил Хабип‑пальван хозяина хижины и тоже вскочил на телегу.

Был конец весны. Солнце палило нещадно. Длинные, свисающие завитки папахи Хабипа спасали от лучей только лоб и шею. А папаха Ризакули из валяной шерсти давала тени я того меньше. От такой жары ни ситцевая рубаха, ни бязевые штаны – не защита. Поэтому мужчины сидели в национальных халатах – донах. Женщина тоже была закутана с ног до головы.

Сейчас на этой накатанной дороге было мало путников. А вот осенью, после сбора урожая, движение здесь оживляется. У людей от продажи овец и продуктов появляются деньжата. Да в осеннюю пору и свободного времени у них оказывается больше. Дорога становится забитой теми, кто едет в святые места или возвращается оттуда.

Первым двух всадников, едущих впереди, заметил Ризакули. «Интересно, – подумал он, – почему эти конники едут по разным сторонам дороги, словно поссорившиеся друзья»…

– Это же те самые разбойники, что забрали нашу лошадь, – испуганно закричал мужчина, сидевший возле больной жены, – будьте наготове, как только наша телега поравняется с ними, каждый из них бросится с обочины к нам, обнажив саблю…

Хабип выразительно посмотрел на него, и тот сразу умолк.

Ризакули с вожжами в руках обернулся к брату, словно спрашивая его: остановиться или следовать дальше?

Хабип‑пальван понял его невысказанный вопрос, сунул ему в руки один пистолет и приказал ехать вперёд. Расстояние между всадниками и телегой сокращалось. Женщина не выдержала:

– Да вы же везёте нас на верную смерть! Остановите лошадь, мы сойдём! – кричала она, вцепившись мужу в рукав халата.

Хабип, не глядя на неё, твёрдо отчеканил:

– Сидите спокойно! Не кричите!..

Оба разбойника были на вороных лошадях. Телега уже совсем приблизилась к ним. У разбойника, ехавшего справа, с левой стороны висела кривая шашка.

И хотя арба была уже почти рядом, они ехали спокойно, делая вид, что им до неё нет никакого дела. И только арба поравнялась с ними, как послышался строгий окрик одного из них:

– Все долой с телеги, и немедленно распрячь коня! – и с обнажёнными саблями они окружили телегу. Но увидев направленные на них два пистолета, отпрянули назад. Один из разбойников узнал пальвана.

– Хабип‑ага, простите нас! Мы ошиблись! – Он мигом спрятал саблю в ножны, сложил руки на груди и отвесил поклон.

– Будь проклят твой отец, – грозно глянул на него Хабип, – ты ведь говорил, что уходишь от Абдуллы, потому что туркменов опасно грабить, а теперь ты нашёл более безопасное место для разбоя, стал грабить несчастных паломников?! Трудно и придумать большее грехопадение, чем грабёж бедных людей, следующих в святые места. У вас обоих на душе несмываемый грех. Таких надо безжалостно уничтожать.

– Просим именем святого Хезрета Апбаса, не убивайте нас, мы больше никогда и никого не будем грабить на дороге, – не поднимая склонённой головы, умолял разбойник.

– Сволочь ты, Ремев, я ведь хорошо тебя знаю! Сейчас же верни коня и деньги, отнятые у этих несчастных, – кивнул он на сидевших в его телеге мужа и жену.

– И ты постой! – сердито прикрикнул пальван на второго разбойника, ещё молодого парня. И тот тоже в испуге натянул поводья и замер возле телеги.

– Привяжи свою лошадь, – приказал ему пальван, – спустись в ущелье и принеси ведро родниковой воды.

Парень кинулся выполнять приказ пальвана. А Ризакули стал распрягать коня и стелить в тени арбы белую мягкую кошму.

Хабип‑пальван прилёг. Пригласил в тень и мужа с больной женой.

– Значит, вы, ага, знаете этого разбойника? – подивился путник.

– Да, знаю этого негодяя. Он ещё недавно был наёмным сербазом у Абдуллы, это очень скверный и жадный человек, – объяснил Хабип.

– Но вернут ли они нашу лошадь? – сокрушался мужчина.

– Обязательно вернут! Он очень хорошо меня знает, – заметил пальван, – и арбу доставят, и деньги отдадут.

– Спасибо, добрый человек, я до смерти не забуду того, что вы сделали для нас, – сложил руки на груди путник.

– Что же за болезнь у вашей жены? – спросил пальван у собеседника.

– Моя жена самый несчастный человек, – печально склонил голову путник. – Как‑то раз Абдулла‑серкерде ехал в Машед, чтобы продать захваченных им туркменских пленников. По пути он сделал небольшой привал в нашем селе. Когда мы прибежали в чайхану, Абдулла с тремя товарищами пил чай. Возле чайханы сгрудились пленники, прижимаясь друг к другу. Мы стали разглядывать их. Одни – чтобы купить себе раба или рабыню, другие – просто из любопытства. – Паломник указал на свою жену. – Она мне, тогда ещё девчонка, очень понравилась, хотя и была бедно одета. Молодая пленница всё время прижималась к матери, видно опасаясь глазевших на неё людей… Наш местный бай долго торговался с Абдуллой, и наконец купил её мать, немного худощавую, но очень красивую женщину. Мать и дочь не хотели разлучаться и крепко держались друг за дружку. Слуги бая стали растаскивать их. По двое схватились за каждую. Наконец им удалось оторвать мать от дочери и увести. Девушка рыдала во весь голос. Но Абдулле всё это нипочём. Мне стало жаль худенькую миловидную девушку, и я решил её купить. Абдулла недорого взял за неё, видно, хотел поскорее избавиться от этих рыданий. Потом она подросла и стала моей женой. Теперь у меня три сына от неё. Но вот сама она больна. Страдает одышкой, сильно кашляет. Может, Хезрети Али‑Риза поможет несчастной избавиться от своего недуга, – окончил свой рассказ путник и посмотрел на восток.

Услышав скрип телеги, паломник вскочил:

– Наша лошадь и наша арба!

А разбойник, подъехав к отдыхающим, спрыгнул с арбы и протянул паломнику узелок с деньгами.

Хабип‑пальван бросил угрожающий взгляд на всадников:

– Вы мне поклялись, что больше никогда не будете разбойничать. Если до меня дойдёт слух, что вы нарушили клятву, я вас где угодно найду и не пощажу.

– Нет, ага, – в один голос крикнули они, – мы никогда не нарушим данную клятву, никогда не будем грабить…

– Идите, – махнул презрительно рукою Хабип.

После их ухода пальван стал вслух рассуждать:

– Наши власти, когда ловят воров и прочих разбойников, то спрашивают: «Какой рукой брал?» Каждый говорит неправду и показывает на левую руку. Но всё равно указанную руку при всём честном народе отсекают и опускают в кипящее масло. Казалось бы, не только виновники, но и те, кто наблюдает эту картину, не должны заниматься воровством и грабежом. Наказание ведь суровое, и всё равно находятся и воры, и прочие, скажем, взяточники, которые, наверное, ещё похуже воров… Ну, о взаимных преступных налётах на чужие земли не будем говорить, это особый и, к сожалению, очень тяжкий вопрос…

Путники ещё раз сердечно поблагодарили пальвана:

– Вы для нас столько сделали, что и словами не передать! Пусть аллах щедро вознаградит вас за это.

Путники тронулись… А вслед за ними отправились в свой неблизкий путь и два брата.

Ризакули спросил у младшего брата:

– Ну, а если бы эти бандиты не приняли твоё условие, ты, наверно, убил бы их?

– Нет, – покачал головой пальван, – я поклялся никогда больше не убивать людей. Я бы отвёз их в Машед и сдал в руки властям, а там бы сумели их наказать как следует, по заслугам.

Две арбы, одна за другой, покатили дальше…