Новая Зеландия 5 page

Утром меня разбудила учительница.

– Ты до 9 часов отсюда уйдешь? У нас занятия начинаются.

В тот день я практически нигде не стоял больше чем по пять минут. Старушка довезла до соседнего городка, старичок – до Кайапоя, фермер – до Крайстчерча, психолог Стивен до Тимару и, наконец, женщина‑англичанка – до Данидена.

Свернув с прибрежного шоссе на дорогу, ведущую в сторону Александры, я сразу увидел огромный плакат, предупреждающий о том, что начинается район золотой лихорадки XIX в. В городе Лоренс, центре района Туапека, сейчас живет всего человек 500. А ведь в разгар лихорадки, после того, как Томас Габриэль Рид в мае 1861 г. на реке Туапека, в районе, позднее названном ущельем Габриэля, открыл золото, здесь было больше 10 тысяч старателей. Золото здесь еще осталось, но добывать его невыгодно. Местные жители переключились на овцеводство. А периодически, для привлечения туристов, устраивают родео.

Абрикосовый сад в Роксборо

На ферме Джона Гилкриста я оказался, когда уже стемнело. Прошел из конца в конец: дома, сараи, сельскохозяйственная техника, две огромные овчарки в обтянутом сеткой вольере и никого из людей! Так и пришлось опять ложиться спать под открытым небом. Только на следующее утро я познакомился и с самим фермером, и с его семьей.

Владелец сада Джон Гилкрист. Его жена Диана, которую все зовут просто Ди, работает журналистом в местной газете и владеет магазином одежды на главной улице. У их старшего сына Питера есть свой абрикосовый сад, а младший, Адам, изучает телевизионную журналистику в университете Отаго. В тот день в гостях была и бабушка Алина – старейшина семьи. Она родилась в Роксборо 85 лет назад и вышла замуж за парня, росшего по соседству. Так всю жизнь в этих местах и провела. Джон – лишь один из семи ее сыновей. Трое других также владеют своими садами, а еще трое ее детей уехали миссионерами в Бирму, Индию и Эквадор.

Меня поселили в пустующем доме, в котором раньше жила бабушка Алина. Там было все, что нужно для жизни: кухня с холодильником и плитой; ванная со стиральной машиной; несколько спальных комнат; зал с телевизором и камином… И все это на первые две недели оказалось в моем единоличном распоряжении.

Первый сад в Роксборо основал Джозеф Тамблин. В 1866 г. он купил у странствующего торговца несколько саженцев фруктовых деревьев. Среди них оказался и знаменитый «красный абрикос Роксборо», который продолжают здесь выращивать до сих пор. Оказалось, что садоводство – более прибыльный бизнес, чем добыча золота. А золото в земле осталось. Его частички проникают в плоды абрикосов, персиков, нектарин и яблок. Поэтому они приобретают уникальный оттенок и несравненный вкус.

Современные фруктовые сады сильно отличаются от своих предшественников. Сейчас они напоминают крупные промышленные предприятия. Каждый этап проводится в строгом соответствии с рекомендациями ученых. Начинается все с прореживания – удаления «лишних» плодов. Если плодов останется меньше, им достанется больше солнечного света; они вырастут крупнее; потребуется меньше усилий для того, чтобы собрать урожай. Затем проводится культивация земли, часто ее покрывают полиэтиленовой пленкой, чтобы помешать влаге испаряться и тем самым обеспечить корни деревьев. Одновременно сады обрабатывают пестицидами для борьбы с вредителями. Самая ответственная часть процесса – сбор и транспортировка. Фрукты должны быть «товарного вида» и дойти до покупателей свежими.

В последние годы делаются попытки перейти на выращивание «органических» плодов. Но большинство фермеров по‑прежнему уповают на ядохимикаты. Для фруктов, которые выращиваются на экспорт, подбор химии становится делом очень ответственным. Списки запрещенных в США и Европе ядохимикатов не совпадают: то, что считается безвредным в США, в Европе нельзя применять, и наоборот.

Первые постройки в Роксборо появились на восточном берегу реки Кутна, а потом и на западном. С одного на другой берег приходилось плавать на лодках, пока, наконец, был построен мост. Его снесло в наводнение 1873 г. Но мост опять восстановили на том же месте. На центральной улице, которая раньше называлась Шотландской, стоит Коммерческий отель, два супермаркета и четыре церкви: католическая, англиканская, объединенная и баптистская.

Долой «лишние» абрикосы!

Первый рабочий день, конечно, запомнился мне лучше, чем сотни следующих за ним. Он выдался дождливым. Джон предложил отдохнуть, но я решил остаться, понадеявшись на свой непромокаемый плащ. Работа была несложная – обрывать с деревьев «лишние» абрикосы. Деревья разные – низкие и высокие, раскидистые и стройные, на некоторых плодов и так немного, а на других из‑за зеленых абрикосов не видно ни листьев, ни даже самих веток. А за работу платят одинаково – по 4,5 доллара за дерево.

За пару недель я понял главный принцип. Если срывать все «лишние» абрикосы, то на каждое дерево придется потратить по нескольку часов. Но такое совершенство никому и не нужно. Если сделать работу меньше, чем на 50 %, то ее сочтут за брак и заставят переделать. Постепенно я научился на глаз определять, когда работа сделана примерно на 70–80 % и пора переходить к следующему дереву. Это сразу же сказалось на производительности и, как следствие, на заработке.

В октябре дожди шли очень часто. Трава, деревья, лестницы – все было мокрое и скользкое. А тут еще и дерево мне попалось высокое, с густой кроной, растущее на крутом склоне. Вскарабкался я на лестницу, хватаясь за ветки, чтобы не упасть. Одна из веток отпружинила, сильно толкнув меня в грудь. Я рефлекторно схватился за соседнюю, но она обломалась. И я плашмя спиной полетел назад и с размаху грохнулся на землю.

Ребра захрустели, и казалось, от такого неожиданного мощного удара сердце остановится. Еще хорошо, что головой не ударился. Но боль пронзила правый бок. Подбежала страшно перепуганная, с побелевшим лицом бригадирша.

– Жив? К доктору?

Немного придя в себя после шока от удара, я прислушался к внутренним ощущениям. Вроде все было цело. Только одно из ребер справа сильно болело. Но и оно, кажется, не было сломано. Может, только ушиблено или треснуто. К врачу я не пошел, лежать и даже сидеть было тяжело. От прикосновения к кровати или креслу ребро болело. Но, что удивительно, работать со сломанным ребром оказалось даже легче, чем лежать на диване.

Однажды после окончания рабочего дня Джон пригласил меня на собрание местного отделения клуба «Ротари». В помещении местного паба собралось человек двадцать членов клуба и несколько гостей. Это собрание удивительно напомнило мне наши заседания парткомов и месткомов: те же проблемы и примерно те же методы их решения. В тот вечер обсуждалась работа с молодежью: «Заняться нечем, вот они и слоняются бесцельно с одного конца улицы до другого». Клуб «Ротари» попытался организовать дискотеку, но подростки напились и стали дебоширить!

В первые дни мы работали втроем: фермер Джон, бригадирша Дейн и я. Но с каждым днем рабочих становилось все больше и больше. Первым приехал Джордж – английский студент из Кембриджа. На то, чтобы долететь до Новой Зеландии, денег у него хватило. А вот на местные развлечения и аттракционы – уже нет. Потом к нам присоединились два новозеландских бомжа – Марк и Рей. Но наша компания им показалась неинтересной, да и Джон Гилкрист алкоголиков не жаловал. Поэтому, проработав всего неделю, они свалили в поисках более подходящего места. Им на смену появилась молодая новозеландская пара – Брендон и Карен. Они не были профессиональными сельхозрабочими и с первого дня не скрывали, что работают только до начала туристического сезона. Потом будут учить туристов нырять с аквалангом.

Через неделю к нам приехал еще один парень – венгр Акош из Будапешта, начальник отдела технического контроля крупной сотовой компании.

– Я не был в отпуске шесть лет, поэтому попросил своего начальника отпустить меня сразу на три месяца. Вначале хотел податься в Америку, но не смог получить визу, а в Новую Зеландию венгров пускают на три месяца и без визы. Полтора месяца я занимался в Окленде на курсах английского языка. Именно там в отеле‑бэкпакерс я увидел объявление Джона Гилкриста о наборе рабочих. Вот и приехал сюда, на Южный остров. Хочу немного заработать, чтобы по пути домой заехать на несколько дней на Фиджи.

Я не мог скрыть своего удивления.

– Неужели у вас в Венгрии начальник отдела большой компании за шесть лет не может заработать денег хотя бы на три месяца отпуска?

– Конечно, может! Я заработал так много, что смог купить квартиру в центре Будапешта. Но меня надули. Я заплатил наличными, вселился, сменил замок. Через пару дней пришел какой‑то человек и попытался открыть мою дверь своим ключом. Оказалось, мошенники продали эту квартиру и ему. Я стал жертвой «квартирной мафии».

– И что?

– Пошел в полицию, написал заявление. Но сразу понял, что никто там моим делом заниматься не будет. Нужно самому искать мошенников. Где живет женщина, продавшая мне квартиру, я не знал. У меня был только номер ее сотового телефона. У своих друзей в компании сотовой связи я взял распечатку звонков с ее аппарата, посмотрел, из какого участка города она говорит в нерабочее время. Так определился район, в котором она, скорее всего, живет. Информация была не очень точная. Но я смог вычислить две‑три улицы, на которых несколько дней ее выслеживал. И выследил! Маклерша, естественно, была лишь маленькой пешкой в чужой игре. Но после того как ее арестовали, полиция стала распутывать клубок. Меня уже несколько раз вызывали для дачи показаний. Может, и всю банду раскроют. Но мне это вряд ли поможет. Вернуть свои деньги назад я уже не надеюсь.

Венгр был не единственным представителем «восточного блока». Пару недель у нас работала семейная пара словаков: Далибор и Бланка. Они приехали в Новую Зеландию летать на параплане. Спонсоры оплатили им перелет, дали цифровой фотоаппарат, но карманных денег не хватало. Поначалу они перемещались по стране на попутках. И это с огромным рюкзаком, в котором был упакован параплан! К Джону Гилкристу они тоже, можно сказать, автостопом попали. Одна из очередных машин довезла их до Роксборо. В пабе они спросили, нет ли у окружающих фермеров какой‑нибудь работы. А тут как раз мимо проходил Джон Гилкрист. Он тут же пригласил их в свой сад.

Если Акош по‑русски знал только детский стишок про «красный день календаря», то Далибор с Бланкой по‑русски говорили значительно лучше, чем по‑английски. В важных случаях мне даже приходилось быть для них переводчиком. Русский язык они учили в школе. Но гораздо больше дала практика. Пользуясь тем, что для словаков въезд в Россию долгое время был безвизовый, они исколесили всю нашу страну. Далибор несколько раз был в Киргизии. Там, по его словам, идеальные условия для полетов на параплане: восходящие воздушные потоки дают возможность летать часами без потери высоты.

Однажды там с ним произошел анекдотичный случай.

– Сажусь я на какую‑то огороженную территорию, и ко мне тут же подлетают люди с автоматами, заламывают руки. Оказалось, я влетел на территорию президентской резиденции. Меня, видимо, приняли за террориста. Еще повезло, что не стали стрелять на поражение. Вообще же в Киргизии было здорово. Народ веселый и дружелюбный. Однажды мы оттуда добирались домой своим ходом. За 100 долларов купили мотоцикл «Урал» с коляской и проехали через Казахстан и пол‑России. Замечательно! На бензин тратишь меньше, чем на машине. А если нужно что‑то отремонтировать, то в любой деревне найдешь и запчасти, и умельцев, знающих этот популярный среди сельчан мотоцикл, как свои пять пальцев.

Норвежка Хепберн и француз Гийом попали в Новую Зеландию по программе обмена студентов. Гийом – высокий и немного меланхоличный двадцатилетний брюнет – закончил во Франции сельскохозяйственный коллеж и один год отработал в абрикосовом саду возле Марселя. Хепберн только‑только исполнилось 18 лет. Она собирается поступать в университет, учиться на эколога. А в Новую Зеландию приехала учить английский язык. И это у нее хорошо получается. К нам она попала после того, как полгода отработала на Северном острове на овцеводческой ферме.

Когда в конце ноября начались каникулы в новозеландских университетах, к нам присоединились и местные студенты, вернее, студентки: Юлия, Эми, Моник и Козет. Душой компании стала Моник – девятнадцатилетняя жизнерадостная блондинка. Каждый раз, заметив нацеленный на нее объектив видеокамеры, она громко восклицала: «Привет, Россия!»

Охота на оленей

В начале ноября Джон Гилкрист пригласил меня охотиться на оленей. Олени в Новой Зеландии считаются вредными животными. Лесники расстреливают их с вертолетов, разбрасывают по лесам отравленный корм. Охота на оленей, как в Европе отстрел крыс, разрешена в любое время года. Для нее не нужны ни лицензии, ни какие‑либо разрешения. Для фермеров‑овцеводов отстрел оленей – это насущная необходимость. А для их коллег‑садоводов всего лишь спорт. В такой полуспортивной охоте я и участвовал.

Мы около часа ехали на джипе на юг, в район Гора, на ферму одного из родственников Джона Гилкриста. Дикие олени приходят из леса на его поля и мирно пасутся вместе с домашними овцами. Из‑за этого охота выглядит довольно странно. Кажется, что какие‑то сумасшедшие принялись стрелять по домашним оленям, мирно пасущимся на огороженном лугу.

Я не стрелял, а лишь бесстрастно фиксировал на видеокамеру все, что там происходило.

Как охотники выслеживали свои жертвы.

Как они стреляли по ним.

Как пули попадали оленям в головы, легкие и ноги.

Как подстреленные животные падали и бились в судорогах.

Как охотники вспарывали убитым оленям животы и вырезали внутренности.

Как освежеванные туши складывали в багажник джипа.

Один из оленей был ранен, и охотники часа два выслеживали его по окрестным полям, для того чтобы добить. Оставлять подранка они считали неэтичным. В целом же, с точки зрения охотников, акция прошла удачно. Они победили оленей со счетом 5:0.

Время для работы и время для отдыха

Джон Гилкрист – христианин‑баптист, и всех своих рабочих он ненавязчиво, но настойчиво приглашал по воскресеньям на службу в церковь. Выяснилось, что Моник тоже баптистка. Родилась она в баптистской семье, но крестилась только пару лет назад. И сразу же влилась в ансамбль, исполняющий религиозные гимны. В Новой Зеландии каждый год устраивается молодежный фестиваль, где хором распевают религиозные гимны. Для того чтобы заработать на этот фестиваль, Моник и устроилась работать. Студенческой стипендии, как оказалось, на такие «излишества» не хватает.

Жили мы весело, а атмосфера была, как на «картошке» или в стройотряде: вместе работали, вместе отдыхали. Пекли пироги (вернее, печь могла только Эми, а остальные девушки всего лишь ей помогали). Иногда выбирались на пикники с «шашлыками» (в Новой Зеландии – это барбекю) и песнями под гитару. На пикниках к нам присоединялись и рабочие с соседних садов.

Однажды Далибор с Бланкой в благодарность за предоставленную им возможность заработать на машину предложили Джону Гилкристу полетать на параплане. По их мнению, на вершинах окружавших долину Роксборо холмов должны быть подходящие условия. Когда мы въехали наверх, Далибор полетал на одноместном параплане, проверить потоки воздуха, оценить новое место. Бланка работала «фоторепортером». Потом он поменял параплан на двухместный и взял с собой Джона Гилкриста. Мы встретили их уже внизу, радостных и счастливых.

В свободное от работы время мы купались или рыбачили. Если купаться удобнее было в пруду – там вода теплее и течения нет, то рыбачили мы на реке – там и форель водилась. По вечерам запекали в духовке пойманную рыбу. Практически в собственном соку. Лишь резали ее на кусочки и добавляли пару ломтиков лимона для вкуса.

Пол Гилкрист – племянник нашего босса, но никаких привилегий это родство ему, видимо, не приносит. Работал он вместе с нами на общих основаниях, за те же деньги, а все свое свободное время посвящал рыбалке. На берегу реки Пол устроил себе уютное гнездышко: притащил старое плетеное кресло и установил его в густых ветвях растущего у самой кромки воды дерева. Иногда и мы к нему присоединялись. Клевало хорошо, и форель ловилась крупная. Но берег зарос большими деревьями с густой кроной. Блесна часто цеплялась за ветки. Нам приходилось прилагать неимоверные усилия и проявлять поистине чудеса ловкости, чтобы ее отцепить.

Однажды ночью Пол предложил отправиться ловить сомов. По дороге мы нашли сбитую машиной птицу, которую и использовали в качестве наживки. Пробравшись через густые заросли, мы вышли на берег реки. Закинув удочку, зажгли свечку и стали ждать. Ночь выдалась безлунная, а под кроной деревьев было вообще так темно, что хоть глаз выколи. Видно было только то, что попадало в круг света от свечки. Ловили исключительно на ощупь. Но одного сома нам тогда все же удалось поймать.

Однажды, возвращаясь из Александры, мы остановились на плотине.

– А ведь тут должно хорошо клевать? – предположил Пол.

Вечером мы отправились проверять его предположение. И, несмотря на дождливую погоду, нам удалось поймать двух форелей и двух лососей. На следующий вечер мы их приготовили в духовке.

Рождество

Прореживанием мы занимались около двух месяцев. Когда закончились абрикосы, настала пора прореживать яблоки. У Джона Гилкриста яблонь было мало, поэтому нас «перебросили» на помощь его брату, владельцу сада Истхевен (что означает не что иное, как Восточные небеса, одним словом, Рай).

В первый день нам сообщили, что за каждую «очищенную» яблоню будут платить по 2 доллара. Наши студенты подсчитали, сколько они наработали за первый день, и прослезились. Пошли к боссу разбираться и угрожать забастовкой. Тогда и выяснилось, что Карл Маркс абсолютно прав: «Сдельная оплата – это всего лишь замаскированная почасовая». В Новой Зеландии установлен МРОТ – за полную неделю работник должен зарабатывать не меньше 300 новозеландских долларов (1 новозеландский доллар = 45 американским центам). Поэтому расценки для оплаты за сдельную работу в саду определяют так: считают, сколько деревьев успел обработать самый нерадивый работник, и делят 300 долларов на это количество. Поэтому, работая в два раза быстрее самого медленного члена бригады, можно получать в два раза больше минимальной оплаты.

За те два месяца, что мы занимались прореживанием, весна закончилась, и началось лето. Климат в Роксборо замечательный. Днем солнечно и тепло, но не жарко – прохладный воздух спускается с вершин окружающих высоких холмов, да и быстрая река Кута служит своеобразным кондиционером. По ночам вообще замечательно – в меру прохладно, свежо и… ни одного комара! Для них здешние ночи, видимо, слишком холодные.

В Южном полушарии празднование главного христианского праздника – Рождества – приходится на самый разгар лета. Но иммигранты и их потомки продолжают упорно держаться привезенных из Европы традиций – елка, индейка, подарки всем, от мала до велика, и, естественно, выпивка. Куда же без нее.

Наиболее ревностные христиане‑баптисты в этот день не забывают и о Боге. Вечером 24 декабря все собрались на торжественное богослужение. Вначале слово дали гостям. Хепберн рассказала о том, как в Норвегии дети, приготовив свои чулочки для подарков Санта‑Клауса, тревожно засыпают, терзаясь вопросом: «Что им достанется от всемогущего и доброго Святого?» Потом я поделился тем, как в России Рождество, смешавшись с Новым годом и Старым Новым годом, превратилось в трехнедельный хмельной марафон. Закончилась торжественная часть кратким пересказом – видимо, для тех, кто еще не знал или уже забыл, – библейской истории, которая каждый год празднуется всем христианским миром. После окончания торжественной части состоялся концерт художественной самодеятельности: пастор на амвоне играл на электрогитаре, а прихожане со свечками в руках (прямо как публика на рок‑концертах) хором распевали гимны, слова которых предусмотрительно высвечивались на стене.

25 декабря принято собираться за праздничным столом на обильный ужин и дарить друг другу подарки. Естественно, каждый старается оказаться в этот день в кругу своей семьи. Рабочие‑новозеландцы разъехались по домам – все равно несколько дней работать никто не будет. Мне, Хепберн и Гийому до дома было слишком далеко. Поэтому Джон Гилкрист из христианского сострадания пригласил нас к себе. Все было, как положено: и елка, и шампанское, и… клубника со взбитыми сливками. Но больше всего мне праздник запомнился тем, что на видео смотрели только что появившийся, но страшно разрекламированный мультфильм «Шрек».

Черешня

После Рождества в «Восточных небесах» началась уборка клубники. На нее приглашали всех, кто мог похвастаться крепкой спиной. У меня, честно говоря, не было желания ползать целыми днями на карачках, сколько бы за это ни платили. Но и без работы я остаться не боялся. Ведь одновременно с клубникой стала созревать и черешня. И ее тоже уже начинали убирать.

У Джона Гилкриста в саду черешневых деревьев нет. Но в Роксборо в разгар сезона найти работу сможет даже самый ленивый – заходи в первые попавшиеся ворота, везде нужны сезонные рабочие. Можно даже выбирать, где выгоднее работать. Джон Гилкрист стал «сватать» нас своему другу – естественно, тоже баптисту. И есть ли в Роксборо среди владельцев садов не баптисты?

Жить мы продолжали там же – в саду Джона Гилкриста (и платили за это, как прежде, по 35 долларов в неделю – только уже наличными, а не в виде «налога» с зарплаты), и каждый день ездили на светло‑зеленом «Датсуне» на работу и обратно.

За каждое полное пятилитровое ведерко черешни платили вначале по 4, затем по 4,5 и, наконец, по 5 новозеландских долларов (в Японии покупателям это же количество ягод обойдется уже в 10 раз дороже). За день при определенной ловкости рук можно было заработать от 100 до 150 долларов. Но собирать нужно не все подряд, а только достаточно красные, целые ягоды и обязательно с черенками. В том году сезон для черешни оказался неудачный. Как раз в самый разгар ее созревания пошли сильные дожди, и большая часть ягод полопалась. Они и товарный вид потеряли, и на длительное хранение не годились. Только в переработку. А для садоводов это прямой убыток.

Есть разрешалось сколько угодно. Хоть целый день только этим и занимайся! Никаких норм выработки – сколько соберешь, за столько и заплатят. Вот и получается, что выгоднее как раз не есть, а работать. При хорошей работе за один день получишь столько, что в супермаркете на месяц черешни накупить сможешь.

Летящий трактор

Уборка черешни была в самом разгаре, но с 7 января у Джона Гилкриста стали поспевать абрикосы. Он тут же потребовал, чтобы мы вернулись. Я некоторое время колебался: «А может, вообще уйти? Продолжать работать на сборе черешни. Или собирать абрикосы?» Но, как всегда, победила любознательность. Абрикосы я еще ни разу в жизни не собирал.

За них вначале тоже установили сдельную оплату – по 2 доллара за сумку. Сумка в три раза больше, чем ведро для черешни. Но и сами абрикосы примерно в три раза больше. Должно вроде получаться примерно столько же, сколько мы зарабатывали на черешне. Но не получалось.

Абрикосы нужно убирать не все подряд, а только те, которые достигли определенной степени зрелости – пожелтели, но еще не размякли. Но и бросать еще незрелые плоды на деревьях, как мы делали это с черешней, тоже не принято. Поэтому одни и те же деревья мы проходили по два‑три раза с разницей примерно в неделю.

Поначалу довольно трудно было безошибочно отделять плоды, которые нужно собрать, от тех, которые могли подождать еще неделю. Джон, видя, что в погоне за скоростью мы оставляем на ветках слишком много, нервничал.

– Не хватайте по верхушкам. Когда мы вернемся к этому дереву, они переспеют, – ругался он и пытался увещевать, взывая к нашей совести: – Вы понимаете, что мы целый год работаем ради этих нескольких недель!

Но эти увещевания не всегда действовали. Хочешь не хочешь, а при сдельной работе скорость становится значительно важнее, чем качество. Поэтому, когда мы перешли к сбору особенно дорогих и нежных сортов абрикосов, нас перевели на почасовую оплату.

Работать сразу стало легче. Но неинтересно. Я‑то знал, что не могу соревноваться в скорости с местными рабочими. Даже когда я работал так медленно, что чуть не засыпал на ходу, моя скорость была примерно в два раза выше, чем у новозеландцев. А платили нам одинаково! Причем одинаково мало.

Что хорошо при повременной оплате – можно аккуратнее и внимательнее следить за тем, чтобы не свалиться с лестницы. Абрикосовые деревья у Джона Гилкриста большей частью старые, с густой кроной. А сад разбит на крутых откосах. Из‑за этого сбор урожая становится чем‑то вроде промышленного альпинизма – соревнованием на ловкость и осмотрительность.

В разгар уборки абрикосов у нас появились и новые рабочие. Две студентки‑журналистки из университета Отаго приехали всего на пару недель – отдохнуть на свежем воздухе после напряженной сессии. Повременная работа была им как раз то, что нужно. Курорт, да и только!

Немного позднее к нам присоединился еще один рабочий – Питер из Данидена.

– Я прожил на Бали шесть месяцев, научился говорить по‑индонезийски, завел много приятелей. Но деньги кончились. Пришлось вернуться. Поработаю пару месяцев и опять поеду в Индонезию.

Питер запомнился тем, что он буквально ни одного вечера не мог обойтись без выпивки. Пил, правда, только вино или пиво и сильно не напивался. Но в нерабочее время он всегда был немного навеселе.

Спокойное течение будней нарушило одно происшествие. Я с Гийомом и Питером собирал абрикосы, предназначенные для отправки на консервный завод. Адам на тракторе с тележкой подвозил пустые ящики и отвозил полные. Когда мы собрали последний ящик, он предложил и нас подвезти. Мы втроем сели на ящик с абрикосами и поехали. Трава была мокрой от дождя. Когда спускались с холма, я заметил, что колеса трактора не крутятся – Адам пытался тормозить, а скорость нашего движения лишь увеличивалась. Надо прыгать. А некуда! Мы двигались по колее между двумя рядами деревьев. А скорость становилась все больше и больше. «Прыгайте», – закричал Адам, а сам изо всех сил старался удержать трактор, чтобы он не перевернулся.

Мы неслись вниз с постоянно увеличивающейся скоростью. Когда трактор, наконец, вылетел на прогалину, Питер сразу прыгнул, я – за ним. Мы еще скользили вниз по мокрой траве, когда трактор, несмотря на все усилия Адама так и не вписавшийся в поворот, боком налетел на дерево. Ящики раскололись, абрикосы полетели на землю.

К счастью, в этом инциденте никто серьезно не пострадал. Время было как раз обеденное, и все рабочие собрались в нашем доме. Мой рассказ о приключении, естественно, заставил бросить тарелки с дымящейся кашей и пойти посмотреть если и не на само событие, то хотя бы на его результаты.

Трактор стоял на боку, зацепившись за сломанную ветку, ящики раскололись, а абрикосы высыпались на землю. Джон Гилкрист подогнал другой трактор с пустой тележкой.

– Давайте переложим абрикосы сюда. Только с земли не поднимайте. Грязные фрукты нам не нужны – их на таможне забракуют.

Когда мы закончили убирать следы происшествия, Джон многозначительно улыбнулся и сказал, обращаясь ко мне:

– Знаете, что меня удивило больше всего? То, что Валерий не снимал это на видеокамеру.

И действительно, я так был увлечен происходящим, что чуть ли не впервые за два года напрочь забыл о своей видеокамере.

В семье не без урода

В саду Джона Гилкриста мы жили как одна большая семья. А как говорится, «в семье не без урода». И наша «семья» не стала в этом отношении исключением. В тот самый день, когда произошел инцидент с трактором, к нам приехала новая работница. Поначалу на нее не обратили внимания.

Англичанка Кетрин после окончания сельскохозяйственного колледжа попала в Новую Зеландию по программе студенческого обмена. Ее направили на овцеводческую ферму, но там у нее «не сложились отношения». И она потребовала перевести ее в другое место. Меня, как бывшего специалиста по отбору персонала, это сразу же насторожило. Если бы я проводил с ней интервью, то ни за что не взял бы ее на офисную работу. Но мы вроде бы работали в поле. Может, обойдется?

Однако не обошлось. С нами у нее отношения тоже не складывались. Видимо, ей опять не повезло: опять вокруг оказались одни сволочи и придурки. С ее появлением в нашем дружном коллективе начались конфликты и склоки. И наша когда‑то дружная коммуна стала похожа на коммунальную квартиру в самом худшем смысле этого слова.

Как же мы ухитрились прожить до этого три месяца, так ни разу не поругавшись и «не выяснив отношений»? У каждого из нас была своя отдельная комната. Но ванная, туалет, кухня и гостиная были общими. Однако из‑за этого проблем почему‑то не возникало. Формально «комендантом общежития» Джон Гилкрист назначил меня, как самого старшего и единственного «взрослого». Но я, честно говоря, ни разу и не подумал воспользоваться своей властью, пустив все на самотек.

Моник никогда ничего по хозяйству не делала, но от нее этого никто и не ждал. Хепберн по собственному почину пылесосила. Когда она уезжала на двухнедельную экскурсию по стране, о пылесосе никто и не вспоминал. Свою посуду каждый обычно мыл сам. А общую – Гийом. И опять же никто его не просил. У него к мытью посуды была такая же странная любовь, как у норвежки к пылесосу. Кетрин же решила сразу навести порядок и всех «построить».

Вначале она выбрала своей целью Гийома. Я уж и не помню, к чему прицепилась. Но конфликт разгорался с каждым днем. Она и ябедничала на него Джону Гилкристу, и истерику закатывала. Француз ушел в глухую оборону – вообще перестал с ней разговаривать. А потом и вообще удрал – уехал к своим друзьям на Северный остров. Тогда она переключилась на меня. Первый ход был такой: «Почему это ты все время садишься на переднее сиденье «Датсуна»? Может, я тоже хочу!» Действительно, почему? Я попытался вспомнить. И вспомнил. Первый раз, когда мы впятером попытались втиснуться в малолитражку, Гийом сел за руль, я, как самый большой и тяжелый, на переднее сиденье, а три девчонки сзади. Так и пошло. Хотя, в действительности, разницы большой нет. Можно и поменяться. Но за первым ходом последовал второй, третий, четвертый…