Три парусника 4 page

Протянув костлявую руку, он похлопал армектанца по плечу.

— Плыви, Китар! Еще увидимся, и наверняка быстрее, сынок, чем ты думаешь. Закончу дело, найду сразу же другое, ну и, сто тысяч шлюх, мне понадобится твой кораблик! То, что я болтаю, пусть тебя не беспокоит; доживешь до ста лет, тоже будешь прощаться с каждым, будто навсегда.

— До ста лет я не доживу.

— Как хочешь. Но не помешает, если скажу, что тебе делать: пока молодой, пей побольше водки, мойся каждый день, с девицами часто не развлекайся, а то мужской силы лишишься, ешь много и жирно, ибо это придает сил. Научись наконец курить трубку; я до сих пор без трубки перед сном не ложусь. Да, и сыпь во все побольше соли, выест всякую дрянь у тебя внутри.

На борту изящной «Колыбели» имелось лишь несколько слабеньких орудий, и единственный прощальный выстрел не наделал много шума. Зато пронзительный звук глиняного свистка, с помощью которого Китар обычно отдавал команде некоторые приказы, был прекрасно слышен. Матросы, ритмично подпевая, сновали у парусов; каравелла полным ходом шла на юго-запад, гладко рассекая носом гребни волн. На «Кашалоте» махали руками и платками, желая удачи дружественному кораблю.

Измученный поездками в шлюпке Броррок не смотрел вслед мчавшемуся словно чайка паруснику. Даже если бы он и хотел, то не смог бы, поскольку в открытых дверях капитанской каюты стояла, опираясь о косяк, Слепая Риди, так что сидевший за столом капитан «Кашалота» мог в лучшем случае видеть ее задницу, на что у него не было никакого желания. Баба на корабле. Неважно, кем она была. Достаточно того, что баба.

Броррок не имел ничего против шлюх. В молодости… хе-хе! Хо-хо! Именно из-за этого ему теперь недоставало мужской силы, насчет чего он доброжелательно предостерег Китара. Но и в старости… хотя в шлюхах он вроде как и не нуждался, они ему ничем не мешали. В порту он мог одолжить денег из собственного кошелька своим парням, прогулявшим все серебро. Он знал, на что оно пошло: сперва на женщин и водку, потом уже на одну только водку, поскольку никто в здравом уме не купит за последние гроши шлюху, когда можно купить выпивку. Но выпивка полагалась морякам по праву, женщины, впрочем, тоже. Лишь бы не на корабле. Хуже того, старый капитан предпочел бы иметь пьяную команду, чем трезвую, но смешанную. Если бы ему пришлось выбирать, он не выбрал бы смешанную команду. К счастью, не приходилось.

За свою долгую и бурную жизнь старый пират — а когда-то садовник — сделал множество ценных наблюдений. Женщины были грязными, ленивыми, неопрятными. И трусливыми, что ему было лишь на пользу. Женщина, имевшая свой дом, своего мужика и стайку детворы, постоянно боялась, что скажут и подумают другие. Она стирала, мыла, убирала, готовила, лишь бы только другие подумали, что она чистая, работящая… Но стоило ей оказаться там, где не приходилось бояться «того, что скажут другие»… Броррок за свою жизнь встречал нескольких «капитанш». Когда-то на плавучем борделе — ибо кораблем его никак нельзя было назвать — ходила Пурпурная Алагера. Теперь эта красотка… Одна другой стоит. Скажешь такой: «Ну ты и смелая, отважная!..» — тогда… хо-хо! Весь день, всю ночь, и опять сначала. Но пусть бы кто попробовал спросить: «А что у тебя тут так грязно, дочка?» Обида! Позор, унижение! Грязь? Ну так это же корабль, военный парусник, не дом! Дома — другое дело, ведь что скажут люди? И мужик сразу же взял бы себе другую бабу, даже уродину, лишь бы только опрятную…

Слепая Риди оделась словно на войну; прищурив один глаз и высоко подняв бровь над другим, Броррок разглядывал кольчужную жилетку поверх толстой зеленой куртки, ниже — мужские штаны, подпоясанные кожаным ремнем, на котором висели двое окованных медью ножен. В одних лежал меч, в других — на взгляд старого пирата — оружие, называвшееся полумечом, а в других краях мечеломом. Оружие это делали как раз из сломанных мечей, формируя новое острие, а одну сторону клинка надрезая квадратными зубьями. Рукоятка оставалась прежней. Это было надежное, короткое — и потому удобное в абордажных схватках — оружие, очень опасное в умелых руках, однако его использование требовало немалой ловкости и силы; полумечи, будучи оружием отчасти временным, всегда были плохо уравновешены, и вся сила удара уходила куда-то в рукоять. Собственно, они годились исключительно для уколов — а также для того, чтобы выбить или даже сломать вражеское оружие.

Броррок не любил Слепую Риди, считая ее грязнулей и блондинкой с каштановыми волосами, но многое знал и вовсе не смеялся над ее полумечом. Его даже не удивило бы, если бы она умела им пользоваться. Собственно, почему бы и нет?

Костюм Тюленихи дополняли кожаные ремешки, стягивавшие запястья и лодыжки. Зато исчезли бесчисленные перстни и браслеты.

Риди крикнула что-то здоровяку, командовавшему пятерыми неприятного вида верзилами, которых она взяла с собой на «Кашалот». Она показала ему что-то рукой — Броррок не понял, что именно. Верзила кивнул и куда-то пошел; сквозь щель между дверным косяком и плечом Риди мало что было видно.

— Иди уж сюда, девочка, не стой в дверях, — ворчливо сказал капитан. — За Китаром мы гнаться не станем.

— Какое мне дело до Китара… Я совсем на другое смотрю.

«Кашалот» еще не снялся с якоря, но послушные командам офицеров матросы уже начали суетиться. Все вокруг блестело чистотой, палуба была отдраена почти до белизны. Если бы ветер сорвал у кого-нибудь платок с головы, потрясенные парни Броррока все сразу бросились бы за ним, убрали и проверили, не пристала ли к доскам палубы нитка.

Пошел дождь, но ветер скорее ослаб, нежели усилился. Броррок уже успел сказать Прекрасной Риди, что у него не ломит кости и буря пройдет стороной — похоже, что он не ошибся. Если бы буря действительно собиралась — она бы уже началась. А тем временем, хотя день и сделался темно-серым, с низкого неба падал лишь теплый летний дождь.

— Вот ведь недотепы! — со злостью сказала Риди. — Вообще, что ли, меня не слушали? Совсем сдурели?

— Гм… кто?

— Мои, на «Гнилом». Уже подняли якорь, но движутся на север… Нужно обойти кругом весь Шерер, чтобы добраться таким образом до Таланты.

Броррок задумался… и вдруг, опершись о стол, поднялся столь проворно, словно ему было всего семьдесят пять.

— Погоди-ка… что ты говоришь? Ну-ка, цыпа, пошла прочь от дверей!

Вытолкнув Риди, он выбрался наружу сам и заковылял к борту.

Не прерывая работы, матросы на палубе начали оглядываться на парусник Слепой Тюленихи Риди, который удалялся от них, в самом деле направляясь прямо на север.

С неба, вслед за первыми крупными каплями, хлынул ливень. Паруса под дождем будто покрылись гусиной кожей. Струи воды размыли контуры «Гнилого трупа» — но прошло совсем немного времени, и парусник снова появился на горизонте.

Наклонив голову, Слепая Риди удивленно смотрела на свой корабль. Броррок таращился на него, почесывая нос. Туда же был устремлен взгляд всей команды.

Пока все не стало ясно.

— Ах ты… сто тысяч шлюх, сукин… кхе! — заорал Броррок, вцепившись в фальшборт рядом с остолбеневшей Тюленихой. — Ко… кхе!.. манда! Кхе! Кхе!

По доскам застучали пятки бегущих моряков, на которых ревел первый помощник.

Из глубины дождя, сминая рассекаемые миллионами капель волны, приближался на полном ходу проклятый корабль подонков, которым на все было наплевать — что они именно теперь собирались доказать. Мевев Тихий не взорвал «Труп», но отошел на четверть мили, развернулся и устремился вперед на всех парусах. Не могло быть и речи о том, чтобы его команда выиграла абордажный бой с мясниками Броррока, которые, как говорили, резали морскую пехоту с имперских парусников, словно овец. В последнее время команда Риди постоянно несла потери; среди новичков, которыми заполняли прорехи в рядах, некоторые вообще не умели драться (ибо не каждый висельник был одновременно и отважным воином), а если даже и умели, то не в новых для них условиях абордажной схватки. Так что штурм корабля Броррока вообще не входил в расчет — зато в расчет явно входило уничтожение обоих парусников.

«Гнилой труп» дал залп из двух орудий — и из одного каким-то чудом попал, причем основательно; похоже, все-таки стоило запастись чугунными ядрами, которые отливали в Ахелии на замену каменным, — новые снаряды, взятые на пробу вместе со старыми, были почти вдвое тяжелее. Из носовой части палубы корабля Броррока вырвало надраенные доски. Старик ревел, то и дело кашляя и выпучив глаза; ревел его заместитель (и то были явно не однозначные приказы); орал оружейник, призывая помощников, ругались матросы. «Кашалот» пытался уйти с курса «Трупа», но по сравнению с подгоняемым ветром кораблем Ридареты казался малоподвижным — поворот занял слишком много времени. Противник легко сменил курс, и этого оказалось вполне достаточно. В борт он ударить уже не мог, но было ясно, что до кормы он доберется. Старый моряк Броррок, которого ни имперские, ни торговцы никогда не таранили, потерял голову — во-первых, он вмешался в командование своего заместителя, а во-вторых, следовало скорее приказать поворачивать круто против ветра, что, по крайней мере, давало шанс разойтись, ободрав друг другу борта. Тогда «Труп» уже не смог бы развернуться и догнать намного более поворотливого и быстрого врага.

Вместо этого капитан «Кашалота» ударился в бегство по хорошо знакомому курам принципу «лишь бы подальше», позволив Тихому снести ему руль.

Сотрясение было слабым, как будто… неопасным, даже недостойным упоминания. Уходивший на всех парусах «Кашалот» уже набрал достаточную скорость, и противник едва его догнал — скорее соединился с ним, нежели ударил. На какое-то время два больших парусника слились в один гигантский шестимачтовик, затем «Труп» со сломанным бушпритом, разбитым форштевнем и снесенной носовой надстройкой остался позади.

«Кашалот» поворачивался боком к волне. Броррок видел руль своего парусника, болтавшийся среди рассекаемой дождем воды, на которой то поднималось, то опускалось множество поломанных досок.

Старый пират, готовый отправиться в последнее великое путешествие к Шерни — ибо ему уже отказывали и сердце, и легкие, — бросился на Тюлениху и ударил ее кулаком в нос, а сил у него оказалось несколько больше, чем можно было бы предположить. Однако Слепая Риди, державшаяся за фальшборт, похоже, даже не заметила, что ее бьют, заходясь от хохота. Она машинально ответила Брорроку, стукнув его по красной от гнева физиономии, размазала кровь из носа и продолжала радостно визжать, едва не вываливаясь за борт. Прекрасные моряки Броррока отчаянно метались, пытаясь овладеть парусами, но без руля они мало что могли. Везунчик Мевев Тихий добился во сто крат большего, нежели ожидал, — он хотел таранить Броррока и разбить оба корабля, но в итоге обездвижил врага, получив лишь незначительные повреждения и сохранив, по сути, вполне готовый к сражению парусник.

Слепая Риди так никогда и не узнала, каким образом ее первый помощник поднял команду на поступок, который должен был стать последним, каким образом он обратился к людям, что такого он им наврал, что банда негодяев и убийц бросилась на спасение своей обманутой Брорроком, почти похищенной капитанши.

Вокруг Тюленихи сгрудилась пятерка ее гвардейцев под командованием постоянно морщившегося Неллса, у которого болел не до конца заживший бок.

— Спрячься где-нибудь, — сказал командир Гарды. — Будет резня, а пушки не выбирают. Слышишь, капитан? Спрячься!

Тюлениха снова размазала кровь из носа и перестала смеяться.

— Я убью этого сукина сына, — проговорила она. — Слышишь, Неллс? Эту паршивую свинью нужно прирезать, ибо такова судьба любой свиньи! Ты сам его для меня прирежешь и сдерешь с него кожу, готовься.

На «Трупе» Тихий уже обнаружил, что стал властителем морей — по крайней мере, того участка, по которому ходил «Кашалот». В поединке двух исправных кораблей неуклюжие маневры фрегата Ридареты обрекли бы его на гибель — но парусник Броррока был уже не кораблем, но лишь плавающим корпусом с такелажем. «Гнилой труп» пересекал его курс за кормой — если можно было говорить о курсе, — противопоставив двум средним оборонительным орудиям тяжелую бортовую батарею. Залп с расстояния в пятьдесят шагов разнес надстройку «Кашалота» и разорвал парус на бизань-мачте. Стрельба не решала исхода морских сражений, поскольку корпуса были все же прочнее корабельных бомбард, тем не менее орудийные ядра могли посеять опустошение в оснастке и вывести из строя многих людей. Неуправляемый корабль являлся почти беззащитной целью, имея возможность лишь огрызаться из тех орудий, перед которыми вежливо появился противник. «Кашалот» уже ничего не мог; ценой одной трещины в фальшборте «Гнилой труп» уничтожил его батарею, заваленную грудой поломанных досок и разорванных канатов. Уже стреляли друг в друга лучники и арбалетчики с обеих сторон, но Броррок видел, что Тихому хватает ума не ввязываться в схватку. Он вообще мог не спешить; сменив курс, он явно готовился развернуться, нацелив в сторону врага батарею с левого борта. Потом он мог спокойно зарядить орудия — неважно, сколько понадобилось бы на это времени — и пинать «Кашалот» в зад до тех пор, пока этот зад не разлетится в щепки. Корабль первого пирата Шерера был для него столь же опасен, как разрушенный склад на набережной в Ахелии — Броррок успел кое-что услышать о памятных беспорядках.

Сквозь ветер и дождь пробивались обрывки команд, отдаваемых на «Трупе»:

— …Фок ставь!.. Руль… так держать!.. Дер-р-ржать!.. Проклятые задницы!.. Выбр-р-рать!..

Старик перестал метаться по палубе, впав в оцепенение. Он топил все, что ходило по морям Шерера, ни в одном флоте не существовало корабля, с которым он не мог бы справиться. Его моряки творили чудеса на реях, он всегда мог уклониться от схватки с отрядом из нескольких кораблей или догнать одиночную жертву. Он подобрал и воспитал у себя на корабле мясников, которые в мгновение ока вырезали защитников взятого на абордаж парусника. Теперь же его корабль безнаказанно расстреливала стая грязных подонков, которые могли перепутать нос с кормой… Моряки беспомощно метались по палубе. Даже на мгновение происходящее нельзя было назвать сражением — с самого начала это было избиение в чистом виде. Старый пират вдруг представил себе гаррийскую таверну, где за пивом один моряк говорит другому: «Броррок больше не ходит по морям, слышал? Ха! Парни с „Гнилого трупа“ сломали ему руль и уничтожили „Кашалот“ даже без своей капитанши! Без всякого абордажа, хе-хе, просто бахнули по нему из орудий»

Дождь по-прежнему лил как из ведра. Стрелы снова вонзались в дерево и дырявили паруса. Кормовой надстройки уже почти не было — ее строили из более легких досок, чем сам корпус. Лучникам неоткуда было стрелять — в отличие от противника, у которого на носу и корме сновало множество вооруженных людей. Вопили пронзаемые стрелами матросы. С главной палубы отчаянно огрызались, но тут отозвались восемь орудий с левого борта «Трупа». «Кашалот» содрогнулся, треск ломающегося дерева заглушил все остальные звуки. Когда он смолк, крики стали громче. Под огромным красным полотном сорванного грота, среди канатов и обломков барахтались запутавшиеся моряки. Палуба была утыкана стрелами. Никто уже не сомневался, что после еще двух залпов с расстояния в полсотни шагов от прекрасного фрегата Броррока останется, собственно, лишь корпус, украшенный носовой надстройкой и увенчанный голыми мачтами.

Броррок сидел, прислонившись к фальшборту у носовой надстройки, и успокаивающе поглаживал по плечу Рыжего, который с разбитой головой прикорнул рядом; видимо, его чем-то крепко стукнуло. Очень крепко — Ридарете показалось, что лоцман Броррока не дышит.

— Смотри, помощь, — горько сказал Броррок, кивая в сторону залитого дождем моря.

И в самом деле, донесенные ветром отзвуки канонады достигли «Колыбели». Каравелла Китара шла правым галсом, она уже была совсем рядом с полем боя. Риди наклонила голову, но в словах старого моряка звучала лишь грустная насмешка… Китар не мог играть в морские сражения; он лишь оставлял за кормой имперские корабли, и не более того. На борту у него было самое большее сорок парней — более чем достаточно для расправы с сопровождением груза на торговой шхуне. Но если он хотел идти на абордаж Тихого, это означало, что ему надоело жить — «Гнилой труп» был вдвое крупнее, с намного более высокими бортами (весьма неприятная вещь при абордаже) и по крайней мере впятеро лучше вооружен, не говоря уже о численности команды. Броррок не хуже Риди знал, что Китар может в лучшем случае выловить из воды тонущих — если ему позволит Мевев.

В составе эскадры «Колыбель» была неоценима, поскольку могла догнать любой парусник, бросить абордажные крючья, обездвижить его и задержать. До тех пор, пока не придет подмога — но желательно, чтобы она пришла как можно быстрее.

— Парня моего убили… он моря знал почти как Слепой… — проговорил Броррок, снова поглаживая Рыжего, на этот раз по веснушчатой щеке. — Не знал, сто тысяч шлюх… Этот твой… как его? Тихий? Может, моряк он и никакой, но отваги мужику не занимать… Ой, не занимать… Ну, девочка, давай теперь, вытаскивай меня из этой каши… Глупая ты, и потаскуха к тому же, ну да ладно. Шлюпка еще цела. Я спущу с мачты военный флаг… первый раз, сто тысяч… Первый раз. Но твои там подумают, будто я что-то мухлюю, сам бы так подумал. Так что садись и плыви к своим. Скажи, что я готов откупиться. Потом меня возьмут на буксир, а я тебя отблагодарю. Помогу.

Ридарета удивленно посмотрела на него.

— Еще чего… Уже задираю юбку и лечу. Видишь меня? Мне есть о чем с Тихим поговорить, но сейчас это разборки между вами. Между славным «Кашалотом» и изгнанным из собственного порта «Гнилым трупом», которого все стыдятся. Если хочешь, сам к нему плыви.

— Я не могу, дочка, капитан должен быть на борту. Я не сбегу с корабля, который идет ко дну… А никому, кто к ним поплывет, они не поверят, я должен послать к ним тебя. Что ты этому Тихому наговорила?

— Тогда, на «Трупе»? Ничего. Чтобы убирался с моих глаз. Он сказал, что меня не отпустит. Ну и, похоже, в самом деле не отпустит, но за это будет висеть. По кусочкам, — спокойно сказала она.

Прямо над ними хрипло вскрикнул лучник, которому стрела с «Гнилого трупа» пробила шею. На палубу упало оружие, а мгновение спустя свалилось тело — еще живое… Матрос бил о доски пятками, таращил глаза и хрипел, стиснув руки на стреле.

— Помоги ему, Слепая. Ну же, помоги ему.

Риди вдавила колено в живот умирающего, вытащила полумеч и добила лучника одним коротким ударом, после чего вытерла острие краем мокрой юбки.

— Не хотел тебя отпускать, говоришь, хе-хе… — захохотал Броррок. — Ну и хорошо, цыпа, что не хотел. Для меня плохо, но хорошо для тебя. Я обещал посланнику твою пустую сучью башку, но второй посланник, чернявый… только сперва он был рыжий… немало мне доплатил, лишь бы я привез тебя целиком. Мне даже пришлось дважды ему обещать, что не отрежу тебе голову. Они ждут тебя, цыпа. И не похоже, что они слишком напуганы. Как мне кажется, тот чернявый уже сунул клещи в огонь.

Ридарета, все еще опираясь коленом о труп и держа в руке полумеч, посмотрела на него, не говоря ни слова. По ее лицу стекали капли дождя.

— Сперва должен был ждать посыльный, но тот рыжий-черный мне шепнул, что будет ждать сам. Хоть целый год, хе-хе… а посыльного он пошлет в порт, чтобы высматривал мой «Кашалот». Чтобы знать, что ты приехала. Можешь изрубить и повесить своего офицера, — продолжал Броррок, глядя на полную раненых и трупов развалину, в которую превращался его корабль, — но видишь ли, девочка, будет честнее, если сделаешь то, что, похоже, ты лучше всего умеешь… Как бы это сказать… возьми в рот тот бушприт, что у твоего Тихого между ног, и держи до тех пор, пока он не скажет, чтобы ты шла приготовить ему обед. И пусть меня забьют палками, сто тысяч шлюх… он спас тебе жизнь, глупая Тюлениха.

— Зачем ты мне это говоришь?

— Ну, рыбка моя, ведь даже если я останусь цел и невредим, то не возьму тебя на Китарову «Колыбель» и не скажу, что мы все-таки идем к посланникам. Даже тебе бы не понравилось, что слишком уж для меня это важно. Что корабль вдребезги, половина команды рыб кормит, а я все только Таланта и Таланта… Не хочешь к своим — то я тебе говорю, как будет. Я откуплюсь. Если меня из этого дерьма вытащишь — помогу.

— Мне не нужна помощь.

— Что? Не нужна?

Броррок не скрывал жалости.

— Цыпа, ты когтями железо рвешь, зато в пустой башке разума ни капли. Я бы тебе десять раз ее отрезал. Соленым огурцом, рыбка. Вот только зря позарился на деньги.

Броррок снова с сожалением вздохнул и откашлялся.

— Что это за капитанша, которая на море… кхе-кхе… сошла с корабля и бросила команду… Я знал. Я приплыл за тобой как за птенцом, которого каждый может вынуть из гнезда. Вот только не подумал, что у твоих оборванцев столько отваги. И разума, сто тысяч шлюх, разума. Ибо я о них судил по их капитанше.

Тихий явно спешил — залп оказался довольно слабым, видимо, два или три орудия не зарядили, а может, просто подвел порох, который вел себя капризно в столь влажном воздухе. Разлетелись остатки ограждения на корме. Трепетали обрывки паруса на бизань-мачте, простреленного во второй раз. Дождь ослаб, но все еще шел; небо не прояснялось.

Броррок признал свое поражение — и примирился с ним, проявив истинную силу духа, обитавшего в хилом старческом теле. Что ж, сам виноват. Он ступил на палубу «Гнилого… тьфу!., трупа» — ну и получил что хотел. Каждый знал, что Тюлениха и ее паршивый гроб навлекают несчастье. Хотел и доигрался. Но теперь он почти весело смотрел на побледневшее лицо собеседницы. У Тюленихи тряслась рука, когда она убирала оружие в ножны. Однако старик ее не пощадил. Он любил поговорить — и не любил Тюлениху.

Медленно, но ловко он начал набивать любимую трубку.

— Шевельни наконец хвостом, Тюлениха. Влево или вправо. Возьми свой тесак и прирежь меня, а если нет, то хоть раз в жизни покажи, что у тебя есть хоть капля разума. Шуруй, Слепая Риди, в шлюпку, а я тебе ее спущу на воду, и вернешься к своей команде. Поговоришь со своим Тихим, он тебе скажет, что делать, а потом самое большее развалишь мне «Кашалот» до конца, еще успеешь. Развалишь или возьмешь на буксир.

— Ну нет, сумасшедший старик, — сказала Риди. — Я все-таки не такая дура.

Вскочив с палубы, она отступила на несколько шагов и подожгла Броррока вместе с его трубкой, трупом Рыжего, фальшбортом и носовой надстройкой.

Вечером того же дня Везунчик Мевев Тихий, едва живой, сидел на койке, поскольку не мог лежать на иссеченной бичом спине, а в животе у него была рана от стрелы — неопасная, но болезненная. Капитанша, мрачная словно небо над кораблем, вошла в каюту, хлопнула дверью и остановилась на пороге, глубоко задумавшись. Наконец она сделала три решительных шага и присела у койки. Лежавший на своей койке второй офицер удивленно вытаращил глаза, когда она полумечом разрезала Мевеву штаны. Немного посмотрев, он демонстративно повернулся на другой бок, подложив руку под голову, — это означало, что ему на все наплевать и сейчас он будет спать.

На палубе, несмотря на сгущающуюся темноту, моряки шумно наводили порядок на корабле после сражения, все еще говоря о победе. Каждый сыграл в ней решающую роль, остальные лишь ему помогали.

Риди положила оружие на койку.

— Старый болтун, прежде чем сдохнуть, сказал, что я кое-что тебе должна, — кисло заявила она Мевеву. — И был прав. Если проголодаешься, то скажи… принешу тебе што-нибудь поешть.

Сквозь окно в каюту падал дрожащий красный отблеск. Остов «Кашалота» все еще держался на воде и горел.

За всю историю мира очень немногим существам дано было увидеть Полосу Шерни.

Она появилась словно ниоткуда. Среди туч начало распадаться небо — и вдруг треснуло от горизонта до горизонта, все быстрее всасывая в невидимую щель все: воздух, тучи, даже, казалось, свет. Бесшумно возникало нечто, не имевшее соответствия в видимом мире Шерера, гигантская ступень, уступ, словно одна часть рассеченного пополам купола, сдвинулась вниз. Но уступ этот почти сразу же перестал быть уступом, снова став щелью, но на этот раз видимой, узкой, идеально ровной, залитой ртутью. Ртуть все прибывала, пока не вытекла наружу, приняв облик изогнутой полосы шириной в полмили, соединявшей восточный и западный края горизонта. От серебристого сияния резало глаза. Все так же бесшумно Полоса опускалась, увлекая за собой тучи. Взгляд не мог воспринять невероятную картину того, что было прямым и изогнутым одновременно, к тому же изогнутым двояко, как вверх, так и вниз; разум не в силах был постичь подобную реальность.

Идеально ровная лента, вырезанная из застывшей ртути. Плоская и прямая, словно клинок меча, одновременно выгнутая к небу и к земле.

Лента ртути коснулась Просторов и очертаний суши на западе, перерезав Шерер пополам. Так, по крайней мере, казалось — однако в действительности падающая Полоса имела в длину самое большее миль пятьдесят или шестьдесят. Хороший пешеход преодолел бы ее из конца в конец за три-четыре дня.

Громбелардские горы обрушились в пропасть, вырубленную ртутным топором; сотрясения ощущались в отстоявшем на сто с лишним миль Лонде. Но земли коснулся лишь самый край острия. Почти вся Полоса упала в воду — и в мгновение ока растворилась в ней, словно кусочек сала в кипятке. Просторы уничтожили ее одним кратким касанием. Волны лениво играли тянущейся на много миль полосой темно-синей, почти черной воды.

Однако землетрясение на громбелардском берегу подняло волну, какой еще не видел мир. Гигантский вал двигался на юг и слегка на запад. Он мог обрушиться на полуостров Малый Громбелард, обычно называвшийся Дурным краем, сокрушить его, частично обогнуть и какое-то время спустя достичь через Пустое море густонаселенного полуострова Малый Дартан, сметя с него все следы человеческого существования.

Но древняя покровительственная сущность Шерера, обычно капризная и суровая, уравновешивала чуждые силы, простершие отвратительные щупальца над сушей. Просторы были неизменно враждебны таким силам, как Шернь. Непостижимым образом водяной вал длиной в несколько десятков миль изменил направление движения; он обрушился на безлюдное побережье Дурного края, затопил восточные архипелаги Пустого моря — но ушел, описав огромную дугу, на юго-восток, направляемый могущественной силой куда-то в неизведанную загадочную даль океана.

На Южном Громбелардском морском пути несколько кораблей выбросило на берег. Но те, что были в открытом море, не пострадали вообще; волна шириной в несколько миль мягко вознесла их к небу — и столь же мягко опустила. Величайшая катастрофа в истории завершилась, можно сказать, растворившись в холодных пучинах океана — сущности намного более старой и могущественной, чем все поднебесные и наднебесные силы вместе взятые.

После ухода волны Просторы выглядели неестественно спокойными.

Но только недалеко от берега. Никто не мог видеть морской водоворот, размером с целое Пустое море, возникший в глубинах Восточного Простора. Невообразимые массы воды куда-то тащило; с этим потоком сталкивался другой, шедший со дна. Неожиданно к небу ударила еще одна волна — но уже не водяная гора с пологими склонами. Две бурные морские реки столкнулись друг с другом, образовав пенящийся вал, настоящее чудовище, которое с ревом помчалось на восток, неся с собой конец света.

Существовали ли на Просторах земли, лишенные могущественной опеки океана?

В Дартане и Армекте никто не знал о том, что упала Полоса.

Какое-то время люди делали глупости и несли очевидную чушь — все, что только пришло им в голову. На этом фоне возникли многочисленные ссоры, раздоры, даже драки. Кто-то с кем-то не мог договориться, кто-то потерял партнера, а кто-то друга — но кто-то другой сказал наконец то, что давно уже носил в душе, благодаря чему обрел жену… Не случилось ничего особенного, если учесть, что была уничтожена одна из величайших Темных Полос Шерни.

Огромная впадина, возникшая в глади океана, была ровной, словно озеро; водная складка немного помаячила вдали и исчезла за горизонтом, оставив после себя странно провалившийся океан, — о чем, однако, команды двух парусников не знали, поскольку впадину таких размеров можно было заметить лишь с высоты птичьего полета. Какое-то время спустя под стоявшими на якоре кораблями начали перемещаться плоские, очень длинные волны. Но кроме этого, ничего больше не произошло.

Однако все видели Полосу.

На «Колыбели» кроме моряков Китара находились еще остатки команды Броррока — все те, кто избежал орудийных ядер, стрел, огня и, наконец, смерти в морской пучине. На «Гнилом трупе» была собственная команда. Всего около двух с половиной сотен людей, похожих друг на друга — и вместе с тем очень разных. Но после падения уничтоженной Полосы все ощущали одно и то же — подавленность. Было нечто внушающее ужас в этой монументальной смерти… хотя скорее не смерти, поскольку Шернь и так была мертвой. В этом… конце.

Невероятное, небывалое явление, которое до сих пор никто не видел, оставило после себя лишь одно ощущение — именно подавленность. Не было ни недоверия, ни удивления, ни страха… Шернь была слишком прочно связана с душами существ, которых она наделила разумом. Все это знали.

И все одновременно лишились кусочка души.

На его месте сразу же появилось нечто иное, заменив утраченный фрагмент. Но память о потере осталась, подобно далекому воспоминанию о смерти близкого человека.

На «Гнилом трупе» быстрее всех пришли в себя офицеры — но не потому, что ощущали чувство долга по отношению к команде… Что-то непонятное творилось с их капитаншей; нечто, чего никогда не случалось раньше.