Великий вождь Донной пустыни

Йоля подняла голову и, щурясь, вгляделась в нависший над ней силуэт. Щуплый человек склонился над девушкой, уперев руки в колени. Солнечные лучи окружили тоненькую фигуру сияющим ореолом и слепили. Йоля сморгнула, откашлялась и буркнула:

– Ну, привет, Уголек.

Тот счастливо расхохотался и поправил:

– Не Уголек! Улла‑Халгу! Улла‑Халгу – великий вождь! Правильно называть нужно.

Потом он снова нагнулся к Йоле и ножом – ее собственным ножом, между прочим – стал резать веревки, которыми ее связали. Она попыталась сесть. Сперва не вышло – руки и ноги затекли за время тряской скачки на манисовой спине, тело едва слушалось. Наконец Йоля кое‑как устроилась, повозив попой среди камешков, чтобы не кололи. Уголек проворно опустился перед ней на корточки, подался вперед и заглянул в глаза.

– Тебе, Йолла, повезло, – с той же веселой улыбкой затараторил великий вождь. Говорил он правильно, произношение только оказалось чудное, немного непривычное. – Если бы ты на людей из моего племени наскочила – конец сразу. – Уголек провел ладонью по горлу.

– А на кого я наскочила?

Пока парнишка болтал, Йоля осматривалась. Они сидели посреди лагеря кочевников. По их меркам, наверное, большой лагерь. Палатки из шкур, навесы, за оградой из колючек бродят манисы… Людей тоже много, Йоля сразу насчитала четыре десятка, а на самом деле их еще больше, потому что за палатками тоже движение и шум. Дикари как дикари, она таких уже встречала – тощие, загорелые, увешанные ожерельями из клыков, когтей и прочей ерунды. Женщин не видно, только воины.

– Это был Байгу Скат, – тем временем рассказывал Улла‑Халгу, – он тоже великий вождь, но я главнее. Вот он поэтому и носится кругом со своими воинами, храбрость показывает. Я‑то большой вождь, главный, мне можно спокойно сидеть, ему нельзя.

– Очень храбрый, ага! – Йоля фыркнула. – Всем скопом на меня навалились. Был бы твой Скат один, я бы его сделала.

– Вождь не должен один, – Уголек не уловил сарказма, – для вождя довольно, если он правильно воинам прикажет, чтобы они победили. Все равно победа его, хотя сражались воины. Байгу большой, но глупый, он не понимает, как быть вождем, первым в бой бросается. А я понимаю. Хорошо, глупый Байгу хотя бы помнит, что меня нужно уважать. Я же самый великий вождь во всей Донной пустыне!

– А я думала, самый мелкий.

Йоля не знала, как себя со старым знакомцем держать. Вроде бы Уголек враждебности не проявлял – освободил ее от веревок и говорит по‑доброму, но кто их, дикарей, разберет? Может, смотрит и прямо сейчас мысленно выбирает, с какой части тела начать ее, Йолю, есть? Она поискала взглядом свой нож – Уголек сунул его за пояс, сразу не выхватить, – приметила подходящий камень, с острыми краями и чтобы в кулак удобно ложился, и подкатила ногой поближе. Кроме камней, ничего полезного здесь не наблюдалось, Пустошь – она и есть Пустошь, пыль да камни.

Уголек не обращал внимания на эти маневры и с воодушевлением рассказывал, тряся косичками:

– Я не мелкий. Я главный вождь. Мой дед был самый главный вождь Донной пустыни, но мой папка прежде него ушел к духам.

– Пустыня забрала? – Йоля понимающе покивала и перекатила облюбованный камень еще ближе, теперь до него можно было дотянуться рукой.

– Папку пустыня любила, раньше времени не звала! – Уголька, похоже, обидело предположение Йоли. – Злые люди убили. Он на них охотился, он великий воин был, великий охотник, всегда много добычи, при нем племя никогда не голодало! Все старики моего папку хвалят, все хорошее говорят! Но те люди, на которых он охотился, оказались слишком злые, убили папку. После этого мои дядья стали спорить, кто вождь. Вообще‑то мое право выше, но я молодой был – кто за меня встанет? Никто не встанет, кроме родовичей, а они старики. Старики – плохие воины. Воевать не могут, хороший совет дать могут. Сказали: уходи, великий вождь, укройся. Я подался к чужакам. К таким, как ты, людям мокрой земли. На сухой земле все меня знают, я же великий вождь! Пришлось к чужакам… Неправду вашим сказал, конечно, будто меня из племени выгнали, будто к своим мне дороги нет, поэтому я верным буду. Аршак учеником взял. Ха! Каким учеником? Меня пустыня любит, я ее хорошо знаю! Лучше Аршака знаю! Я сам могу таких Аршаков учить!

– А он тебя бил, – припомнила Йоля. – Что ж ты, великий вождь, терпел?

Уголек не обиделся, стал обстоятельно объяснять, загибая загорелые грязные пальцы:

– Во‑первых, я же сам согласился его учеником называться. Если я ученик, то он должен меня бить. Это порядок такой. Разве я против порядка? Нет, не против. Во‑вторых, я решил, что после его убью. Если я решил, то он мертвый человек, а на мертвых нельзя сердиться, мертвым много больше, чем живым, позволено. Мой народ мертвых уважает. В‑третьих, он не сильно бил. Можно потерпеть. Если бы Аршак меня прогнал – куда податься? Обратно в племя? Там дядьки убили бы, не один, так другой. Стал бы я мертвым человеком, меня бы все начали уважать. Сперва съели бы, чтобы моя сила к ним перешла, потом стали бы мертвого уважать. Я не хочу, зачем? Уважение к мертвым – оно живым нужно, а самим мертвым оно ни к чему. Я хотел пока живым оставаться и чтобы живого тоже уважать начали. Для этого переждать нужно.

Йоля озиралась из‑под полей шляпы и едва слушала, о чем толкует великий вождь. А тот трещал и трещал – может, просто был рад случаю поговорить с кем‑то, кто не считает его великим вождем и с кем можно держаться проще.

– Учился у Аршака. Оружие, вот что мне для племени нужно было! Я учился, как оружием владеть. Мы, когда твоих побили, много оружия взяли. Мне как раз племя знак послало: дядька Бужин дядьку Алнасса уже съел, себя единственным вождем назвал. Когда меня Аршак на разведку посылал, я со стариками встречался, которые из моего племени, с родовичами. Новость как услышал, что Алнасса съели, так решил: пора! Аршак давно мертвый уже, чего ждать? Он просто сам еще не знал, что великий вождь так решил, Аршак думал: он живой еще. А раз я решил, значит, мертвый! Мертвого можно и убить. А тут еще вы были, ты и другие, у вас оружие хорошее, сильное. Мы с этим оружием пошли к Бужину, побили его людей. А теперь вся пустыня моя!

Уголек похлопал себя по тощему животу и продолжил:

– Дядька Бужин дядьку Алнасса съел, я дядьку Бужина съел, теперь все во мне. Я, значит, один и есть дедов наследник, а дед – главный вождь был. Теперь, выходит, я главный! Всем племенам к северу от Корабля могу приказывать! Только они не очень меня слушали…

– Почему? – Йоля ждала, когда же разговор коснется ее судьбы, но не торопилась, присматривалась и прикидывала, что тут, у кочевых, к чему. Пока что никто к ним с Угольком не лез, дикари в их сторону даже почти не глядели. Можно и поговорить. – У тебя же оружие?

– Кончилось оружие. Смерти к оружию кончились. Мне, чтобы дядьку Бужина одолеть, много смертей пришлось извести.

– Патронов, что ли?

– Какая разница, как называется. Смерти из оружия вылетают, так я своим сказал. Смерть летит и кого‑то находит. Вылетела смерть из оружия – вставь новую. Сейчас новые закончились, а пока шла усобица между вождями, народ оголодал. Никто на охоту не ходил, только воевали. Теперь война окончена, а все голодные. Понимаешь? Кто народ накормит, тот и главный. Я и привел племена сюда. Здесь есть чем кормить. Сперва разведал – здесь слабый вождь, толстый. Вкусный, наверное, но его уже без меня съели. Теперь новый вождь, злой. Побили нас, Йолла. Сперва мы их побили, Байгу Скат копье бросил, хорошо попал, остановил врагов. Но тут откуда‑то новые напали. Побили нас. А потом еще снова побили, хуже прежнего.

– Вы торговцев на дороге убили. Двое было, на повозке.

– И торговцев, и еще других тоже. Мы добычу взяли, воинов я накормил, они стали немного слушаться. Я же великий вождь! Научил народ кашу варить. Здесь пшено есть, здесь воды много! Пока воинов кормлю, они немного слушаются. Однако нам больше надо, не только воинов – весь народ прокормить! Я должен на сухую землю много еды привезти! А этот новый вождь нас побил. Поэтому люди совсем меня слушать перестали, сами по себе охотятся. Одно хорошо: когда без меня пошли, их новый злой вождь мокрой земли сильно побил – тот, который толстого съел. Шаманы за меня, они объявили: плохая война, когда без вождя. Если бы пошли со мной, наши бы победили.

Йоля кивала и помалкивала.

– Байгу хотя меня уважает, тоже сам стал на охоту ходить. Вот тебя поймали. Байгу Скат хотел тебе голову отрезать, потому что ты его сильно стукнула, у него зуб выскочил.

– Голову отрезать… – Йоля потерла шею, при этом другой рукой накрыла облюбованный камень с острым краем. – Глупость какая.

– Не отрезал, побоялся. На тебе кохар был. Байгу видит: кохар моего рода, но чей, не знает. Он из другого племени, Байгу, моих родовичей не знает. Я бы сразу сказал: это кохар Лавшая, которого убили в тот день, когда мы оружие захватили. Байгу не знал, чей кохар, но видел, что кого‑то из моих, поэтому на всякий случай решил тебя ко мне привезти. Вот как вышло.

Йоля сжала пальцы, стиснула камень и притворно равнодушным гоном спросила:

– Ну, вот привез меня этот дурак сюда. А теперь что?

– О чем ты спрашиваешь, Йолла?

– Что со мной теперь будет?

– Как что?.. Все хорошо будет!

Тут болтливость покинула великого вождя Донной пустыни, он теперь на Йолю даже не смотрел, уставился в сторону.

– Хорошо будет? Ой, как здорово! Я очень даже рада, Уголек.

– Улла‑Халгу…

– Ну, Улла‑Халгу, какая разница. Патрон или смерть, Улла‑Халгу или Уголек… Что со мной теперь будет? Нет, ты в сторону не гляди, ты скажи, что именно хорошего будет? Мне же очень интересно!

– Ты ж одна теперь, твоих мужчин нет? Был бы у тебя мужчина, разве оказалась бы ты одна среди степи? Нет, ты бы в красивом шатре сидела, муж бы тебе добычу приносил, самое лучшее! – Уголек стал горячиться, говорил все быстрее и в конце концов снова затарахтел, как раздолбанный сендер по ухабам. Слова из него так и посыпались: – И все родовичи твоего мужчины тебе бы служили! Нет у тебя мужчины! Те двое, с которыми ты сбежала, пропали! Так? Ну скажи, так?

– Ну, так. Ты мне ответь: что со мной будет? Чего ты не отвечаешь?

Уголек похлопал черными глазищами из‑под косичек и выдохнул:

– Очень хорошо будет. Моей женой будешь!

– Ох… – Тут Йоля впервые растерялась: вот такого оборота событий она никак не ждала. Чего угодно, только не этого!

– Не вздыхай так, я хорошим мужем буду, я любить буду, – тараторил жених. – Ты научишь оружием владеть, мой народ сильным станет, будешь в красивом шатре сидеть, все тебе служить станут, самое вкусное из добычи – тебе! Все красивое из добычи – тебе! Меня старый Юхак‑Алгой на своей дочери женить хочет, он главный вождь к югу от Корабля, я буду главный к северу, наши внуки всю Донную пустыню под себя возьмут, так он говорит. А мне его дочка не нравится. – Уголек торопливо говорил и говорил, будто боялся, что Йоля не дослушает и убежит. – Ты красивая, а она нет, у нее кость в нос вставлена! Вот так торчит, отсюда и отсюда! Там, на юге, обычай такой! Не хочу я жену с костью в носу. Я хочу красивую! Я тебя сразу приметил, подумал: вот хорошая жена! А ловкая какая! И красивая. Повезло твоему мужчине, тому, с красными волосами. Помнишь, как вы от меня в гору карабкались?

– Точно, ты тогда в меня целился, но стрелять не стал.

– Я тогда понял: ты вернешься ко мне! Судьба такая! Сперва решил: выстрелю, чтобы другой мужчина тебя не уводил. Но потом понял: судьба! Я великий вождь, я умный, знаки судьбы читаю, как следы на песке!

Йоля подумала немного и возразила:

– Следы на песке ветер очень быстро заметает. А как твои меня примут? Я ж по‑вашему не разумею.

– Научишься, – махнул рукой Уголек. – Я уже Скату сказал, что ты мой родович. Он не поверил, но деться ему некуда. Я сказал: ты мой разведчик. Я великий вождь, у меня разные разведчики могут быть.

– А чего ж ты краба мне в одеяло подбрасывал? – вспомнила Йоля. – Он меня знаешь как больно куснул?

– Краба… ну, это как бы знак был. Что я о тебе думаю. Чтобы ты тоже обо мне думала.

– Невестин пирог, что ли? – Йоля фыркнула. Смешно стало.

– Невестин пирог? Не знаю. Это обычай такой? А с крабами нужно обращаться правильно, тогда не укусят. Я ж не мог знать, что ты с крабами обращаться не умеешь. Ты во всем была ловкая.

Йоля подумала: и верно. В трущобах, где она выросла, если девушка нравилась парню, он мог ударить или там руку выкрутить – внимание проявлял, значит. Правда, ей, Йоле, внимания парни мало уделяли, потому что она ж могла и ножом в ответ пырнуть… А Уголек, то есть Улла‑Халгу, вел себя странно, это да, и за ней всегда следил. Можно сказать, глаз не спускал! Какого он возраста? Сезона на три помладше ее, пожалуй. Зато великий вождь. Завидный жених, ха‑ха.

Жених истолковал ее сомнения по‑своему и принялся уговаривать:

– Очень хорошо жить будем, Йолла! Совсем хорошо! Я великий вождь, вся пустыня мне служить будет, лучший шатер у тебя, лучшая добыча для тебя! Любить тебя буду, уважать тебя буду! Всех заставлю тебя уважать! Много оружия соберу, много смертей приготовлю, пойду на Юхак‑Алгоя, его убью, съем, наследником стану. Его воины служить мне будут! – Парнишка воровато огляделся и тише добавил: – Можешь даже меня Угольком называть… когда никто не слышит.

Йоля вовсе не хотела жить в лучшем шатре и называть Уголька Угольком только в том случае, когда никто не слышит. От необходимости отвечать ее избавило появление большой толпы кочевых. За драными шатрами поднялись крик, вой, зашипели манисы. Уголек недовольно оглянулся:

– Ну вот, Байгу Скат… Не дал поговорить с тобой, Йолла. Он сейчас ругаться будет. Трудный человек, тяжелый. Много сил нужно, чтобы его… как это?.. его правильно хватить… нет… его правильно держать! Чтобы его правильно держать, много сил уходит. Но от него польза может быть большая. Подожди, Йолла, я сейчас! Поговорю со Скатом, а потом снова с тобой говорить буду.

Уголек скрылся в шатре и вскоре появился снова. В руках он держал длинное ружье, прежде принадлежавшее Аршаку. Громоздкое оружие было слишком большим для худосочного вождя, но нес его Уголек гордо, как знак власти.

Пока он бегал за ружьем, из‑за шатров вывалила толпа – десятка три дикарей. Они оживленно орали и жестикулировали на ходу. Первым шел верзила Байгу. Его прическа пострадала в свалке и теперь совсем не напоминала пустынное чудище, а на подбородке храброго вождя расцвел здоровенный кровоподтек, заметный даже на загорелой коже кочевника. Йоля вспомнила, что это от ее удара и что Байгу потерял зуб. Это принесло некоторое удовлетворение, но радоваться сейчас не приходилось – вождь был сердит и даже оттолкнул нескольких человек, которые пытались стать у него на пути. «Должно быть, родовичи Улла‑Халгу», – догадалась Йоля.

Тут навстречу Скату выступил сам Уголек и стукнул прикладом ружья о землю. Взлетело облачко пыли. Йоля наблюдала за ними. Байгу принялся орать и несколько раз ткнул пальцем в сторону пленницы. Она приняла независимый вид и подумала, что если швырнуть в него камнем отсюда, то можно и не попасть – далековато. Поэтому поднялась и подошла к Угольку. Встала рядом, чуть позади. Отсюда можно Скату точно в глаз засветить, тут она вряд ли промахнется. Уголек тем временем отвечал крикуну, цедил слова медленно и говорил тихо. Весил он, пожалуй, вдвое меньше, чем Байгу, но солидное ружье, которым Улла‑Халгу время от времени стучал о землю, наверное, придавало его словам значение в глазах толпы дикарей. Во всяком случае, когда он говорил, болтали меньше. А вообще, особого уважения к перепалке вождей кочевые не проявляли – орали, жестикулировали… короче, вели себя как зрители на интересном представлении.

Когда Йоля подошла ближе, Байгу совсем разошелся, снова указал на нее длинным черным пальцем и проорал, брызгая слюной, особенно длинную тираду.

Уголек обернулся к Йоле и перевел:

– Байгу говорит: Улла‑Халгу хвалился, что у него везде разведчики, что он все знает и все может, а толку мало. Спрашивает, какая польза от тебя.

Пока шел спор, к толпе присоединилось еще большее число кочевников. Собрались из‑за шатров и тоже включились в общую перепалку, зубоскалили, тыкали пальцами в Йолю и вождей.

Йоля предположила, что это родичи Уголька, теперь численный перевес на их стороне. Она заметила, что не все здесь – люди. В толпе было немало мутантов, кто больше походил на человека, а кто едва мог разогнуть сгорбленную спину, при ходьбе то и дело опирался на костяшки пальцев рук. Руки у них были длинные, а тело поросло шерстью. Несколько таких уродов пришли с Байгу. Никто на мутантов не пялился, удивления эти существа здесь не вызывали ни у кого, за исключением Йоли. Когда загорелые людоеды бранились, эти рычали и скалили здоровенные клыки. Похоже, они и говорить не очень‑то умели.

Йоля не понимала ни словечка из того, что орали вокруг, даже когда лопотали загорелые дикари, а не мутанты рычали. Но в любом случае разговор шел недобрый – мало ли чем эта ругань обернется, – и до сих пор Йоля помалкивала. Однако сейчас уж не выдержала, тем более Уголек наконец сказал, что речь о ней зашла. Надо же – какая от нее польза!

– Могу ему еще раз по зубам съездить, – предложила она, – может, тогда меньше орать будет, это уже немалая польза.

Понял Байгу или нет, но он снова разразился воплями, теперь его палец тыкал куда‑то в сторону.

– Байгу говорит, – подчеркнуто равнодушно произнес великий вождь, – зачем разведчик, если от него нет пользы? Байгу сам подкрадывался к врагам и слушал их разговоры, для этого других разведчиков не надо! Он говорит, что было бы хорошо, если бы мой разведчик пробрался в каменный шатер к злым людям и сломал их главное оружие. У которого много стволов и из которого вылетает много смертей. Тогда храбрый Байгу нападет на злых, победит их нового вождя Левана и съест. Ха‑ха, без моего разведчика храбрый Байгу не может воевать! Может, мне сделать вождем моего разведчика вместо храброго Байгу? Он важней, оказывается!

Улла‑Халгу продолжал упражняться в остроумии, но Йоля не следила за изящными поворотами в его речи. Услышав имя, она едва не подпрыгнула – нового вождя зовут Леван? Леван! Не тот ли самый, за которым она погналась? Тот, который ее «беретту» увел?.. А откуда Байгу знает имя? Хотя какая разница, подслушал, наверное, – он же говорил, что подкрадывался к злым.

Должно быть, она каким‑то образом выдала свой интерес к новому вождю злых, потому что и Байгу, и притихший Уголек дружно уставились на нее. Поэтому Йоля сделала вид, что ее волнует совсем другой вопрос:

– А что у них за оружие? Пулемет, что ли?

– Да, такой, у него много стволов, это правда. Быстро стреляет, сильно.

– «Гатлинг», наверное, – догадалась Йоля, – как у монахов. Ну так что ж, это я могу, я везде пролезу. Могу и «гатлинг» им заклинить или вовсе стащить.

– Как у монахов, – вдруг отчетливо повторил Байгу, – да. Ты сказал, маленький злой женщина. Теперь делай. Улла‑Халгу, твой разведчик сказал. Теперь делай‑делай надо! Сказал, не сделал – плохо есть! Кто плохо, тот Байгу враг есть. Байгу всегда свой враг кушай‑кушай.

Улла‑Халгу оглянулся на Йолю. Держался он по‑прежнему гордо, но взгляд, как показалось девушке, сделался растерянный. Она бодро повторила:

– Я могу! Нынче ночью сделаю. Но если храбрый Байгу своих слов после этого не исполнит и не нападет на злых – значит, он плохой и кушать‑кушать его будут.

Байгу надулся и залопотал теперь уже на родном языке – может, исчерпал познания в чужом. Но и так было ясно, о чем он толкует – Скат твердил, что от своих слов не отказывается. Улла‑Халгу кивнул ему, Скат развернулся и зашагал прочь, его люди следом. Затем и великий вождь приказал своим расходиться, во всяком случае Йоля поняла именно так. После его слов толпа мигом рассыпалась. По крайней мере эти исполняли приказы Уголька беспрекословно.

– Йолла, зачем ты сказала? – обиженно спросил Уголек, когда они остались одни на пыльной площадке между шатрами. – Теперь Байгу совсем злой стал.

– Он и так злой был. Ты же его так ловко подкалывал! А что такого?

– Теперь что‑то сделать надо, он не простит. Может, убить его? Я не хотел, он храбрый и в бою очень полезный. Храбрые дураки в бою всегда очень полезные.

– И без тебя найдется кому его убить. Ты чего, Уголек? То есть Улла‑Халгу. Чего ты беспокоишься? Я просто проберусь к злым…

– Как это «просто»? Не «просто»! Трудно к ним пробраться, Йолла. – Уголек был очень расстроен. – Они в каменном шатре, за забором, всегда ходят, стерегут… Вокруг другие шатры, деревянные, тоже за заборами, а некоторые тоже каменные. Они боятся нас, глядят по сторонам. Непросто пробраться, совсем не получится, пропадешь!

– Еще чего!

Йоля ухватилась за шанс смыться от кочевых, да еще туда, где ее ждет «беретта». Отличная возможность решить все вопросы разом! Что да как там сложится, она не загадывала. Сперва снова завладеть подарком самого лучшего человека во всей Пустоши, вернуть свое оружие – а уж потом… потом жизнь сама подскажет, как быть. Не может такого случиться, чтобы Йоля не сумела выбраться из этой истории. Когда у нее будет «беретта», все получится или так, или этак. Раз оружие ведет Йолю, то и дальше как‑нибудь выведет. Она с горячностью стала заверять Уголька, что ей совсем несложно проникнуть туда, где кочевым не пройти. Она ловкая, она уже много раз это проделывала!

Великий вождь даже слегка опешил от такого напора.

– У меня выйдет, я смогу! Потому что знаю как, я уже такое делала. Сейчас я тебе расскажу, как мой мужчина…

– С красными волосами?

– Да, я тебе расскажу, как Игнаш отомстил своему врагу…

«…В последний раз», – мысленно прибавила она, но вслух стала говорить совсем другое:

– Когда мы ушли из Донной пустыни, нас было только трое, помнишь? Так вот… Нет, ты сядь! Сядь и слушай!

Сперва Йоля рассказала о последней схватке Игнаша Мажуги, потом перешла к предстоящему проникновению в бандитскую усадьбу.

– Сами не справимся, – решил Уголек, когда дослушал. – Нужна помощь остальных вождей, только они не очень‑то… Как вы говорите? Не очень твердые? Нет. Не очень надежные.

Йоля с радостью отметила, что великий вождь не возражает. Обсуждение трудностей и уточнение деталей – это нормально, значит, ее план принят.

– Они скажут: «Хорошо», – гнул свое Уголек, – а сами будут все по‑своему поворачивать. Нельзя им доверять.

– Позови Байгу. Он глупый, спорить не будет, сделает правильно.

– Так он же не захочет отступать, пока всех не поубивает.

– Еще как отступит! – заверила Йоля. – Или его там же и шлепнут, на месте. Тебе чего больше хочется? Чтобы глупый Байгу всё правильно выполнил или чтобы его убили?

Уголек захлопал глазами.

– Ага, ты уже задумался, – восторжествовала Йоля, – значит, тебя оба варианта устраивают, просто ты вслух не хочешь этого говорить. Скрытный вождь! Великий вождь Улла‑Халгу!

– Йолла, я…

– Улла‑Халгу, ты такой мудрый вождь, так хорошо придумал! – Йоля сложила ладони и умильно посмотрела на Уголька. – Посылай гонца к Байгу или как там у вас делается. Пусть присоединяется к твоим людям. Давай прямо сегодня все и устроим. Чего ждать? А потом все скажут что?

– Что, Йолла?

– Скажут: великий вождь Улла‑Халгу! Так все устроил хорошо! И жену себе нашел такую, которая очень много пользы принесла, «гатлинг» у злых сперла. Никто не посмеет возражать, даже этот… как его? С костью в носу!

– Юхак‑Алгой?

– Во‑во, Алгой. У него‑то дочка не умеет «гатлинги» воровать. Какая она жена вождю после этого?

Уголек подумал, потом неуверенно улыбнулся:

– Йолла, если ты в самом деле «гатлинг» поломаешь, хорошо будет! Совсем хорошо! Мы победим, мы злых съедим! Все вожди будут мне кланяться! Все роды Улла‑Халгу накормит, все его уважать станут! Если Байгу послушается и еду привезет, я ее другим родам раздам, которые в этой битве не будут участвовать. Хорошо будет, хитро. Все увидят, какой Улла‑Халгу щедрый и справедливый. Все скажут: наши вожди плохо приказывают, их побили, из‑за них воины погибли. А Улла‑Халгу хорошо приказывает, все сытые! Сейчас я людям скажу в бой собираться!

Оставив Йолю, Уголек помчался к своему шатру, на ходу выкрикивая команды. Нырнул под полог, показался снова. Длинное ружье Аршака он оставил, прихватил копье, украшенное разноцветными ленточками. На его крики стали сходиться родовичи. Увидев, как вождь размахивает копьем, заголосили – изображали радость. Воину полагается радоваться, когда вождь объявляет новый поход. Кочевые забегали, засуетились, потом снова сошлись к Улла‑Халгу, уже вооружившись копьями. Один, волосатый, со зверской мордой, принялся колотить себя в грудь, притопывать и стучать пятками о землю. Вокруг него взвивалась пыль, крик подхватили другие, их вой сложился в дикое подобие песни.

Йоля равнодушно глядела на суету и украдкой прятала нож, который стащила у жениха, пока он обдумывал набросанный ею план набега. Хорош жених, между прочим! Другие невестам подарки делают, а этот даже не подумал возвратить ее собственный нож, который отобрал в драке Байгу. Пришлось самой об этом позаботиться. Разве получится из него хороший муж, если даже такую малость надо вместо него самой проделывать? Йоля слегка улыбнулась этой мысли. Далеко тебя занесло, харьковская воровка… Жила себе как все вокруг – и вдруг повелительница Донной пустыни! Вот смехота…

Кочевники собрались, открыли изгородь и стали выводить манисов из загона. Уголек взгромоздился на здоровенного ящера – на спине этой твари тщедушный вождь казался еще меньше, чем был. Но глядел он гордо и бодро взмахивал украшенным копьем.

Вокруг него в клубах пыли садились на ящеров родовичи. Они тоже поднимали оружие к небу – показывали духам, что идут в поход. Манисы под ними нервничали, сипели и норовили цапнуть зубами.

– Йолла! Йолла! – Острие копья Уголька указало на девушку. – Иди сюда! Иди ко мне!

Она осторожно приблизилась к толчее, не решаясь нырнуть в пыльное месиво хвостов, оскаленных пастей и мечущихся туда и сюда ржавых лезвий. Уголек двинул маниса навстречу, стукнул пятками сердито зашипевшего зверя, заставил его опуститься и протянул пятерню в приглашающем жесте. Йоля нерешительно перекинула ногу через хребет ящера. Тот легко поднялся, Уголек завопил, родовичи ответили протяжным воем… Поход начался.

Когда манис помчался вскачь, Йоля едва не завизжала – это ж можно себе все самые интересные места о твердый хребет отбить! И как кочевники на манисах скачут и не бьются? Наездили мозоли небось. В общем, пока продолжалась скачка, Йоля не думала ни о чем, кроме болезненных толчков снизу. Поэтому не обратила внимания, что Уголек, который придерживал ее на скаку, сдвигает руку, нащупывая другие интересные места, которые манисов хребет никак не мог колотить. Вот впереди показалось облако пыли, откуда скалились морды манисов – навстречу мчался другой отряд кочевых. Над пылью в такт скачкам ящера взлетала и опускалась приметная шевелюра Байгу – значит, его уже успели оповестить и храбрый вождь спешил присоединиться к походу.

Дикари осадили манисов, те зашипели, топчась в пыльном мареве. Йоля ощутила руку Уголька на своей груди, звонко треснула ладонью, чтобы прибрал грабли. Родовичи великого вождя раскатисто заржали на разные голоса – наблюдали, значит. Йоля сделала вид, что ей все равно.

Вожди съехались, Йоля поерзала на твердой спине ящера, сменила позу. На скаку‑то опасалась пошевелиться. Уголек тем временем стал объяснять Байгу Скату план налета. Как и предполагалось, долговязый дикарь был недоволен. Особенно, как поняла Йоля, ему не понравилось приказание отступить, не перебив всех до единого фермеров, какие подвернутся под руку. Спор продолжался довольно долго, Йоля даже начала коситься на запад – сколько еще до заката? Ей хотелось иметь побольше времени в запасе, когда она будет внутри, в бандитском логове. Лучше бы пробраться гуда загодя.

Наконец вожди сговорились, Улла‑Халгу ткнул копьем в линию холмов, указывая Скату, куда ему нужно двигаться, а сам повернул в другую сторону. Отряды разделились, и вскоре Байгу с его воинами пропал из виду.

Вперед вырвались двое наездников, отряд пылил за ними, все больше отставая. Пара передовых заставила манисов подняться по крутому склону, один обернулся, поднял над головой ржавый тесак и завертел в воздухе.

– Хорошо, – перевел этот жест Уголек, – никого не видно, можно напасть.

Воины стали понукать манисов – те не хотели лезть вверх. Ящер, на котором была двойная ноша, Йоля с Угольком, вертел башкой, обращал назад зубастую пасть и сердито шипел. Йоля спрыгнула, потерла отбитые места и побежала следом за ним. Несколько кочевых спешились и потянули ящеров в поводу – преодолеть подъем верхом удалось не каждому. Улла‑Халгу нарочно выбрал холм с крутыми склонами. Есть удобная дорога, есть и холмы пониже, но если придется отрываться от погони, здесь самое подходящее место: сендеру, тем более мотофургону, такой подъем не преодолеть ни за что.

На вершине Уголек обернулся и позвал:

– Йолла! Давай ко мне!

Она решительно помотала головой и потрусила вниз по склону. А про себя добавила: «Маниса своего лапай… женишок». Спускаясь, она уходила от воинов Уголька в сторону. Те собрались на вершине. Которые спешивались перед подъемом, снова вскочили на спины манисов, и орда с гиком полетела по склону. Манисы неслись во всю прыть, из‑под тяжелых лап сыпались камешки, комья растрескавшейся земли, сгоревшие на солнце побеги размалывались в пыль… Дикари быстро обогнали девушку на спуске, скатились по склону и устремились к ближайшей ферме, окруженной забором. Йоля побежала к соседней, слыша за спиной улюлюканье и визг – боевые кличи родовичей Улла‑Халгу. Если кто сейчас наблюдает из окон, все уставились на визжащую толпу.

Йоля добежала к забору, нырнула в тень и помчалась дальше. Теперь от подвергшегося нападению подворья ее отделял широкий пустырь. Она домчалась до угла ограды и только теперь оглянулась. Воины на манисах скакали вдоль обмазанного глиной забора, некоторые, вскинув луки, пускали на скаку горящие стрелы. За стрелами тянулись дымные хвосты, выписывали в вечернем небе дуги. Стрелы падали во двор, некоторые втыкались в стену дома. Подожженная пакля шипела, разбрасывала искры; вокруг наконечников, впившихся в стену второго этажа, расползлись черные пятна копоти. Несколько дикарей столпились перед запертыми воротами и колотили в них тесаками и древками копий.

Из окон показались стволы пороховых самострелов, грохнули первые выстрелы – люди на ферме не растерялись и стали защищаться. Со второго этажа выглянул парнишка с ведром в руках, плеснул водой на стену и быстро скрылся. Рядом с окном ударили две стрелы.

Йоля больше не смотрела, свернула за угол и побежала дальше – к центру поселка, где, как она представляла, обосновалась банда. Когда на пути встретилась еще одна ферма, обнесенная оградой, девушка снова свернула, забирая все дальше от места схватки. Заметить ее вряд ли могли – она мчалась вдоль забора, а он высокий. Разве что соседи углядят, но Йоля рассчитывала, что из страха перед дикарями никто за ворота не сунется, чтобы узнать, какого некроза здесь кто‑то бегает. А на дикаря она не похожа, все‑таки шляпа на голове… и вообще. Если увидят, подумают: кто‑то от кочевых спасается.

Оглянувшись в очередной раз, она заметила тоненькие струйки дыма – что‑то во дворе осажденной фермы все‑таки разгорелось. Чему там гореть, все ведь глиной обмазано, пожара здесь всегда боятся… Может, в сухой навоз стрела попала? Ох и воняет там, наверное…

Стрелять позади стали реже. Потом где‑то недалеко затарахтели моторы, к этому звуку добавился грохот тяжелых сцепок – банда на мотофургонах спешила принять участие в стычке. Йоля присела за углом очередного забора, переждала, пока протарахтят мимо. Время пока есть, сейчас Байгу Скат должен приступить к исполнению второй части плана и изобразить настоящее нападение. Как будто родовичи Улла‑Халгу для вида сражаются, просто отвлекают, а Байгу с его племенем и есть главная ударная сила. «На самом деле главная – это я, – не без самодовольства подумала Йоля. – А что? Вот я уже и есть повелительница чумазых, они мой план исполняют – как я сказала, так и делают». Мысль показалась приятной, но радоваться времени не было.

Йоля выждала, пока колонна прогрохочет по пустырю между фермерскими оградами и скроется из виду, потом побежала дальше. Стрельба за спиной стихла, Йоля как раз добралась до угла забора, встала, чтобы перевести дух, и оглянулась. Наездники на манисах переваливали через гребень холма, последний остановил ящера, обернулся и помахал рукой. На таком расстоянии уже невозможно было рассмотреть дикаря как следует, но Йоля решила, что это женишок. Ладошкой ей, значит, машет, знак подает невестушке своей. Йоля показала всаднику язык и заторопилась к центру поселка. Жалко, Улла‑Халгу ее гримасы не видно было, но если даже не видно – это еще не повод не показать язык. Есть вещи, которые делаешь не для пользы, а для собственного удовольствия.

Дом, в котором расположилась банда, находился, как и говорил Уголек, в самой середине долины. Вокруг строений был пустырь – широкая полоса выжженной земли. Йоля присела в тени ограды фермы и принялась разглядывать цель. Дом обычный, двухэтажный, крыша разве что выложена блестящими черными пластинами, таких ей прежде не попадалось. На крыше стоял человек и, приставив ладонь козырьком ко лбу, смотрел вдаль. Йоля осторожно высунулась и уставилась в том же направлении, но ничего не заметила – мешал забор, под которым она устроилась. Поэтому девушка перестала глазеть по сторонам и сосредоточилась на цели.

Здание окружал двор, обнесенный высокой оградой. Вбитые в землю столбы, между ними ржавые остовы древних самоходов, уложенные друг на друга здоровенные шины, поваленные бетонные столбы с пучками ржавой арматуры, в промежутках между этими нагромождениями – кладка из плохо обожженного кирпича. В таком заборе всегда можно отыскать дыру… только бы добраться туда. Еще были ворота, сбитые из досок и обшитые прогнившими от коррозии листами металла – похоже, старые капоты и крылья с облупленной краской, но теперь все это забрызгано грязью. Много слоев серых пятен, высохших, осыпавшихся и снова заляпанных. Под этими пластами едва угадываются очертания створок. Ворота, конечно, заперты, так что дыра в заборе может оказаться лучшим способом проникнуть во двор. Пустырь пересечь недолго, но как бы этот, на крыше, не обратил внимание. А человек все так же пялился на что‑то, чего Йоле не было видно. Вроде бы в той стороне раздавались звуки выстрелов, но стены заглушали, толком было не разобрать, что творится.

Йоля отползла назад и, по‑прежнему прячась в тени, побежала обратно, свернула, пересекла пыльную пустующую полосу между хозяйствами, помчалась вдоль следующего забора, потом, для верности, перебралась к соседней ферме. По ее прикидкам получалось, что теперь она за спиной того, кто смотрит с крыши бандитского особняка. Здесь девушка снова подкралась к границе пустыря, окружающего двухэтажный дом. С этой стороны ограда выглядела еще хуже, чем возле ворот, – у ее подножия поднялись дремучие заросли колючек. Цепкие побеги вскарабкались по стене, впились корешками в трещины и щели. Сейчас, на исходе сухого сезона, колючки пожухли и увяли, теперь они свисали вялыми гроздьями, лишь кое‑где топорщились в нижней части стены. На щербатой кладке они смотрелись как черная щетина на измятой морде. Но главное – не видно ни души. Окна, затянутые сморщенными шкурами ползунов, слепо пялятся в пространство, некоторые и вовсе заколочены, ставни где заперты, а где уже успели развалиться. Видно, этот дом давненько не отражал нападений.

Йоля подыскала подходящее местечко, где ограда заросла колючками особенно густо, а кладка выглядела особенно убого, и стремглав бросилась через пустырь. Промчалась по открытому пространству, нырнула в тень, проломив несколько хрупких, иссохших побегов, и села среди зарослей. Над ней качнулись жухлые ветки, с шорохом посыпались пыль и колючки. Этим иглам, должно быть, за всю их короткую – от одного сезона дождей до другого – жизнь ни разу не выпадало вонзиться в кого‑нибудь, наконец‑то им подвернулась жертва. Кусты радостно впились в Йолю, она завозилась, обламывая сухие побеги и выдирая колючки из рукавов. Вытащила нож, срезала несколько веток – под ними оказалась рыхлая кладка из глиняных кирпичей, разве что едва обожженных. Йоля стала тыкать ножом в раствор, выколупывая крупные куски. Ей удалось расшатать кирпич, расколоть и по частям выковырять другой. Дальше пошло веселее, сразу несколько кирпичей поддались ее усилиям и покинули насиженные гнезда, за ними было нагромождение старых шин, залитых раствором. Строители здесь поработали без старания, и Йоля вскоре отыскала лазейку – можно протиснуться в круглое отверстие внутри шины. Кто‑то потолще и пошире в плечах ни за что не пробрался бы, потому что снаружи резиновый круг намертво стиснут стеной, но Йоля, побарахтавшись немного, сумела пролезть.

По ту сторону забора была стена из досок – сарай какой‑то, значит. Над головой кровля сарая смыкалась с наружной стеной, чтобы по ней могли ходить вдоль гребня стрелки. Здесь, в простенке, было душно, пыльно и воняло отхожим местом. И тоже было полно колючек, но не высохших, а вполне боеспособных. Колючки тут же вцепились в одежду.

«Порядок, – решила девушка, – я уже внутри и в надежном убежище, в такую дыру никто не сунется». Она осторожно проскользнула между стеной сарая и оградой, переступая через подозрительные кучи и при каждом шаге осторожно отцепляя хваткие когтистые побеги. Наконец, вся исцарапанная, добралась до угла постройки и выглянула. Сарай, за которым она пряталась, был довольно большой, за дощатой стеной возились и шипели манисы. Впереди лежал двор – десятка два шагов открытого пространства, а дальше стена жилого дома, в который предстояло проникнуть. Ворота находились с противоположной стороны, там и охрана, конечно. А здесь никого.

Ветер нес по двору клубы желтой пыли, в окнах с шуршанием качались грязные ползуньи шкуры. Только теперь Йоля вспомнила, что у нее и оружия‑то нет, один короткий нож, который она к тому же попросту украла, когда жених зазевался. Впрочем, что ей можно было получить в лагере дикарей? Ружье Аршака без патронов, такое длинное, что с ним никуда не сунешься? Или, может, копье одолжить у какого‑нибудь людоеда? А что, сейчас с копьем наперевес… никто ее не остановит, потому что всякий встречный помрет со смеху. С копьем Йоля была бы просто жутко смертоносной.

Ну а что теперь делать? Ответ простой: хоть что‑нибудь. Сейчас нужно действовать, потому что думай не думай, а ситуация не улучшится. Будет только хуже, когда банда возвратится. Йоля еще раз огляделась и метнулась через двор к зданию. Привстала, ударила кулаком по натянутой в оконной раме ползуньей шкуре. Полупрозрачная пленка только на вид была хрупкой, а кулаку не уступила. Пришлось врезать еще раз, резче. С противным треском шкура лопнула, Йоля ухватилась за край и потянула – посыпалась пыль, шкура разлезлась на лоскутки, которые тут же принялся трепать ветер.

Девушка залезла на подоконник, присела, заглянула в прореху. Перед ней был большой зал, столы, скамьи… Никого не видно, но где‑то рядом слышны голоса. Она проскользнула в дыру и спрыгнула на пол. На четвереньках позади стола добралась до двери. Голоса здесь звучали отчетливо, из коридора тянуло съестным. Сразу захотелось есть, жених‑то не накормил! Йоля вышла в коридор – медленно, чтобы поменьше тревожить растрескавшиеся половицы, приблизилась к двери, откуда исходил сытный дух и доносились женские голоса. Кухня. Кипит в котлах варево, толстые тетки в грязных обносках вяло переговариваются, и на дверь никто не смотрит. Йоля прошмыгнула мимо кухни и пошла дальше.

Коридор был длинный, вдоль него двери. Йоля заглянула в одну комнату – шкафы с посудой, в другой – то же самое, третья оказалась заперта. Наконец она отыскала помещение, куда вряд ли часто наведываются – что‑то вроде кладовки, забитой всевозможным хламом: обломками мебели, тряпьем, треснутыми горшками и прохудившимися тазами. Она прокралась вдоль стены, чтобы не оставлять следов на толстом слое пыли, покрывавшем пол, и залезла под колченогий стол, опиравшийся на обломки старых кроватей. Там было тихо, темно и уютно. Нашлось и какое‑то тряпье – сплошные дыры да заплаты. Йоля завернулась в широкое зеленое полотнище с остатками пышной бахромы и задремала. Устала так, что даже голод не помешал уснуть.

О том, что ее могут обнаружить, Йоля не думала. Если не подняли тревогу сразу, то как здешним обитателям узнать, что в доме посторонний? Ну разве что шкура на окне порвана. Но это же ничего не значит – ползуньи шкуры, бывает, рвутся, а эта была довольно ветхая. И потом, здесь вряд ли найдут. Ну заглянет кто‑то в эту комнату – увидит груду хлама и непотревоженную пыль на полу. До ночи здесь можно переждать, а потом… потом… потом само собой что‑нибудь получится…

* * *

Разбудил Йолю рев двигателей за стеной, потом она услышала шум голосов рядом, в зале, – Леван вернулся после неудачной вылазки. В кухне загремели котлы и миски – женщины накрывали столы. Йоля потерла глаза, Села и прислушалась: нет ли какой тревоги, не заметили ли бандиты, что в доме посторонний? Нет, ничего такого. Конечно, мужские голоса выдавали напряжение, женщины переругивались и были недовольны то одним, то другим… но это обычное дело в бандитском клане, народ здесь собрался не благостный, всегда найдут повод поругаться. Со скрежетом задвигались столы – начался ужин… Йоля представляла, как они сейчас набивают животы, глотала слюни и ждала.

Потом обитатели дома стали расходиться из зала. Йоля слышала, как они топочут мимо ее двери. Несколько человек в комнате неподалеку затеяли азартную игру. Шум в доме пошел на убыль, только игроки никак не унимались. Йоля пыталась разобрать, о чем они говорят, толком ничего не поняла и решила, что кочевые справились именно так, как было намечено. Бандиты недовольны тем, что не удалось никого поймать, теперь фермеры будут обижены, да и атаман не в духе. Затем вспыхнула ссора, кого‑то уличали в жульничестве, грозили набить морду. Перепалка продолжилась в коридоре – тот, кому предъявили обвинения, орал, что он уходит и больше ни разу не сядет играть с такими олухами. Соперники по игре требовали, чтобы он возвратился и показал карманы. Хлопнула дверь, кто‑то начал орать, чтобы крикуны заткнулись, потому что ему мешают спать. К ссоре присоединилась женщина и завизжала, что лучше бы он в самом деле спал, чем так вел себя в постели… Мало‑помалу бандиты угомонились.

Йоля ждала. Вот и полоска света под дверью исчезла – масляная лампа в коридоре погасла, а долить масло было некому. Для верности она выждала еще. Наконец решила: пора. Выбралась из‑за рухляди, служившей укрытием, и тихонько направилась к двери. Ночь в этот раз выдалась безлунная, окно оставалось черным, и Йоле пришлось двигаться в полной темноте. Ей это было не в диковину – в харьковских подземельях темнота всегда была непременным свойством быта. Йоля чувствовала себя вполне уверенно, встала у входа, прислушалась, взялась за дверную ручку…

Дверь тихонько скрипнула, и среди тишины, царящей в доме, этот звук показался Йоле оглушительным. Она замерла – не то чтобы ей было боязно разбудить кого‑то в соседних комнатах, но ведь часовые непременно имеются. Не может такого быть, чтобы вся банда завалилась дрыхнуть, а стеречь никому не велели. Ведь кочевые бродят в округе! Значит, есть ночной караул. Где они стоят? У ворот кто‑то должен быть… и пожалуй, на крыше. Если бы Йоля была здесь начальством, непременно на крышу поставила бы пару человек с прожектором, чтобы то во двор светили, то по окрестностям лучом водили. Догадались ли бандиты соорудить прожектор? Дело нехитрое, в общем‑то. Но в окне темно, так что, видимо, не сообразили.

Йоля вышла в коридор и задумалась. Где здесь хранится оружие? И где ночует главарь? Вероятно, на втором этаже. Нужно начать оттуда. По пути она заглянула на кухню, отыскала нарезанный хлеб, кукурузу и кувшин с водой. Подкрепилась и пошла в зал. Странно было бродить по дому, в котором дрыхнут бандиты. Все разбрелись по комнатам, и могло бы показаться, что Йоля здесь одна‑одинешенька, но ей было отлично известно, что это не так. Чуть ошибись – и дом наполнится топотом, криками и лязгом оружия. Она нашла лестницу и уже собиралась подняться по ступенькам, как вдруг услышала – там, над головой, скрипят половицы. Шаги делались громче, отчетливее, на лестницу упали тусклые отсветы – приближался человек с фонарем. Потом раздалось негромкое бормотание:

– …А некроза ему в печенку! Пойду пощупаю недомерка, учиню ему первое дознание…

Человек с лампой шагнул на лестницу, и ступеньки противно взвизгнули.

– …Завтра Леван пожелает с ним потолковать, а мутант уже готов на все вопросы ответить – мягкий, как масло.

Йоле некогда было думать, о чем бормочет этот ночной бродяга, она метнулась под лестницу, едва не загремела вниз – оказалось, ступени ведут дальше. В погреб, что ли? Что находится этажом ниже, проверять ей не захотелось – вдруг там запертая дверь или еще что? Вместо этого она отступила знакомой дорогой, за стол и к окну на четвереньках. Присела и стала ждать. Над головой ветер трепал разорванную шкуру в оконной раме.

Световые пятна прыгали по стенам в такт скрипу ступеней. Йоля сидела под столом и слушала, не скажет ли незнакомец еще чего. Тот остановился, звякнул металлом.

– А, ну да, он же там, на крыше, ножик обронил… завтра заберу, незачем сейчас туда лезть. Караульные там… вопросы будут задавать со скуки, – ворчал человек с лампой. – Завтра уж.

Йоля рискнула выглянуть – незнакомец перекинул перевязь с ножами через руку и зашагал дальше. Свернул под лестницу – и снова заскрипели ступени. Он направлялся в подвал. Перевязь, между прочим, показалась Йоле знакомой. Такая же была у Чака. Приметная вещь, вряд ли найдутся две такие. И что ж это значит?.. Ответ в голову не пришел, Йоля отложила эту мысль до лучших времен – когда у нее будет время и когда ей станет настолько скучно, чтобы думать о подобных вещах. Она снова направилась к лестнице, чтобы все‑таки обследовать второй этаж.

Внизу что‑то прошуршало. Свет лампы скрылся, но Йоля уже различала очертания стола и серые прямоугольники окон – до рассвета осталось не так уж много, и сквозь оконные проемы лилось тусклое сияние. Она стала медленно подниматься по лестнице, стараясь ступать как можно тише. Преодолела половину подъема, и тут внизу опять заскрипели рассохшиеся доски и зазвучали шаги. Кто‑то поднимался из подвала – не тот ли, с Чаковой перевязью? Йоля присела, надеясь, что перила скрывают ее достаточно надежно. Из‑за скрипа ступеней она не расслышала, что еще один человек шагает по коридору первого этажа.

Ляков, которому не спалось, решил сходить на кухню, найти чего‑нибудь пожевать. Старик шел в темноте очень тихо – это место было ему отлично знакомо, он помнил каждый поворот и в свете не нуждался.

Из подвала поднялась небольшая фигурка. Йоля не видела лица с татуировкой, но только что ей попалась на глаза перевязь, и она была готова к тому, что увидит именно Чака.

А вот появления Лякова не ждал никто – ни Йоля, ни карлик. Старик, сонно хлопая глазами, возник из мрака как раз в тот миг, когда Чак с лампой поднялся из подвала. Свет ударил в глаза Лякову, но он успел разглядеть, кто перед ним, и бросился к Чаку. Ошеломленный карлик попятился, шаря ладонью по перевязи, да увернуться не успел – слишком быстро все получилось, короткие ножки не могли унести его далеко. Ляков схватил карлика за шиворот, оторвал от пола, другой рукой перехватил запястье руки, в которой уже был нож – третий по величине. Чак задергался, сунул лампу в лицо противнику, тот отстранился, но хватку не ослабил. Ему удалось вывернуть запястье Чака, нож звякнул о пол.

Йоля перекинула ногу через перила и подобралась для прыжка. Карлик, выронив лампу, прошипел:

– Пожар! Горим, старый!

Кричать он не решался. Почему‑то и Ляков пока что шума не поднимал, но это вот‑вот могло произойти. Старик неловко шагнул в сторону, прижал подошвой растекающееся из лампы масло, огонек погас. Чак махнул кулаком, метя в лицо Лякову, но не дотянулся. Старик крепче сжал воротник жилета, за который держал Чака на весу, на шее карлика натянулись складки материи, он засипел… Ляков с тяжелой ношей, шатаясь, сделал несколько шагов, Йоля прыгнула. Подошва сандалии угодила хромому по темени, Йоля повисла на его плечах, а хромой, не выпуская Чака, стал заваливаться назад. Девушка соскользнула на пол, подхватила обмякшего старика, осторожно опустила. Перед ее носом с шорохом промелькнул клинок – Чак вытянул следующий нож и, ничего не видя вокруг, энергично махал оружием.

– Щ‑щас… щ‑ща‑ас я тебя… – с трудом проталкивая воздух сквозь сдавленную глотку, выдохнул он. – Пор‑режу…

– А в глаз? – спросила Йоля. – Угомонись, доставщик. А то в самом деле порежешь.

– Йолька? – Чак засопел, восстанавливая дыхание. – Ты здесь откуда?

– Заглянула тебя проведать. А то, думаю, обидят малого.

– Я сам кого хочешь обидеть могу!

– Молчи уж, я сверху все видела. Как ты‑то сюда попал? Да еще в погреб?

– Да случайно вышло. Я к их старшему по‑доброму: хочу, говорю, эти черные плиточки с твоей крыши купить, а он меня – в подвал. Заперли, конечно. А мне того и надо было, я нарочно так устроил, – Чак уже обрел прежнюю самоуверенность, – думал, ночью вылезу, возьму, что мне надо, да и ходу.

– На крыше двое часовых, а может, и больше, – сообщила Йоля. – Ничего не выйдет.

– Подумаешь, двое! Да мы с тобой их враз! Они ж небось дрыхнут!

– А если кто‑то из них выстрелит? И потом, у меня свои дела. А что с этим дедом станем делать?

– С каким дедом? А, с этим… Точно, старый совсем. А схватил меня, как молодой! В подвал его снесем. Там уже один такой валяется, так что им нескучно будет.

Тут Ляков заворочался – уже приходил в себя. Чак сел над ним и приставил нож к горлу. Старик открыл глаза, ощутил лезвие на своей шее и заморгал, пытаясь рассмотреть склонившиеся над ним силуэты.

– Если жить хочешь, не шуми, – внушительно произнес Чак.

– И отвечай, – присоединилась Йоля. – Кто здесь главный? Как его звать? Леваном?

– Ага, – как можно тише прошептал старик. – Точно так. Леван и есть.

Он не понимал, кто на него напал, – толком не проснулся, а тут такие приключения. Но долгая жизнь научила Лякова ждать и не противиться, если сила не на его стороне. Он уцелел один из всей бригады в инкерманском рабстве, пережил не счесть сколько банд, в которых ему довелось разбойничать. Он собирался выйти живым и из этой переделки.

– Давно Леван здесь за главного?

– Третий день. Нет, уже считай четвертый.

– А выглядит как? – Йоля с трудом припомнила внешность Левана, которого и видела‑то всего ничего. – Крепкий такой, плечи широченные, нос сломан и сросся криво, а челюсть вот такая здоровенная?

– Похоже, – осторожно согласился Ляков.

– Точно, – удовлетворенно кивнула Йоля. – Он мне и нужен. Пистолет у него есть, не видел? «Беретта»?

– Есть такой, верно. – Старик теперь глядел на Йолю. В темноте не видел как следует, но по голосу слышал, что перед ним девушка, и решил разжалобить ее. – Дочка, не убивай! Я старый, от меня вреда никакого! Я никому не скажу, что ты здесь была. И про этого, мелкого, не скажу. Вы идите себе тихонько, куда собирались, я шуметь не стану. А?

– Куда это мы пойдем тихонько? Мне моя «беретта» нужна.

– А мне – фотоэлементы с крыши, – добавил Чак.

– Так это они самые? – вспомнила Йоля. – Которые ты искал? Я заметила плиточки такие, с линиями, черненькие, гладкие. Это то самое, что ли?

– Вы ребятки, как хотите, – подал голос старик, – а ничего у вас не выйдет. Я ж к вам со всей душой, хочу как лучше. На крыше караул, а пистолет атаман под подушку кладет, когда спать ложится, так я слыхал.

– Можно и из‑под подушки вынуть, – вслух подумала Йоля, – но это сложновато. А «гатлинг» ваш где?

– Это на втором этаже, комната оружейная.

– Заперта?

– Нет, зачем! У нас же все свои… были до сих пор.

Понятное дело, собственное оружие у всех оставалось под рукой, а в оружейной хранились небольшой запас патронов – в основном таких калибров, какими редко пользуются, – «гатлинг», немного взрывчатки да всякое старье, которое никому не было нужно.

– Ага, чужих вы сразу под замок сажаете, – напомнил карлик. – Йолька, зачем тебе «гатлинг»?

– Если «беретту» сразу взять не смогу, так хоть пулемет прихвачу, – солидно ответила девушка. – Что ж с пустыми руками уходить?

– Послушайте, я вам помогу, – снова заговорил Ляков, – только не убивайте. Что хотите, все сделаю! Только решайте скорее, потому что светать уже начинает.

Чак пустился в рассуждения – мол, старика, конечно, нельзя оставлять в живых, но он, Чак, нынче в добром настроении, и если пленник в самом деле готов помочь… то, конечно, можно пощадить. Стали обсуждать детали. К Левану за «береттой» Ляков соваться отказался и Йолю предостерег: гиблое дело. Насчет фотоэлементов с крыши – тоже. Он‑то, Ляков, может подняться на крышу. Но как объяснить караульным, зачем ему плитку выламывать? Да еще спозаранку, до рассвета? Даже если он один, без чужих будет.

– Вот еще, один никуда не пойдешь, ни на крышу, ни еще куда, – рассудила Йоля. – Помолчи‑ка, старый, мне подумать надо.

Кое‑какой план она уже успела изобрести, не хватало малости, чтобы все сошлось.

– Чего там думать? – проворчал Чак. – Смываться отсюда надо и старого с собой прихватить.

– И что дальше, умник? Становища кочевых сейчас вокруг холмов, совсем рядом. Как проскочишь? И далеко ли уйдешь пешком? Ты вообще как сюда попал?

– Я везде пройду, – уклончиво ответил Чак. О «Каботажнике» он в присутствии пленника не хотел упоминать.

– Не пройдешь, с рассветом тебя точно людоеды поймают, – пригрозила Йоля, – и съедят, не посмотрят, что маленький. Далеко ты не убежишь, ноги коротки. Сделаем вот что. Сперва пойдем за «гатлингом». А ты, старый, учти…

– Только пикнешь – сразу ножом ткну, – закончил Чак. – Йолька, что за план у тебя? И мне все‑таки фотоэлементы нужны.

– Получишь. Скоро кочевые всех здесь вырежут, тогда приходи и бери свои фотоэлементы, вся крыша твоя, а хочешь – и подвал твой, и все прочее. Небось крышу людоеды с собой не унесут.

– Что ты болтаешь, девка? – спросил Ляков. – Как это кочевые всех вырежут? У нас сила!

– Точно говорю: не сегодня завтра всех здесь прикончат, – уверенно сказала Йоля, – я с их вождем толковала, Улла‑Халгу звать. Он уродов со всей пустыни собрал, один другого страшнее, так что сила у него, а не у вас. Людоеды за вас еще толком не брались.

– Так прогнали мы их…

– Они сами ушли. Это нарочно, чтобы вас обмануть. Пока вы туда и сюда по поселку раскатывали, я в дом пролезла. Если бы я не попросила, Байгу Скат ни за что не ушел бы, он великий воин и драться очень любит. Но я сперва хотела проверить, здесь ли моя «беретта». Это у меня ее ваш Леван стащил. Вот я Байгу и попросила, чтобы ушел без боя, когда Леван появится. Он меня уважает, Байгу Скат. Я ему знаете, как по зубам съездила, когда знакомились? Вот с тех пор и уважает. Потому что обычай такой у дикарей: кто морду набил – того уважать.

– Это не только у дикарей, – вставил Чак. – Хотя обычай, конечно, дикарский, это точно.

Ляков задумался. Странная девка толковала странные вещи… но со вчерашним нападением дикарей в самом деле что‑то было нечисто. Никогда прежде кочевые так себя не вели. Значит, это был всего лишь отвлекающий маневр, чтобы дать возможность лазутчице пролезть в особняк? Ляков уже почти верил Йоле и не хотел умирать со всеми. Ведь он не раз выживал один из всей банды, почему бы не повторить снова? А если она еще и «гатлинг» сопрет… Без главного оружия Левану будет непросто отбиться от кочевых…

– Слушай, девка, и ты, мелкий, я вам помогу, а вы меня с собой заберете, ладно? Я вас выведу и сам уйду. После отпустите меня, либо я к вам пристану. Я служить буду исправно, не глядите, что старый! Я еще на многое сгожусь… Сейчас караульным скажу, чтобы ворота открыли, будто Леван велел мне на сендере сгонять по округе, проверить, что да как. А то как вы пулемет потянете? Тяжелый он. На сендере утечем.

До сих пор Йоля не думала забирать пулемет, это была похвальба. Она рассчитывала, что каким‑либо образом выведет его из строя… но предложение старика всё меняло. Теперь ее план сложился окончательно.

– Вот с ним вдвоем уйдете, – Йоля хлопнула по плечу Чака, – а я пока останусь. Обо мне ж здесь никто не знает, верно? Найду укромное местечко, спрячусь, посижу где‑нибудь. И вот что: когда перевалите холмы, вас остановят кочевые. Не думайте сбежать – все равно не выйдет, их там видимо‑невидимо. Спокойно скажите этим волосатым: «Улла‑Халгу». Запомнили? Вот ты, Чак, запомнил? Улла‑Халгу! Повтори.

– Улла‑Халгу. А что это значит? Вроде нет такого слова в их языке?

– Их главного вождя так зовут. Твердите: «Улла‑Халгу», пусть вас к нему проведут, а он по‑нашему болтает вполне хорошо. Иногда даже слишком хорошо, так что хочется, чтобы заткнулся. Покажете «гатлинг», скажете – Йоля обещание исполнила, а потом… – Она оглянулась на Лякова, придвинулась поближе к Чаку и зашептала ему на ухо. Последняя часть плана касалась только карлика и «Каботажника».

Чак выслушал ее и с сомнением покачал головой:

– Ты уверена? Может, вместе уйдем?

– Ну да, а потом я свою «беретту» не найду. Да здесь же никакого риска! Я спрячусь, меня никто не увидит. Ну а после… как‑нибудь.

– Ты что, совсем не боишься?

– He‑а. Я страх убила.