Еще одно прощанье и новое начало

Услышав выстрел, все вздрогнули.

Посмотрели в сторону башни.

Дэниэлс мгновенно понял, что произошло. И так же мгновенно принял решение.

Расстрельная команда, сформированная из пяти Альберти и пяти жителей Бонолы, уже направила свои ружья на дюжину оставшихся детей.

Это были самые младшие из детей, от двух до пяти лет.

Они дрожали.

У них на глазах умерли их родители, старшие братья и сестры, которых одного за другим забирали к вооруженному пистолетом человеку, ждавшему в конце платформы. Руки этого человека были выпачканы в крови, а противогаз заляпан кровью и мозгами. За его спиной стоял другой человек, чьей функцией было перезаряжать пистолет, чтобы казни проходили быстро и бесперебойно.

Бойня приостановилась, когда очередь дошла до детей.

Человек, который должен был забрать и отвести на казнь следующего приговоренного, не смог найти в себе сил сделать это.

Когда Серджио подумал, что все пленники уже мертвы, когда он принял решение убить себя, двадцать детей были еще живы.

― В чем дело? — спросил Самуэль, раздраженный неуверенностью человека. — Давай. Уже почти все.

― Я не могу.

― Тогда ты, — приказал раввин второму человеку, сопровождавшему жертв.

Работа в паре экономила время. Пока один вел жертву к палачу, второй возвращался за новой.

Это был своего рода конвейер. Эффективный и бесчеловечный.

Пространство между платформами превратилось в огромную могилу. Трупы падали один на другой и дошли уже почти до уровня платформы.

На верхушке кучи были самые маленькие тела. Светловолосая девушка, которой было не больше четырнадцати лет, смотрела в небо остекленевшим взглядом. Тепло быстро покидало плоть на ледяном воздухе.

― Веди следующего, — приказал Самуэль.

Но и второй человек отказался повиноваться.

Самуэль посмотрел на детей. Охваченные ужасом, они жались друг к другу. Оторвать их друг от друга и убить поодиночке было попросту невозможно.

Тогда он выбрал десять человек и приказал им сформировать расстрельную команду.

И вот они выстроились. Взяли детей на прицел.

Команда смотрела на раввина в ожидании приказа.

В этот момент Джон Дэниэлс вышел из толпы наблюдающих и загородил собой дрожащих детей.

― Прочь с дороги, — прорычал Самуэль.

Но Джон не послушался. Он взял одного из самых маленьких детей на руки. Ребенок прижался дрожащей от страха головой к его груди. Джон погладил его по волосам. По его пальцам пробежала вошь. У ребенка были грязные волосы, от них неприятно пахло. Но они были цвета спелой пшеницы. Цвета, который теперь был почти забыт.

Раввин был потрясен.

― Во имя Всевышнего, Джон, уйди с дороги. Дай правосудию свершиться.

― Какому правосудию?

Эти слова прозвучали, как пощечина. Самуэль разинул рот.

― Не приплетай сюда Бога и справедливость. Они не имеют никакого отношения к этой бойне. Стреляйте, если хотите, но в таком случае вам придется расстрелять и меня.

― И меня тоже, — сказала Даниэла, положив автомат на пол и встав рядом со священником.

Люди из расстрельной команды смешались. Они в нерешительности смотрели друг на друга.

Губы Самуэля тряслись от гнева. Ему хотелось схватить кого-нибудь из этих детей и размозжить о стену. Или взять ружье и начать стрелять самому.

Но в этот момент одна женщина из солдат Бонолы тоже встала между взводом и детьми.

В воздухе царило колоссальное напряжение.

Только Маркос и трое охранявших его Чинос, казалось, развлекались, следя за происходящим.

― Они сожрали наших детей! — закричал раввин. — Они должны быть наказаны! В Талмуде сказано: «Кто милосерден к жестоким, тот станет жестоким к милосердным».

Женщина покачала головой.

― У тебя был сын, Самуэль. Я потеряла двоих.

Она взяла ребенка из рук Дэниэлса и прижала его к груди.

Другие женщины начали выходить из толпы и подходить к детям.

Расстрельная команда разошлась.

― Бог требует, чтобы правосудие свершилось! — вскричал раввин. Он выхватил пистолет и направил его на одного их малышей.

Джон посмотрел ему в глаза.

― Это не правосудие. Это месть, Самуэль. И я говорю тебе, что мы уже достаточно отомстили. Сыны Гнева мертвы.

― Не все!

― А я говорю, что все. Эти дети не имеют к ним никакого отношения. Мы сегодня уже убили слишком много невинных.

Женщина кивнула. Крепко прижимая к себе ребенка, она повернулась к солдатам из своей группы.

― Это мой сын, — сказала она.

Ее примеру последовала еще одна женщина, а за ней мужчина, один из сержантов двух городов.

― Это моя дочь.

― Это мой сын.

В конце концов у стены остался только Джон Дэниэлс. Он посмотрел Самуэлю в глаза.

― Видишь? Сыны Гнева мертвы. Их больше нет. И никто не хочет занимать их место. Когда ты рассказывал мне о своем обращении в иудаизм, ты процитировал одно место из Талмуда. Ты сказал, что эти слова тебе нашептал снег в тот момент, когда ты был в отчаянии. Но ты процитировал их не целиком. Только часть: «Не считай невероятным любое развитие событий». Но целиком эта фраза звучит так: «Никого не осуждай и не считай невероятным любое развитие событий».

Больше он не сказал ни слова.

Раввин смотрел на толпу расширенными от возбуждения глазами.

― Вы с ума сошли? Вы хотите взять домой этих монстров?

Солдатка из Бонолы повернулась к нему. Ребенок, которого она держала на руках, испуганно смотрел на Самуэля.

― Я не вижу здесь никаких монстров. Если ты видишь их, значит, они у тебя внутри.

Раввин застыл в неподвижности. Казалось, он в одно мгновение постарел на двадцать лет. Пистолет выпал из его руки.

― Вообще-то, один монстр еще остался, — неожиданно прокричал голос из толпы наблюдающих.

Все обернулись.

Маркос стоял, целясь в Васко. В свете фонариков лицо Чиноса в противогазе выглядело, как бесовская рожа.

Из автомата Калашникова вырвалась очередь. Три пули попали Васко в грудь, и она взорвалась костями и кровью. Еще три выстрела вылетели в воздух. Васко пошатнулся. Он удивленно смотрел на свою разодранную грудь.

Потом его голубые глаза закатились. Гигант упал на колени, а потом рухнул на пол, как пораженное молнией дерево.

Маркос, красуясь, вышел вперед.

Его бронежилет снова был на нем. Трое телохранителей защищали его со всех сторон. Он чувствовал, что в его жизни начинается новый период. Период могущества и славы.

Он перешагнул через только что поваленное им гигантское тело и встал перед толпой.

― Теперь, говорю я вам, правосудие свершилось. Теперь, когда этот каннибал уничтожен. На его губах была кровь наших детей.

Джона чуть не стошнило от лицемерия этого червя.

Раскинув руки, Маркос медленно оглядел всех стоявших перед ним людей.

― Теперь вы можете возвращаться на свои станции, гордясь успехом нашего великого крестового похода. Возвращайтесь и расскажите тем, кто оставался дома, что Сыны Гнева больше не потревожат их, как скоро не потревожат и Монстры ночи.

― Что ты имеешь в виду? — спросил его Джон.

― Я имею в виду, что теперь у нас есть оружие, при помощи которого мы сможем навсегда избавиться от них. Мы сможем очистить Милан от этой чумы.

― Но именно это хотели сделать Сыны Гнева! Именно этому мы пришли помешать! — возразил Джон.

Маркос ответил с насмешкой:

― Твои Монстры должны были помочь нам, а они что сделали? Ничего. Ничего. Они бы дали нам умереть и пальцем не пошевельнули, чтобы спасти нас, когда мы были на волоске от смерти.

Джон искал глазами Ваганта, единственного человека, который мог противостоять Маркосу. Но начальник разведчиков поднялся на верхние этажи в поисках снайпера, расстрелявшего первую штурмовую волну.

Альберти с нескрываемым наслаждением любовались происходящим. Споры и сведения счетов были их родной стихией.

Единственным, кто решился оказать сопротивление принцу Чинос, был Дэниэлс.

Он закрыл глаза. Наклонил голову.

«Ты знаешь, что сказать», — произнес в его голове голос Алессии. А потом голос Монаха добавил шепотом: «Не время быть простыми, как голуби, — время быть мудрыми, как змии»[31].

Джон открыл глаза и медленно поднял голову.

Голос лился из его груди, как чистая прохладная вода. Он направил указательный палец на грудь Чиноса.

― Ты говоришь о монстрах. Говоришь, что они не помогли нам. Я скажу тебе, что они сделали. Сегодня мы одержали победу. Враг сокрушен и больше не представляет опасности. Если бы Создания ночи помогли нам, эта победа не была бы нашей. А так мы победили сами, не прибегая к их помощи. Мы объединили свои силы, и наши четыре общины соединились в одну. Я утверждаю, что именно это и есть главное, настоящий результат этого длинного дня. Ты думаешь, что убил монстра. Но на самом деле ты убил одного из нас. И это делает тебя убийцей.

Карлос поднял ствол своего автомата. Дэниэлс решил не обращать на это внимания. Он сделал глубокий вздох и продолжил:

― Теперь ты хочешь заполучить бомбу и истребить Созданий ночи. Разрушив при этом центр Милана и вызвав смерть еще сотен, быть может, тысяч людей. А что потом? Совершив это, ты удовлетворишься сделанным?

При этих словах Альберти начали наконец слушать Джона внимательно.

― И кто может гарантировать, что ты используешь эту бомбу против тех, кого ты называешь Монстрами? Я бы на твоем месте поступил не так.

― Заткнись, священник.

― Знаешь, что я бы сделал на твоем месте? Я бы оставил ее себе и потребовал подчинения всех жителей Милана.

Маркос покачал головой, но ничего не ответил. В своем пари со смертью Джон правильно оценил силы противника.

― И потом, но только потом, я использовал бы ее против Созданий.

― Прекрати! — вскричал Чинос.

Джон почувствовал дыхание смерти. Но он, по крайней мере, сделал все возможное, заронив семя сомнений в души присутствующих. Он увидел, как Маркос, будто на замедленной съемке, поднимает автомат и кладет палец на курок. «Прощай», — подумал Джон, не зная, к кому именно обращено это слово.

Глаза Маркоса за стеклами противогаза сверкали недобрым светом.

Потом один из них вдруг взорвался.

Линза противогаза разбилась на тысячи осколков, и мозг Маркоса разлетелся красным нимбом вокруг головы.

Его тело упало на пол и осталось лежать неподвижно.

Даниэла и другие солдаты из двух городов мигом разоружили его телохранителей.

Джон почувствовал, что теряет сознание, но ему удалось удержаться на ногах.

― Молодец, — прозвучал голос в его голове.

― Он почти убил меня, — возразил он.

― Но теперь все хорошо. И все будет хорошо. Мы на правильном пути, — ответил Монах.

На крыше восточного крыла станции Вагант положил на балюстраду приклад снайперской винтовки М40. Повернувшись вправо, он улыбнулся лежавшему рядом с ним трупу.

― Ты отлично ухаживал за своей винтовкой, приятель. Спасибо.

Он обнаружил снайпера после получаса поисков. Его расчет оказался правильным. Вовсе не будучи дураком, этот человек переместился с центра станции в боковое крыло, чтобы иметь возможность взять на прицел захватчиков, когда те войдут.

Вагант появился у него за спиной. На голове снайпера был меховой берет. Очень глупо с его стороны. Но нормально для человека, привыкшего убивать на расстоянии, с защищенной позиции. Для него враг был мишенью в оптическом прицеле. Он не ожидал, что тот может появиться за спиной, неожиданно.

Вагант подкрался к нему и положил руку на плечо.

Глаза снайпера широко распахнулись от удивления. Нож разведчика разрезал его горло, как теплое масло.

После этого Вагант мог бы спуститься обратно вместе со своей ценной добычей.

Но что-то внизу, что-то, что он смутно различал, подсказывало ему не делать этого.

Он лег рядом с мертвецом и стал наблюдать за происходящим в прицел винтовки.

Он увидел, как Маркос убил Васко. Как взял на прицел Дэниэлса.

Вагант никогда не стрелял из снайперского оружия. Но мишень была менее чем в пяти сотнях метров от него, и под сводом станции не было ветра.

Задержав дыхание, он ждал подходящего момента.

Навел, прицелился.

Выстрелил.

Глаз Маркоса взорвался.

Вернувшись к своим и принимая поздравления, Вагант пожал плечами и сказал: «Я целился в лоб».

Джон Дэниэлс видел, как Маркос падает и как его телохранителей разоружают солдаты двух городов.

Все произошло невероятно медленно. Священник практически мог поклясться, что видел, как пуля влетела в окно, пробила стекло противогаза и проникла в мозг Маркоса.

Он огляделся. Только теперь он осознал, что наступил день. Освещавшие резню огни, яростно ревевшие в ночи, казались бледными и безобидными. Языки пламени, преобразовывавшие лица в чудовищные маски, больше не алели, и в свете зари люди снова становились теми, кем являлись на самом деле: мужчинами, женщинами и детьми, которые потеряли родителей, чтобы в тот же день обрести новых среди их убийц.

«Трудно поверить в то, что все это воля Твоя», — подумал Джон.

Потом он увидел, как одна из женщин гладит по голове сидящего у нее на руках ребенка, а тот улыбается в ответ.

― Трудно поверить и в то, что покрытая снегом земля вновь расцветет весной, — прошептал голос Монаха.

― Где ты был? Где вы были?

― Мы там, где мы есть. Разве это важно? Задай тот вопрос, который волнует тебя на самом деле.

― Почему вы не вмешались? Этой ночью очень многие из нас умерли.

― Но никто не умер по нашей вине, — ответил голос в его сознании. — Вы сами приняли решение, сразились и одержали победу. Сегодняшняя битва не увеличила расстояние между нами, а сократила его.

― Что теперь будет?

― Никто не знает. По крайней мере, я не знаю. Думаю, нам нужно будет поговорить еще. По-новому посмотреть друг на друга. Моя задача была привести тебя сюда и сделать так, чтобы ты нашел это ужасное устройство. Но ты сделал гораздо больше. Ты создал народ. Теперь он твой. Теперь ты не одинок в своем путешествии. И я тоже пойду с тобой.

Джон увидел, как Вагант спускается по лестнице. Даниэла побежала ему навстречу. Они обнялись так крепко, что Джон испугался, что они повредят друг друга.

«В этих объятьях не может быть вреда», — пробормотала с улыбкой Алессия.

Священник посмотрел на солдат, которые искали среди мертвых своих пропавших товарищей. Вслед за битвой пришло время скорбеть и оплакивать погибших.

Склонив голову, Джон Дэниэлс читал молитву над последней жертвой этого чудовищного дня. Виновные или невинные, праведники или грешники, слишком многие уже были мертвы. Пришло время перестать проводить различия. Время поставить точку в ряду убийств. И думать о будущем.

Он вспомнил слова Монаха.

«Ты создал народ. Теперь он твой».

Он подумал, что не хочет этого.

«Я больше никого не буду использовать», — пообещал он самому себе и своему Богу. Встав на колени, он осенил крестным знамением лоб Маркоса, а потом лбы казненных Сынов Гнева.

На это ушло много времени, но потом двое мужчин и одна женщина пришли ему на помощь.

Джона это поразило даже больше, чем если бы через стеклянную крышу станции внутрь вдруг проник луч света.

Он чувствовал благодарность.

ЭПИЛОГ

Так я, Мика, житель Милана, муж Елизаветы, отец Джона, Кьяры и Джулио, утверждаю, что все это я видел собственными глазами либо слышал от тех, кто видел это собственными глазами.

Было время, когда это происходило, и мы видели, как это происходило.

Я был рядом в тот день, когда этот человек появился и избежал смерти, и я был рядом, когда к нему вернулось зрение, и я был рядом в тот день, когда он покинул нас навсегда.

Он ушел в сумерки.

Это был очень грустный день. Тогда исполнился месяц с завоевания центральной станции и уничтожения Сынов Гнева. Осмотрев бумаги, оставшиеся от Диакона, Джон обнаружил доказательства его связи с Давидом Гошальком, безумным проповедником, которого Дэниэлс встретил в Венеции, и с кардиналом в красном, правившим в Риме.

Доказательство того, что Сыны Гнева не погибли в Милане и что Джону еще придется сразиться с ними.

Тогда он принял решение отправиться в путь.

Первой его целью должна была стать Флоренция.

Флоренция, откуда, судя по всему, распространялось зло.

Вагант и Даниэла хотели отправиться с ним. Но Джон не захотел этого. Он сказал, что город слишком сильно нуждается в них.

Союз с Альберти был далеко не прочен, а действия короля мамбо непредсказуемы. Известие о смерти сына взволновало его меньше, чем сообщение о том, что бомба будет увезена из Милана. Это его очень расстроило. Кроме того, стоял вопрос о том, как распорядиться центральным вокзалом. Эта стратегически важная крепость находилась под контролем союзных сил победителей, но Чинос настаивали на ее аннексии к своей территории, за что предлагали двум городам и Альберти свободное перемещение по ней. Если бы король мамбо перегнул палку, центральная станция могла превратиться в то же, чем стал Берлин в 1948 году, — в изолированный аванпост посреди вражеской территории.

И потом, были еще Альберти: непредсказуемые, в постоянном движении, ищущие неприятностей. Уничтожение Сынов Гнева изменило соотношение политических сил города; рано или поздно Альберти должны были воспользоваться этим. Наконец, некоторые станции — Зара, Пастер, Лима — отказались сдаваться после смерти Диакона. В тяжелых боях союзникам удалось захватить стратегически важную станцию Лорето, тем самым изолировав три оставшиеся станции Сынов Гнева. Но они все еще представляли опасность.

При таком количестве неизвестных не следовало лишать два города их лучших жителей, заключил Джон.

С тех пор, как он нас покинул, многое изменилось.

Джон говорил, что из прошлого ему не хватало музыки.

Теперь она у нас есть.

Однажды ночью, к большому удивлению Чинос, кто-то поставил в центре станции Кадорна неизвестный предмет. Никто не знал, кто его принес и почему именно на Кадорну. Несомненно, этот предмет был откуда-то снаружи.

Но как могли дотащить его сюда, не будучи замеченными на блокпостах, теоретически изолировавших станцию от внешнего мира?

Ни у кого не было ответа на этот вопрос.

Предмет был явно сделан человеческими руками по технологии, существовавшей до Чрезвычайного положения. Но не целиком. Некоторые его детали были сделаны из странной черной резины, о которой рассказывал отец Джон.

Рядом с ним лежало некоторое количество предметов поменьше. Это были диски, похожие на металлические, но очень легкие. Они лежали в потрескавшихся пластиковых коробках. Один из торговцев-Чинос сказал, что они называются компакт-дисками и содержат музыку. Он показал нам, как, по его мнению, нужно вставлять их в аппарат. После нескольких неудачных попыток ему наконец удалось вставить диск нужной стороной.

Ко всеобщему удивлению, устройство включилось и начало жужжать. На нем были красные и зеленые огоньки и стрелки, похожие на стрелки дозиметра. Это было удивительно, потому что их свет был несомненно электрическим, но устройство не подключено к розетке.

Послышался щелчок, и из устройства послышалась прекраснейшая музыка, такая прекрасная, какой я никогда не слыхал. В тот день я был там. Услышав эту музыку, я заплакал. Заплакали многие из тех, кто находится там в этот момент. Быть может, заплакали все, только некоторые попытались скрыть это.

На этом серебристом диске было написано: «Малер. Пятая симфония».

Никто из нас не понял, кто и зачем сделал нам этот подарок.

Нам пришлось прилично заплатить королю мамбо, чтобы выкупить эту невероятную вещь. Два десятка автоматов и две коробки боеприпасов.

Но в тот момент мы были счастливы и легкомысленны. Казалось, все опасности остались в прошлом. Конечно, это было не так, но тогда, спустя пару месяцев после победы над Сынами Гнева, у нас было именно такое чувство.

Мы с триумфом принесли это устройство в Бонолу. И там, однажды вечером, собрали всех, чтобы послушать музыку на этих дисках.

В пластиковых коробках дисков находились бумажки, на которых объяснялось, что это за музыка и кто ее исполняет. Некоторые из них сохранились очень плохо, и текст было невозможно разобрать. В некоторых коробках листков попросту не было. Но нас в тот момент интересовала только музыка. Интерес к исполнителям пришел позже.

Даниэла с разинутым ртом слушала диск итальянской певицы по имени Аличе. Последняя песня на диске называлась «Отступление». Ее написал итальянский поэт Пьер Паоло Пазолини.

В песне пелось:

Мы увидим штанины с заплатками,

Красные закаты над городишками без машин,

полными бедняков,

которые вернутся из Турина или из Германии.

Старики станут хозяевами своих домишек,

как сенаторских кресел,

а дети узнают, что супа мало

и что значит кусок хлеба.

И вечер будет чернее конца света

и ночью мы будем слышать только сверчков или гром...

От этой песни по спине бежали мурашки.

Следующие строки были торжественны, как пророчество.

Города, большие, как миры,

будут полны людей, которые ходят пешком

в серой одежде

с вопросом в глазах

не о деньгах, а лишь о любви,

лишь о любви.

Маленькие домики

на самом красивом зеленом поле

у самой красивой реки

в сердце дубового леса

чуть-чуть обветшают к вечеру,

стенка за стенкой,

кровля за кровлей.

Дети жались друг к другу, и взрослые тоже, стесняясь своей слабости. Эти строки, их горечь, задевали струны сердца, высекая чувства, как воду из скалы.

И древние дворцы

будут, как горы камней,

пустые и закрытые, как были когда-то.

Воздух будет пахнуть мокрым тряпьем.

Все окажется далеко.

Поезда и гонцы будут проезжать мимо

каждый раз, как во сне.

Говорят, что иногда в пустых туннелях можно услышать далекий шум поезда. И, если приложить ухо к рельсам, можно почувствовать, как они дрожат, как будто один из старинных поездов едет по туннелям метро, по темному чреву вечной ночи.

У бандитов снова будут лица,

какие были когда-то

с остриженными волосами

и глазами матери,

полными черноты лунной ночи,

а в руках у них будет лишь нож.

Копыто лошади коснется земли

легкое, словно бабочка,

и напомнит о том, что было,

о тишине, о мире

и о том, что грядет.

В нашем мире нет лошадей.

Быть может, когда-нибудь они появятся. Быть может, в каком-нибудь далеком подземном убежище спаслась хотя бы пара лошадей, и вид восстановится благодаря ей.

Но хотя сейчас их и нет, хотя никто из нас никогда их не видел, смысл этого стука копыт в последних строках ясен.

Даниэла выучила эту песню наизусть и начала петь ее без аккомпанемента, потому что никто из нас не умел играть на музыкальных инструментах. Если, конечно, не считать шофары, но они не звучали с момента падения центрального вокзала и, надеюсь, не заиграют больше никогда.

Люди все чаще стали просить Даниэлу спеть, и эта старая песня со временем стала сначала ее песней, а потом и песней всего Города, а потом кто-то научился играть на старых инструментах, найденных среди руин, и песня стала еще лучше. Голова кружилась при мысли о том, что было бы, если бы тот, кто сочинил ее почти за двадцать лет до конца света, увидел бы этот конец и новое начало.

Копыто лошади коснется земли

легкое, словно бабочка,

и напомнит о том, что было,

о тишине, о мире

и о том, что грядет.

Мы есть то, что мы есть, из-за зла, причиненного миру.

Но и из-за добра. И то же самое, думаю, можно сказать о странных созданиях, с которыми мы должны делить Землю. Потому что они унаследовали ее, как и мы, и теперь, я полагаю, мы должны думать не о том, как отнять ее, а о том, как жить с ними в мире.

Джон спросил горожан, кто желает сопровождать его в путешествии. Многие вызвались. Он выбрал пятерых. Исаак спроектировал сани, которые без труда мог тащить один человек. Они были оборудованы складной палаткой из защищающего от радиации военного материала. Альберти были в восторге от этого проекта. Они выполнили его в рекордные сроки и сделали еще четыре штуки для себя.

В день отправления Джона у дверей Бонолы собралась большая толпа.

Я просил их взять меня с собой, но Джон рассмеялся и отказал.

— Когда ты вырастешь, я приду за тобой, — сказал он, — и покажу тебе Рим. Это очень красивый город. Он лежит в руинах, но это величественные руины.

Потом Джон обнял Ваганта, Даниэлу и остальных пожелавших с ним попрощаться.

Он радовался, видя, что на шеях многих горожан теперь висят маленькие крестики, сделанные из самых разных материалов.

Они попросили его молиться за них, и он ответил, что, если они хотят, он может провести мессу.

И пока невидимое солнце опускалось за горизонт, Джон произносил древние молитвы, и толпа отвечала ему, сначала робко, но потом все более и более уверенно, мощью множества голосов заглушая голос священника.

Закончив, мой друг помахал всем рукой и надел ремни от саней. Пятеро людей, отправлявшихся вместе с ним, должны были сменять друг друга во время пути. Но первый отрезок он хотел проделать сам.

Мы смотрели, как они постепенно исчезают за пеленой снега, во тьме.

Когда последняя фигура растворилась вдали, тишина сжала наши сердца. Потом один из детей заплакал, и его мать запела песенку, чтобы успокоить его.

В тот день, вернувшись в свои убежища, мы поклялись, что никогда не забудем отца Джона. И для многих из нас это действительно было так.

Эти вещи я видел лично и сообщил о них в духе истины.

С отцом Джоном произошло еще много событий, но я не видел их и потому не могу о них написать.

Пусть другие расскажут, что произошло в последовавшие за этим дни и недели и достиг ли отец Дэниэлс своей цели.

Теперь я знаю, что мир гораздо шире, чем я думал, будучи ребенком, и что еще шире мира человеческое сердце. Все это я узнал от этого выдающегося человека. Поэтому каждый вечер, перед тем как опускается темнота, я зажигаю свечу в самом высоком окне нашего Города, в помещении, которое когда-то служило Ваганту тайной библиотекой.

Я зажигаю ее для того, чтобы она вела в ночи наших друзей.

И чтобы помнить о них.

Я зажигаю ее, а потом закрываю дверь и спускаюсь обратно в подземелье, к своей семье.

И хотя и не вижу его, хотя нас разделяет множество дверей и темных, пустых лестничных пролетов, я знаю, что это пламя сияет в ночи.

И я знаю, что все мы, рано или поздно, вернемся домой.

Я хотел бы от всего сердца поблагодарить рабби Цви Фримена с Chabad.org за позволение процитировать в 16 главе его разъяснительную статью «Что такое Цимцум? Присутствие через отсутствие» («What is Tsimtsum? Presence Through Absence», http://www.chabad.org/library/article_cdo/aid/2047206/jewish/Tsimtsum.htm).

Я хотел бы поблагодарить читателей книги «Метро 2033. Корни небес» за их замечания, которые помогли мне написать эту книгу.

И, конечно, я хотел бы поблагодарить Дмитрия за гостеприимство, которое он мне оказал в своей фантастической вселенной. Мне в ней очень понравилось, и я надеюсь, что рано или поздно я смогу посетить ее снова...

[1]

На холодной ветреной планете

Появляетесь вы как нагие дети.

Бертольд Брехт, «О приветливости мира».

[2]Ин. 10:16.

[3]Миланский жилой комплекс «Высокие палаццо» (Palazzi alti), торжественно открытый в 2011 году.

[4]Бучинторо — название принадлежавшей государству изысканной галеры, накоторой ежегодно в день Успения дожи Венеции проводили ритуал обручения сморем. — Примеч. автора.

[5]Перевод К. Чуковского.

[6]Как одиноко сидит город (лат.) — первые слова плача Иеремии.

[7]Как одиноко сидит город, некогда многолюдный (лат.). — Там же.

[8]1Кор. 13:12.

[9]1Кор. 13:11.

[10]Аллюзия на Евангелие от Иоанна, 12:24. «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода».

[11] Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, изгоним из тебя силы дьявольские наложением руки нашей и обращением к славной и святой матери Божьей Деве Марии, к славному ее супругу Иосифу и всем святым ангелам, архангелам, мученикам, исповедникам, девственницам, а также всем святым. Аминь. (лат.)

[12]Nonino — один из самых известных производителей граппы в Италии. Фирма названа по фамилии владельцев.

[13]Романский язык, распространенный в северо-восточной Италии.

[14]Раскаленный ветер с песком, пыльная буря.

[15]Ритуальный ужин на Песах.

[16]Самуэль допускает ошибку: на самом деле, рабби Ицхак Лурия (1534-1572) называет первое сокращение «Цимцум алеф», а второе — «Цимцум бет». «АРИ» — это не название одного из видов цимцума, а аббревиатура, которой называли самого рабби Ицхака.

[17]Китайские тайные преступные группировки.

[18]Хорошо, ладно (исп.)

[19]Дорогая (исп.)

[20]Название станции миланского метрополитена, на которой располагается комплекс «Высокие палаццо»

[21]Диббук — в еврейском фольклоре злой дух, ходячий покойник.

[22]http://www.proza.ru/2011/10/16/47

[23]Мф. 21:42.

[24]Еврейская поминальная молитва.

[25]Капо — заключенный концентрационного лагеря, сотрудничавший с администрацией.

[26]Дуомо (итал. Duomo)— кафедральный собор в Италии. Здесь имеется в виду Duomo di Milano — Миланский собор, посвященный Рождеству Пресвятой Девы Марии (построен 1386-1965) — символ города и пятая по величине церковь в мире.

[27]Пер. с древнегреч. Н. Гнедича.

[28]Цит. по Меир Кахане. Еврейская Идея, см. http://www.lulu.com/shop/ме-ир-кахане/еврейская-идея/hardcover/product-4580993.html.

[29]Ис. 9:2.

[30]Ис. 9:2.

[31]Отсылка к Мф. 10:16.