T1pazjM.amu4eckuukpumepuUJnacuimalfH0cmu 2 page

Первоначально Эш ожидал, что подавляющее большинство его испытуемых проявят смелость в отстаивании своих убежде­ний (или по крайней мере уверенность в адекватности своего чувственного восприятия), оставаясь независимыми перед ли­цом единодушного большинства. Однако данное ожидание ока­залось необоснованным. Несмотря на простой и конкретный характер задачи формирования суждения на основании чувствен­ного восприятия, испытуемые обычно демонстрировали очевид­ные признаки внутреннего конфликта и дискомфорта, доста­точно часто проявляя конформность. На самом деле в любом из поставленных экспериментов от 50 до 80% испытуемых (конк­ретное процентное значение колеблется от исследования к ис­следованию) по крайней мере один раз примыкали к заблужда­ющемуся большинству. В целом проявление конформности было отмечено в одной трети от числа всех критических тестов.

В ходе дальнейших исследований Эш довольно скоро устано­вил два важных факта. Во-первых, в данной экспериментальной парадигме численность единодушного большинства не обязательно должна быть особенно большой. И в самом деле, Эш нашел, что показатели конформности существенным образом не уменьша­ются при сокращении числа сообщников с восьми до трех или четырех. (В свете результатов, полученных ранее Шерифом, сле­дует заметить, что при обследовании по методике Эша группы, состоявшей из испытуемого и двух сообщников, зафиксирован-

Властъ ситуации 77

ный уровень конформности был относительно низок; при нали­чии же единственного сообщника не отмечалось, по существу, никаких признаков социального влияния.)

Во-вторых, заблуждающееся большинство обязательно дол­жно быть единодушным. Когда к настоящему испытуемому под­саживали по одному так называемому союзнику, т.е. сообщнику экспериментатора, который тоже сохранял независимость суж­дений, процент испытуемых, проявлявших конформность, рав­но как и частота проявления конформности, резко снижался. И это происходило даже в тех случаях, когда испытуемый и его союзник противостояли давлению семи или восьми человек, выс­казывавших иное мнение.

Сам Эш, хотя и был сначала удивлен, однако так и не под­дался искушению сделать вывод, что суждения об основных ас­пектах восприятия физической реальности могут быть навязаны социально. Отстаивая свою точку зрения, Эш указывал, что по самым грубым оценкам одна треть его испытуемых не проявляла конформности никогда, а еще одна треть чаще противостояла единодушному большинству, чем уступала его давлению. Еще более важным представляется то, что, пользуясь данными интервью, проведенных по завершению экспериментов с целью подтверж­дения полученных результатов, Эш пришел к выводу о том, что когда испытуемые проявляли конформность перед лицом соци­ального давления, это происходило вовсе не по причине изме­нения их непосредственных восприятии. Напротив, испытуемые проявляли конформность вопреки тому, что они реально восприни­мали. Они либо считали данные собственного восприятия поче­му-то ошибочными (а данные восприятия представителей еди­нодушного большинства — верными), либо просто не желали выглядеть «отщепенцами», даже будучи вполне уверенными в ошибочности мнения большинства.

И хотя интерпретации Эша были убедительны, а исследова­ния, предпринятые им вслед за этим, многое прояснили, вооб­ражением современников Эша завладел его основной эмпири­ческий результат — готовность столь многих людей скорее отвер­гнуть недвусмысленные свидетельства собственных органов чувств, чем остаться в одиночестве, противостоя группе. И именно этот факт продолжает поражать нас сегодня.

Социальные психологи 50-х годов поспешили соотнести от­крытия Эша с событиями в реальном мире. Страна переживала эпоху, казалось, беспрецедентной политической и социальной

ортодоксии: эпоху маккартизма и клятв в лояльности, эпоху социально однородных, заселенных консервативными обывате­лями пригородов и косной корпоративной культуры. Немногие могли бы тогда почувствовать приближение периода конфлик­тов и социального противостояния, наступившего одновремен­но с возникновением движения «За гражданские права» в начале 60-х годов и достигшего своей кульминации в протестах по по­воду участия Америки во вьетнамской войне. Социальные кри­тики 50-х годов сетовали на относительную малочисленность диссидентов и высокую цену, которую им приходилось платить за свое несогласие с общим мнением. Они оплакивали утрату духа независимости и сурового индивидуализма, до этого пред­ставлявшего собой, как они полагали, отличительную черту аме­риканского общества. Они прямо-таки поносили проявляемые как на работе, так и в быту мягкость и корректность «человека в сером фланелевом костюме», возвращающегося каждый вечер домой к своему тщательно вычищенному, правильно мысляще­му и потребительски настроенному выводку. Подобным крити­кам эксперимент Эша казался поучительной историей, предо­стерегающей против опасностей, кроющихся в психическом дав­лении со стороны однородной массы*.

В кругах же социальных психологов, особенно в среде последо­вателей К. Левина, которые уже тогда приступили к исследованию принципов групповой динамики и социального влияния, экспе­рименты Эша были использованы как аргументы в пользу тезиса о силе «давления в направлении единообразия». Даже в ситуации, созданной Эшем, в которой простота и объективность задачи и отсутствие у группы поощрительных и карательных полномочий должны были бы способствовать минимизации давления в сторону конформности — проявления последней могли быть очень суще­ственными. Поэтому — рассуждали они — возможно ли не ожидать проявления еще большей конформности в ежедневно возникаю­щих ситуациях, когда гораздо более спорные вопросы обсуждают­ся в группах, участники которых имеют все основания уважать чужое мнение и опасаться критики друг друга?

Подобно всем классическим экспериментам, бросающим вы­зов нашим интуитивным ожиданиям и предвзятым представле-

* Аналогичным образом эксперимент Эша был воспринят и в СССР, где о нем благодаря книге И.С. Кона узнали в конце 60-х годов — как раз в период очередного «закручивания гаек». (Примеч. науч. ред.)

Власть ситуации 79

ниям, эксперименты Эша порождают вопросы о возможности обобщения и практическом смысле их результатов. Являются ли полученные Эшем данные всего лишь артефактом, созданным в условиях социально-психологической лаборатории и не имею­щим отношения к тому, как социальное влияние проявляется в реальном мире? А если даже это и не так, то что реально можно извлечь из этих результатов для целей объяснения, предсказания и управления человеческим поведением?

То, что основные открытия Эша не являются всего лишь за­нимательным артефактом, полученным в тепличных условиях ла­боратории, было установлено уже давно. Благодаря Стэнли Мил-грэму (S. Milgram) (собственный классический эксперимент ко­торого будет детально рассмотрен далее) мы знаем, что массовые явления, продемонстрированные Эшем, не зависят от того фак­та, что в качестве испытуемых Эш использовал студентов кол­леджей, или даже от того, что они знали о своем участии в пси­хологическом эксперименте.

Милгрэм (Milgram, 1961) исследовал реакции взрослых ис­пытуемых, которые полагали, что были привлечены к исследо­ванию с целью испытания новой системы сигнализации для ре­активных авиалайнеров. В этом контексте от испытуемого требо­валось сопоставить эталонный звуковой сигнал с рядом других сигналов, данных для сравнения. В ходе нескольких критических испытаний субъект оказывался перед перспективой выбора меж­ду проявлением конформности и независимым суждением, ко­торое он всегда должен был высказывать последним, после ос­тальных испытуемых (являвшихся, конечно же, сообщниками экспериментатора), а они в свою очередь соответствующим эта­лонному сигналу считали сигнал, казавшийся явно более высо­ким или более низким по тону. Как и в более раннем экспери­менте Эша, основным открытием данного исследования явился высокий уровень конформности по отношению к заблуждающе­муся большинству. Таким образом, полученный Милгрэмом ре­зультат должен был заставить умолкнуть любых скептиков, ко­торые могли бы настаивать на неприменимости открытий Эша к неэкспериментальным жизненным ситуациям, находясь в кото­рых оценивающие субъекты уверены, что их неправильные от­веты могут иметь определенные последствия.

Все же вопрос о более широком теоретическом значении открытий Эша более сложен. Все мы, конечно, знаем, что эф­фект массовой конформности может быть достигнут и путем

80 Глава 2

использования многих других видов стимулов, включая матема­тические задачи, вопросы на общую эрудицию, а также сужде­ния общественно-политического характера (Crutchfield, 1955). И в самом деле, исследования, предпринятые вслед за оригиналь­ными экспериментами Эша, все более и более сдвигались от ис­пользования простых объективных стимулов в сторону проблем, требующих субъективной интерпретации и выражения субъек­тивного мнения. Это происходило потому, что подобные сужде­ния казались в большей степени относящимися к конформнос­ти, проявляемой людьми в повседневной практике, потому что соответствующие исследования были более просты для выполне­ния и с большей вероятностью могли способствовать частому проявлению конформности, а также потому, что они в меньшей степени выставляли испытуемых в невыгодном свете. Указанные исследования вновь и вновь демонстрировали, что случайным образом составленные группы, даже не имеющие возможности в течение долгого времени вознаграждать своих членов за лояль­ность и карать их за несогласие, могут оказывать на них мощное давление в сторону конформности.

Вместе с тем простота демонстрации феномена массовой кон­формности не должна подталкивать нас к тому, чтобы на осно­вании обнаруженной Эшем закономерности делать выводы о том, что люди — не более чем стадо овец и что они в силу своих личностных диспозиций более склонны присоединяться к хору большинства, чем позволять себе высказывать собственные заме­чания, диссонирующие с этим хором. Хотя подобное воззрение и было более или менее общепринятым во времена Эша, однако согласившись с ним, мы впали бы в фундаментальную ошибку атрибуции, которую сами подвергаем критическому рассмотре­нию на протяжении данной книги.

Для того чтобы опровергнуть заключение, что «люди — это стадо овец», нам необходимо, подобно самому Эшу, просто на­помнить читателям, что большая часть его испытуемых в большин­стве случаев конформности не проявляла. Мы должны также отме­тить то, насколько резко снижался уровень конформности в со­зданной Эшем ситуации, когда большинство — даже значительное большинство — переставало быть единодушным. На основании этих результатов можно предположить, что люди часто бывают весьма расположены к тому, чтобы выражать взгляды меньшин­ства. Самое худшее, что можно заключить из экспериментов Эша —

Власть ситуации 81

это то, что людям трудно выразить несогласие с группой, когда у них нет союзников, поступающих так же.

Однако для доказательства того, что люди могут противосто­ять и противостоят давлению в сторону конформности, нам вов­се не нужно апеллировать к открытиям, сделанным в лаборато­рии. Все мы можем привести примеры случаев, в которых мы сами или другие знакомые нам люди охотно высказывали свое несогласие. В действительности, такое могло происходить даже при обстоятельствах, когда (по крайней мере на первый взгляд) возможная цена за подобное несогласие казалась значительно более высокой, чем цена, ожидаемая потенциальными «отще­пенцами» в ситуации, сконструированной Эшем.

Вопрос о том, когда и почему люди готовы действовать враз­рез с общим мнением, был рассмотрен Россом, Бирбрауэром и Хоффманом (Ross, Bierbrauer & Hoffman, 1976), которые про­анализировали созданную Эшем ситуацию с точки зрения при­чинных атрибуций, формировавшихся у ее участников. Росс и его соавторы утверждали, что в сущности люди, вынужденные выбирать между конформностью и несогласием, почти всегда в состоянии назвать причины отличия их взглядов. Они могут указать на различия в целях, побудительных мотивах, имеющейся инфор­мации или предварительных предположениях — различия, кото­рые с точки зрения разумного человека могут служить причиной для выражения несогласия, равно как и оправдывать его.

В отличие от этого сконструированная Эшем ситуация была уникальна тем, что не оставляла потенциальным диссидентам никакой возможности для объяснения явно ошибочных, но еди­нодушных суждений партнеров. Верное суждение представлялось испытуемым столь очевидным, что только дураки или сумас­шедшие могли бы заблуждаться. Поэтому они имели все основания предполагать, что правильный ответ казался настолько же оче­видным и остальным. В соответствии с этим, проявляя несогла­сие, они подвергались риску показаться некомпетентными или даже несколько невменяемыми. В лучшем случае их несогласие обещало быть настолько же непонятным для остальных, насколько суждения остальных представлялись непонятными для них са­мих. Несогласие потенциальных диссидентов представляло бы собой, по сути, вызов коллективной компетентности других участников, отважиться на который человеку особенно трудно, когда его собственная способность к осмыслению мира постав­лена под сомнение.

6-658

82 Глава 2

В целях проверки данного атрибутивного анализа Росс и его коллеги воссоздали версию ситуации Эша, в которой испытуе­мые выносили простые суждения об относительной продолжи­тельности двух звуковых сигналов. Они показали, что испытуе­мые проявляли гораздо большую готовность к несогласию в кри­тических испытаниях (где они сталкивались с единодушно неверным мнением группы), если были предусмотрены различ­ные варианты последствий ошибочного суждения. Испытуемые знали, что в ходе критических испытаний кажущиеся неверными суждения, если они будут правильными, принесут тому, кто их высказал, большую выгоду, в то время как выгода от очевидно верных суждений будет совсем незначительной. В этой ситуации наблюдалось существенное снижение уровня конформности. Росс и его коллеги утверждали, что это происходило потому, что введе­ние в ходе критических испытаний асимметричной матрицы вознаграждения обеспечило явному несогласию приемлемое объяснение. Испытуемый мог рассудить, что «именно их, а не мое суждение подверглось искажению ввиду обещания высокого вознаграждения» либо даже «они, очевидно, решили, что стоит рискнуть, а я — нет». Иными словами, введение асимметричной матрицы устранило из ситуации Эша наиболее характерную и мощную по воздействию особенность — отсутствие у наивных испытуемых какого-либо приемлемого способа объяснить оче­видное расхождение в данных чувственного восприятия.

Размышление над значением исследований Эша и выявление факторов, влияющих на конформность, остается по-прежнему актуальным и интересным занятием даже для тех психологов, которые уже давно знакомы с этой его работой. Но, независимо от интерпретаций его открытий, предпочитаемых разными пси­хологами, все они сходятся в том, что исследование Эша пред­ставляет собой одну из наиболее изумительных демонстраций замечательной способности ситуаций извлекать на поверхность поведение, относительно которого большинство из нас увере­ны, что они никогда к нему не прибегнут, а именно: к публич­ному выражению согласия с чужими взглядами, которые резко расходятся с нашими собственными.

ЪеннингтошЬие исследования

Следующая классическая серия исследований социального вли­яния уводит нас за пределы лаборатории, прочь от нюансов экс-

Власть ситуации 83

периментальных парадигм к знакомой всем проблеме полити­ческих убеждений. Как известно, изменить чьи-либо политичес­кие взгляды чрезвычайно трудно. Конечно, пропагандистские кам­пании, предпринимаемые средствами массовой информации, иногда достигают успеха. Но этот успех чрезвычайно редко быва­ет достигнут либо вообще никогда не достигается за счет измене­ния фундаментальных политических взглядов избирателей. По­добные кампании могут успешно продемонстрировать личные достоинства кандидата, его способность к лидерству или сопере­живанию людям либо (пользуясь менее благовидными средства­ми) поставить под сомнение репутацию оппонента.

Однако факт остается фактом: предвыборные кампании ред­ко служат причиной реального перехода избирателей из одного политического лагеря в другой. Даже наиболее искусно состав­ленные риторические обращения редко бывают в состоянии убе­дить консерваторов голосовать за кандидатов либералов, поддер­живать инициативы, которые кажутся консерваторам либераль­ными, или наоборот. Еще менее они способны убедить избирателей изменить базовой идеологии, которую они исповедуют. На са­мом деле, в ходе наиболее успешных политических кампаний не предпринимается даже попытка повлиять на политические взгляды электората. Вместо этого ведется борьба за голоса так называемых колеблющихся, после чего усилия сосредоточиваются на выявле­нии единомышленников и на обеспечении их явки на избира­тельные участки для подачи голосов в день выборов.

Вопреки приведенным выше соображениям политической мудрости, подкрепленным результатами многих эксперименталь­ных исследований стабильности избирательных привычек (на­пример, Berelson, Lazarsfeld & McPhee, 1954; Hyman & Sheatsley, 1947), а также исследований более общего характера, посвящен­ных неудавшимся кампаниям, направленным на изменение со­циальных и политических аттитюдов с помощью средств массо­вой информации (например, McGuire, 1986; Roberts & Maccoby, 1985), мы приглашаем читателей обратиться к результатам зна­менитого Беннингтонского исследования, предпринятого Тео­дором Ньюкомбом в конце 30-х годов (Newcomb, 1943).

Основные открытия, сделанные в ходе данного исследова­ния, могут быть обобщены довольно просто. В период с 1935 по 1939 г. в Беннингтонский колледж поступали молодые женщи­ны, принадлежавшие преимущественно к семьям, относящимся к верхнему сегменту среднего класса. Все они разделяли в целом

б*

84 Глава 2

консервативные республиканские политические взгляды и изби­рательные предпочтения своих родителей. Через пару лет, после того как студентки попадали под влияние университетской сре­ды Беннингтона, их взгляды и предпочтения смещались далеко влево по сравнению со взглядами, которых придерживались чле­ны их семей и большинство других американцев, принадлежав­ших к одному с ними социальному слою.

Результаты выборочного опроса, проведенного в студенческом городке накануне президентских выборов 1936 г., особенно убеди­тельно свидетельствовали о происшедших изменениях. В тот год кампания за переизбрание на второй срок президента-демократа Ф. Рузвельта натолкнулась на сопротивление со стороны как рес­публиканцев, критиковавших его шаги в рамках либеральной по­литики «нового курса»*, так и кандидатов от социалистов и ком­мунистов, которые пользовались существенным успехом, убеждая измотанных великой депрессией американцев в необходимости еще более радикальных перемен. Среди студенток Беннингтона первого года обучения, прибывших в студенческий городок во время вы­боров, более 60% поддерживали республиканца Лэндона, в то время как правящего демократического президента Рузвельта поддержи­вали менее 30%. Менее 10% студенток поддерживали социалиста Томаса либо коммуниста Браудера. Данное процентное распреде­ление избирательных предпочтений студенток (даже несмотря на неожиданную поддержку, оказанную частью из них двум ради­кальным кандидатам) отражало предпочтения их состоятельных родителей и других представителей социального слоя, к которо­му они принадлежали. Среди второкурсниц, находившихся к тому времени в Беннингтоне чуть более года, сдвиг влево был уже вполне очевиден. Лэндон и Рузвельт пользовались у них поддерж­кой в равной степени (по 43% каждый), а два радикальных кан­дидата делили между собой оставшиеся 14%. Среди студенток стар­ших курсов сдвиг влево был еще более впечатляющим. Лишь 15% из них поддерживали Лэндона (правого кандидата, которому от­давали предпочтение несомненное большинство их родителей), около 54% поддерживали Рузвельта и более чем 30% студенток предпочитали одного из двух радикалов.

* «New Deal» — система экономических и социальных мер, предпринятых Франк­лином Д. Рузвельтом в период нахождения на посту президента США. Термин, харак­теризующий взгляды и политические установки приверженцев Рузвельта и демократов того периода вообще. Синонимы: «новые границы», «открытый курс» и т.п. (Примеч. пер.}

Власть ситуации 85

Данное процентное распределение наряду с другими данны­ми, собранными Ньюкомбом в течение четырех лет исследова­ний, иллюстрирует тот факт, что социальная ситуация может порождать фундаментальное смещение основных политических предпочтений большого числа людей — изменение такого рода, которое вряд ли может быть вызвано к жизни политическими речами, газетными статьями или публичными дебатами. Более того, весьма примечательно, что эти изменения происходят не­смотря на противостоящие им семейные аттитюды и ценности, а также на некоторого рода «объективные» факторы, имеющие отношение к личной экономической заинтересованности и клас­совым интересам, на которые столь сильно акцентируют внима­ние ученые марксистской ориентации.

Но наиболее примечательным из всего этого выглядит, пожа­луй, то, до какой степени в течение еще долгого времени после окончания Беннингтона политические предпочтения «новооб­ращенных» продолжали оставаться либеральными. Более чем 20 лет спустя, на выборах 1960 г., когда демократ Джон Кеннеди полу­чил на Северо-Востоке в целом весьма ограниченную поддержку со стороны благополучных людей, окончивших колледж и при­надлежащих протестантскому вероисповеданию (по весьма щед­рой оценке Ньюкомба, не более 30%), за него голосовали при­близительно 60% тех, кто окончил в 1935—1939 гг. Беннингтон! Когда же их попросили охарактеризовать свои политические взгляды, более 65% бывших студентов Беннингтона проявили себя как «либералы» или «левые центристы», отвечая на боль­шинство вопросов, в то время как лишь 16% из них охарактери­зовали себя как «консерваторов» (остальные говорили о себе как о «стоящих на перепутье»). Короче говоря, предпочтение, отда­ваемое ими тем или иным политическим блокам, продолжало отражать влияние беннингтонских референтных групп (Newcomb, Koenig, Hacks & Warwick, 1967).

Открытия Ньюкомба позволили ему предложить всеобщему вниманию ряд важных наблюдений относительно социальной среды Беннингтона и проверить несколько конкретных гипотез о природе социального влияния. Из его исследований мы узна­ем, что Беннингтон 30-х годов являлся сообществом, тесно спа­янным внутренне, самодостаточным и изолированным от окру­жающей социальной среды во многих важных отношениях. Его профессора были молоды, динамичны, политически либераль­ны и стремились к развитию социального самосознания приви-

86 Глава 2

легированных молодых женщин, с которыми они общались как в пределах, так и вне учебных аудиторий, и к их вовлечению в социальную жизнь. Корпоративный дух был достаточно силен, и имелись очевидные признаки группового давления в направле­нии единообразия, в особенности в сторону принятых в Бен-нингтоне норм либерализма и социальной активности.

Ньюкомб показал, что по сравнению с их консервативными подругами политически активные, либеральные студентки име­ли больше шансов завести дружеские отношения, а также быть избранными на должности, дававшие право на лидерство и со­циальное признание. Либералы образовали нечто вроде внутрен­ней группы, чья деятельность вела к изменениям в студенческом коллективе, представлявшем собой в некоторых отношениях вполне сформировавшееся общественное движение. Для многих, возможно, даже для большинства вновь поступающих студен­ток, «однокашники» по Беннингтону становились первой по зна­чимости референтной группой, принятия и одобрения со сторо­ны которой они горячо добивались и ценности которой усваива­ли. Для новичков, составлявших меньшинство, все было иначе:

они старались держаться в стороне и не изменять своим аттитю-дам. Возможно (как предполагает Ньюкомб), это происходило потому, что они оставались привязанными к собственным роди­тельским семьям и оберегали себя таким образом от возможных конфликтов и неодобрения.

В своем анализе Ньюкомб делает сильный акцент на адаптив­ной социальной функции процесса изменения студентками сво­их политических убеждений. Иными словами, он отмечает связь между принятием ими либеральных или радикальных убеждений и желанием получить одобрение со стороны окружающих. Воз­можно, в этом анализе, как отмечали позднее Эш (Asch, 1952) и другие авторы, слишком мало внимания было уделено когни­тивным аспектам, так как студенты Беннингтона, несомненно, размышляли и обсуждали важнейшие события, происходившие в окружавшем их мире, такие, как борьба Америки с Великой депрессией и консолидация сил германских нацистов для подго­товки войны в Европе. Остается до конца неясным, каким обра­зом какая бы то ни было система политических взглядов могла быть столь успешно навязана социальной группой и лидерами, внушающими определенное мнение. Но по крайней мере понят­но, что социальная ситуация в Беннингтоне (внутригрупповая сплоченность, относительная изолированность от конкурирую-

Властъ ситуации 87

щих влияний и, конечно, давление в направлении единообра­зия, подкрепляемое обещанием социального принятия и угро­зой отвержения) была необходимым фактором смещения взгля­дов этих студенток влево. Ибо те же самые мировые события и те же аргументы в пользу необходимости установления большей социальной справедливости и проведения экономической ре­формы относительно мало влияли на их братьев, сестер и других равных по социальному положению сверстников, испытывав­ших на себе иное социальное давление в другой социальной обстановке.

Выделение различных факторов, действовавших в беннинг-тонской и других подобных ей историях, т.е. изучение природы группового давления, вопроса о роли фактора изолированности от социума, а также истоков и смысла внутригрупповой спло­ченности, стало основным занятием для психологов 50-х годов. В ходе «полевых» исследований (упоминания заслуживают Festinger с соавторами, 1950, а также Siegal & Siegal, 1957) и позднее в бесчисленных лабораторных экспериментах (например, Back, 1951; Schachter, 1951) были установлены новые стандарты утонченности и строгости исследований. Психологи продемонст­рировали, что могут успешно распутывать и изучать многие слож­ные социальные процессы, происходящие в групповом контексте.

Однако именно в это время Музафер Шериф был погружен в напряженную работу над серией полевых исследований, веду­щих свое происхождение от совершенно другой интеллектуаль­ной традиции. Именно на эти исследования мы и обратим теперь наше внимание.

Исследование ШеуифолеуупплВой ТсунЪуренции UJViejkzyymwSozo k0tnp/.ukmu

Предпринятое Шерифом исследование социального влияния навеяно идеями крупного ситуациониста девятнадцатого столе­тия, чье воздействие на науки об обществе ощущается значи­тельно меньше в психологии, чем в политологии, экономике и социологии. Ситуационистом, о котором идет речь, был Карл Маркс (Marx, 1859—1904. С. 10), более века назад отмечавший, что «не сознание людей определяет их общественное бытие, а наоборот — общественное бытие определяет сознание». Памятуя об этом марксистском принципе, Шериф вернулся к задаче де­монстрации социальных оснований индивидуального восприя-

Глава 2

тия и суждения, к решению которой он приступил в своих ис­следованиях аутокинетического эффекта приблизительно за двад­цать лет до этого. На этот раз он провел ставшую впоследствии классической серию полевых экспериментов с феноменом меж­группового конфликта.

Целью трех поставленных Шерифом экспериментов (Sherif & Sherif, 1953; Sherif, White & Harvey, 1955; Sherif и соавторы, 1961) была демонстрация того, что межгрупповая враждебность и не­гативные оценки не являются неизбежным следствием самого факта существования различных социальных группировок. На­против, Шериф и его коллеги настаивали на том, что враждеб­ные чувства и действия возникают из межгрупповой конкурен­ции за ограниченные ресурсы, а также из других реальных или кажущихся конфликтов интересов. Более того, когда действия одной группы начинают в большей степени способствовать, а не препятствовать достижению целей, преследуемых другой груп­пой, то групповые аттитюды могут перестать быть враждебными.

Для проверки этого ситуационистского тезиса Шериф и его соавторы в течение нескольких лет брали на себя труд по органи­зации летнего лагеря, в котором они имели возможность экспе­риментировать с «объективными» отношениями между группа­ми, фиксируя затем изменения, происходящие в чувствах и дей­ствиях участников разных групп по отношению друг к другу. Основные параметры трех наиболее известных из проведенных ими экспериментов были схожими. Участники лагеря — мальчи­ки в возрасте 12 лет, белые, американцы, принадлежащие к сред­нему классу, до приезда в лагерь друг друга не знавшие, — рас­пределялись для проживания в одном из двух домиков. В ходе начальной фазы исследования взаимодействие между двумя груп­пами, сформированными путем такого разделения, было сла­бым. Каждая из групп предавалась занятиям, типичным для лю­бого американского летнего "лагеря, организованного для детей среднего класса (вырабатывались определенная внутренняя иерар­хия, групповая символика, ритуалы, жаргон и другие нормы должного поведения). В ходе следующей фазы исследования меж­ду двумя группами устраивалось несколько состязаний (по бейс­болу, футболу, поиску сокровищ и перетягиванию каната) с перспективой получения коллективных трофеев и индивидуаль­ных призов (например, перочинных ножиков), присуждавших­ся членам победившей группы. Проигравших не ожидало ничего, кроме ощущения рухнувших надежд и уныния.