Призрак Калиостро

В 1780 году в Россию приехал один из известнейших авантюристов XVIII века Джузеппе Бальзамо, более знакомый нам по имени Калиостро. Впрочем, в Петербурге он представился врачом графом Фениксом. Калиостро – это далеко не единственное имя нашего героя. В Европе сын бедных родителей Джузеппе Бальзамо известен под именами Тискио, Мелина, Бельмонте, Пеллегрини и некоторыми другими. Официальная церковь характеризовала его как мошенника, шарлатана и развратника. Однако популярность Калиостро в Европе была так велика, что бюсты графа украшали многие аристократические салоны, а его изображение можно было увидеть на дамских веерах, табакерках, носовых платках и кофейных чашках. Французский король изгнал его из Франции, Калиостро уехал в Лондон, откуда предсказал штурм Бастилии и гибель королевской семьи на гильотине.

Граф Калиостро

Известно, что в Петербурге ему покровительствовал фаворит Екатерины II граф Г. А. Потемкин и что сама Екатерина была к нему исключительно холодна. Между тем ему удалось снискать уважение многих столичных сановников. Если верить легендам, Калиостро был своим человеком у графа Строганова, где занимался поисками философского камня. Затем долго жил в доме И. П. Елагина. Там, на Елагином острове, принадлежавшем Ивану Перфильевичу, будто бы по совету Калиостро был устроен подземный зал под павильоном Пристань, куда из Елагина дворца вел подземный ход. Зал якобы предназначался для тайных масонских собраний. Говорят, вблизи этого павильона Калиостро предсказал и гибель Российской империи, «увидев однажды в Неве ее обреченный лик».

Масонство, как религиозно‑политическое движение, возникло в Европе. Масоны ставили своей целью «нравственное совершенство» человечества, которое может быть достигнуто воздвижением в себе «храма добродетели». Вот почему они назывались «вольными каменщиками», а среди масонских символов первое место занимали строительные инструменты. Появление первых масонских, или по‑французски франкмасонских, лож в Петербурге исследователи относят к концу 1740‑х годов. К середине XVIII века их, как уверенно утверждают литературные источники, «было уже немало». С 1787 по 1822 год, когда императором Александром I они были официально запрещены, в столице насчитывалось до двадцати различных масонских лож. Все они имели замысловатые экзотические названия. Существовали такие ложи, как «Розенкрейцерская», «Умирающего Сфинкса», «Пламенеющих друзей», «Великая ложа Астрея» и т. д.

В фольклоре появление масонства в России вообще и в Петербурге в частности имеет более раннее происхождение. Оно связано с именем Петра I. Первая масонская ложа, по преданию, была основана царем в Кронштадте, после его возвращения из заграничного путешествия 1717 года, якобы именно он вывез тогда из Европы масонский статус. Может быть, поэтому у русских масонов в XVIII веке Петр I пользовался необыкновенным уважением. На своих собраниях они даже распевали «Песнь Петру Великому», сочиненную Державиным.

Между тем отношение к масонству в России было неоднозначным. Его то разрешали, то запрещали. Не жаловали масонов и в простонародной среде. Молва утверждала, что на масонских собраниях творится что‑то нечистое. Слово, производное от «франкмасона» – «фармазон», очень скоро превратилось в откровенное ругательство. Правда, это связано еще и с тем, что доступ в масонские ложи был строго ограничен и оговаривался многочисленными условиями, среди которых не на последнем месте были древность рода, высокое общественное положение и богатство. Среди петербургских масонов встречаются имена общественных и государственных деятелей, крупных военных чиновников и даже членов царской фамилии. По преданию, император Павел I еще в бытность свою наследником престола был «келейно принят в масоны» сенатором И. П. Елагиным.

Елагин считался одним из виднейших деятелей русского масонства. О нем говорили самые невероятные вещи. Даже после смерти Елагин оставался в центре внимания городского фольклора. Так, легенды утверждают, что при вскрытии его склепа в Александро‑Невской лавре могила сенатора оказалась пустой. О том, где обитал его призрак, фольклор умалчивает.

Если верить фольклору, и Александр I чуть ли не в течение десяти лет был членом одной из масонских лож. Однако в 1822 году вышел указ, подписанный именно им, о запрещении масонских лож. В 1826 году указ был подтвержден новым императором Николаем I, после чего масонство, как общественное явление, в Петербурге вроде бы исчезло, во всяком случае официально.

Но вернемся к нашему герою. Однажды Калиостро взялся вылечить безнадежно больного ребенка, а когда тот, не выдержав методов лечения шарлатана, умер, долго скрывал его смерть от родителей, продолжая «опыты» по оживлению уже умершего мальчика. Екатерина II воспользовалась этим чудовищным случаем и приказала немедленно выслать Калиостро за пределы страны. Правда, согласно некоторым легендам, это произошло по другой причине. Будто бы императрице стало известно о любовной связи хорошенькой супруги Калиостро Лоренцо с князем Григорием Потемкиным.

Так или иначе, Калиостро вместе с женой погрузили в кибитку и тайно вывезли в Митаву. А в Петербурге распространились слухи, якобы Калиостро покинул Петербург сам, причем проехал через все «пятнадцать» столичных застав одновременно и всюду оставил свою личную роспись.

Но и на этом приключения Калиостро в России не закончились. Многие мистики уверяют, что на рубеже XIX и XX веков Калиостро вновь появился в Петербурге под именем мага Сегира. А современные легенды утверждают, якобы в зеркалах Елагина дворца и сегодня время от времени появляется призрак графа Калиостро с масонскими символами в руках – молотком и треугольником каменщика. Если удастся с ним встретиться глазами, то можно увидеть, как Калиостро поднимает руки вверх, к небу, на миг застывает в этой позе, затем поворачивается и медленно исчезает.

Свою жизнь Калиостро закончил в застенках европейской инквизиции. После 8 лет тюремного заточения он был тайно задушен палачами. Это произошло 28 августа 1795 года.

Призрак «Пиковой дамы»

В общей демографической летописи, как реального, так и ирреального Петербурга, есть одна общая и весьма примечательная страница. Несмотря на абсолютное численное преимущество мужского населения Северной столицы в XVIII и XIX столетиях, о чем мы уже говорили в начале книги, количество женщин в петербургском Зазеркалье ничуть не меньше, а может быть, даже и больше, чем мужчин. Чем это объяснить, сказать трудно. Возможно, именно в этом проявился один из типичных способов женского самоутверждения. Что называется, не так, так этак, не в дверь, так в окно, не мытьем, так катаньем, да простится нам такой невольный литературный пассаж. Он направлен вовсе не на уничижение наиболее прекрасной половины человечества, а напротив, подчеркивает удивительную женскую способность к самовыживанию. Оно и понятно. Ответственность за продолжение человеческого рода на земле природа возложила на женские плечи. Как это соотносится с существованием потусторонних призраков в современном мире, непонятно. Но тот факт, что за триста лет обозреваемой нами истории Отечества Петербургу каким‑то образом удалось‑таки добиться относительного количественного равенства полов в Петербурге, опровергнуть невозможно. Сегодняшний Санкт‑Петербург в этом смысле и в самом деле мало чем отличается от большинства других городов не только России, но и мира. Мужской монополии на численность народонаселения в реальном Петербурге ныне не существует. Но вот в потустороннем…

Живописную галерею женских портретов зазеркального Петербурга в нашем паноптикуме продолжает величественный образ одной из самых заметных светских львиц допушкинской и пушкинской поры Натальи Петровны Голицыной, чей поистине царственный призрак вот уже чуть ли не два века благополучно сосуществует в прекрасных интерьерах фольклорного Петербурга.

Княгиня Наталья Петровна Голицына происходила из рода так называемых новых людей, в избытке появившихся в начале XVIII века в окружении Петра Великого. По официальным документам она была дочерью старшего сына денщика Петра I, Петра Чернышева, который на самом деле, если, конечно, верить одной малоизвестной легенде, слыл сыном самого самодержца. Таким образом, согласно городскому фольклору, Наталья Петровна была внучкой первого российского императора и основателя Петербурга. Во всяком случае, в ее манере держаться перед сильными мира сего, в стиле ее деспотического и одновременно независимого поведения в повседневном быту многое говорило в пользу этого утверждения. Ее обеды почитали за честь посещать члены царской фамилии, а ее сын – знаменитый московский генерал‑губернатор В. Д. Голицын – не смел сидеть в присутствии матери без ее разрешения.

Светский интерес к престарелой Наталье Петровне, начинавший было затухать в связи с ее весьма и весьма преклонным возрастом, неожиданно оживился в 1834 году, когда в петербургских аристократических и литературных салонах заговорили о новой повести Александра Сергеевича Пушкина «Пиковая дама», написанной им накануне, в 1833 году, и только что опубликованной в печати. Литературная новость взбудоражила и без того склонное к большим интригам и маленьким «семейным» скандалам петербургское общество. Образ безобразной древней старухи, счастливой обладательницы мистической тайны трех карт, вызывал совершенно конкретные, недвусмысленные ассоциации, а загадочный эпиграф, предпосланный Пушкиным к повести: «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность», да еще со ссылкой на «Новейшую гадательную книгу», подогревал разгоряченное любопытство. Кто же скрывался за образом пушкинской графини, или, как подозрительно часто якобы оговаривается сам Пушкин, княгини? Двух мнений на этот счет в тогдашнем обществе не было. Это подтверждает и сам автор нашумевшей повести. 7 апреля 1834 года он заносит в дневник короткую запись: «При дворе нашли сходство между старой графиней и княгиней Натальей Петровной». Речь шла, разумеется, о Голицыной.

В молодости Наталья Петровна слыла красавицей, но с возрастом обросла усами и бородой, за что в Петербурге ее за глаза называли «Княгиня Усатая», или более деликатно, по‑французски «Княгиня Мусташ» (от французского moustache – усы). Именно этот образ ветхой старухи, обладавшей отталкивающей, непривлекательной внешностью в сочетании с острым умом и царственной надменностью, и возникал в воображении первых читателей «Пиковой дамы».

Сюжетная канва пушкинской повести на самом деле не представляла ничего необычного для высшего петербургского общества. Азартные карточные игры были в то время едва ли не самой модной и распространенной забавой столичной «золотой молодежи». Страстным и необузданным картежником был и сам Пушкин, и многие его близкие друзья. На глазах поэта происходили самые невероятные истории, каждая из которых могла стать сюжетом литературного произведения. Из‑за неожиданных проигрышей люди лишались огромных состояний, стрелялись и сходили с ума. Пушкин и карты – тема отдельного разговора. Здесь же приведем анекдот, хорошо известный петербуржцам XIX века. Император Николай Павлович всегда советовал Пушкину бросить картежную игру, говоря: «Она тебя портит». – «Напротив, Ваше величество, – отвечал поэт, – карты меня спасают от хандры». – «Но что же после этого твоя поэзия?» – «Она служит мне средством к уплате карточных долгов, Ваше величество».

История карт в России насчитывает около четырех столетий. Считается, что карты на Русь занесли поляки в так называемое Смутное время. Во всяком случае, в царствование первого царя из рода Романовых Михаила Федоровича карты уже были известны. В те давние времена картежные игры не жаловались. Регулярно издавались царские указы о запрете азартных игр. Резко отрицательно относилась к карточным играм и общественная мысль. Платон Посошков, Василий Татищев, князь M. М. Щербатов в своих произведениях клеймили игру в карты, как аморальную, «повреждающую нравы». Не получила широкого распространения карточная игра и при Петре I – он не любил карты, предпочитая им шахматы. Но уже в середине XVIII века карточные игры получили самое широкое распространение. Они были одинаково любимы как при дворе, так и в домах петербургской знати.

Собственного производства карт в России долгое время не было. Карты завозили из‑за границы. Их количество достигало таких величин, что однажды навело правительство на мысль использовать ввозные пошлины на карты в благотворительных целях для «исправления нравов». Все ввозимые из‑за границы карты стали метить специальным клеймом, которое, как правило, ставилось на червонном тузе. Все деньги, полученные от продажи клейменых карт, направлялись на содержание воспитательных домов. При этом играть разрешалось картами, клейменными только специальным знаком, прямо указывавшим на какие нужды направляется доход от их продажи. В Петербурге в конце XVIII века даже возник некий эвфемизм, который в пословичной форме заменял необходимость прилюдно заявлять о своей страсти. Играть в карты называлось: «Трудиться для пользы Императорского воспитательного дома».

Только в 1817 году в Петербурге появилась своя, отечественная карточная фабрика. Она находилась на Шлиссельбургском тракте (ныне проспект Обуховской Обороны, 110). Фабрика принадлежала воспитательному дому, попечительницей которого была императрица Мария Федоровна. Ныне это Комбинат цветной печати, в его музее и сегодня можно увидеть прекрасные образцы игральных карт того времени. О карточном прошлом этой фабрики напоминает фольклор. Дома, построенные владельцами фабрики для рабочих, в народе назывались «Карточными домиками».

В середине XIX века, в пору повального увлечения азартными карточными играми, существовало поверье, что удача посещает только тех игроков, что играют вблизи дома, где некогда проживал палач. Близкое присутствие мрачного призрака исполнителя смертных приговоров якобы приносит удачу в карточном промысле. Петербургские шулеры воспользовались этим и присмотрели два притона в доходных домах на углу Тюремного переулка и Офицерской улицы, из окон которых был хорошо виден Литовский замок – тюрьма, где, как утверждали обыватели, жил городской палач. М. И. Пыляев в книге очерков «Старое житье» рассказывает, как однажды тайный советник екатерининских времен, известный гуляка и картежник Политковский, которого в столице окрестили «петербургским Монте‑Кристо», проиграл казенные деньги. В игорный дом на углу Офицерской нагрянула полиция. С большим трудом удалось замять скандал, который грозил закрытием игорного притона. С тех пор салонные зубоскалы стали называть узкий Тюремный переулок «Le passage des Thermopyles», где картежники стояли насмерть и готовы были скорее погибнуть, как древние спартанцы в Фермопильском ущелье, нежели лишиться игорного дома вблизи жилища палача.

Литовский замок

Здесь необходимо сделать одно отступление и познакомить читателей с одной еще загадочной личностью XVIII века, имеющей непосредственное отношение к нашей истории. Речь идет о небезызвестном графе Сен‑Жермене. Великосветский авантюрист, мистик, изобретатель жизненного эликсира и философского камня, граф Сен‑Жермен по некоторым предположениям был португальцем и носил подлинное, как он сам утверждал, имя Йозеф Ракоци, принц Трансильванский. В то же время в разные годы охотно выдавал себя за графа Цароша, маркиза Монфера, графа Белламор, графа Салтыкоф и многих других. Существует множество биографий Сен‑Жермена, каждая из которых по невероятности превосходит другую. Согласно некоторым из них, он жил в XVI веке, во времена французского короля Франциска I. Согласно другим, работал с известной русской писательницей Еленой Блаватской. Сам Сен‑Жермен утверждал, что ему две тысячи лет, и рассказывал подробности свадьбы в Кане Галилейской, где он чуть ли не давал советы самому Иисусу Христу, как превратить воду в вино. Умер Сен‑Жермен будто бы в Лондоне, куда сбежал после французской революции 1783 года. По одним источникам, он прожил 75 лет, по другим – 88, по третьим – 93. Но даже через 30 лет после его смерти «находились люди, которые клялись, что только что видели Сен‑Жермена и разговаривали с ним».

Граф Сен‑Жермен оставил более или менее заметный след в петербургском городском фольклоре. По одной из легенд, накануне так называемой «революции 1762 года» он под именем графа Салтыкоф будто бы тайно приезжал в Россию, сошелся с заговорщиками и «оказал им какую‑то помощь» в деле свержения императора Петра III и восшествия на престол Екатерины II.

Возвращаясь к теме нашего повествования, добавим, что, по одной из легенд, граф Сен‑Жермен будто бы имел непосредственное отношение к сюжету повести Пушкина «Пиковая дама». Согласно этой легенде, внук Натальи Петровны Голицыной, однажды начисто проигравшийся в карты, в отчаянье бросился к бабке с мольбой о помощи. Голицына в то время находилась в Париже. Она будто бы обратилась за советом к своему французскому другу графу Сен‑Жермену. Граф живо откликнулся на просьбу о помощи и сообщил Наталье Петровне тайну трех карт – тройки, семерки и туза. Если верить фольклору, ее внук тут же отыгрался. Вскоре вся эта авантюрная история дошла до Петербурга и стала известна Пушкину, который ею своевременно и удачно воспользовался. Он сам об этом намекает в первой главе «Пиковой дамы». Помните, как Томский рассказывает о своей бабушке, «Московской Венере», которая «лет шестьдесят тому назад ездила в Париж и была там в большой моде»? Правда, по Пушкину, старуха сама отыгралась в карты, никому не выдав сообщенной ей Сен‑Жерменом тайны трех карт. Но ведь это художественное произведение, и автор был волен изменить сюжет услышанной им истории. Напомним читателям, что во второй главе повести Пушкин уже от собственного, то есть авторского лица сообщает о том, что это был всего лишь «анекдот (выделено нами – Н. С.) о трех картах», который «сильно подействовал на его (Германна – Н. С.) воображение».

Впрочем, по другой версии, Пушкину при работе над «Пиковой дамой» не было особой нужды так далеко обращать свой авторский взор. У него была своя, собственная, личная биографическая легенда о появлении замысла повести. И если даже предположить, что эта легенда никакого фактического подтверждения не имела, то есть возникла на пустом месте, то исключить ее из жизни поэта все равно невозможно, потому что об этом с утра до вечера злословили в кругах многочисленных московских и петербургских Голицыных. Легенда дожила до наших дней и бережно хранится в семейных рассказах современных потомков этого старинного рода.

Согласно этой легенде, Пушкин однажды был приглашен погостить в доме Натальи Петровны. В течение нескольких дней он жил у княгини и, обладая горячим африканским темпераментом, не мог отказать себе в удовольствии поволочиться за всеми юными обитательницами гостеприимного дома. Некоторое время княгиня пыталась закрывать глаза на бестактные выходки молодого повесы, но, наконец, не вытерпела и, возмущенная бесцеремонным и вызывающим поведением гостя, с позором выгнала его из дома. Смертельно обиженный, Пушкин будто бы поклялся когда‑нибудь отомстить злобной старухе и якобы только ради этого придумал всю повесть.

Трудно сказать, удалась ли «страшная месть». Княгине, в ее более чем преклонном возрасте, было, видимо, все это глубоко безразлично. Однако навеки прославить Наталью Петровну Пушкин сумел. В год написания повести Голицыной исполнилось 94 года. Скончалась она в возрасте 97 лет в декабре 1837 года, ненадолго пережив обессмертившего ее поэта. В Петербурге Голицыну иначе как «Пиковой дамой» не называли. А дом № 10 по Малой Морской улице, где она проживала, в истории города навсегда остался «Домом Пиковой дамы».

Между тем в Петербурге есть еще один дом, претендующий на звание «Дома Пиковой дамы». Это особняк Юсуповой на Литейном проспекте, 42. Согласно некоторым легендам, именно княгиня Юсупова, которую в молодости за необыкновенную красоту прозвали «Московской Венерой», в старости стала прообразом героини пушкинской повести. Неисправимые фантазеры даже уверяют, что если долго и внимательно всматриваться в окна второго, господского этажа особняка на Литейном, то можно разглядеть на фоне старинных оконных переплетов стройную старуху, которая встретится с вами взглядом, а тем, кто не верит в ее существование, погрозит костлявым пальцем. И верили. Во всяком случае, петербургскому поэту Николаю Агнивцеву, автору «Блистательного Санкт‑Петербурга», в эмиграции грезилось:

На Литейном, прямо, прямо,

Возле третьего угла,

Там, где Пиковая дама

По преданию жила!

В то же время известно, что особняк княгини Зинаиды Ивановны Юсуповой, урожденной Сумароковой‑Эльстон, на Литейном проспекте построен архитектором Л. Л. Бонштедтом только в 1858 году, то есть более чем через 20 лет после смерти Пушкина. Княгиня бо́льшую часть жизни провела за границей, и особняк чаще всего пустовал. В 1908 году его помещения арендовал известный театр сатиры и пародии «Кривое зеркало». В годы Первой мировой войны в здании разместился военный госпиталь, затем, в 1930‑х годах, здесь находился Дом политпросвещения, на базе которого в 1949 году был открыт Центральный лекторий общества «Знание», лекции и концерты которого пользовались в социалистическом Ленинграде известным успехом.

Легко предположить, что в современном Петербурге, кроме исторического дома на Малой Морской улице и полулегендарного особняка на Литейном проспекте, есть и другие адреса, где можно встретиться с загробной тенью бессмертной старухи. Обтянутые зеленым сукном ломберные столы являются неотъемлемой частью вполне легально существующих многочисленных казино, бильярдных клубов и других игорных домов. Вглядитесь попристальнее в безупречно строго одетых крупье с непроницаемыми каменными лицами, в характерных сторожевых позах стоящих вокруг, и, может быть, вам удастся в одном из них разглядеть увядшие черты древней старухи, от одной встречи с которой навсегда потерял рассудок несчастный герой пушкинской повести Германн. По одной из легенд, Пушкин неоднократно бывал в Обуховской больнице, навещая некоего знакомого офицера, помешавшегося на игре в карты. Будто бы именно в стенах этого «Желтого дома» в голове Пушкина и родился замысел «Пиковой дамы». Если и не весь, поскольку на этот счет, как мы теперь уже знаем, есть и другие легенды, то уж его драматический эпилог – точно. Из заключительных строк повести мы узнаем, что «Германн сошел с ума. Он сидит в Обуховской больнице в 17‑м нумере, не отвечает ни на какие вопросы и бормочет необыкновенно скоро: „Тройка, семерка, туз! Тройка, семерка, туз!..“»