Одиннадцать лет спустя 13 page. Ярус будто ожил. Заключенные вопили, пытаясь выведать, что произошло, рядом как из‑под земли вырос офицер Уитакер

Ярус будто ожил. Заключенные вопили, пытаясь выведать, что произошло, рядом как из‑под земли вырос офицер Уитакер, который помог мне встать и занял мое место, пока другой надзиратель делал искусственное дыхание. Мимо меня пробежали еще четверо, в следующий миг у же брызжущие в лицо Салли перечным газом. Верещащего и брыкающегося, его потащили прочь с яруса, а тем временем прибыл первый попавшийся врач – им оказался психиатр, которого я часто видел в тюрьме. Однако офицер Смит уже не шевелился.

В поднявшейся суматохе меня, казалось, никто не замечал: ставки были слишком высоки. Отчаявшись нащупать пульс на шее Смита, психиатр отдернул липкую от крови руку. Он подержал запястье офицера и, покачав головой, объявил:

– Все.

На ярусе воцарилась абсолютная тишина. Все арестанты как завороженные смотрели на распростертое перед ними тело. Кровь уже не лилась, тело оставалось недвижимым. Краем глаза я заметил суматоху в аппаратной: это опоздавшие парамедики пытались проникнуть внутрь. Их в конце концов пустили. Застегивая на ходу бронежилеты, они подбежали к Смиту и, опустившись на колени, повторили все те же бессмысленные процедуры, которые уже проделал психиатр.

За спиной у меня кто‑то заплакал.

Обернувшись, я увидел Шэя. Он сидел на корточках, лицо его было исполосовано кровавыми потеками: он просунул руку под дверь, чтобы коснуться пальцев Смита.

– Вы пришли сюда для соборования? – спросил один из па‑рамедиков, и на меня впервые обратили внимание.

– Я… Ну…

– Что он здесь делает? – рявкнул Уитакер.

– Кто он вообще такой? – крикнул другой офицер. – Я на этом ярусе не работаю.

– Я могу уйти, – сказал я. – Я… пожалуй, пойду.

Я снова взглянул на Шэя, свернувшегося клубком и шепчущего что‑то невнятное. Если бы я не знал его, то подумал бы, что он молится.

Пока парамедики готовились уложить труп на носилки, я прочел над Смитом поминальную молитву.

– Во имя Отца нашего Всемогущего, давшего тебе жизнь… Во имя Иисуса Христа, даровавшего тебе спасение… Во имя Святого Духа, очистившего тебя от порока… Покойся с миром в Царствии Небесном. Аминь.

Я перекрестился и опустил глаза.

– На счет «три», – скомандовал первый парамедик.

Второй кивнул ему и взялся за щиколотки убитого.

– Один, два… Черт подери! – закричал он, когда покойник стряхнул с себя его руку.

Бессмертие души любят доказывать тем, что миллионы людей в него поверили. Те же люди когда‑то верили, что Земля плоская.

Марк Твен. Из записных книжек

Джун

Клэр разрежут пополам, распилят ей грудную кость и закрепят на металлической растяжке, чтобы в буквальном смысле вынуть изнутри сердце – и тем не менее я не этого боялась больше всего.

Нет. Что пугало меня до смерти, так это концепция клеточной памяти. Доктор By говорил, что не существует научных доказательств перехода личных качеств от доноров к реципиентам. Но я понимала, что науке известно еще далеко не все. Я читала книги, проводила исследования – и теперь недоумевала, что странного в допущении, будто живая ткань наделена способностью помнить. В конце концов, многие из нас пытались забыть свое горе… а оно оказывалось пропечатано на наших веках и вытатуировано на наших языках.

Насчитывались десятки случаев. Ребенок с изуродованной стопой утонул, и его сердце отдали младенцу, который тоже начал хромать на левую ногу. Рэппер, заигравший классику, а после узнавший, что его донор умер с футляром для скрипки в руках. Фермер‑скотовод, получивший сердце шестнадцатилетнего вегетарианца и с тех пор не выносивший вкуса мяса.

Был еще двадцатилетний парень, сочинявший музыку на досуге. Спустя год после его смерти родители нашли диск с песней, в которой он пел, как девушка по имени Энди разбила ему сердце. Двадцатилетнюю девушку, которой пересадили его сердце, звали Андреа. Когда родители парня поставили ей эту песню, она смогла сама допеть припев.

Подобные истории в большинстве своем были вполне безобидными: странное совпадение, забавный поворот событий. Кроме одной: маленькому мальчику пересадили сердце другого мальчика, убитого. Ему начали сниться кошмары, в которых являлся убийца донора. Он видел все, вплоть до его одежды. Видел, как он похитил мальчика и где спрятал орудие убийства. Благодаря его показаниям полиция поймала преступника.

Если Клэр пересадят сердце Шэя Борна, в ней поселятся мысли об убийстве – но это еще полбеды. Убивало меня другое: вдруг, приняв это сердце, она вынуждена будет пережить убийство сестры и отца.

Тогда уж лучше остаться вовсе без сердца.

Мэгги

Сегодня я решила делать все правильно. Было воскресенье, на работу идти было не нужно, и первым делом я раскопала видеокурс «Зарядка за одну минуту» (только не думайте, что это такая выдумка для лентяев: добавлять минуты можно по своему усмотрению, и никто не возразит, если изнурительной восьмиминутной разминке я предпочту щадящий вариант на четыре минуты). Вместо легких «Упражнений для предплечья» я выбрала в меню «Акцент на животе». Я отложила весь годящийся на утилизацию мусор, почистила зубы нитью и побрила ноги. Спустившись, почистила Оливеру клетку и выпустила его побегать по гостиной, пока сама готовила завтрак – яичницу из одних белков.

С ростками пшеницы.

Ну что ж. Я продержалась сорок семь минут, прежде чем открыла коробку с шоколадным печеньем, спрятанную в коробку с джинсами. В джинсы эти я бы не влезла ни за что в жизни, что, конечно, пробудило во мне муки совести. Их я и заела печеньем.

В дверь позвонили, когда я, угостив Оливера, взяла третье печенье.

Едва увидев на госте ярко‑розовую футболку с жирной надписью «Радость за Христа», я поняла, что это – мое наказание за нехватку силы воли.

– Если не уйдете через десять секунд, я звоню в девять‑один‑один, – предупредила я.

Он ухмыльнулся, обнажив ряд фальшивых зубов.

– Я не чужой человек, – сказал он. – Я ваш друг, с которым вы еще не знакомы.

Я устало закатила глаза.

– Давайте без лишних слов: вы даете мне свои брошюры, я отказываюсь разговаривать с вами, после чего закрываю дверь и выбрасываю брошюры в мусорное ведро.

Он протянул мне руку.

– Меня зовут Том.

– Вам пора, – поправила его я.

– Я тоже был несчастен. Утром я уходил на работу, а вечером возвращался в пустой дом и съедал полбанки супа, не понимая, зачем я послан на землю. Я думал, что я один на всем белом свете…

– Ну да. А потом вы стали делиться супом с Иисусом, – закончила за него я. – Послушайте, я атеистка.

– Никогда не поздно обрести веру.

– На самом деле вы хотите сказать, что никогда не поздно обрести вашу веру, – ответила я, хватая мчащегося к двери Оливера. – Знаете, во что я верю? Я верю, что религия исполнила свое историческое предназначение. Она была сводом законов до возникновения юридической системы. Но даже если вы руководствуетесь благими намерениями, все может полететь коту под хвост, вы согласны? Люди объединяются в группы, потому что верят в одно и то же, но потом все меняется – опомниться не успеешь, а они уже считают, что все, кто верит в другое, ошибаются. Честно говоря, даже если бы появилась религия, основанная на принципе «твори добро для других» или «защищай их права» – а этим я занимаюсь каждый день, – я бы все равно не стала их сторонницей. Просто потому что это религия.

Том лишился дара речи. Наверное, в такие жаркие споры он не вступал уже много месяцев. Обычно люди просто захлопывали двери у него перед носом. Зазвонил телефон.

Он неловко всучил мне брошюры и как ужаленный засеменил прочь. Закрыв дверь, я взглянула на обложку.

БОГ + ТЫ = ∞

– Если в религии и есть какая‑то математика, – пробормотала я, – то только деление.

Я швырнула брошюру на газетную подстилку в клетке Оливера и подбежала к телефону, который уже готовился перейти в режим автоответчика.

– Алло?

Голос был незнакомый, говорил человек неуверенно.

– Здравствуйте, можно Мэгги Блум?

– Это я.

Я уже заготовила остроумную фразу, чтобы отшить навязчивую бабенку, предлагающую свой паршивый товар воскресным утром. Но, как оказалось, она ничем не торговала. Она работала медсестрой в больнице Конкорда и звонила мне, потому что Шэй Борн указал мои данные в графе «Связаться в экстренном случае». И экстренный случай не заставил себя долго ждать.

Люсиус

Не поверите, но когда офицер Смит ожил, все стало только хуже.

Остальные надзиратели должны были отчитаться перед начальником тюрьмы по поводу нападения. Нас изолировали, а на следующий день перевели на наш ярус еще несколько офицеров. Те патрулировали спортплощадку и душевую, меняясь через каждый час, и первым попался Поджи.

После происшествия я еще не мылся, хотя нам с Шэем выдали свежие робы. На нас была кровь Смита, и, ополоснувшись в тюремной раковине, я вовсе не почувствовал себя чище. Пока мы ждали своей очереди идти в душ, Альма пришла взять у нас обоих кровь на анализы. Врачи проверяли всех, кто контактировал с кровью заключенных, а поскольку в их число попал офицер Смит, его кровь тоже вызывала определенные сомнения. Шэя, закованного в наручники, кандалы и цепь на поясе, отвели в кабинет, где его уже ждала Альма.

И посреди всей этой суеты Поджи поскользнулся в душе. Растянувшись на полу, он голосил, как у него болит спина. Двое офицеров приковали его к специальной доске и в таком виде донесли до каталки, на которой его уже можно было везти в лазарет. Но эти офицеры не привыкли работать на ярусе I и привыкли следовать за нами, а не указывать путь самостоятельно. Потому они не поняли, что Шэя возвращали на ярус в тот самый момент, когда увозили Поджи.

В тюрьме трагедии происходят за долю секунды. Именно столько времени понадобилось Поджи, чтобы воспользоваться припрятанным ключом и, расстегнув наручники, спрыгнуть с доски, взять ее в руки и огреть Шэя по голове. Сила удара впечатала беднягу лицом в кирпичную стену.

– Weiss machtî**– крикнул Поджи. – Белая гордость!

Так я понял, что это Крэш, все еще сидевший в изоляторе, заказал нападение на Шэя в отместку за предательство. Атака Салли на офицера Смита была лишь косвенным ущербом, призванным встряхнуть наш ярус, чтобы в воцарившейся сумятице возможным стало осуществление пункта номер два. А Поджи – в доказательство лояльности – не упустил шанса выслужиться перед Арийским братством, совершив санкционированное ими убийство.

Через шесть часов после инцидента Альма вернулась, чтобы закончить процедуру. Меня отвели в кабинет, и я заметил, что руки у нее по‑прежнему дрожат, хотя она не стала распространяться о случившемся – сказала лишь, что Шэя забрали в лазарет.

Заметив серебристый блеск, я дождался, пока Альма вытащит иглу из моей руки, и опустил голову между колен.

– Все в порядке, дорогуша? – спросила она.

– Да, просто голова кружится. – Я осторожно пощупал пол пальцами.

Если признать первенство в ловкости рук за фокусниками, то заключенные должны занять почетное второе место с минимальным отрывом. Вернувшись к себе в камеру, я сразу же извлек трофей из складок робы. Ключ Поджи оказался крохотным блестящим завитком канцелярской скрепки.

Я полез под койку и потряс отставший от кладки кирпич, за которым обычно прятал свои сокровища. В маленькой картонной коробке лежали мои бутылочки с краской и кисточки из ватных палочек. Там же хранилась россыпь конфет – я планировал в будущем извлечь из них яркий пигмент. Я развернул одну ириску – апельсиновую, по вкусу похожую на детский аспирин – и разминал ее большими пальцами, пока она не превратилась в комок податливой массы. Затем вжал ключик внутрь, заново вылепил аккуратный квадратик и завернул его в обертку.

Мне, конечно, неприятно было наживаться на несчастье, приключившемся с Шэем, но я все‑таки реалист. Когда у Шэя закончатся его девять жизней и я останусь в одиночестве, то буду благодарен за любую помощь.

Мэгги

Даже если бы я не была записана как контактное, лицо Шэя Борна, найти его в больнице все равно не составляло труда: только возле его палаты стояла вооруженная охрана. Покосившись на офицеров, я обратилась к дежурной медсестре:

– Он в порядке? Что произошло?

Отец Майкл звонил мне после нападения на офицера Смита и говорил, что Шэй не пострадал, Однако в этом промежутке случилось нечто непоправимое. Я пыталась дозвониться священнику, но он не брал трубку, и я рассудила, что он, должно быть, уже едет сюда.

Раз уж Шэя привезли в настоящую больницу, а не в тюремный лазарет, дело было однозначно плохо. Арестантов обычно не перемещали за территорию тюрьмы без надобности, руководствуясь финансовыми соображениями и соображениями безопасности. Учитывая, какую бучу поднял Шэй, это должен был быть вопрос жизни и смерти.

С другой стороны, в случае с Шэем любой вопрос был вопросом жизни и смерти. Какая все же ирония судьбы: еще вчера я писала ходатайства, чтобы ускорить и упростить его казнь, а сегодня готова была разрыдаться, узнав, что он получил серьезную травму.

– Его только что привезли из операционной, – сказала медсестра.

– Из операционной?

– Да, – произнес кто‑то у меня за спиной отчетливым британским акцентом. – И нет, это был не аппендицит.

Обернувшись, я увидела доктора Галлахера собственной персоной.

– Вы тут что, единственный врач?

– Иногда создается впечатление, что да. Я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы. Мистер Борн – мой пациент.

– И мой клиент.

Доктор Галлахер недвусмысленно взглянул на медсестру и офицеров с автоматами.

– Давайте побеседуем в каком‑нибудь не столь многолюдном месте.

Я послушно проследовала за ним в уютную пустую приемную. Когда он жестом пригласил меня присесть, сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди. Врачи обычно просят присесть, когда хотят сообщить плохие новости.

– С мистером Борном все будет хорошо, – сказал доктор Галлахер. – По крайней мере, что касается его травмы.

– Какой травмы?

– Извините, я думал, вы уже знаете. Судя по всему, он подрался с кем‑то из заключенных. Мистеру Борну нанесли сильный удар по верхнечелюстной пазухе.

Я запаслась терпением, ожидая перевода на общечеловеческий язык.

– Пазуха разорвана, – сказал доктор Галлахер и вдруг, чуть подавшись вперед, коснулся моего лица. Пальцы его мягко пробежали от моей скулы к губам. – Вот тут, – пояснил он, и я – готова поклясться – вообще перестала дышать. – Во время операции произошел казус. Едва увидев рану, мы поняли, что придется делать внутривенную, а не ингаляционную анестезия®. Стоит ли говорить, как разволновался мистер Борн, услышав, что анестезиолог готовит ввод пентотала натрия. Он спросил, не генеральная ли это репетиция.

Я попыталась представить себя на месте Шэя: раненый, охваченный болью, ничего не понимающий, он попадает в абсолютно незнакомое место, где его ждет прелюдия к собственной смертной казни.

– Мне бы хотелось его увидеть.

– Скажите ему, пожалуйста, что если бы я знал, кто он… В смысле, знал, в каких он находится обстоятельствах… В общем, я бы ни за что не позволил использовать это обезболивающее, тем паче инъекцию. Передайте ему, мисс Блум, что мне очень жаль.

Я кивнула и собралась уходить.

– И еще, – окликнул меня доктор Галлахер. – Я искренне восхищаюсь вами. Вы делаете благородное дело.

Лишь на полпути к палате Шэя я осознала, что доктор Галлахер запомнил, как меня зовут.

Понадобилось несколько звонков по мобильному, чтобы мне наконец позволили войти к Шэю. Но даже после этого начальник тюрьмы настаивал на присутствии офицера. Войдя, я кивнула офицеру в знак приветствия и села на край больничной койки. Под глазами у Шэя залегли черные тени, голова была обмотана бинтами. Во сне он казался гораздо моложе своих лет.

Моя работа большей частью заключалась в том, чтобы отстаивать интересы своих клиентов. Я была их непримиримой защитницей, я сражалась во имя их целей, я была мегафоном для их голосов. Мне передался гнев мальчика‑индейца, чья школьная команда называлась «Краснокожие»; я испытывала негодование учителя, уволенного за увлечение магией. Ho Шэй выбил у меня почву из‑под ног. Хотя это было, пожалуй, самое ответственное мое дело и, как проницательно заметил мой папа, я давно не была настолько поглощена своей работой, в самом основании лежал неразрешимый парадокс. Чем ближе я его узнаю, тем выше шансы добиться разрешения на донорство. Но чем ближе я его узнаю, тем труднее мне будет принять его гибель.

Я вытащила из сумочки мобильный. Офицер метнул на меня недовольный взгляд.

– Вам нельзя пользоваться телефоном в…

– Ой, да отстаньте вы, – огрызнулась я и в сотый раз набрала номер отца Майкла. Не получив ответа, я продиктовала сообщение в голосовую почту: – Не знаю, где ты, – сказала я, – но перезвони мне немедленно.

Эмоциональную составляющую благополучия Шэя Борна я доверяла отцу Майклу, так как: а) свои таланты я лучше проявлю в зале суда; б) способность к дружеским отношениям во мне настолько проржавела, что сперва нужно смазать ее маслом, а после уже набиваться к кому‑то в друзья. Но вот – отец Майкл как сквозь землю провалился, Шэй лежит в больнице, а я здесь, что бы ни стряслось.

Я посмотрела на его руки, пристегнутые к металлической решетке. Чистые, аккуратно подстриженные ногти, узловатые жилы. Сложно представить, чтобы эти пальцы держали пистолети дважды жали на курок. Тем не менее двенадцать присяжных в это поверили.

Я медленно опустила руку и коснулась бугристого хлопчатобумажного одеяла. Наши пальцы переплелись, и меня удивило, какая теплая у него кожа. Но как только я попыталась убрать руку, хватка его окрепла. Он открыл глаза, и в центрах темных синяков засияла пронзительная голубизна – новый оттенок.

– Грэйси, – прошептал он. Голос его напомнил звук, с каким тонкий ситец рвется о шипы. – Ты пришла.

Я не знала, за кого он меня принял.

– Конечно, пришла, – сказала я, сжимая его руку. Я улыбнулась Шэю Борну и притворилась человеком, которого он ждал.

Майкл

В кабинете доктора Виджея Шудхари всюду стояли статуэтки Ганеши – индуистского божества с пузатым человеческим телом и головой слона. Одну даже пришлось подвинуть, чтобы я мог присесть.

– Мистеру Смиту несказанно повезло, – признал доктор. – Попади преступник на четверть дюйма левее – и он бы не выжил.

– Вот насчет этого… – Я набрал воздуха в легкие. – Тюремный врач констатировал смерть.

– Между нами, отче, я бы не доверил психиатру даже поиск машины на парковке, а уж тем паче – пульса у человека со сниженным давлением. Как говорится, слухи о смерти мистера Смита сильно преувеличены.

– Там было столько крови…

– Многие структуры, расположенные в шее, могут обильно кровоточить. Простому обывателю лужа крови кажется целым озером, хотя на самом деле это незначительная потеря. – Он пожал плечами. – Насколько я понял, произошла вазовагальная реакция. Мистер Смит увидел кровь и потерял сознание. Организм быстро откликается на шок, вызванный кровопотерей: снижается давление, сужаются сосуды, и кровотечение, таким образом, прекращается. Но в крайних случаях это также приводит к исчезновению прощупываемых пульсов, отчего психиатр и не смог ничего уловить на запястье.

– Значит, – заключил я, чувствуя, как розовеет мое лицо, – вы не верите, что мистер Смит мог… ну… воскреснуть?

– Нет, не верю, – хихикнул он. – В институте мне доводилось видеть пациентов, которые замерзали насмерть и, говоря простым языком, оживали, стоило их отогреть. Я видел, как сердце останавливается – а потом само вдруг начинает биться вновь. Но ни в этих случаях, ни в случае мистера Смита я не констатировал у пациентов клиническую смерть.

Телефон завибрировал – уже в который раз за последние два часа. Войдя в больницу, я, как того требовали правила, выключил звонок.

– Значит, чуда не было.

– Ну, по вашим меркам, пожалуй, нет… Но семья мистера Смита, возможно, с вами не согласится.

Я поблагодарил доктора Шудхари и, водрузив статуэтку на место, вышел из его кабинета. Покинув здание больницы, я включил телефон и обнаружил пятьдесят два сообщения.

«Срочно перезвони мне, – говорила в своем сообщении Мэгги. – Шэй в беде». Сигнал.

«Где ты?» Сигнал.

«Ну хорошо, я поняла, что ты сейчас без телефона, но все же перезвони, как только получишь мое сообщение». Сигнал.

«Где тебя носит, мать твою?» Сигнал.

Я не стал дослушивать и набрал ее номер.

– Мэгги Блум, – прошептала она.

– Что случилось с Шэем?

– Он в больнице.

– Что?! В какой больнице?

– В городской. А ты где?

– Возле неотложки.

– Тогда приезжай сюда немедленно. Он в пятьсот четырнадцатой палате.

Я вихрем пронесся по лестнице, расталкивая врачей, медсестер, лаборантов и секретарей, как будто скорость передвижения могла загладить мою вину перед Шэем. Вооруженные охранники у двери косо взглянули на воротник‑стойку (безотказное средство, особенно по воскресеньям) и молча пропустили меня. Мэгги сидела на кровати, поджав босые ноги, и держала Шэя за руку, хотя я далеко не сразу узнал бы в этом пациенте человека, с которым разговаривал еще вчера. Кожа у него была пепельного цвета, волосы сбоку обрили, чтобы зашить рану. На носу – судя по всему, сломанном – крепился слой марли, из ноздрей торчали комки ваты.

– Господи! – только и выдохнул я.

– Насколько я поняла, ему не повезло в тюремной драке, – сказала Мэгги.

Не может быть. Я присутствовал при той драке…

– Похоже, ты ушел в антракте.

Я посмотрел на офицера, стоявшего в углу палаты с торжественным видом часового. Поймав мой взгляд, он подтвердил слова Мэгги кивком.

– Я уже позвонила Койну домой, чтобы задать ему трепку, – продолжала она. – Мы встречаемся в тюрьме через полчаса, чтобы обсудить дополнительные меры предосторожности для защиты Шэя. В переводе это значит: «Что мне сделать, чтобы ты меня не засудила?» Ты сможешь побыть тут с Шэем?

Было воскресенье, и я чувствовал себя заблудившимся мальчиком. От выполнения обязанностей в Катрине меня временно отстранили, и хотя я всегда знал, что утрачу ориентиры без Бога, я все же не представлял, насколько беспомощным окажусь в отрыве от своей церкви. В это время я обычно снимал облачение, отслужив мессу. Потом мы с отцом Уолтером отправлялись обедать в компании кого‑то из прихожан. Потом шли к нему домой, смотрели бейсбол по телевизору и выпивали по паре банок пива. Религия сделала для меня невозможное: благодаря ей я влился в общество, стал его неотъемлемой частью.

– Смогу, – ответил я.

– Тогда я побежала, – сказала Мэгги. – Он еще не приходил в себя – ну, в полной мере. Медсестра сказала, что первым делом ему захочется в туалет, а для этого нужно будет использовать вот этот пыточный агрегат. – Она указала на пластиковый сосуд с длинным горлышком. – Не знаю, как тебе, а мне за это не приплачивают. – Она замерла уже в дверях. – Я тебе позже позвоню. Не забудь включить свой хренов телефон.

Когда она ушла, я придвинул стул к кровати Шэя и прочел на пластиковой табличке, как поднимать и опускать матрас. Ниже шел перечень доступных телевизионных каналов. Я успел прочесть целую молитву на четках, но Шэй так и не шелохнулся.

На краю кровати висела на металлической прищепке медицинская карточка Шэя. Я пробежался глазами по непонятным словесам: характер травмы, список лекарств, основные показания. Затем перевел взгляд на строчку с именем пациента вверху страницы.