Кособока

Они гуляют во дворе по утрам, когда на детской площадке поменьше людей: мальчик лет двух, в тёплой модной кепке, и бабушка в вязаном берете, с большим пакетом игрушек в руках. Мальчик, как все мальчишки, хулиганист, то убегает подальше от бабушки и прячется от неё за горку, то с визгом проносится мимо – попробуй догони. Бабушка, как все бабушки, всплёскивает руками, «теряет» подопечного, делает вид, что ищет, а потом «находит» – и он бежит к ней, чтобы похвастаться, что только что видел сердитую сороку, крутящую хвостом и не подпускающую к себе никого.

Она радуется, когда он распахивает ручонки, пытаясь обнять и поцеловать её в щёку, – она даже, кажется, улыбается. Улыбка ей даётся труднее всего – у неё страшное, со врождённым дефектом лицо: половина лица нависает над шеей уродливыми складками.

Она знает, что соседи называют её Кособока, – это прозвище прилипло к ней ещё с детства. Она давно привыкла к сочувственным взглядам и не поддерживает разговоры соседок о несложившейся бабьей доле. Им невдомёк, что у неё давно выросли внуки и теперь она ждёт правнуков – скорее бы уже, хотя возиться с чужими ей тоже нравится.

Она иногда задумывается, что было бы, если бы у неё не родился сын, – наверное, её и самой бы уже не было. А значит, думает она, те трое, что затащили её на заброшенную стройку много лет назад, – они тоже во благо, хотя тогда она думала, что наложит на себя руки. Теперь она даже не знает, кто из них отец её Лёньки, – ей хотелось бы, чтобы это был тот кудрявенький, с ресницами как у девочки, – он шептал ей, чтобы она не дёргалась, а то останутся синяки, ну пожалуйста, говорил он, ты не бойся, ты только не бойся, мы по‑быстрому. По‑быстрому получилось у тех двоих, а у него всё никак не выходило, и они над ним смеялись, предлагая «прикрыть косорылой мордаху куском рубероида, вот и будет нормалёк». Когда они собрались уходить, у него всё получилось – её уже не держали, она даже открыла глаза, потому видела, как он на прощанье погладил её по щеке, совсем по‑детски, и даже что‑то сказал, – она в тот момент уже ничего не слышала и не чувствовала, но запомнила его жест.

Теперь Лёнька сам уже дед, он давно зовёт её в свои края, говорит, что там даже берёзы похожи на наши, ты же сама видела, решайся, мам, хоть поживёшь по‑человечески. И она откладывает переезд, никак не может решиться, да и с Тимофейкой надо до конца досидеть, обещала до его двух с половиной, осталась пара месяцев до срока, а потом уж и в садик примут, душа не будет болеть.

Душа у неё болит за всех её подопечных – с чужими детьми она нянчится давно, начиная с сына соседки, которая поначалу переживала, что отдала ребенка Кособоке, но куда было деваться, когда на пособие не проживёшь, а в садик ещё рано. Это потом уже её передавали из рук в руки от одних родителей к другим, за ней записывались в очередь, а одна милая пара даже сказала, что родят специально под неё, когда она будет свободна, – года за три до того она вырастила их старшего, а теперь они захотели девочку.

Она жалеет, что не стала нянчиться раньше, но кто же знал, что у неё будет так получаться. Когда в пединституте ей сказали: «Ну вы же понимаете причину непоступления…» – она понимала, но плакала потом несколько дней и только через год догадалась поступить на заочное, выучившись на бухгалтера. Вот и хорошо, где бы она прокормила Лёньку, учителям тогда мало платили. Да и кто бы её взял тогда в учителя… Зато как выделили ей кабинет, так до своего главбухства она и проработала на элеваторе, горя не знала и лишний раз с косыми взглядами не встречалась…

А проказник Тимофейка снова спрятался за горку и уже бежит к ней, растопырив ручонки, и она приседает, чтобы он обнял её и погладил по щеке, той самой, а потом они поиграют в сороку. «Сорока‑кособока», – говорит она, водя пальцем по его ладошке, а Тимофейка заливисто смеётся и поправляет её: «Солока‑белобока!..» – и она смеётся вместе с ним, и даже жаль, что осталось всего два месяца, и она попрощается с мальчиком и его родителями: она водится с детьми только до двух с половиной лет – такое у неё правило. Потом они начинают всё понимать и боятся её лица, дразня и показывая пальцами.

Однажды, в свои два с половиной годика, Кособокой её назвал Лёнька.

Но она его простила.