Звездам

От звезды Бетельгейзе

Жизнь едва ли грядет,

От звезды Бетельгейзе

Свет веками идет

К нашей – полной ли смерти,

Иль рожденья – Земле,

Где мерещатся черти

В долгой кризисной мгле.

Нищих звезд – миллиарды,

Что лишь светом живут.

Воспевают их барды –

Струны медные рвут!

Долго манит чужбина,

Не своя борозда.

И краснее рубина

За звездою – звезда.

Волны газа и пыли –

Из неведомых сред!

Мы здесь все-таки были,

Этот видели свет!

И горит наше Солнце,

Выгорая дотла,

И последнее донце

Выметает метла…

Погибают гиганты,

Чтоб другие росли,

Чтобы конты и канты

Идеалы несли.

Как сказать: для того ли

Опыт гаснет земной,

Дабы искрою воли

Где-то вспыхнул иной?

Всего дороже антивещество.

Его, казалось бы, не существует.

Вопрос не в том, что дашь ты за него.

Что дашь за то, что мозг твой торжествует

И повествует правду о мирах,

А не живет иллюзией сплошною?..

Оркестр поющий, мозг уйдет во прах –

И станет вдруг межзвездной тишиною…

Он умирает, проще говоря.

Природа шла к такой нейронной сéти

С ключом грамматики и словаря,

Что, может быть, сложнее всех на свете.

Нейронов сеть – немыслимой длины.

Жаль, несмотря на все ее старанья,

Все восемь расстояний до Луны,

Судьба ее – от вспышки до сгоранья.

Но, как бы ни был хрупок человек

И как бы ни был мал, вберет, впитает,

Будь дикий он ацтек иль мудрый грек,

Вселенную, что в образах витает.

А где миры из антивещества?

Лишь нашей смертью связаны мы с ними,

И нашего источник существа

Для них, наверно, тоже – только имя…

Пластичный, многогранный и живой,

С трудом мой мозг себя воображает.

Мир пред глазами и над головой

Проникновеньем в душу поражает.

Воображенье – в качестве игры.

Непостижима цель, недостижима.

Друг другу чужды целые миры,

И каждый мир – особого режима.

Ведь каждый мир – особого режима!

Схватился ли смертельный первый лед,

Или отходят мартовские воды?

Кто в будущее телеграмм не шлет

Иль в прошлое? Возможны ль переводы

Слов, пущенных на сотне языков

К звезде далекой в капсуле глубокой?

«Мол, голос наш – таков, и труд – таков

(Еще наш скорбный труд зовут морокой).

Треть жизни спим, чтоб спать потом века.

Едим и сочиняем на ходу мы.

Жизнь – наподобие черновика,

А начисто не перепишешь думы.

Страдаем первой пробою пера

И лебединой песней – на прощанье.

И дожили мы так от топора

До аппаратов, что несут вещанье

От вас и к вам, незримые миры,

Хоть и боимся вашего возмездья…»

Гудят, как пчелы или комары,

Открытые шумерами созвездья.

Но вместо всех ответных телеграмм

(Поскольку наши – вряд ли прочитают)

Сквозь ровный шум – помеха, будто шрам,

Сигналы, будто снег под солнцем, тают…

Живая вода Ганимеда*

Пульсирует в яростной тьме…

А мимо несется комета

Длиной в миллионы км,

Чтоб снова лететь – ужимаясь,

Ледышкой опять становясь,

По Солнцу столетьями маясь –

Испытывать странную связь.

Так мается книга на полке,

Которой и нет без чтеца.

Так мается ткань по иголке –

Без замысла и без конца…

И кажется, что приуныли

Планеты в пределах орбит.

И кажется (со стороны ли?):

Бог сущий о жизни скорбит.

Шепнул – и пошло: мы – оттуда,

Шепнул – и пошло: мы – туда,

Где ради словесного чуда

Готова родиться вода –

И в спячке своей безъязыкой

Открыть весь словарный запас.

И всё ж, как на карту ни кликай,

Зачем эти воды? Я – пас…