Annotation 1 page. Книга доктора филологических наук Е.В

Книга доктора филологических наук Е.В. Душечкиной представляет собой первый в отечественной культуре опыт исследования истории и мифологии рождественской ёлки. Читатель узнает, как и где родился обычай ставить в доме ёлку и когда он пришёл в Россию, как праздновали Рождество и встречу Нового года наши предки, чем они украшали ёлку, как мастерили ёлочные игрушки, какие подарки дарили детям. Написанная на основе мемуарных, исторических и литературных источников, книга адресована самому широкому кругу читателей. Е.В. ДушечкинаОт автораОбраз дерева в мировой мифологииКульт деревьев на РусиЕль в мировой мифологииЁлка в русской народной традицииПетровский указ 1699 года и его последствияРождественское дерево в России в первой половине XIX векаРусская ёлка во второй половине XIX векаОсвоение ёлкиПраздник рождественской ёлкиМифология русской ёлкиУкрашение ёлки. Ёлочные игрушкиЁлочные подарки и их дарителиПособия для проведения праздника ёлкиЛитература о ёлке«Детские ёлки»Сюжет «Чужая ёлка»«Ёлка» Андерсена в русской традицииГлавная песня о ёлкеЁлка в русской жизни на рубеже XIX–XX вековИстория ёлки после октября 1917 годаЁлка в годы Гражданской войны и послевоенной разрухиРождественская ёлка русских эмигрантовАнтирождественская кампания и борьба с ёлкойЁлка «в подполье»«Реабилитация» ёлкиСоветская ёлка во второй половине XX векаМифологические персонажиДед МорозСнегурочкаВместо заключенияЛитература

notes12345

Е.В. Душечкина
Русская ёлка:
История, мифология, литература

От автора

Когда я работала над этой книгой, меня не раз с удивлением спрашивали, как мне пришла в голову мысль сделать предметом своего исследования ёлку. Действительно, наряженное еловое деревце, стоящее в доме на Новый год, кажется нам столь естественным, само собой разумеющимся, что, как правило, не вызывает никаких вопросов. Подходит Новый год, и мы по усвоенной с детства привычке устанавливаем его, украшаем и радуемся ему. А между тем обычай этот сформировался у нас относительно недавно, и его происхождение, его история и его смысл несомненно заслуживают внимания. Мой научный интерес к ёлке возник в середине 1980-х годов, когда я занялась изучением истории и художественных особенностей русского святочного рассказа. Собирая материал по этой теме и просматривая декабрьские номера газет и журналов, в которых, по преимуществу, и печатались произведения этого жанра, я обратила внимание на то, что до начала 1840-х годов святочные рассказы использовали мотивы, связанные с русскими народными святками (гаданье, ряженье, всевозможная «святочная чертовщина» и пр.), в то время как рождественские мотивы оставались в них совершенно не затронутыми. Однако начиная с этого времени и далее — в течение всего XIX и начала XX столетий — рождественская тематика в произведениях, приуроченных к зимнему праздничному циклу, стала разрабатываться столь же часто и столь же охотно, как и святочная. При этом во многих рождественских рассказах важную сюжетную роль начинает играть образ ёлки. Для того чтобы понять смысл этого образа и его роль в рождественских текстах, мне необходимо было уяснить историю русской ёлки. И тут обнаружилось, что несмотря на большое количество исследований, посвящённых зимним праздникам русского народного календаря, святочным, рождественским и новогодним обычаям, работы о ёлке в России практически отсутствуют. Её происхождение, её история, смысл и символика до сих пор во многом остаются неизученными. По-видимому, это объясняется тем, что западный обычай использовать на Рождество хвойные деревья, как правило, не привлекал к себе внимания этнографов и фольклористов, которые либо вообще о нём не упоминали, либо же упоминали вскользь как о явно не заслуживающем внимания из-за своей молодости и некоренного происхождения. Едва ли не единственной попыткой разобраться в вопросе об обычае ёлки явилась адресованная воспитателям и родителям популярная книжка, вышедшая в Петербурге сто с лишним лет тому назад. Её автор, священник, педагог и литератор Б. Быстров (известный под псевдонимом Е. Швидченко), писал: «В наше время обычай зажигать на святках ёлку для детей всё более и более распространяется по России. Редкая школа даже по деревням и редкий частный дом в городах не устраивает в это время для детей ёлки. Все уже так привыкают к этому обычаю, что без ёлки святки — не в святки, рождественские праздники — не в праздники» [478, 3 ]^[1]. Недостаток этнографических и исторических работ о ёлке в России с лихвой восполняется громадным, буквально неисчислимым литературным материалом — стихотворениями, рассказами, очерками о рождественских праздниках (которыми с середины XIX столетия стали заполняться святочные и рождественские номера газет и журналов), а также дневниками и мемуарами, авторы которых, вспоминая годы своего детства, как правило, не только не забывают рассказать о первых «ёлочных» впечатлениях, но наоборот — описывают их тщательно и подробно. Занимаясь трёхвековой историей ёлки в России, я убедилась в том, насколько история эта сложна, интересна и поучительна. В наше время новогодняя, или рождественская, ёлка представляет собой совершенно ординарное, привычное и всем хорошо знакомое явление. В последние десятилетия этот обычай распространился по всему миру и постепенно усваивается даже нехристианскими народами, в том числе и живущими на территории нашей страны. Однако процесс «прививки ёлки» в России был долгим, противоречивым, а временами даже болезненным. Этот процесс самым непосредственным образом отражает настроения, пристрастия и состояние различных слоёв русского общества. В ходе завоевания популярности ёлка ощущала на себе восторг и неприятие, полное равнодушие и вражду. Прослеживая историю русской ёлки, можно увидеть, как постепенно меняется отношение к этому дереву, как в спорах о нём возникает, растёт и утверждается его культ, как протекает борьба с ним и за него, и как ёлка наконец одерживает полную победу, превратившись во всеобщую любимицу, ожидание которой и явление которой в рождественский Сочельник или в новогодний вечер становится одним из самых счастливых и памятных переживаний ребёнка. Ёлки детства запечатлеваются в памяти на всю жизнь. Как сможет убедиться читатель, излагая историю и мифологию русской ёлки, я широко использую как документальные свидетельства о ней (мемуары, дневники, газетную и журнальную информацию), так и художественные тексты (прозаические и стихотворные). Я понимаю, что последнее обстоятельство может вызвать недоумение: разве можно при воссоздании истории того или иного явления полагаться на художественный вымысел? Это недоумение вполне оправдано. Постараюсь объяснить свою позицию. Во-первых, литературные произведения не в меньшей, если не в большей степени, чем документальные тексты, предоставляют возможность проследить, как возникали и не раз менялись приписываемые ёлке символические значения. Мифология ёлки создавалась и поддерживалась в большой мере именно художественной литературой. Во-вторых, собирая материал о ёлке, я не раз убеждалась в том, что если в литературном произведении описываются те или иные подробности праздника ёлки, то это означает, что они уже вошли в жизнь. Так, например, если в печати появляется стихотворение о ёлке в детском приюте, то это свидетельствует о том, что в детских приютах уже начали устраивать ёлки. Если в том или ином рассказе мимоходом сообщается, что под ёлкой или на рождественской магазинной витрине установлена фигура старика с ёлкой, можно не сомневаться в том, что в обществе уже возникло представление о Деде Морозе как главном «ёлочном» персонаже. И наконец, если в каком-нибудь рассказе конца XIX века упоминается о висящей на ёлке электрической гирлянде, то это значит, что, помимо традиционных свечей, при освещении дерева уже начали использовать электрические лампочки. Разумеется, с подобного рода «художественной информацией» я стремилась обращаться как можно осторожнее, хотя использовала её достаточно широко. Как увидит читатель, излагая материал, я привожу множество цитат, зачастую довольно объёмных. Нетерпеливый читатель может спокойно пропускать цитаты (они, как правило, выделены в отдельные абзацы), следя за развитием сюжета. Тот же, кто любит подробности, характеризующие как эпоху, так и описывающего эти подробности человека, может получить (как мне хочется надеяться) такое же удовольствие от этих цитат, которое получала от них я. Так, например, читатель встретится с воспоминаниями о семейном изготовлении ёлочных игрушек. Рассказы об этом убеждают нас в том, сколь цепкой и прочной оказывается человеческая память, позволяющая много лет спустя до мельчайших деталей воспроизводить процесс делания китайских фонариков; как хранят руки ощущения от прикосновений к выпуклостям и извилинам орехов, которые золотились этими руками десятилетия назад; как губы, много лет назад отдувавшие в сторону лёгкие, сияющие листки тончайшей серебряной и золотой бумаги, помнят ласковые прикосновения этих листков. Обычай устанавливать ёлку на зимних праздниках связан с исконным в мировой мифологии культом деревьев. Поэтому я начинаю свой рассказ о русской ёлке кратким очерком, посвящённым образу дерева у разных народов, после чего следуют очерки о мифологии ели. Эти части моей работы не претендуют ни на новизну, ни на полноту: дереву как одному из самых универсальных мифологических образов посвящено множество серьёзных исследований. Сюжет о русской ёлке в основном излагается мною в исторической последовательности, хотя иногда мне приходилось то забегать вперёд, то возвращаться назад. Заключается книжка очерками о главных «ёлочных» персонажах — Деде Морозе и Снегурочке, историю формирования которых в русском сознании я стремлюсь проследить с самого начала и до настоящего времени. В последнее десятилетие мы явились свидетелями (а в определённой степени и участниками) глобальных перемен в нашей жизни. Эти перемены не могли не отразиться и на ёлке. Современная ёлка требует специального исследования. Мною эта тема почти не затронута. Я писала эту книгу для всех, кому может оказаться интересной судьба русской ёлки, и мне хотелось, чтобы она была понятна всем: и школьникам, и студентам, и уже немолодым людям, которым она напомнит, быть может, их детские ёлки. Адресуясь к так называемому «широкому читателю», я тем не менее сохранила весь справочный аппарат для того, чтобы каждый заинтересованный в истории ёлки в России смог бы обратиться к источникам, которые я использовала, и для того, чтобы каждый желающий смог продолжить, дополнить и исправить моё исследование. В процессе работы мне помогали многие люди — справками, участием, заинтересованностью в теме моего исследования. Всех здесь не перечислить; но к каждому из них я испытываю чувство глубокой признательности. Я благодарна слушателям моих лекций и докладов об истории русской ёлки: учащимся Петербургской классической гимназии, студентам Таллинского педагогического университета, аспирантам Ратгерсского (штат Нью-Джерси) и Колумбийского университетов, а также университета штата Нью-Йорк (США, г. Олбани). Особенно тёплые воспоминания я храню о слушателях курса лекций по истории и мифологии русской ёлки, прочитанных мною в 1998 году в Даугавпилсском педагогическом университете (Латвия). По окончании этого курса я и решила написать книгу о ёлке. Научный интерес к ёлке поддерживался и подогревался моим личным отношением к ней. С тех пор, как я помню себя, её образ присутствует в моём сознании. Я помню свою первую ёлку, которую мама устроила для меня и моей старшей сестры. Было это в конце 1943 года в эвакуации на Урале. В трудное военное время она всё же сочла необходимым доставить своим детям эту радость. С тех пор в нашей семье ни одна встреча Нового года не проходила без ёлки. Среди украшений, которые мы вешаем на нашу ёлку, до сих пор сохранилось несколько игрушек с тех давних пор. К ним у меня особое отношение… Образ дерева в мировой мифологии

Одухотворение и почитание деревьев, вера в то, что деревья (впрочем, как и все растения) являются живыми существами, в которые перешли души умерших, и что боги выбирают себе те или другие деревья для того, чтобы жить в них, издревле было свойственно всем народам. Переселившись в дерево, духи защищают человека от злых сил и неблагоприятных природных явлений. Дерево воспринималось «носителем жизненных энергий, связывающих в единое целое мир человека, природы и космоса» [387, 12 ]. В зависимости от географических и климатических условий, а также местных традиций возникал культ дерева определённой породы, а вместе с ним — и поддерживающие его обычаи. Объектом поклонения могли быть дуб, сосна, кипарис, ясень, эвкалипт и прочие деревья, в наибольшей степени характерные для той или иной климатической зоны. При этом считалось, что духи находят себе пристанище по преимуществу в наиболее раскидистых и высоких деревьях [153]. Особое предпочтение обычно отдавалось вечнозелёным растениям: сосне, ели, можжевельнику, кипарису и другим, поскольку, согласно бытовавшим верованиям, наполненность вечной силой проявляется в них в большей степени, чем у опадающих на зиму лиственных. Благоговейное отношение к вечной зелени известно с древнейших времён. В Греции главным священным деревом считался кипарис; в Риме поклонялись фиговому дереву Ромула, а также кизилу, росшему на склоне Палатинского холма. Признаки увядания этих деревьев вызывали во всём городе чувство ужаса, поскольку их засыхание, утрата ими свежести воспринимались как болезнь живущего в дереве духа, который заболевает и умирает вместе с деревом [453, 131 ]. Поэтому во многих первобытных культурах порубка и порча деревьев расценивались как преступление, убийство: виновник их гибели подвергался жестокому наказанию. Индейцы, например, использовали для хозяйственных нужд только те деревья, которые упали сами. Вдыхание дыма горящих ветвей священного дерева могло вызвать временную одержимость, которая, как считалось, наделяла человека способностью к предсказаниям [453, 8-11 ]. Стремясь получить от дерева поддержку, люди совершали различного рода обряды, в которых проявлялось поклонение ему и почитание его. Иногда эти ритуальные действа производились вне дома, за пределами «домашнего», «своего», пространства. Люди шли в лес, в поле или к источникам, где росло почитаемое ими дерево или группа деревьев (священная роща, лес), которые могли служить предметом культа в течение многих лет или даже десятилетий: «священное дерево, растущее возле источника, — явление едва ли не универсальное в религиозной практике» [321, 8 ]. Иногда культовое дерево срубали и использовали в праздничных процессиях, где его несли впереди шествия. В результате само дерево погибало, но уверенность в том, что его использование — по существу «участие» — в церемонии благотворно скажется на судьбе людей, побуждало из года в год повторять данный обряд. Умершее дерево, согласно верованиям, не теряло своей магической силы и после окончания празднества его увядшей листве и стволу приписывалась способность благотворно влиять на судьбу человека: излечивать больного, повышать урожайность зерна, плодородие скота и людей, охранять человека от опасности. Поэтому по окончании ритуала использованное дерево сжигали, пепел развеивали по полю, а уголья употребляли для лечения людей и скотины. Культовое отношение к деревьям обычно связывалось с определённым праздничным сезоном. Так, например, египтяне в день зимнего солнцестояния украшали дома зелёными пальмовыми ветками; римляне во время празднования сатурналий прикрепляли к ветвям деревьев зажжённые свечи; то же самое в дни рождения «нового солнца» за 2000 лет до нашей эры делали и друиды — жрецы древних кельтов. Широко известен старинный европейский обычай отмечать первый день мая с «майским деревом», которое проносилось по деревне, а в конце праздника сжигалось. Грузины к 31 декабря заготавливали для очага грабовые дрова и «чичилаки» (толстые ветки мелкого орешника), служившие у них ритуальным новогодним деревом, символом изобилия. В Сванетии на Новый год в доме обычно устанавливалась берёзка. У других кавказских народов ель и берёза (берёза с орехом или ель с дубом), стоявшие вместе, всегда рассматривались как средоточие жизненных сил, воплощение символики оплодотворения — как соединение мужского и женского начал [387, 12 ]. Молодёжь кавказских горских евреев ночью в первый день весны шла в лес на поиск «шам агажи» («дерева-свечки»), которое срубали, разводили из него костёр, прыгали через него и пели [478, 15 ]. У ряда европейских народов во время рождественского сезона издавна использовалось рождественское (или святочное) полено, громадный кусок дерева или пень, который зажигался на очаге в первый день Рождества и понемногу сгорал в течение двенадцати дней праздника. Согласно распространённому верованию, бережное хранение кусочка рождественского полена в течение всего года защищало дом от огня и молнии, обеспечивало семье обилие зерна и помогало скотине легко выносить потомство. В качестве рождественского полена использовались обрубки стволов ели и бука. У южных славян — это так называемый бадняк,у скандинавов —juldlock, у французов — le bûche de Noël (рождественский чурбан) [см.: 426, 127-131 ]. В Европе с языческим празднеством зимнего солнцестояния издавна была связана омела (кустарниковое растение, паразитирующее на ветвях других деревьев и имеющее зеленовато-белые плоды, которые появляются как раз в середине зимы). Поклонение омеле известно со времён кельтов. Её использование в дни зимнего солнцестояния как священного растения было характерно и для древних римлян (вспомним строки Иосифа Бродского: «Провинция справляет Рождество. / Дворец наместника увит омелой…» [58, 27 ]). Языческое происхождение поклонения омеле подтверждается тем, что христианские священники долгое время не разрешали вносить её в церковь. Даже в наше время омелой (а также остролистом, плющом и хвоей) по преимуществу украшают жилые дома, в то время как «другой зеленью падубом, плющом, самшитом — украшают как дома, так и церкви» [174, 86 ]. Только в Англии, для которой культ омелы особенно характерен, на Рождество её вьющимися ветвями украшают как жилые дома, так и церкви. В основании до сих пор существующего у англичан мистического уважения к омеле лежит идея вечной жизни [506, 230 ]. В космогонических мифах, то есть в мифах, объясняющих происхождение и устройство мира, у всех народов существует образ мирового дерева, «где оно рассматривается как опора, обеспечивающая стабильность миропорядка» [387, 12 ]. Организация мира свершилась благодаря превращению мирового дерева в космическую опору. В мифологических сказаниях оно всегда помещается в сакральном центре мира и занимает вертикальное положение, отчего вертикаль стала преобладающей чертой, определившей организацию вселенского пространства. В мировом дереве выделяются три составляющих части: корни, ствол и ветви. Каждая их этих частей соотносится с определёнными божествами или другими мифологическими персонажами. С помощью мирового дерева, «воплощающего, — как пишет В.Н. Топоров, — универсальную концепцию мира», описываются все его основные параметры [430, 398 ]. Одним из вариантов мирового дерева является древо жизни, главный смысл которого состоит в хранящейся в нём жизненной силе и бессмертии. В образе древа жизни отразились представления о библейском дереве, посаженном Богом среди Рая. Вкушение его плодов, согласно легенде, даёт человеку бессмертие. Противоположностью древа жизни стал образ древа познания добра и зла, съедание плодов которого делало человека смертным, лишая его райского блаженства. Именно это и случилось с Адамом и Евой после того, как они, искушённые дьяволом, попробовали его плод: Бог прогнал их из Рая, и в результате древо жизни стало для людей недоступным [321, 8-9 ]. Впоследствии оба эти древа — древо жизни и древо познания добра и зла — соединились в одном мифологическом образе. В памятнике древнерусской письменности XVII века «Повести о Горе-Злочастии» Бог «запрещает вкушать плода виноградного от едемского древа великого». Тот же образ встречается и в других фольклорных и древнерусских текстах: в «Стихе о Голубиной книге», в апокрифах, в народных (лубочных) картинках. В средние века шли жаркие споры о том, какой породы было райское древо познания добра и зла: одни называли яблоню, другие апельсиновое дерево, третьи — виноградный куст. В Германии считалось, что это была ель, которая со временем и превратилась для германцев в символ древа жизни. Райское древо, увешанное плодами, изображалось в священных книгах и на иконах. Из европейских средневековых мистерий, представляющих райскую жизнь, этот образ перешёл в украинские, галицкие, польские и румынские колядки. Наряду с легендами о древе жизни и древе познания добра и зла существовала возникшая в X веке богомильская легенда о крестном древе. Согласно этой легенде, Моисей на пути в Египет посадил чудесное дерево, сплетя воедино три растения: ель, кедр и кипарис, в результате чего вода в текущем поблизости источнике стала сладкой. И тогда ангел возвестил, что посаженное Моисеем дерево станет спасением и «жизнью мира», потому что на нём распнут Христа. Пожелав сделать из этого дерева храм, Соломон срубил его, но, поскольку его древесина оказалась непригодной для строительства, срубленное дерево так и осталось лежать на прежнем месте. Впоследствии именно из него были сделаны кресты, установленные на Голгофе для распятия Христа и разбойников [321, 8-9 ]. В средневековой культуре существовало представление о «чудесном древе»: искусно сделанном дереве, на ветвях которого поют механические птицы. Основанием для возникновения в памятниках письменности образов чудесных деревьев, по мнению А.Н. Веселовского, служили «действительные чудеса средневековой механики, быстро ставшие предметом легенды, которая, в свою очередь, могла давать краски для их изображения. При дворе халифов красовалось дерево, сделанное из золота и серебра и расходившееся на 18 ветвей», на которых среди серебряной и золотой листвы сидели металлические птицы. В них был заложен механизм, который заставлял их петь, а ветви дерева колебаться [71, 51-52 ]. В одной из легенд о благочестивом византийском царе Михаиле, правившем в X веке, есть рассказ о золотом дереве, располагавшемся рядом с его престолом и являвшемся символом царской власти: «на златом древе птицы златые и серебряные, а поют различными гласами». Услышав об этом дереве, другие цари послали к Михаилу с дарами своих послов, чтобы на основе их описаний сделать такое же дерево в своём царстве. Однако создать его так и не удалось, и тогда к Михаилу были отправлены послы с предложением продать золотое дерево или же поменять на несметные богатства: «на царства и города, на злато и серебро довольно». И всё же византийский правитель решительно отказался продавать дерево и велел послам сказать своим царям, что, видимо, они, обещая ему за дерево «царства, и города, и злато, и сребро», считают себя «многоразумными и многомысленными, а его неразумным» [71, 55 ]. Золотое дерево упоминается и при описании чудесного органа: когда его меха приводились в движение, сидящие на дереве искусственные птицы начинали петь «на разные тоны», в то время как четыре ангела с золотыми трубами, из которых они извлекали тонкие звуки, показывали рукой на изображение Страшного суда, как бы призывая усопших к воскресению. Образ чудесного крестного дерева с поющими на нём птицами, являющегося символом христианства или всего мира, часто встречается в легендах и сказаниях. Характерное для всех народов почитание деревьев, зажигание на них огней и украшение их, а также представление о ставшем основой миропорядка мировом древе (вариантами которого являются древо жизни, древо познания добра и зла и чудесное дерево) и послужили основой возникновения обычая рождественской ёлки. Культ деревьев на Руси

У восточных славян, а потом — у русских особо почитаемым деревом стала берёза, хотя предметом поклонения бывали и деревья других пород (дуб, сосна, ель). Предпочтение, отдаваемое берёзе, в значительной мере объясняется её широким распространением на территории Среднерусской равнины, а также тем, что дерево это, распускающееся весной раньше других, воспринималось как средоточие животворных сил. Поскольку берёза, в отличие от хвойных деревьев, сбрасывает на зиму листву, естественно предположить, что её использование в календарной обрядности должно было соотноситься не с зимним, а с весенним и летним сезонами. Символизируя собою возрождение жизни, берёза превратилась в объект особого почитания поздней весной, в период весенних (или зелёных) святок, после принятия христианства совпавших с Троицкой неделей, приходившейся по старому календарю на конец мая или же на начало июня. Именно в это время, когда даже в северных районах листья на берёзе уже распускаются, всё ещё сохраняя при этом весеннюю свежесть и аромат, она и становилась центром праздничных ритуальных действ. Весенние святки праздновались обычно на лоне природы: в лесах и рощах, на берегах рек, озёр, прудов — там, где росла берёза. Участники действа (по преимуществу — молодёжь) украшали только что распустившиеся ветви дерева, «завивали» их и с песнями водили вокруг него хороводы. «Завивание» берёзки состояло в завязывании её веток таким образом, что получались венки. Иногда нижние её ветви сплетали с травами для того, чтобы передать траве и земле ту животворную силу, которая содержится в только что распустившемся дереве. Из берёзовых ветвей плели венки, которые бросали в воду, что стало одним из самых распространённых способов гадания в этот период года. Опустив венок в реку, девушки долго следили за тем, как он плыл по течению, замечая, потонет он или нет, прибьётся к берегу или же беспрепятственно уплывёт вниз по реке. Они стремились угадать своё будущее: утонувший венок предвещал близкую смерть той девушке, которой он принадлежал; прибитый к берегу — свидетельствовал о том, что в текущем году владелица венка не выйдет замуж, а уплывший по течению означал предстоящее в ближайшее время замужество. В лесу около берёзки девушки «кумились» — целовались через берёзовые венки и обменивались крестиками, что означало вступление их в духовное родство друг с другом. Этот обряд в разных местностях имел свои особенности. По воспоминаниям А.А. Фета, «в Троицын день шли… в лес завивать венки и кумиться. Последнее совершалось следующим образом: на ветку берёзы подвешивался берёзовый венок, и желающая покумиться женщина вешала на шнурке в середину венка снятый с шеи тельник; затем кумящиеся становились по обе стороны венка и единовременно целовали крест с двух сторон, целуясь в то же время друг с другом» [444, 73 ]. На Троицу берёзку, обряженную лентами, платочками и яркими тряпочками, срубали и с песнями несли в деревню, обходя с ней все дворы, после чего её сжигали или бросали в воду. В этот период принято было также, срубив берёзовое деревце (или же его ветки), приносить их в избу и ставить в «красный» угол, что должно было способствовать свершению в семье благоприятных событий и отгонять злых духов. Особое пристрастие русских к берёзе живо до сих пор. Это дерево с яркой листвой, нежным свежим запахом и белым в чёрных крапинках стволом считается в России эталоном растительной красоты: «Любимое дерево русских песен и русских обрядов — берёзка» [343, 56 ]. С 1920-х годов начинается «массовое вторжение берёзы в литературу», чему, по мнению В. Иофе, способствовал Сергей Есенин, благодаря которому «берёза, как главное символическое дерево России, прочно обосновывается в поэтическом пейзаже русской поэзии» [164, 255 ]. Постепенно берёза превратилась в растительную эмблему русского народа, что отразилось во многих народных и авторских песнях, в стихотворениях, кинофильмах, в массовой культуре. В кинофильме Василия Шукшина «Калина красная» герой, только что вышедший из заключения, останавливает машину рядом с берёзовой рощей и бережно гладит стволы берёзок, разговаривая с ними и лаская их. В телесериале начала 1970-х годов «Семнадцать мгновений весны» советский разведчик Штирлиц, увидев у шоссе берёзовую рощу, также выходит из машины и долго лежит под берёзами, напомнившими ему родину. В советское время именно «Берёзками» повсеместно назывались «валютные» магазины, кафе и рестораны. Всё это в значительной мере испошлило сам образ: по поводу пресловутого культа этого «русского» дерева Илья Эренбург иронически заметил: «Берёза может быть дороже пальмы, но не выше её» [цит. по: 63, 45 ]. Наряду с почитаемыми, в народной культуре существуют и проклятые деревья, вызывающие в людях опасения и отрицательные эмоции. Таково, например, у русских восприятие осины, которая в их представлениях связывается с«низшим» миром. Неприятие осины объясняется, скорее всего, тем, что это дерево обычно растёт в низких, глухих, болотистых местах, которые считаются прибежищем нечисти. Плотные, гладкие, мелкие листья осины из-за своих длинных черенков дрожат от любого, даже самого лёгкого, дуновения ветра, что создаёт в осиннике характерный звуковой эффект тревожного сухого, почти металлического, шороха и мелькающего движения, в соответствии с пословицей: «Одно проклятое дерево без ветра шумит» [110, II, 365 ]. И.С. Тургенев в рассказе «Свидание» писал об осине: «Я, признаюсь, не слишком люблю это дерево — осину — с её бледно-лиловым стволом и серо-зелёной, металлической листвой, которую она вздымает как можно выше и дрожащим веером раскидывает на воздухе; не люблю я вечное качанье её круглых неопрятных листьев, неловко прицепленных к длинным стебелькам» [436, III, 242 ]. В русской поэзии «осина как была, так и осталась почти полным изгоем» [164, 247 ]. Согласно распространённой легенде, именно на осине повесился Иуда, отчего её и стали воспринимать как дерево самоубийц: «Хоть самому на осину, прости Господи!..», — думает отчаявшийся бедняк в рассказе И.А. Бунина «Нефёдка» [62, 138 ], а Ф. Сологуб в стихотворении 1886 года писал: Трепещет робкая осина.
Хотя и лёгок ветерок.
Какая страшная причина
Тревожит каждый здесь листок?