Аладдин. Беспрерывно думая об одном — как набраться смелости и попросить у отца руку Кимьи, — последние три недели я только и делал

Февраль 1246 года, Конья

Беспрерывно думая об одном — как набраться смелости и попросить у отца руку Кимьи, — последние три недели я только и делал, что выжидал удобного момента. Много часов я вел с ним воображаемые беседы, снова и снова повторяя придуманные фразы, ища способ, как бы получше объясниться. На все его предполагаемые возражения у меня были свои ответы. Если он скажет, будто мы с Кимьей как брат с сестрой, я напомню ему, что мы не связаны узами крови. Зная, насколько отец любит Кимью, я собирался сказать, что в случае нашего брака ей не надо будет уходить от нас и жить где-то еще, потому что она навсегда останется в нашем доме. Я обо всем подумал, вот только мне никак не выпадало случая остаться наедине с отцом.

Но однажды вечером я столкнулся с ним, причем не в самый лучший момент. Когда я собирался уходить из дома, чтобы встретиться с друзьями, дверь распахнулась и на пороге появился отец, державший по бутыли вина в обеих руках.

Я застыл на месте:

— Отец, что это у тебя?

— А, это! — отозвался он, не выказывая ни малейшего смущения. — Это вино, сын.

— Что?! — вскричал я. — До чего же переменился великий Мавлана! Теперь он пьет вино?

— Умерь свой пыл, — услышал я сердитый голос сзади.

Это был Шамс. Не мигая смотрел он мне в глаза.

— Разве так говорят с отцом? Это я попросил его пойти в таверну.

— Почему меня не удивляют твои слова? — проговорил я, не сдержав ухмылки.

Если даже Шамс и обиделся, вида он не показал.

— Аладдин, мы можем это обсудить, — бесстрастно произнес он. — Только если ты не позволишь ярости затуманить твой взор.

Потом он склонил голову набок и посоветовал мне усмирить свое сердце.

— Одно из правил, — сказал он, — гласит: если хочешь укрепиться в вере, нужно смягчиться внутри. Поскольку твоя вера — это утес, тебе следует быть мягче перышка. Болезни, несчастные случаи, потери, страх — так или иначе мы сталкиваемся с вещами, которые учат нас быть менее эгоистичными и категоричными в своих суждениях, зато более сострадательными и милосердными. Некоторые понимают урок и становятся мягче, а другие становятся жестче, чем прежде. Единственный способ приблизиться к Истине — это открыть свое сердце, чтобы оно объяло все человечество и в нем еще осталось место для Любви.

— Тебе лучше помолчать, — отозвался я на его речи. — Проповеди пьяных дервишей меня не касаются.

— Аладдин, постыдись! — вмешался отец.

Мне и вправду стало стыдно, но было слишком поздно. Я вспомнил, как возмущал меня отец все последнее время, и на меня опять накатило.

— Не сомневаюсь, что ты и вправду ненавидишь меня, — произнес Шамс. — Однако вряд ли ты хотя бы на минуту перестал любить своего отца. Неужели ты не видишь, что причиняешь ему боль?

— А ты не видишь, что губишь нас всех?

И вот тут-то мой отец, сжав губы и занеся правую руку, бросился на меня. Я решил, что он хочет меня ударить. Но этого не случилось, и мне стало не по себе.

— Ты позоришь меня, — проговорил отец, не глядя в мою сторону.

На глазах у меня выступили слезы. Я отвернулся и неожиданно оказался лицом к лицу с Кимьей. Долго ли она простояла за углом и что видела? Глаза у нее были испуганные. Все ли она слышала?

Я испытывал стыд из-за того, что отец унизил меня перед девушкой, которую я хотел взять в жены. Комок подступил к горлу, а во рту я ощутил горечь. Все вокруг пошло кругом, завертелось, закружилось, как будто грозя обрушением.

Не в силах более оставаться дома, я схватил плащ, оттолкнул Шамса и бросился прочь — подальше от Кимьи и от всех остальных.

Шамс

Февраль 1246 года, Конья

Бутыли с вином стояли между нами, наполняя комнату запахами диких трав и ягод. После бегства Аладдина печали Руми не было границ, и он некоторое время не мог произнести ни слова. Мы вышли на усыпанный снегом двор. Был один из тех светлых февральских вечеров, когда в воздухе стоит тишина. Мы смотрели, как движутся облака по небу, вслушивались в окружавший нас мир. Ветер приносил с собой восхитительно-сладкий запах далеких лесов. И на минуту мне показалось, что мы оба хотим навсегда покинуть этот город.

Я взял в руки одну из бутылей с вином. Потом опустился на колени возле розового куста, стоявшего голым на белом снегу, и принялся лить вино на землю. У Руми просветлело лицо, и он улыбнулся своей полузадумчивой-полувосхищенной улыбкой.

Не сразу, постепенно голый розовый куст ожил, кора его стала мягкой, словно человеческая кожа. И на нем расцвела единственная роза. Я продолжал лить вино, и роза обрела теплый оранжевый оттенок. Потом я вылил вино из другой бутыли, и из оранжевой роза стала ярко-алой. Вина оставалось лишь на донышке. Я вылил половину в чашу, отпил немного, а остальное предложил Руми.

Повинуясь моему жесту, дрожащими руками он взял у меня чашу с вином, не изменив сия-юще-спокойного выражения лица. А ведь этот человек никогда в жизни не пробовал вина.

— Религиозные правила и запреты очень важны, — произнес Руми. — Однако они не должны становиться незыблемыми табу. Поэтому я выпью немного вина, предложенного тобой. Я всем сердцем верю, что есть некая рассудительность в любовном пьянстве.

Руми поднес чащу к губам, но я схватил его за руку и повернул ее. Вино вылилось на снег.

— Не надо, — проговорил я, не видя смысла в дальнейшем испытании.

— Если ты не собирался давать его мне, зачем же посылал меня в таверну? — спросил Руми, и в его голосе было столько же любопытства, сколько и страдания.

— Сам знаешь, — улыбнулся я. — Духовный рост касается всего сознания, а не некоторых его частей. Правило номер тридцать два: «Ничто не должно стоять между тобой и Богом». Ни имамы, ни священники, ни раввины — никто. Ни даже вера как таковая. Верь в собственные правила и собственные ценности, но никогда не ставь их выше правил и ценностей других людей.

Разбивать сердца других людей, даже если ты исполняешь свой долг, противно тому, что есть главное в твоей жизни. — Шамс продолжил: — Не сотвори себе кумира. Иначе твое зрение будет замутнено. Пусть Бог, и только Бог, будет твоим поводырем. Ищи Истину, мой друг, однако не создавай идолов из своих истин.

Я всегда обожал Руми как личность. Но сегодня мое обожание росло семимильными шагами.

В мире полно людей, охваченных желанием стать богатыми, знаменитыми или могущественными. Чем больше они получают знаков своей успешности, тем больше этих знаков им требуется. Жадные, алчные, они творят из своих приобретений кибла[25]и только об этом и думают, не сознавая, что стали слугами приобретаемых ими вещей. Дело обычное. Такое случается постоянно. Но очень редко, реже рубинов, встречаются люди, которые уже прошли дорогу наверх, у которых есть и золото, и слава, и авторитет, а они в один прекрасный день отказываются от всего и подвергают опасности свою репутацию ради путешествия внутрь себя. Руми — тот самый редкий рубин.

— Бог хочет, чтобы мы были скромными и непритязательными, — проговорил я.

— И Он хочет, чтобы о Нем знали, — тихо молвил Руми. — Он хочет, чтобы мы чувствовали Его всеми фибрами своего существа. Вот почему лучше быть наблюдательным и рассудительным, чем пьяным и плохо соображающим.

Я согласился с Руми. Пока не стало совсем холодно и темно, мы сидели во дворе, восхищаясь единственной розой. В вечернем промозглом воздухе ощущался привкус свежести.

От Вина любви у нас немного кружились головы, и я с радостью и благодарностью осознал, что ветер больше не шепчет мне об отчаянии.

Элла

24 июня 2008 года, Нортгемптон

— Поблизости от дома, малышка, открылся тайский ресторан, — сказал Дэвид. — Говорят, в нем вкусно кормят. Почему бы нам не поужинать там сегодня? Одним, без детей?

В этот день Элле меньше всего хотелось ужинать с мужем. Однако Дэвид был настойчив, и она не смогла отказать.

Ресторанчик назывался «Серебряная луна». Он был увешан затейливыми светильниками, столики были отделены друг от друга занавесками, а на стенах было так много зеркал, что, казалось, посетители обедают сами с собой. Элле было не по себе. Однако дело было не в ресторане, а в ее муже. Глаза у него странно блестели, и она чувствовала, что что-то произошло. Он казался печальным, даже расстроенным. Больше всего Эллу испугало то, что он стал слегка заикаться. Ей было известно, что если возникает это его детское заикание, значит, что-то случилось.

Молоденькая официантка в национальной одежде подошла к ним, чтобы принять заказ. Дэвид попросил гребешки с базиликом и соусом чили, а Элла — овощи под кокосовым соусом, решив не изменять решению, принятому ею в сороковой день рождения: не есть мясо. Кроме того, они заказали вино.

Сначала они обсудили интерьер ресторана, а потом замолчали. Двадцать лет брака, двадцать лет в одной постели, двадцать лет — общий душ, общий стол, общие дети… О чем тут говорить? По крайней мере, так думала Элла.

— Ты как будто читала Руми, — заметил Дэвид. Элла кивнула, хотя не могла скрыть удивления. Она не знала, что поразило ее больше: то, что Дэвид знает о Руми, или что его беспокоит ее чтение.

— Я читала его стихи, чтобы написать отчет о «Сладостном богохульстве», а потом втянулась. Теперь читаю для себя, — попыталась она объяснить свой интерес к поэзии Руми.

Дэвида как будто отвлекло винное пятно на скатерти. Потом он с траурным видом вздохнул.

— Элла, мне все известно, — произнес Дэвид. — Я все знаю.

— О чем ты говоришь? — спросила Элла, хотя ей не хотелось услышать ответ.

— О твоей… о твоих отношениях… — запинаясь, проговорил Дэвид. — Мне все известно.

Элла в изумлении поглядела на мужа. В неровном свете свечи, которую только что зажгла официантка, она увидела отчаяние на его лице.

— О моих отношениях? — мгновенно и несколько неожиданно для себя выпалила Элла. Получилось громче, чем ей хотелось бы, и она заметила, как пара за соседним столиком обернулась в их сторону. Смутившись, она понизила голос до шепота: — О каких отношениях?

— Я же не дурак, — сказал Дэвид. — Заглянул в твою почту и прочитал переписку с неким мужчиной.

— Ты это сделал?! — воскликнула Элла.

Дэвид не ответил на вопрос, так как был слишком сосредоточен на том, что собирался сказать.

— Элла, я не виню тебя. Я получил по заслугам. Нельзя безнаказанно забывать о жене. Вот ты и стала искать понимания у другого мужчины.

Элла перевела взгляд на бокал с вином. Дэвид молчал, вероятно думая, как правильней повести себя.

— Я готов простить и все забыть, — наконец сказал он.

В этот момент Элла собиралась наговорить ему много горьких и ехидных слов, однако она остановилась на самом простом.

У нее блестели глаза, когда она спросила:

— А как насчет твоих отношений? О них ты тоже готов забыть?

Появилась официантка, и Элла с Дэвидом, откинувшись назад, внимательно наблюдали, как она ставит на стол тарелки и старательно наполняет вином бокалы. Когда они наконец остались одни, Дэвид поднял взгляд на Эллу:

— Ах, так вот в чем дело! Ты мне мстила!

— Нет, — отозвалась Элла и разочарованно покачала головой. — При чем тут месть? Я никогда тебе не мстила.

— Тогда что это значит?

Элле показалось, что все в ресторане — посетители, официанты, повара, даже тропические рыбки в аквариуме — замерли в ожидании ее ответа.

— Это любовь, — в конце концов произнесла Элла. — Я люблю Азиза.

Она ожидала, что Дэвид разразится смехом, но когда наконец осмелилась заглянуть ему в глаза, она увидела в них страх. Правда, он очень быстро пришел в себя и, как обычно, постарался перевести проблему в практическую плоскость.

— У нас трое детей, — еле слышно произнес он.

— Да. И я всех их очень люблю, — опустив голову, отозвалась Элла. — И тем не менее я люблю Азиза…

— Перестань говорить о любви, — оборвал ее Дэвид. Он взял бокал и сделал большой глоток вина, прежде чем заговорил вновь. — Элла, я совершил много ошибок, но я никогда не переставал тебя любить. Я не любил других женщин. И тебе, и мне следует учиться на допущенных ошибках. Со своей стороны обещаю, что больше «ошибок» не будет. Тебе не нужно уходить от меня и искать кого-то другого.

— А я и не искала, — пробормотала Элла, скорее убеждая в этом себя, чем мужа. — Руми говорит, что не надо охотиться на любовь где-то вне себя. Все, что надо, — это сломать внутренние барьеры, которые мешают нам в поисках любви.

— О Господи! Что на тебя нашло? Где прежняя Элла? Только не надо всей этой романтики! Стань такой, какой была всегда! — огрызнулся Дэвид. — Пожалуйста!

Нахмурясь, Элла разглядывала ногти, словно ее что-то раздражало в них. На самом деле она вспоминала другой день, когда говорила нечто похожее своей дочери. Ей показалось, что круг замкнулся. Как в замедленной съемке, она кивнула и отложила салфетку.

— Пожалуй, нам пора. Я не хочу есть.

В ту ночь они спали на разных кроватях. А рано утром Элла первым делом написала письмо Азизу.