ЧАСТЬ I. http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=625345

Джон Шорс

Под мраморным небом

http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=625345

«Джон Шорс. Под мраморным небом»: РИПОЛ классик; Москва; 2010

ISBN 978‑5‑386‑01977‑8

Оригинал:John Shors, “Beneath a Marble Sky”

Перевод:Ирина Новоселецкая

Аннотация

В 1632 году император Хиндустана великий Шах‑Джахан повелел воздвигнуть в память о своей любимой жене Мумтаз‑Махал грандиозный мавзолей. Этот мавзолей, известный во всем мире как Тадж‑Махал, пережил века и донес до наших дней историю нетленной любви императора.

На фоне строительства Тадж‑Махала и происходят события, описанные в романе. Его главная героиня – любимая дочь императора принцесса Джаханара рассказывает нам необычайную историю создания мавзолея, которая тесно переплелась с судьбой самой принцессы.

Так случилось, что единственной любовью ее жизни стал главный архитектор строительства Иса. Долгим и трудным будет их путь друг к другу, ведь к моменту встречи Джаханара уже была связана узами ненавистного брака.

Удивительными лабиринтами времени и любви проведет нас автор романа Джон Шорс. Он поведает нам всю правду о знаменитом Тадж‑Махале, до сих пор покоряющем мир своим немеркнущим величием. Он расскажет нам о любви, над которой оказались не властны время и расстояния…

Джон Шорс

Под мраморным небом

Посвящается Эллисон

ЧАСТЬ I

Услышав, что на свете есть любовь,

Я стал искать тебя повсюду, не зная,

Что глаза мои слепы.

Любовь нельзя найти иль повстречать,

Она – всегда в тебе, в душе влюбленной.

РУМИ

Давным‑давно, когда я была еще невинна и целомудренна, мой отец верил в совершенство.

Однажды, размышляя о своей империи, созерцая созданное им великолепие, он сочинил стихотворение. И на сводчатом потолке над своим Павлиньим троном велел мастеру золотом начертать: «Если есть рай на земле, это здесь, это здесь, это здесь»[1]. Простые слова простого человека. Но сколько в них истинного смысла!

Восход над рекой Ямуна часто навевает мне мысли о рае. С широкой излучины реки я с восхищением обозреваю округу, будто смотрю на лицо возлюбленного. Сегодня утром перед глазами моими предстают виды столь же вдохновляющие, что и всегда, и сейчас я с особым наслаждением любуюсь ими, ведь мне так долго приходилось скрываться. Справа раскинулся величественный Красный форт. Напротив, омываемый кровью солнца, стоит Тадж‑Махал – не парит в вышине, будто сокол, не вздымается, словно море. Могучий и благородный, мавзолей высится на фоне неба, словно врата рая. Зная, что Тадж‑Махал воздвигнут для моей матери, я испытываю одновременно величайшую радость и глубочайшую скорбь.

Сегодня я не одна. Мы плывем в лодке по Ямуне. Мой защитник Низам терпеливо гребет. В передней части нашей лодки сидят две мои внучки, Гульбадан и Рурайя, уже не девочки, каждая – дивное воплощение моей дочери. Глядя на них, я думаю, что время летит слишком быстро, что еще вчера они не умели ходить и я поглаживала подошвы их крохотных ступней. Теперь своих внучек я люблю даже больше, чем тогда. Когда я смотрю на них, мне кажется, что я переношусь туда, где меня покидают сожаления и воспоминания о событиях, оставивших шрамы в моей душе и на моем теле.

Гульбадан и Рурайя смеются, шепчутся, как и все молодые женщины, обсуждая свои сны, мужчин, что с важным видом перед ними расхаживают. Я в их возрасте была более сдержанна в выражении своих чувств. Внешне я вела себя почти так же, но в душе моей, за семью печатями, теснились более тревожные мысли, среди которых зачастую преобладали стремление снискать одобрение, потребность чувствовать себя достойным человеком.

Один из немногих людей, кому удавалось когда‑либо наблюдать меня в минуты сомнений и неуверенности в себе, был Низам, сейчас переправляющий нас на дальний берег, прочь от любопытных ушей, коих много вокруг Тадж‑Махала. У самой реки растет баньян, своими отростками целуя воду. Мне баньяны напоминают гигантских пауков; ветви этих деревьев опускаются на землю, словно ноги. Низам привязывает лодку к одному из суков, погруженных в волнистую рябь, и кивает мне, подтверждая то, о чем я думаю, – что здесь мы одни, в относительной безопасности, и я могу раскрыть Гульбадан и Рурайе тайну их рождения.

Эту историю никогда не рассказывали.

– Дорогие мои, – начинаю я, развязывая пояс, что туго стягивает мою талию. – Ваши родители привезли вас в Агру и попросили меня приехать с вами сюда, ибо они считают, что вы уже достаточно взрослые и вам можно доверить тайну. – Я умолкаю, всматриваясь в их лица. В этот момент моя воля сильнее моих чувств, и я придаю жесткость своему голосу. – Они ошибаются?

Гульбадан, старшая из сестер, вертит серебряное колечко, исцарапанное так же, как борта нашей старой лодки.

– Что ты имеешь в виду, Джаха?

– Вы умеете хранить секреты? Или вы, как сороки, сидящие на спине буйвола, без умолку трещите, когда рядом кружат ястребы?

– Но почему нужна такая осторожность?

– Потому, дитя мое, что у меня, как и у любой женщины, бросившей вызов мужчинам, есть враги. И мои недруги готовы много заплатить за эту тайну. Узнав ее, они позаботятся о том, чтобы вас уничтожить. Впрочем, как и император.

– Император? – спрашивает Гульбадан, позабыв про свое колечко. – Какое ему до нас дело?

– Император Аламгир[2], – говорю я, – да простит ему Аллах его преступления, причинит вам зло, если услышит эти слова.

– Но ведь он даже не знает нас. Он...

– Ему известно гораздо, гораздо больше, чем ты думаешь, Гульбадан. И хоть он с вами не знаком, это не значит, что он не способен вас погубить.

– Погубить нас? Но почему?

Я издаю протяжный вздох сожаления.

– Вы, должно быть, понимаете, что у нас... что у нас есть от вас секреты. Секреты, которыми я поделюсь с вами сегодня. Секреты, которые было бы опасно вам доверить, будь вы слишком молоды, чтобы их хранить.

Мои внучки сидят не шелохнувшись, затаив дыхание. Легкий ветерок колышет их коричневые платья. Моя дряхлеющая плоть тоже облечена в простой наряд, хотя одета я как персиянка – в черный бесформенный балахон и чадру, скрывающую мое лицо. Когда мы встретились сегодня утром, Гульбадан и Рурайя спросили, почему я в чужом платье. Чтобы избежать встречи с алчным ростовщиком, солгала я, не раздумывая. И мои внучки безотчетно поверили в эту ложь, как верили мне всегда, когда я им лгала. Но впредь я больше их не обману. После сегодняшнего дня это будет невозможно.

– Что вы знаете об императоре? – спрашиваю я.

Гульбадан бросает взгляд на Красный форт.

– Люди... ну, они перед ним либо преклоняются, либо его ненавидят. Большинство его ненавидят.

Я размыкаю губы, намереваясь продолжить, но меня опережает Рурайя.

– Почему он так жесток, Джаха? – говорит она.

Сколько раз я сама задавалась этим вопросом? Сто? Тысячу?

– Император, – объясняю я, хотя все еще не уверена, что знаю точный ответ, – всегда считал, что его никто не любит. Он ошибался, но это было не важно, ибо, когда тебе кажется, что ты нелюбим, ты живешь в холоде. Поначалу появляется ревность, потом горечь, потом ненависть. И ненависть ожесточила сердце Аламгира.

– Но откуда ты знаешь, что у него на сердце? – с удивлением произносит Гульбадан.

Я медлю в нерешительности, потому что Гульбадан и Рурайя до сей поры жили в заблуждении. Как бы я отреагировала, будь я на их месте? – спрашиваю я себя. Способна ли молодая женщина смириться с мыслью, что на самом деле она не простолюдинка, каковой ее воспитали, а потомок императора? Поймут ли мои драгоценные внучки, что мы вынуждены были их обманывать?

– Некогда Аламгира звали Аурангзебом, – наконец отвечаю я, встречая их взгляды. – И некогда я была его сестрой.

Низам кивком подтверждает мои слова. Тень, отбрасываемая его тюрбаном, подпрыгивает на коленях Рурайи.

– Сестрой? – изумленно повторяет Гульбадан.

Я наклоняюсь к внучкам:

– Мы обязаны были вас защитить. Иначе...

– Но как ты можешь быть его сестрой?

– Во мне, в тебе, Гульбадан, течет такая же царская кровь, как и в нем.

– Царская? Твой отец был рыбак, как и мой. Он погиб во время шторма!

– Мой отец был император. Император Шах‑Джахан[3].

– Не может быть!

– Но это так.

Гульбадан открывает рот, но не издает ни звука. Ее брови сдвигаются. Руки падают на колени.

– Тогда почему ты живешь так далеко от Агры? И почему... почему вы лгали нам? Почему мы ничего не знали?

– Услышав мой рассказ, ты поймешь.

– Но почему ты рассказываешь нам теперь?

– Из‑за вашего братишки.

– Из‑за Мирзы? Вздор!

Мне редко случалось видеть Гульбадан столь расстроенной. Рурайя ведет себя так, будто она, пробудившись ото сна, увидела на небе два солнца.

– Пожалуйста, выслушай меня, Гульбадан. Я все объясню.

На языке у внучки вертятся сердитые слова, но она обуздывает свой порыв. Я на мгновение закрываю глаза. Нас окутывает тишина, и я спрашиваю себя: разумно ли наше решение? Вне сомнения, мои внучки, уже достаточно взрослые и умные, сумеют хранить мои страшные тайны. Но произойдут ли когда‑нибудь такие события, вследствие которых эти сведения станут востребованными?

– Я должна поведать вам историю нашей семьи, рассказать об убеждениях тех, кого уже давно с нами нет, – говорю я. – Я не могу предвидеть будущее, но время сейчас смутное, и в один прекрасный день трон может опустеть. В этом случае Мирза, если пожелает, может заявить свои права. Пока он слишком мал, ему рано слушать мой рассказ, а вот вам – нет. Мирзе потребуется ваша помощь, если он решит последовать тропой, что так старательно прокладывал его прадед, – тропой, которая ведет к миру и состраданию, а не к войне и подозрительности, что окружают нас сегодня.

– Но ведь Мирза еще ребенок, – заметила Рурайя.

– Да, но наступит день, когда он станет мужчиной, как ваш отец. А в мальчике течет царская кровь. Такая кровь могла бы вновь объединить империю. Могла бы спасти тысячи жизней. Вот почему я прошу вас внимательно выслушать все, что я скажу. Вы поведаете эту историю своему брату, когда он будет к тому готов. Вы должны ее знать, если Мирза когда‑нибудь попытается взойти на трон.

Гульбадан бросает взгляд в сторону своего далекого дома:

– А пока он не подрастет, мы будем лгать ему, как мама лгала нам?

– Она лгала, дитя мое, только из любви к вам.

– Но мама никогда не должна лгать, – сказала Рурайя.

– Ты будешь лгать, Рурайя, чтобы защитить своих детей. И ты тоже, Гульбадан. Вы будете лгать и лгать, каждый день, столько, сколько потребуется. А потом, однажды утром, таким, как сегодня, вы откроете своим детям правду.

– И что это за правда? – с явным раздражением спрашивает Гульбадан.

Я показываю на Тадж‑Махал, стоящий по другую сторону реки:

– Знаете, почему его возвели?

Взгляды девушек обращаются на мраморную жемчужину.

– Император Шах‑Джахан, – отвечает моя младшая внучка, – воздвиг его в память о своей жене.

– В память о нашей прабабушке? – поворачиваясь ко мне, спрашивает Гульбадан.

– У ваших прародителей была удивительная судьба, – отвечаю я. – Низам знает историю их жизни. И ваши родители ее знают. Но мы стареем, и нельзя, чтобы она вместе с нами умерла.

Рурайя смотрит на Низама. Тот опять кивает в подтверждение моих слов. Мой друг честен, как зеркало, и Рурайя в удивлении приоткрывает рот.

– Как все началось?

Я не великая рассказчица, но сейчас стараюсь говорить складно, надеясь, что моя речь успокоит страхи внучек. Я объясняю, что моего отца до того, как он сел на Павлиний трон, звали Хуррам. Он был любимым сыном императора, и ожидалось, что однажды он возглавит империю.

– Когда Хурраму было пятнадцать лет, – продолжаю я, – он как‑то зашел в лавку, где торговали шелками и бусами. Там на подушке сидела моя мама – Арджуманд. Ее красота, как утверждали поэты, и радугу заставила бы плакать от зависти. Хуррам был покорен. Спросил, сколько стоит бусина, а мама отрывисто сказала, что это не бусина, а бриллиант и цена ему десять тысяч рупий. Она думала, что таких денег нет и в помине у моего отца, а тот быстро отсчитал названную сумму.

На следующий день Хуррам пришел к своему отцу с просьбой разрешить ему жениться на Арджуманд. Император не понаслышке знал о безумной любви и едва ли мог отказать сыну. И все же он постановил, что Хуррам вправе сочетаться браком с Арджуманд не раньше, чем через пять лет. И мой отец из политических соображений взял в жены персидскую принцессу Кадхари Бегум.

– Почему мы никогда о ней не слышали? – уже менее сердито спрашивает Гульбадан.

– Потому что остальных своих жен отец ценил не больше, чем верблюдов. – Я подавила улыбку, довольная тем, что маму отец ставил гораздо выше, чем ее предшественниц. – Он заботился о своем гареме, но редко туда наведывался.

– И что произошло через пять лет? – осведомляется Рурайя.

– Хуррам и Арджуманд сочетались браком в полнолуние, стоя внутри кольца из золотистых факелов. А потом ночь озарили китайские шутихи, так что стало светло, как днем.

Гульбадан, смотревшая на небо, переводит взгляд на меня:

– Но, Джаха, что же в этом опасного?

– Семена опасности были посеяны вскоре после этого, когда родились я, мои братья и сестры. Мы разожгли войну в империи, войну, в которой брат шел на сестру, отец – на сына.

– Вы?

– И я в том числе, – медленно произношу я. – Я старалась делать как лучше, но все битвы выиграть нельзя.

– Какие битвы? Что ты сделала?

– Выслушай меня, Гульбадан, и скоро ты все узнаешь.