Владимир Козлов

Оля

Я увидел её в маршрутке в один из редких приездов в Могилёв. Или, может, это была не она – тем более что маршрутка ехала совершенно не в тот район, где мы с ней когда‑то жили. И не в тот, куда она потом переехала с родителями. И вообще сложно представить, как девушка, которую знал ещё в школе, будет выглядеть через двадцать пять лет.

* * *

Оля училась на класс старше меня, тоже была отличницей. Несколько раз мы вместе участвовали в идиотских школьных мероприятиях – на Седьмое ноября, на Первое мая, на день антифашиста. Читали какие‑то дебильные стихи.

Мы не здоровались – это было не принято.

Классе в седьмом я услышал, что Оля «ебётся». Это сказал мне Гурон – он учился со мной до восьмого. Я не поверил, потому что она была не похожа на тех, про кого говорили такое же. Те были вульгарные двоечницы, в мятых передниках и синих спортивных штанах под платьями.

* * *

Через год я в первый раз увидел Олю с пацаном. Это было на школьной дискотеке. На дискотеки пускали начиная с восьмого класса, и это была для меня одна из первых. Я жутко стеснялся, потому что не умел танцевать, и простоял почти всю дискотеку у стенки, наблюдая, как танцуют другие.

На дискотеку просочилось много чужих, хоть по первому этажу и бегал директор – кричал, что никого не пропустит, кроме учеников с восьмого по десятый.

Когда играла песня «Братец Луи» из третьего альбома «Модерн Токинг», Горбатый, «основа» района, подскочил к «старому» – лет двадцать пять – мужику и несколько раз дал ему по морде. Мужик упал, на него накинулись пацаны помоложе. Кто‑то из учителей включил свет, и тогда я увидел Олю. Она была в длинной узкой джинсовой юбке, танцевала с пацаном. Пацану было лет восемнадцать, я видел его на районе, но в нашей школе он никогда не учился.

Музыку вырубили. Оля с пацаном вышли из актового зала. Я тоже вышел, спустился в тёмный коридор второго этажа.

Я заметил их в конце коридора, за штабелем старых поломанных парт. Они целовались. Пацан просунул руку Оле под кофточку и трогал её грудь. Он поднял глаза:

– Э, малый, хули ты здесь делаешь? Ну‑ка, вали отсюда. А то счас…

Оля тоже посмотрела на меня.

Я развернулся и пошёл обратно по коридору.

* * *

Оля окончила десятый класс на все пятёрки, но ей не дали ни золотой, ни серебряной медали из‑за поведения.

В конце учебного года был турслёт, Оля ездила на него, и там что‑то случилось. За это ей снизили поведение до «удовлетворительного». Хотели даже вообще поставить «неуд».

Учителя рассказывали про эту историю намёками. Пацаны поняли намёки так, что на турслёте была «групповая ебля».

Осенью в школе говорили, что Оля ездила поступать в Москву, но не поступила. Но деталей никто не знал: летом она с родителями переехала в другой район, на Шмидта.

* * *

В октябре после УПК я пошёл прогуляться. Купил коржик и берёзовый сок в кафетерии гастронома напротив гостиницы «Могилёв», перешёл по мосту через Дубравенку, поднялся по ступенькам к «Октябрю». Там по‑прежнему шла «Маленькая Вера» – я смотрел её на той неделе. Очереди в кассу уже не было.

Я пошёл дальше, к площади Победы. Зашёл в книжный «Свiтанак» в пятиэтажке рядом с остановкой. За кассой сидела Оля, читала книгу, обёрнутую в газету. Она подняла глаза, посмотрела на меня, сказала:

– Привет.

Я ответил:

– Привет. Ты сейчас здесь работаешь?

– Как видишь…

Кроме нас, в магазине была ещё одна продавщица, пожилая тётка в очках, – в другом конце зала – и два пацана‑школьника у витрины канцтоваров.

– А куда ты поступала?

– В МГПИ. Московский государственный педагогический институт.

– Не прошла по конкурсу?

Оля кивнула.

– Я слышал, что можно было с теми оценками поступить в наш «пед»…

Оля пожала плечами:

– Может быть. Я про это даже не думала…

– На будущий год снова будешь поступать?

К кассе подошли малые.

– Два синих стержня, коротких, – сказал один.

Оля поднялась, пошла к витрине канцтоваров. На ней были вытертые джинсы «Montana» и чёрный свитер. Пожилая продавщица посмотрела на меня.

Пацаны заплатили за стержни, ушли.

Я спросил:

– Тебе нравится здесь работать?

Оля улыбнулась, тряхнула головой:

– Но книги получается покупать, которые в дефиците. Я почти всю первую зарплату потратила на книги… Купила Булгакова, Марину Цветаеву…

В магазин зашёл дядька в шляпе, с дипломатом, пошёл к полкам с надписью «Замежная лiтаратура».

– Ну, я пойду, наверно…

– Пока.

– Пока.

* * *

Через неделю я долго шатался по центру после УПК, пришёл к «Свiтанку» перед закрытием – без пятнадцати восемь. Я пошёл не в магазин, а на остановку рядом. Попросил у пацана в аляске сигарету. Он протянул пачку «Орбиты». Я взял одну, прикурил у него, затянулся. Последний раз я курил ещё летом.

Что, если Олю после работы встречает пацан? Какой‑нибудь центровой, на машине?

Я бросил бычок на заплёванный асфальт, затоптал. Подъехал троллейбус «пятёрка». Открылись двери. Вышли люди, зашли другие. Троллейбус отъехал. К пацану в аляске подошёл ещё один. Они пожали руки, оба глянули на меня, ничего не сказали.

В магазине погас свет. Я быстрым шагом пошёл во двор дома.

Из служебного входа вышли Оля и ещё одна продавщица – но не та, что была в прошлый раз. Их никто не встречал. Продавщица закрыла дверь, вставила ключ в висячий замок. Оля кивнула продавщице, пошла к углу дома. Заметила меня.

Я сказал:

– Привет. Можно тебя проводить?

Оля едва заметно улыбнулась:

– Привет. В принципе, можно…

Мы перешли проспект Мира. Подошла битком набитая «пятёрка». Я спросил:

– Поедем?

Оля кивнула.

Мы зашли в заднюю дверь, и нас сразу оттеснили друг от друга.

– Вот мой дом. – Оля кивнула на новую многоподъездную девятиэтажку.

На остановке сидели три пацана лет по семнадцать – среднего роста, коротко стриженных. Наверно, с этого района, со Шмидта.

– Закурить есть? – спросил один.

Я не поверил, что он на меня залупается. Если пацан гулял с девушкой, на него обычно не залупались, даже в чужом районе.

Я сказал:

– Нет.

– Тогда дай на пиво. А то всё будет плохо.

У меня были деньги: три с мелочью. И я мог бы отдать им этот трюльник. И они отвязались бы. Но я не отдал. Я сказал:

– Хуй тебе.

Кулак въехал мне в нос, я упал, успев выставить локти и втянуть голову в плечи. Пацаны подскочили, готовые отработать меня ногами.

Оля крикнула:

– Не трогайте его!

– А что такое, коза? – спросил тот, который ударил меня. – Хочешь нам что‑то сказать? Или, может, ты хочешь с нами пойти? – Он улыбнулся.

– Если сегодня всё будет плохо для нас, вы сами об этом пожалеете.

– Чего это мы пожалеем?

– Мало ли что? Всякое ведь бывает, всякие ситуации.

– Не, слушай, ты, вообще, с какого района?

– С этого. И я в нём некоторых знаю. Например, Иванчика.

– А ты не пиздишь?

– Я даже могу тебе сказать, где он сейчас. Сидит с пацанами в «Туристе». Я сейчас иду в таксофон, набираю номер «Туриста» и прошу, чтобы его позвали. Тебе рассказать, что будет дальше?

– Ладно, идите. – Пацан несильно ткнул меня в бок грязным ботинком. – А ты скажи своей бабе спасибо, а то мы бы тебя… Ну, ты понял.

Я поднялся с грязного асфальта, отряхнул рукой джинсы и куртку.

Мы с Олей перешли улицу на переходе. Я достал из кармана мятый платок, высморкал сопли с кровью, потрогал нос – вроде не сломан.

Оля спросила:

– Ты как?

– Нормально. А кто такой этот Иванчик?

– Какой‑то «старый» пацан со Шмидта. Я его в жизни ни разу не видела, слышала только кличку… И про «Турист» придумала на ходу – знаю, что Шмидта обычно сидит там… А вообще, всё это детство – драки район на район. Надеюсь, ты в этом не участвовал?

Я покраснел, но в темноте не было видно. В восьмом классе я пару раз ездил в «Трест» с одноклассниками, и однажды мы хорошо получили от того же Шмидта.

– Нет, – сказал я.

Мы подошли к крайнему подъезду.

– Можешь зайти, – сказала Оля. – У меня есть портвейн. Надо же «снять стресс».

– А родоки?

– Их нет дома.

* * *

Мы сидели в Олиной комнате, курили её «Космос». В бутылке портвейна оставалось на дне.

– …на Рабочем сейчас вообще ни с кем не общаюсь, – сказала Оля. – У меня была одна подруга, Таня Черенкова, но после того, какие она про меня распускала сплетни, я её видеть вообще не хочу…

– Ну, про тебя, это самое… ты не обижайся… много сплетен ходило… – Мне уже хорошо дало, и язык слегка заплетался.

– И ты им верил?

– Нет, конечно…

– Рабочий – район недоделанных пролетариев и крестьян. Хуже всего, что учителя, которые там работают в школе, через какое‑то время становятся такими же. Я знаю, что́ они там про меня говорили… Но мне на них насрать.

В Олином магнитофоне «Электроника» играла кассета «Кино», альбом «Группа крови». Я никогда его раньше не слышал полностью, только отдельные песни.

– А можно у тебя эту кассету взять переписать? – спросил я. – Я тебе её принесу в следующий вторник, после УПК, прямо в магазин.

– Хорошо, бери. А сейчас давай допьём – и уходи. Мои должны вернуться.

* * *

– Я тебя видел вчера в городе, – сказал Вова перед алгеброй. – С Поликарповой. Мы после УПК ходили в кино в «Октябрь», а потом шли на троллейбус – и вы с ней на остановке стояли. Ты с ней ходишь или просто ебёшь? Вообще, баба ничего, только её уже весь Рабочий выебал. Я б не стал – вдруг у неё триппер…

Я со всей силы ударил его кулаком в челюсть. Вова упал с парты в проход. Я подскочил, стал бить его ногами и кулаками. Весь класс собрался вокруг и наблюдал.

Я дал ему последний раз по морде, сел на своё место. Вова приподнялся, прислонился к батарее. Он плакал, размазывая по щекам слёзы и кровь из разбитой губы. До этого он всегда был сильнее меня «по драке». Я не помнил, когда он в последний раз плакал.

* * *

В следующий вторник УПК не было – это был первый день осенних каникул. Но всех нас заставили прийти «мыть школу»: тереть корявые стены с отслоившейся краской и драить парты, обрисованные шариковой ручкой.

Всю неделю я думал только про Олю. Я не мог спать, я почти ничего не ел, я не мог учиться. Я всё время хотел сесть в троллейбус и поехать в «Свiтанак», чтобы её увидеть. И ещё мне страшно хотелось дрочить, но я себя сдерживал, я говорил себе, что, если я это сделаю, у меня уже никогда ничего не может быть с Олей.

Вова ходил с синяками и разбитой губой, он отсел от меня на последнюю парту и со мной не разговаривал.

К двенадцати часам уборка закончилась. Классной не понравилось, она забухтела, что плохо, – но она бухтела всегда, ей ничего никогда не нравилось.

Дома я включил телевизор – там была одна лажа. Я валялся на диване, слушал «Группу крови». Вышел на балкон, рассматривал двор, чёрные голые деревья и соседние пятиэтажки, пока не замёрз.

Я ждал вечера. Я хотел, чтобы он наступил побыстрей.

* * *

– Ты спешишь куда‑нибудь? – спросил я у Оли. Мы шли к остановке от пятиэтажки, в которой «Свiтанак». – Если нет, можем погулять… У меня сегодня первый день каникул…

– Нет, я никуда не спешу…

* * *

В кафе «Молодёжном» на Советской площади я взял по пирожному, по чашке кофе и по пятьдесят грамм коньяка.

Мы сели за столик в углу. Чокнулись коньяком. Оля пригубила свой, я выпил весь. Залпом, как водку, – хотя я тогда ещё водку почти не пил.

Мне тут же дало по мозгам.

Оля достала из сумочки пачку «Космоса» и зажигалку.

Спросила:

– Будешь курить?

Я кивнул. Мы взяли из пачки по сигарете. Я взял зажигалку, прикурил ей, а потом себе.

Оля затянулась, выдула дым, стряхнула пепел в железную пепельницу.

– Ты не обижайся, – сказала она. – Но нам лучше больше не видеться. Это звучит как‑то по‑книжному, но я не хочу давать тебе ложных надежд, понимаешь?

Мне как будто со всей силы дали под дых. Я затянулся раз‑другой. Закашлялся. Из глаз потекли слёзы. Я размазал их рукой по щеке.

– У тебя есть парень?

– Это тебя не касается… Извини, я не хотела, чтобы это прозвучало грубо. Ты ведь неглупый парень, ты выделяешься из всего этого быдла на Рабочем…

Я раздавил сигарету в пепельнице, ещё раз протёр глаза. Поглядел на Олю:

– А можно задать тебе вопрос?

– Можно, конечно.

– Что случилось на турслёте? Ходили разные слухи…

– Ничего особенно интересного. Мы слушали «антисоветскую» музыку. А потом пришёл директор лагеря и начал выяснять, чья кассета. А я сказала, что он не имеет права, что это не его дело. И тогда меня выгнали из лагеря.

– И всё?

Я покраснел.

– И всё.

– А что это была за музыка?

– Я не знаю названия группы. Но там было много матерных слов…

– Я возьму ещё коньяка, хорошо?

* * *

Мы вышли из кафе. У памятника «женщине, бегущей от Химволокна» дрожало пламя Вечного огня.

– Ну, пока, – сказала Оля. – Спасибо за вечер. Провожать меня не надо.

Я кивнул.

Она пошла по Первомайской в сторону драмтеатра. Я посмотрел ей вслед, пошёл к парку.

На лавочке сидели парень и девушка.

Я спросил:

– У вас есть сигареты?

– Последние. – Девушка улыбнулась. – Можем угостить конфетой.

Она сунула руку в карман куртки, вытащила карамельку, протянула мне.