Часть первая. О трех силах, составляющих колдовство, а именно: о дьяволе, о колдуне и о божьем попущении 4 page

Выгодное для инквизиции толкование канона началось с того утверждения, что канон не имел в виду тех женщин, которые привлекаются к ответственности в качестве ведьм; женщины канона «Епископы» не отрицали Христа, не поклонялись дьяволу, не блудствовали с ним и не причиняли малефиций. Летающие по ночам женщины вместе с Дианой или Иродиадой действительно представляют собой жалкую фантазию, вера в которую была осуждена пресловутым каноном; но из этого не следует делать вывода, что околдованные женщины, исповедующие самые отвратительные учения, должны отождествляться с упоминаемыми каноном женщинами и не могут летать по воздуху и совершать самые ужасные преступления. Ежедневные факты свидетельствуют, что канон не может относиться к этому новому виду преступления, с которым инквизиции впервые пришлось столкнуться в 1239 г.

В этом именно году были в один день сожжены в Монт‑Эме близ Шалона на Марне 182 катара; сожжение носило очень торжественный характер и собрало много представителей духовенства и массу горожан и крестьян. Инквизитору удалось добиться от одной преступницы признания, что она в одну ночь совершила полет из Шампани в Милан, где присутствовала на торжественной трапезе, совершавшейся миланскими и иными катарами. При своем воздушном путешествии она вместо себя оставила в кровати рядом с мужем дьявола, принявшего ее образ и ввергшего мужа в заблуждение относительно ее исчезновения. Правдивость и точность этих слов тем меньше могли вызывать сомнения, что сознания этой «жалкой катарки» добился известный инквизитор Роберт Лe‑Бугр, который в течение 20 лет был в Милане катаром, прекрасно знал нравы и верования этой секты и в 1233 г. был назначен папой Григорием IX инквизитором, чтобы, применяя свои обширнейшие познания в этой области, лучше служить делу искоренения ереси[12].

Случай в Монт‑Эме, с «очевидностью, бросавшейся в глаза», показал возможность многолюдных ночных собраний, не считавшихся ни с дальностью расстояния, ни с различием языков и обычаев, ни с полом, ни с возрастом. Отныне инквизиция заговорила о слетающихся из разных концов Европы стаях и для уловления этих преступников разбросала по многим странам настоящую сеть инквизиционных трибуналов. Эти собрания, получившие название «шабаш», были почти однообразны, построены в общем по одному и тому же типу, с одинаковым ритуалом.

Различали по многолюдности два вида шабаша: малый и большой.

На большой собираются ведьмы целого округа, обычно на покинутом кладбище, вокруг виселицы, развалин замка или монастыря. Чтобы попасть на шабаш, ведьмы пользуются специальной мазью, приготовленной из печени детей, умерших некрещеными. Достаточно ведьме намазать себе тело этой мазью, произнести магическое слово и сесть верхом на помело, чтобы сейчас же полететь по воздуху и очутиться на месте шабаша. Ветер, буря, дождь, время, расстояние, тьма и иные помехи отступали перед магическими словами ведьмы, вылетавшей то из трубы, то даже из герметически закрытой комнаты. Однако, прибыв на место, ведьмы подвергались осмотру и должны были доказать, что имеют на теле «печать сатаны», т. е. места, до которых некогда дотронулся дьявол, сделавший их навеки нечувствительными. После этого начиналось поклонение сидевшему на троне дьяволу, украшенному длинным хвостом и имевшему козлиные ноги и крылья, как у летучей мыши[13].

На шабаше все происходило наизнанку: дьяволу отвешивали низкие поклоны, повернувшись спиной; отрекались от Бога, Богородицы, святых и посвящали себя дьяволу. Сатана издевался над крещением, заставлял всякого наступать на крест: ведьмы и колдуны, имея в руках факелы, бешено танцевали, повернувшись друг к другу спинами; в полночь падали ниц, и затем открывалось пиршество. В изобилии пожирались жабы, а также печенки, трупы и сердца детей, умерших некрещеными; пиршество сопровождалось циничными танцами и ужасными оргиями, за которыми следовала черная обедня. Облаченный в черную ризу дьявол злобно издевался над христианской службой и предлагал для поклонения огромную красную морковь. До появления зари и пения петухов происходило пиршество вперемежку с танцами, оргиями и карикатурной церковной службой. Первые лучи света разгоняли ведьм, и они разлетались, точно пуганые вороны. По пути они выбрасывали свои мази и яды на жатву и тем самым ее губили; если путь был очень далек, ведьмы оборачивались в домашних животных и возвращались домой незамеченными.

Не следует думать, что ведьмы причиняли обществу вред лишь в дни шабаша. Нет, с первого момента знакомства с дьяволом на людей сыпались разные бедствия, главным образом благодаря магическому порошку, который вручался дьяволом ведьме в качестве символа заключенного союза. Ведьмы систематически и упорно разбрасывали щепотки этого порошка, изготовленного из толченых костей мертвецов с пеной жаб, и от этого гибла жатва, поля покрывались червями, жабами, сусликами и змеями, умирали люди, пища, в которую попадал порошок, становилась ядовитой и причиняла верную гибель человеку. Мало того, с помощью магической палочки, которой ведьма ударяла по луже, она вызывала проливные дожди и грозный град, переносила плодородие с поля одного крестьянина на поле его соседа и т. д.

Все это ведьма производила как по собственной воле, так и по приказу дьявола, и если она пыталась не повиноваться ему, он бил и терзал ее, вселялся в нее и делал ее одержимой, т. е. ее устами изрекал кощунства, ее руками причинял скверну, ее ногами топтал чужую жизнь и чужое имущество и вообще всячески издевался над нею, и она оказывалась не менее опасной, чем в состоянии активного ведовства.

Нельзя сказать, что ведьмы были счастливы: в огромном большинстве случаев дьяволы не исполняли тех обещаний, которые они давали при заключении договора: обещанные деньги и драгоценности вскоре превращались в мусор, жаб и кротов, и дьявол обманывал всех, кто только с ним вступал в какие‑либо сношения[14].

По‑видимому, первой жертвой этого нового вида преступления, когда женщина обвинялась в сожительстве с дьяволом и производила ночные путешествия по воздуху на шабаш, нужно считать 56‑тилетнюю аристократку из Тулузы – Анжелу Лабарт, у которой от сожительства с дьяволом родилось чудовище с волчьей головой и хвостом дракона. Каждую ночь Анжела крала маленьких детей, которыми она кормила свое чудовище. Все эти факты с большой достоверностью, тем меньше исключающей сомнения, что Анжела сама созналась в еженощных совокуплениях с дьяволом, были установлены инквизитором Гуго Леонилом, который сжег преступницу на большом аутодафе в 1276 г.

До Анжелы Лабарт несколько преступниц в окрестностях Трира подверглись тому же наказанию, но они не сознались, что сожительствовали с дьяволом; они были основательно изобличены в подозрительных сношениях лишь с жабой и кошкой. Мужчин не жгли на кострах за сношения с котами и козлами, так как это не было еретическим преступлением.

Первым папой, заговорившим о союзе, заключенном между людьми и дьяволом, был Иоанн XXII, сам заподозренный в связях с дьяволом.

В своей булле Super specula он «с болью в сердце» констатирует, что есть люди «лишь по имени христиане», которые приносят жертвы дьяволу, молятся ему, изготовляют картины, зеркала и кольца, а также бутылки, куда чудодейственным образом вгоняют дьявола, с которым они заключили союз. К вогнанным дьяволам эти люди обращаются с разными вопросами, умоляют их о помощи, и «эта отвратительная чума наносит страшный вред стаду Христа». Иоанн поэтому считает себя вынужденным опубликовать распоряжение, «сила которого останется вечной», чтобы под угрозой изгнания никто не обучал и не учился чему‑нибудь из указанных мерзостей, и «так как справедливо, чтобы те, которые своими действиями презирают Всевышнего, были за них сурово наказаны, мы отлучаем от церкви всех тех, которые идут против наших спасительных указаний и приказов и делают кое‑что из указанных мерзостей. Мы настаиваем, чтобы те, которые в течение восьми дней от опубликования нашего предупреждения не исправились, помимо конфискации имущества, были выданы на основании того, как поступают со всеми еретиками, соответствующим судьям для наказания».

Насколько Иоанн XXII был убежден в коварстве дьяволов, видно из того, что он был занят поисками змееобразного рога (контртромбон), с помощью которого можно было найти в любом предмете заложенный в нем чудесным образом яд. Когда он, наконец, нашел обладательницу этого рога, он предлагал ей за него в залог все свое движимое имущество. Сделка была совершена, и Иоанн немедленно издал грозное распоряжение, в котором говорилось о разных карах в отношении того, кто беззаконным образом похитит у него этот рог.

Ему вечно мерещился яд, и Иоанн XXII публично выступил со следующим заявлением: «Колдуны Яков из Брабанта и Иоганн из Аманто изготовили яд, чтобы погубить нас; но так как им никогда не удавалось найти случай дать нам его выпить, то они изготовили наше восковое изображение, чтобы прободением его нас умертвить. Но бог нас спас и передал нам в руки это восковое изображение». Однако это спасение, по‑видимому, успокоило его лишь на короткое время, так как известно, что всю свою долгую жизнь Иоанн XXII боялся «прободения восковой картины, его изображавшей».

В изготовлении подобной картины папа заподозрил магистра Гуго Герарди, лагорского епископа. Несчастный был доставлен в Авиньон, в резиденцию папы; его преступление было доказано, его лишили сана и сожгли.

Разумеется, вера в восковые волшебные изображения, раздавшаяся с высоты папского престола, стала распространяться по всему христианскому миру, и Герарди не был единственной жертвой этого безумия.

15 ноября 1347 г. перед епископом Альбертом из Манда (в Лангедоке) предстал священник Стефан Пепен по обвинению в том, что четыре года тому назад он намеревался через восковое изображение епископа умертвить его. Под пыткой Стефан сознался в своем преступном намерении: он действительно приобрел два фунта воска, изготовил фигуру епископа, произнося при этом известные магические слова. Фигуру он не окрестил; на ней он написал имена шести духов, его сотрудников и подстрекателей. На вопрос о том, вогнаны ли были эти шесть духов в самое изображение, был получен неопределенный ответ: искусству вогнания его обучал один великий учитель, убедивший его в том, что человек может этому легко научиться; нельзя вогнать в изображение лишь Люцифера, так как последний уже «богом прикреплен к северному ветру».

Подобный процесс имел место и в 1339 г. в Каркасоне, где обвинялся монах Рекорди, изготовлявший женскую восковую фигуру с целью снискать любовь со стороны оригинала.

Вскоре подобные обвинения, со ссылкой на авторитет Иоанна XXII, стали обычным явлением, и вслед за восковой фигурой выступили всякого рода изображения, через посредство которых наносился «страшный вред» тому или иному врагу колдуна или ведьмы.

Усиление преследований этого рода колдунов и ведьм некоторые исследователи (Сольдан, Росков и другие) приписывают личному страху Иоанна XXII перед дьявольщиной. В действительности папа являлся лишь выразителем общей политики феодальной церкви. Папские буллы и всякие иные выступления римского первосвященника лишний раз содействовали укреплению тех предрассудков, одним из многих поборников которых являлся сам папа, который в 1320 г. давал инквизиции самые широкие полномочия в деле преследования именно ведовской ереси.

И не случайностью, разумеется, является то, что среди осужденных в Каркасоне в период от 1320 г. до 1350 г. 400 еретиков, как полагают, большая половина была причастна к ведовству, причем последнее понималось в пассивном смысле, т. е. без формального заключения союза и договора с дьяволом.

Но средневековому человеку, воспитанному в условиях феодального бытия, идея союза, сообщества была слишком знакома, чтобы можно было не прийти к выводу о создании всяких сообществ. Цехи, корпорации, касты и всякие иные объединения были перенесены и в дьявольскую среду – точно так, как там стали «естественным» явлением вассальные связи, гомагиум (почитание) и другие атрибуты феодального строя. Вся система дьявольских отношений строилась на феодальных отношениях, существовавших в обществе, и этим она приобретала еще большую достоверность и легче воспринималась теми, которые не были в силах оставаться в стороне от все более и более распространяющегося убеждения во всемогуществе и вездесущности дьявола.

Материальная нужда, все усиливающаяся эксплуатация крестьянства, частые голодовки, нищета, эпидемии – вот причины, в силу которых народ охотно откликался на даваемые церковью объяснения, и чем сильнее распадался феодальный режим, чем ненадежнее становилась жизнь выбитого из колеи средневекового человека, тем легче поддавался он на дьявольскую удочку и тем крепче держался он за церковное объяснение, доступное его элементарному мышлению.

Тяжелое положение женщины, ставшее особенно острым в связи с разложением натурального хозяйства и феодального общества вообще, способствовало тому, что дьявол пожинал особенно богатую жатву среди женщин. Непринимаемые ни на какие службы, недопускаемые в цехи, отталкиваемые насильно от трудовой жизни, женщины страдали особенно сильно.

Численно превосходя мужчин, ввиду неучастия ни в войнах, ни в междоусобицах, ни в опасных предприятиях, ни в изнуряющих занятиях, ни в тяжком, подрывающем силы труде, женщины оказывались в избыточном количестве и наполняли собою монастыри и всевозможные «богоугодные» и благотворительные учреждения. Оставаясь вне брачных уз и зачастую ведя затворническую жизнь, женщина становилась жертвой своей половой неудовлетворенности и впадала в опасную созерцательность и мечтательность. Эта почва была чрезвычайно благодатна для безумных бредней церкви о дьяволе и демонах. Со всей страстностью физической неудовлетворенности женщина бросалась в объятия той фикции, которую церковь сделала реальностью и в которую так крепко поверила глубоко невежественная истеричная женщина, выбитая из строя разлагавшимся феодальным обществом. И женщина – вместо того, чтобы выходить замуж, всходила на костер и приносила безумные жертвы собственному невежеству и взлелеянной церковью фантасмагории. Больные женщины оказались в роли самых сильных представителей дьявола, и церковь не щадила сил, чтобы вырвать с корнем этих наиболее опасных и упорных еретиков; в этой кровавой расправе церковь продолжала творить свое старое гнусное преступление. Она никогда и нигде не отрицала сношений женщины, идущей на костер, с дьяволом; она никогда не называла ее больной и слова обезумевших жертв выдавала как признание реальной связи преступницы с врагом человеческого рода.

Сжигая женщину как опаснейшую преступницу, церковь лишь укрепляла в обществе идею ведовства и дьявольщины и сеяла вокруг себя безумие, которое тут же становилось жертвой всепожирающих аппетитов церкви. Будучи источником опаснейшего суеверия, питая все слои населения губительным ядом фантасмагорий, церковь не могла, конечно, искоренить того дела, которое ею же взращивалось.

* * *

Среди всеобщего безумия раздавались время от времени отдельные голоса, робко протестовавшие против шабаша, ведовства и культа дьявола. Голоса эти были очень немногочисленны. Отметим приора Сен‑Жермена – Вильгельма Эделина. 12 сентября 1453 г. Вильгельм был привлечен епископом Эврэ к суду за то, что он в своих проповедях отрицал полет ведьм по воздуху на поленах, метлах, помелах и палках. Ему вменялось в вину, что эти дерзкие проповеди внушались ему дьяволом, заключившим с ним союз со специальной целью распространять мысль об иллюзии той реальности, сомневаться в которой может лишь тот, кто действует под влиянием дьявола.

Исход суда был таков, что Вильгельм сознался, что он действовал по наущению дьявола, и таким образом лишь подкрепил всеобщее учение о существовании дьявола – учение, которое и отражало моральное состояние общества того времени, и укрепляло его в отстаивании подобного мировоззрения. И как мог правоверный приор отрицать силу дьявольского колдовства, когда за 60 лет до его выступления генеральный инквизитор Николай Эймерик в своем систематическом руководстве для инквизиционных судей указывал на чародейство, как на еретическое или «пахнущее ересью» явление, подлежащее искоренению, подобно прочей ереси, и книга его стала почти обязательной для каждого католического проповедника и церковного служителя.

Вильгельм Эделин обязан был также знать знаменитое сочинение «Муравейник» известного доминиканца и инквизитора Иоанна Нидера, венского профессора теологии, впоследствии приора доминиканских монастырей Нюрнберга и Базеля. Это сочинение, вышедшее в 1441 г. первым изданием и переиздававшееся семь раз через сравнительно небольшие сроки, подробно говорило о дьявольских похождениях и утвердительно отвечало на вопрос, может ли родиться ребенок от сношений дьявола с человеком.

Нидер, вместо теоретических выкладок, ссылается на бесспорные факты и от себя лишь прибавляет, что забеременевшая от дьявола молодая девушка не теряет девственности. Впрочем, «подобная беременность зачастую – одна лишь видимость: разрешение от бремени кончается ветром». Причину этого Нидер видит в «муравьиных яйцах», которые дьявол очень легко может заставить проникнуть в женское тело.

В качестве доказательства Нидер приводит следующий факт. Когда он был еще студентом Кельнского университета, одна 16‑тилетняя девушка проглотила муху, залетевшую ей в рот; муха была дьявольского происхождения, и девушка с тех пор сделалась одержимой. Нидер знал также одну «святую женщину», которую изнасиловал дьявол, причем он оплодотворил ее настоящим мужским семенем в таком количестве, которым «могла обладать разве тысяча мужчин». Все это должно было быть известно приору Вильгельму Эделину, и под угрозой прослыть злостным невеждой и упорствующим еретиком он не мог не заявить о том, что отрицание им реальности ведьм могло быть ему внушено лишь дьяволом в интересах тех мерзостных замышлений, которыми он задается к великому ущербу для всего христианского мира.

Почти в тот момент, когда Вильгельм Эделин сознал свою вину, приведшую его к пожизненной тюрьме вместо костра, появилось обширное сочинение Николая Жакье, инквизитора северной Франции, впоследствии перекочевавшего под именем Якиера в Силезию, доказывавшее не только реальность колдовского могущества, но считавшее «мерзостноловким фокусом» дьявола распространение мысли о том, что полеты ведьм являются лишь полетом фантазии.

По словам Жакье, в колдовской секте участвуют не только женщины, но и мужчины; хуже всего то, что духовные лица и монахи зачастую не могут устоять против заманчивых предложений демонов, дающих им возможность, в воздаяние за заключение договора, насылать на людей всякие болезни, сумасшествие и смерть; они, как находящиеся под особым покровительством демонов, могут также портить плоды, жатву, супружескую жизнь и вообще причинять всякие ужасы. «На собраниях, которые чаще всего происходят по четвергам, оплевывается крест, остии подвергаются издевательству, происходят кровосмесительство и интимная связь с злыми духами». Утверждение некоторых свидетелей шабаша, что они на собраниях видели ведьм, но не демонов, Жакье толкует в том смысле, что демон умеет «одним показываться, а для других быть невидимым». В заключение Жакье требует, чтобы никакое раскаяние не спасало одержимых, а тем более союзников дьявола: они, безусловно, должны выдаваться светской власти.

Все, что так подробно излагал в своем «Flagellum» («Бич») Жакье, было в Аррасе в 1459 г. поставлено инквизитором Пьером Лe‑Бруссаром в вину одной женщине, сознавшейся в том, что она посещала демонские собрания и видела на них несколько знакомых женщин. На пытке обвиняемые сознались в целом ряде преступлений, почти целиком списанных со страниц ученого сочинения французского инквизитора Жакье. Все они были преданы сожжению. В момент вхождения на костер женщины говорили, что были обмануты инквизитором: им обещали прощение, если они сознаются, и угрожали сожжением, если будут отрицать свою вину. Они сознались, но тем не менее были приговорены к смерти. Этот протест осужденных к смерти не имел реального значения. Учение Жакье о предании светской власти всех, без исключения, виновных в ведовстве, стало законом, и пламя костра пожрало шесть несчастных женщин. Их недвижимое имущество было конфисковано в пользу инквизиции, а движимое – отдано епископу Арраса.

При столь твердо установленном церковью положении о существовании дьявольского колдовства нужно считать поразительно смелым выступление минорита Самуила де Кассини, монаха миланского монастыря Санти Анджели, который в своем «Ouestio lamiarum» («Вопрос о ламиях», 1505) отрицал воздушные путешествия ведьм, хотя и признавал существование и даже сверхъестественное могущество последних. Выступление Самуила вызвало бурю в богословской литературе и дало непосредственный повод к опубликованию ряда авторитетнейших сочинений. Они открылись работой доминиканца Викентия Додо; его поддержали товарищи по доминиканскому ордену Бернард де из Комо, Сильвестр Приэриас, Варфоломей де Спина и многие другие богословы Франции, Италии и Германии.

Немецкий историк Ганзен[15]говорит о 46 сочинениях до 1540 г., посвященных вопросу о достоверности дьявольских махинаций, и прибавляет к этим «теоретическим трудам» 47 папских выступлений на эту же тему

Из теоретических трудов остановимся лишь на «Исследовании о ведьмах», принадлежащем перу Варфоломея де Спины. Имя автора пользовалось авторитетом, и его сочинение получило в начале XVI века широкое распространение.

Бесчисленное множество инквизиционных процессов и наказаний ведьм доказывает, говорит Спина, что ведовство и колдовство действительно существуют: в противном случае инквизиторы, приговаривавшие ведьм к смерти, были бы несправедливыми судьями. Так как церковь не только знает и принимает к сведению эти приговоры, но также санкционирует и одобряет их – следовательно, эти вещи действительны и истинны. Ведь каждому ясно, что «почти весь земной шар полон дьявольских преступлений». Многочисленные процессы доказали, что происходят полеты по воздуху; ежедневный опыт учит, что дьяволы принимают образы разных животных. Сожительство дьявола с человеком уже доказано и не требует дальнейших доводов. На сходках ведьм жарятся и пожираются быки и другие животные; никто этого отрицать уже не может. Ни один здравомыслящий человек (nullussanae mentis) не может отрицать того, что ведьмы убивают малых детей; родители должны поэтому зорко следить, чтобы подозрительные субъекты не целовали их детей. Все эти вещи, однако, совместимы и попускаются мудростью и великодушием бога. Если улетевшая ведьма продолжает все‑таки лежать у себя в кровати, то объясняется это совершенно естественным образом: черт, принявший ее образ, лежит в ее кровати. «И как можно, – восклицает де Спина, – сомневаться в реальности всего этого, когда в одном лишь округе инквизитора Бернарда Комо ежегодно берется в плен свыше 1000 ведьм, из коих свыше сотни сжигается?! Как можно еще колебаться, когда мне лишь очень недавно знакомый врач из Феррары рассказывал, что в его поместье один крестьянин собственными глазами видел шабаш из 6000 женщин и мужчин, предававшихся кощунственному разврату?! Еще в прошлом году Андрей Маньяни из Бергама рассказывал, как одна молодая девушка, проживавшая вместе со своей матерью в Бергаме, ночью очутилась голой в кровати своего родственника в Венеции. Проливая горькие слезы, девушка говорила: я ночью проснулась и увидела, что мать, снявши с себя рубаху, мажется какой‑то мазью; потом она села верхом на палку и вылетела через окно. Я тоже поднялась, помазала тело мазью и очутилась в комнате, где моя мать готовилась убить ребенка. Я громко произнесла, в присутствии матери, имя Иисуса и Марии; мать исчезла, я же осталась в этой комнате совершенно голой. Во время инквизиционной пытки в Бергаме все это подтвердилось и было точно установлено… Я мог бы привести бесчисленное множество случаев, как демоны появлялись в образе кошек, какое множество детей было уничтожено ведьмами и сколько колдовской мази было сделано из их мертвых тел. Но разве есть нужда в приведении всех этих фактов?»

Да, уже давно факт существования дьявола церковью был точно установлен, и дело в конце XV века шло не о теоретических доказательствах и не о приведении все новых и новых фактов, а о том, как лучше всего бороться со всемогуществом и вездесущностью дьявола, и папа Иннокентий VIII своей знаменитой буллой Summis desiderantes, так называемой «ведовской буллой», указал, что основной задачей германской инквизиции отныне является беспощадная борьба с ведовством и окончательное его истребление, так как зло это приняло слишком большие размеры, чтобы инквизиция могла к нему относиться со снисхождением и с некоторым ослаблением. Против дьявола, в своей дерзости дошедшего до стремления овладеть всем человечеством, церковь обязана выступить во всеоружии своей мощи и энергии. Дьявольское упорство во что бы то ни стало должно быть уничтожено.

И началась эра страшных, кровавых преследований всех, заподозренных в той или иной степени в сношениях с дьяволом и его сотрудниками.

Таково историческое значение той буллы, во имя которой в течение свыше двух столетий сжигали, мучили, терзали и уничтожали суеверных, больных, жалких и невежественных людей. Булла эта была поворотным пунктом в деятельности инквизиции, которая с этого момента сосредоточила главное свое внимание на ведовстве и не столько стремилась к установлению чистоты католической веры и правильности отдельных догматов, сколько к искоренению той страшной силы, которая дерзала овладеть человечеством, чтобы вырвать его из лона церкви и из ведения самого бога.

Сицилийский инквизитор Людвиг Парамо, восхищенный той энергией в борьбе с ведьмами, которую развила инквизиция, благодаря булле о ведьмах Иннокентия VIII, писал: «Нельзя не указать, какую великую услугу инквизиция оказала человечеству тем, что она уничтожила огромное количество ведьм. В течение 150 лет были в Испании, Италии, Германии сожжены, по меньшей мере, 30 ООО ведьм. Подумайте лишь! Если бы эти ведьмы не были истреблены, какое неимоверное зло они причинили бы всему миру».

Так как Парамо писал эти слова в 1598 г., то в число 30 ООО не могли войти ни 900 ведьм, сожженных в Лотарингии в течение 15 лет Николаем Реми во второй половине XVII века, ни 700 погибших в Фульде от руки свирепствовавшего в XVII веке Балтазара Фосса, ни 600 сожженных в Бамберге в течение 1624–1630 гг., ни бесчисленное множество других, погибших в огне во исполнение буллы папы Иннокентия VIII[16].

Определить даже приблизительное количество жертв буллы Иннокентия VIII нет возможности: почти ежегодно публикуются различными провинциальными архивами протоколы процессов против ведьм, и жуткая картина бессмысленных жестокостей обогащается все новыми деталями. Вот небольшой город Роттенбург на Некаре. Ежегодно в нем десяток‑другой ведьм сжигается на костре, и городской совет чувствует «усталость» от этих процессов и начинает печалиться, что вскоре в Роттенбурге не останется в живых ни одной женщины (XVII). В небольшом Оснабрюке за три месяца в 1588 г. была сожжена 121 ведьма, вокруг Оснабрюке пылают костры, и все женское население округа обречено на гибель.

По официальным данным, в 20 деревнях кругом Трира в 1587–93 гг. было сожжено 306 человек; в двух деревнях осталось всего две женщины (Hennen. Ein Hexenprozess aus der Umgebung Von Trier. 1887). В местечке Герольцгофене в 1616 г. было сожжено 99 ведьм, в следующем году – 88. В местечке Эллингене за 8 месяцев в 1590 г. было сожжено 71. В Эльвагене иезуиты возвели в 1612 г. на костер 167 человек, а в Вестерштетене за 2 года – 600 человек. В Кведлинбурге в 1589 г. в один день погибло 133 человека. В Нейссе магистрат построил для ведьм специальную печь огромных размеров; в Бамберге был особый дом для ведьм, где их держали до суда; их кормили страшно солеными селедками, не давали воды и купали в кипятке, куда бросали перец. В Брауншвейге было воздвигнуто столько костров на площади казни, что современники сравнивали эту площадь с сосновым лесом. В Нассау в 1628 г. вышло постановление, чтобы в каждой деревне были особенные выборные люди, которые должны были сообщать обо всех подозреваемых в колдовстве особым комиссарам, путешествовавшим для этого по стране. Вскоре тюрьмы наполнились сознавшимися под пыткой во всех ужасах сатанинских оргий. В народе господствовало такое возбуждение, что многие сами себя выдавали за ведьм. В Манке в 1583 г. иезуитам хитростью удалось изгнать из 16‑тилетней девушки Анны Шлуттенбауер 12 655 чертенят; после этого была подвергнута пытке ее 70‑тилетняя бабушка, которая созналась, что уже 50 лет она находится в связи с дьяволом, ездит на шабаш, насылает непогоду и т. д. Ее осудили, поволокли к месту казни, привязав к хвосту лошади, и сожгли заживо. В Женеве за короткий промежуток времени в 1542 г. было сожжено 500 ведьм. В 1546 г. тюремный смотритель донес городскому совету, что все тюрьмы переполнены ведьмами, и палач заявил, что сил одного человека недостаточно, чтобы справиться с палаческими обязанностями.

В Цукмантелле на постоянной службе у инквизиторов находилось не менее 8 палачей. Здесь в 1639 г. было предано огню 242 человека, через несколько лет было сожжено 102, в числе которых было двое детей, признанных детьми дьявола. В Берне за годы 1591–1600 сжигалось в среднем ежегодно по 30 ведьм, а в Коломбье ежемесячно (в среднем) в период от 1602 г. до 1609 г. погибало 8 человек. В Эльзасе, Швабии и Брейсгау в XVII в. беспрерывно жгли людей: в 1620 г. сожжено 800 человек, и всем кажется, что чем больше будут сжигать людей, тем больше будет ведьм. «Словно из пепла, – говорит Штебер в своем описании Эльзаса, – появляются ведьмы».