Дела секретные

Глубоко затянувшись сигаретой, Шатров прикрыл глаза. Дым, не пропустив ни одной альвеолы, пьянящим дурманом прогулялся в легких и заблудился. Наконец дым прорвался через нос тонкими струйками. В этот момент Шатров вдруг напомнил Чертанову свирепого Змея Горыныча на отдыхе. Вот сейчас соберется с силами и вновь даст бой Илье Муромцу!

Чертанов подумал, что ни разу не видел курящего Шатрова. Увиденное стало для него неким маленьким открытием. Михаилу всегда казалось, что Шатров необыкновенно печется о своем здоровье, а тут дымил похлеще океанического лайнера!

Тесный кабинет уже утопал в облаках дыма, но он даже не догадался открыть форточку, чтобы проветрить помещение, и самозабвенно чадил. Чертанов знал, что Шатров уже опоздал на заседание ученого совета, но он по-прежнему не торопился и, казалось, готов был курить до бесконечности.

Наконец Дмитрий Степанович встряхнулся и, разогнав ладонью дым, предложил:

— Давайте спустимся во двор.

— Не возражаю, — согласился Чертанов.

Вышли во двор клиники. Обычно здесь гуляют больные, но в этот час во дворе было пустынно. Устроились на узкой скамейке. У Шатрова был отрешенный вид, однако это не мешало ему подмечать молоденьких медсестер с голыми зовущими коленками; дворового кота, что, задрав хвост, метил рябину, росшую у входа в клинику. И вместе с тем его сознание в эти минуты находилось где-то далеко. Невозможно было понять, какая именно химическая реакция в настоящее время будоражит его нейроны.

— Знаете, что я вам скажу, — наконец сказал Шатров. Создавалось впечатление, что речь дается ему с трудом. — Все гораздо сложнее… Для полноценного развития ребенка важен контакт матери с младенцем, причем в первые дни его рождения. Голосовой контакт с ребенком и прикосновение к нему в самом раннем возрасте позволяют ему четко проводить границу между «я» и «не-я». Если же младенец лишен подобных контактов, у него развивается острый психоз, который в дальнейшем может перерасти в серьезную патологию. Когда мать гладит ребенка по голове, она невольно возбуждает нервные окончания в перегородочной области головного мозга. Младенец начинает осознавать, что его любят, что он необходим. Именно этот фактор является важным звеном в цепи его эмоционального формирования.

— К чему вы все это говорите?

— А вы послушайте дальше. — Шатров отшвырнул окурок, позабыв о том, что рядом стояла урна. — Если подобного контакта не случилось, то происходит затормаживание развития среднего мозга. Психологи подобные вещи называют чувственными отклонениями. Так или иначе, в дальнейшем поведение подобной личности нельзя считать нормальным. Они жестоки, непредсказуемы, замкнуты. Я как-то побывал в Лондоне на конгрессе психологов, и один профессор из Бельгии сделал очень интересный доклад. Оказывается, нечто подобное происходит и с животными. Например, с детенышами обезьян, если их держать в изоляции от матери.

— И что же с ними происходит?

— Они начинают нападать на своих сородичей совершенно без всякой причины. Странно, не правда ли? Атака без причины не свойственна животным, они нападают только в двух случаях: или когда охотятся, или когда чувствуют угрозу.

— К чему вы клоните? — спросил Чертанов.

— А к тому, что это еще раз указывает на то, что мой отец не мог быть маньяком. У него другой тип поведения, другой психологический портрет. В детстве он не был лишен чувственных контактов. Его любили и отец, и мать. До четырех лет… До того самого времени, пока не сформируется личность. С моим дядей все происходило иначе. Он остался без родителей, когда ему исполнилось полгода. Потом был этот интернат-детдом. — Шатров замолчал и вновь потянулся к пачке сигарет. Но нет, он безжалостно скомкал пачку и в сердцах зашвырнул ее в траву. Оно и правильно, тот никотин, что успел осесть на легких доктора за время их беседы, способен довести до паралича целый табун лошадей. — Знаете, мне как-то пришлось побывать в детском доме для грудных детей. Там стоит такой ор, что просто перепонки лопаются, но ни воспитатели, ни нянечки к детям не подходят. Я у них спрашиваю, почему же вы их не успокаиваете? Взяли бы на руки малыша, покачали. И знаете, что они мне ответили?

Чертанов пожал плечами:

— Даже не представляю.

— А они мне ответили, что у них такое правило — не брать ребенка на руки! Если взять одного, то обязательно будут проситься и другие. А их там несколько десятков, всех не понянчишь. Вот такая жестокая диалектика, — задумчиво протянул Дмитрий Степанович. — Ходят между орущими детьми и ничего не могут сделать.

— Все это похоже на правду, не могу с вами не согласиться, — вынужден был признать Чертанов.

— Если это так, тогда получается, что мой дядя и есть тот самый маньяк, который безнаказанно орудовал столько лет.

— Получается, что так, — согласился Чертанов.

— Кажется, теперь я начинаю кое-что понимать. Пока я рос, мы получали денежные переводы, но никто не мог понять, от кого они. Теперь я понимаю, что деньги присылал младший брат отца. Потом переводы перестали приходить. Значит, тогда он уже умер… Видно, он считал себя виноватым в судьбе старшего брата и таким вот образом старался замолить свою вину. Мне непонятно только одно что заставило моего отца взять всю вину на себя? — с недоумением признался Шатров.

— Здесь как раз все понятно… Они же были родные братья. Ваш отец просто любил его и поэтому взял всю вину на себя. Может быть, считал себя виноватым в том, что с ним произошло.

— Мой отец здесь был ни при чем! — почти выкрикнул Шатров.

Чертанов пожал плечами:

— А он так не думал.

— Но неужели он не понимал, что его смерть будет напрасной! — в отчаянии воскликнул Шатров. — Маньяка невозможно ни перевоспитать, ни исправить! Неужели он не знал, что все равно будут новые жертвы? Единственное, что следует делать с маньяком, так это уничтожить его!

— Все это так, — хмуро согласился Чертанов, разглядывая решетки на окнах больничного корпуса. Наверняка там содержались буйные. Ему подумалось о том, что психбольница мало чем отличается от той же самой тюрьмы. — Но он не мог предать своего брата.

— Возможно, — со вздохом кивнул Шатров. — Это вам все директор рассказал?

Чертанов вспомнил об убитой женщине, помрачнел и, не вдаваясь в подробности, коротко ответил:

— Да.

— От него ведь много чего зависело. Он ведь мог предотвратить эту трагедию, — заметил Шатров.

— Выходит, что не сумел.

Немного помолчали, потом Дмитрий Степанович спросил вновь:

— Вы не забыли о том, что в Зеленограде в те годы произошло массовое самосожжение?

— Не забыл.

— Вы не думаете о том, что это тоже как-то связано с делом маньяка?

— Надо еще раз все как следует проверить.

— Для того чтобы устроить такую акцию, одной ненависти недостаточно. Здесь нужны большие организаторские способности. Следовательно, за этими преступлениями стоит куда более изощренный и злодейский ум.

— Согласен, — кивнул Чертанов. — Чтобы во всем этом разобраться, нужно поднять дела о маньяках за последние двадцать лет.

— Верно. Вы можете исполнить одну мою просьбу? Не пугайтесь, она не обременительна.

Чертанов пожал плечами:

— Постараюсь.

— После того как ознакомитесь с документами, расскажите мне все то, что касалось моего отца.

— Конечно.

Кому здесь было по-настоящему хорошо, так это пичугам, что вили гнезда едва ли не на каждом дереве. Божьи твари, кто же их тронет!

* * *

Странная вещь, но дела о маньяках были засекречены так крепко, словно содержали в себе важнейшую государственную тайну. Чертанову пришлось напрямую обратиться к Машковскому, чтобы получить доступ к делам.

Кроме сведений об осужденных маньяках, в делах хранилась информация о лицах, попавших в поле зрения милиции за различные неадекватные проступки, совершить которые вряд ли придет в голову человеку с нормальной психикой. Было здесь и рытье могил, некрофилия, геронтофилия и прочая мерзость.

Хотя слово «маньяк» произносят едва ли не шепотом, но из того, что вынес из чтения дел Чертанов, стало ясно, что проблема эта занимала правоохранительные органы давно и всерьез. Не было ничего удивительного, что среди внесенных в каталог подозреваемых лиц он обнаружил немало и своих клиентов. Правда, в дальнейшем серийные убийцы среди них не обнаружились, но кто знает, как повернулась бы судьбина, если бы дурные наклонности получили волю. Так что было над чем подумать.

По чьему-то мудрому распоряжению уже много лет кряду скрупулезно хранили все дела по маньякам, разложив их по фамилиям, как это практикуется в любой библиотеке. Вот только читателей здесь не дождаться, каждый листок исключительно для внутреннего пользования.

После шестидневных поисков майор Чертанов наконец нашел то, что искал. Ценное содержимое хранилось в тонкой желтой папочке, изрядно затертой, так что с трудом разбирался номер дела. С первого взгляда было понятно, что к нему относились безо всякого пиетета. Действительно, хранившийся здесь материал совершенно не был похож на «бомбу». А люди, что работали с ним по долгу службы, вряд ли обратили внимание на несколько листочков, скрепленных проржавленной скрепкой. Не впечатляет! Ну и напрасно.

На первой же странице дела была наклеена фотография Бориса. Ниже крупными буквами написана фамилия «Шатров», и уже в скобках — «Тимашов». Как выяснилось, женившись, Борис взял фамилию жены. На снимке уже не тот мальчик, каким Борис был запечатлен с братом. Здесь он был значительно старше, лет четырнадцать-пятнадцать, так сказать, в переходном возрасте. В это время он уже отчетливо осознал свое личное «я». Именно в этот период наиболее ярко происходит самовыражение. Весь мир делится, без всяких оттенков, на черное и белое. В детдоме такой рубеж воспринимается особенно рельефно. По глазам парня, заметно нахальным, было видно, что его биография значительно богаче, чем у сверстников из благополучных семей.

Впервые Боря Шатров угодил в милицию, когда его застали в женской раздевалке. На первый взгляд обычная мальчишеская шалость. Но если мальчишки в его возрасте просто хватают ровесниц за самые интимные места, одержимые мукой полового созревания, то Борис Шатров непременно норовил причинить девочкам боль. И, судя по его разговору со следователем, дикие девичьи крики доставляли ему немало радости. Вот такое самовыражение личности.

Собственно, именно с таких небольших проступков часто начинается карьера маньяка. Крошечный шажок долгого пути уже сделан. Чертанов отдавал должное следователю, который сумел разговорить подростка. К этому тоже должен быть особый талант.

Пишущей машинкой с плохой лентой на желтых листках бумаги была зафиксирована беседа с Борисом Шатровым.

«— Зачем ты это делал?

— Мне нравилось.

— Неужели тебе непонятно, что девочкам было больно?

— Но это же не смертельно, поболит немного и перестанет».

Именно в это время чья-то бескомпромиссная рука вывела на полях короткую, но содержательную запись: «Склонен к изнасилованиям».

Следующий разговор со следователем, судя по дате, произошел через полтора года. Фотографий больше не было, но, судя по поступкам Бориса, он уже вполне сформировался и сделал еще один шаг к той черте, за которой начинается серийный убийца.

«— Вы выкололи глаза мертвому бродяге, зачем вы это сделали?»

Это был не допрос, а скорее всего, беседа. Чертанов понял это сразу, иначе все проходило бы по совершенно другому сценарию.

«— Из озорства!»

Таков был ответ.

Чертанов даже представил его плутоватую улыбку.

«— За такое озорство сажают.

— Не посадят, я несовершеннолетний.

— Кто именно в вашей компании выколол ему глаза?

— Это сделал я.

— Почему?

— Он был мертвый, но очень пристально смотрел на нас. Мне это не понравилось.

— Может, и убил его тоже ты?

— Это сделал не я. У вас нет против меня никаких доказательств».

Сухой протокольный текст. Чертанов был уверен, что слова эти были произнесены с надрывом, возможно даже, что с Борисом Шатровым случилась истерика.

И еще одна запись уже два года спустя. Борис уже учился в медицинском институте, и, судя по выписке из зачетной книжки, две первые сессии были сданы им весьма успешно. Беседа проходила в Первой психиатрической больнице и была изъята из медицинской карточки по запросу следователя, который вел его дело. Следовательно, Борис Шатров не был забыт, и чье-то пристальное око продолжало наблюдать за его развитием.

Разговор с лечащим врачом происходил предельно откровенно.

«— Давно вы стали чувствовать странности в своем поведении?

— Давно. Уже несколько лет. После того как получил черепно-мозговую травму. Сначала это было незаметно. А потом как-то все ухудшалось.

— Когда начали чувствовать первые серьезные проявления болезни?»

Опять сухая протокольная запись. Чертанов был уверен, что на этом самом месте Борис Шатров сделал долгую паузу. Возможно, даже тяжко вздохнул, после чего продолжил:

«— С год назад. Это уже было серьезно. Я тогда торопился в институт, мне оставалось пройти всего лишь квартал, как вдруг я увидел, что на улице грузовик сбил молодую девушку. Как сейчас помню, на ней была белая кофточка. Через минуту она уже пропиталась кровью. Девушка была мертва, причем глаза ее были открыты. Она была невероятно хорошенькой, вся такая беленькая, неискушенная, в красивых черных туфельках. Наверняка очень следила за собой. Я смотрел на нее как зачарованный. Я совершенно позабыл про свои лекции, смотрел на кровь, которая толчками вырывалась из ее разорванной груди прямиком на асфальт. У меня была слабая потенция, что связано, я думаю, с черепно-мозговой травмой, а тут вдруг я ощутил невероятное возбуждение. А потом со мной произошло неслыханное, у меня случился оргазм. Это меня очень взволновало. Душа ликовала, то есть я могу, я такой же мужчина, как и все остальные! И в то же время это меня невероятно испугало. Я понимал, что со мной происходит что-то неладное. В этот день я не пошел на лекции. Мне было стыдно встречаться с людьми, мне казалось, что они могут догадаться о моей слабости.

— Успокойтесь. Выпейте воды.

— Спасибо. Я уже успокоился. Просто думал, что забыл, а тут все это вылезло на поверхность с новой силой. Я даже и не думал, что это может быть так страшно, доктор. Вы мне ответьте, я нездоров? Этот недуг можно победить?»

За каждой строчкой Чертанов ощущал буквально вопль отчаяния. Обладай бумага голосовыми связками, так наверняка небольшое помещение наполнилось бы истошным ором.

«— Вам следует пройти курс лечения. Все преодолимо. Очень хорошо, что вы обратились к нам.

— Я бы не хотел, чтобы о моем визите знали. Все-таки я учусь в медицинском вузе. Мое появление здесь могут воспринять очень неадекватно.

— Я вас понимаю, вам не стоит ни о чем волноваться. Все будет хорошо. Мы сохраняем полную анонимность. Ответьте мне вот на какой вопрос, у вас были звуковые галлюцинации?

— Как вы догадались, доктор?

— Дело в том, что ваш случай типичен. Так что здесь нет никакой тайны. Расскажите, пожалуйста, об этом поподробнее.

— Мне часто слышатся чужие голоса. Они мне приказывают, и я ничего не могу поделать с этим. Такое впечатление, что все эти мысли мне навязывает сам господь бог, и у меня возникает впечатление, что я разговариваю именно с ним.

— Не смущайтесь, продолжайте, пожалуйста.

— Мне казалось, что эти мысли приходят ко мне откуда-то извне. Я пытался с этим бороться, но чем усерднее я сопротивлялся галлюцинациям и голосам, тем труднее мне это удавалось.

— Какие именно у вас были галлюцинации? Сцены насилия?

— Да, доктор. В основном сцены насилия. Мне казалось, что я кого-то убиваю. Причем это было настолько ярко, что очень напоминало реальность. Порой мне даже казалось, что я путаю вымысел с действительностью.

— Кажется, я понимаю вас. Мысленно вы рисуете сцену насилия над воображаемой жертвой и опасаетесь, что подобное может переродиться в реальность.

— Вы правильно меня поняли. Так вы поможете мне, доктор?

— Моя работа — помогать людям, оказавшимся в беде. Давайте сделаем с вами вот что, приходите ко мне через два дня. Мне нужно будет проконсультироваться. Возможно, с вами придется поработать под гипнозом.

— Это обязательно?

— Да. Это один из элементов лечения».

На этом протокольная запись обрывалась. Трудно было сказать, почему была сделана подобная запись. Как правило, содержание беседы врача и пациента находится в сфере врачебной тайны. В этом случае произошел какой-то бюрократический сбой, и разговор был запротоколирован и вшит в милицейское дело. Не исключено, что Борис Шатров оказался под милицейским наблюдением раньше, а потому врач, с подсказки следователя, зафиксировал каждое его слово. Тогда почему делу не дали дальнейшего хода? Темная история, одним словом. Но так или иначе беседа была подшита в милицейское досье.

Через два дня Борис Шатров у доктора не появился. Теперь Чертанов понимал причину его исчезновения, — он испугался, что под гипнозом способен выложить то, что прячется у него в закоулках сознания. Он был тяжело болен и с трудом отделял галлюцинации от действительности. Возможно, тот бродяга все-таки был на его совести.