Билет №7. 1.​ Философия Нового времени

1 .​ Философия Нового времени. Теория познания. Рационализм и эмпиризм. Локк.

Европейскую философию 17 века принято называть философией Нового времени. Данный период отличается неравномерностью социального развития. Так, например, а Англии происходит буржуазная революция (1640-1688). Франция переживает период рассвета абсолютизма, а Италия вследствие победы контрреформации оказывается отброшенной с переднего края общественного развития. Общее движение от феодализма к капитализму носило противоречивый характер и часто принимало драматические формы, в борьбе между силой власти, права и денег.[1]

Разложение феодализма, зарождение и развитие капитализма связано с прогрессом в экономике, технике, преобразованиями в социальной сфере и политике. В эпоху Нового времени блестящие европейские учёные и мыслители в свете новых представлений осмысливали различные проблемы, волновавшие умы современников- это проблемы смысла истории, власти, свободы личности, проблема Бога и мира. Человеческий опыт был провозглашён главным источником знания о природе (Ф.Бэкон), человек был признан главным орудием познания мира (Р.Декарт). Мир был объявлен познаваемым с помощью тех средств, которые были доступны человеческому разуму. Наука стала считаться той силой, которая способна изменить природу и человека, а научное знание стало восприниматься как коллективное общественное достояние.[28]

XVII век иногда называют "веком гениев", имея в виду плеяду прекрасных учёных и философов (Галилей, Кеплер, Декарт, Паскаль, Лейбниц, Ньютон и др.), естественнонаучные и математические открытия которых определили содержание научной революции. Дело, однако, не только в больших научных открытиях. Принципиально важным было то, что были сформулированы идеалы и нормы научной деятельности, процедуры исследования и доказательств, которые впоследствии получили название классических и которые в некоторых областях науки действуют и сегодня.[28]

Крупный шаг в развитии теории познания был сделан европейской философией XVIIв., в которой гносеологическая проблематика заняла центральное место. Меняется сознание людей, происходит дискуссия о научном познании, которое включает в себя два основных уровня - эмпирический и теоретический. Они связаны, но отличаются друг от друга, каждый имеет свою специфику. Изучение процесса познания философами Нового времени является отправной точкой дискуссии о методе познания и критериях истинности знания.

В силу всего перечисленного, философия Нового времени не является тематически и содержательно однородной, она представлена различными национальными школами и персоналиями. Но, несмотря на все различия, сущность философских устремлений одна: доказать, что между фактическим и логическим положением дел существует принципиальное тождество. По вопросу о том, как реализуется это тождество, существуют две философские традиции: эмпиризм и рационализм. Для философии Нового времени принципиальное значение имеет спор между эмпиризмом и рационализмом. Представители эмпиризма (Бэкон) считали единственным источником знаний ощущения, опыт. Сторонники рационализма (Декарт) превозносят роль разума и принижают роль чувственного познания.

Успешное освоение природы в рамках капиталистического способа производства было немыслимо без развития наук о природе, а претворение в жизнь новых социально-политических идеалов предполагало иную, по сравнению с теоцентризмом, модель человеческого участия в переустройстве мира. Новое время входило в жизнь и развивалось под лозунгами свободы, равенства, активности индивида. Главным орудием реализации этих лозунгов явилось рациональное знание.

Один из классиков философии Нового времени, Ф.Бэкон, выразил это в ставшем знаменитым утверждении: "Знание есть сила, и тот, кто овладеет знанием, тот будет могущественным"[2]

Джон Локк (1632- 1704)

Продолжая тему развития эмпиризма, нельзя не упомянуть представителя английской философской линии данного направления - Джона Локка. Получил философское и медицинское образование в Оксфордском университете. В 60-е годы занимался экспериментированием в лаборатории знаменитого химика Р. Бойля. Основное произведение - "Опыт о человеческом разумении"(1689), где он разработал эмпирическую теорию познания. Локк утверждал, что все человеческое знание проистекает из опыта, что предпосылкой исследования всех разнообразнейших проблем является изучение способностей нашего собственного познания, т. е. выяснение того, что оно может достичь, каковы его границы, а также каким образом оно получает знания о внешнем мире. Указал на необходимость сужения и специализации знания как важнейшую предпосылку его эффективности. Развил учение о первичных и вторичных качествах и теорию образования общих идей (абстракций).

Философию Локка можно характеризовать как учение, которое направлено против рационализма Декарта (и во многом против систем Спинозы и Лейбница). Локк отрицает существование "врожденных идей", которые важны в теории познания Декарта (в частности факты истории и географии, учение врожденности фундаментальных принципов морали и религии (включая идею Бога)), и концепцию "врожденных принципов" Лейбница. Человеческая мысль (душа) или сознание, согласно Локку, лишена всяких врожденных идей, понятий, принципов либо еще чего-нибудь подобного. Он считает душу чистым листом бумаги. Лишь опыт (посредством чувственного познания) этот чистый лист заполняет письменами. Локк показывает, что всеобщего согласия людей по поводу "первых принципов" (даже основных законов логики) никогда не бывает, самоочевидность же некоторых истин (например, истин арифметики) еще не свидетельствует об их врожденности.

В основе всякого знания, по Локку, лежат два вида чувственного опыта: внешний и внутренний. Внешние предметы, воздействуя на органы чувств, порождают "простые идеи"; душа при этом пассивна, это "чистая доска", на которой опыт пишет свои письмена в виде ощущений или чувственных образов вещей и их качеств. Внутренний же опыт основан на рефлексии над собственной деятельностью души. Локк понимает опыт, прежде всего, как воздействие предметов окружающего мира на нас, наши чувственные органы. Поэтому для него ощущение – основа познания. Признавая необходимость изучения способностей и границ человеческого познания, он обращает внимание и на исследование собственно процесса познания, на деятельность мысли (души). Опыт, который мы приобретаем при этом, он определяет как "внутренний" в отличие от опыта, обретенного при восприятии чувственного мира. Идеи, возникшие на основе внешнего опыта (ощущений), он называет чувственными; идеи, которые берут свое происхождение из внутреннего опыта, он определяет как возникшие "рефлексии". Однако опыт - как внешний, так и внутренний - непосредственно ведет лишь к возникновению простых идей. Для того чтобы наша мысль (душа) получила общие идеи, необходимо размышление. Размышление не является сущностью души (мысли), а лишь ее свойством.

Размышление, в понимании Локка, является процессом, в котором из простых (элементарных) идей (полученных на основе внешнего и внутреннего опыта) возникают новые идеи, которые не могут появиться непосредственно на основе чувств или рефлексии. Сюда относятся такие общие понятия, как пространство, время и т. д.

Вслед за Р. Бойлем Локк развивает теорию первичных и вторичных качеств. Под "качеством" он понимает силу (или способность) предмета вызывать в уме свою идею. Первичные качества - плотность, протяженность, форма, движение, покой, объем, число - это "реальные сущности", объективно присущие вещам свойства; они изучаются точными науками.

Вторичные качества - цвета, вкусы, запахи, звуки, температурные качества - это "номинальные сущности"; вызываемые ими идеи не имеют прямого сходства с телами. Эти качества зависят от первичных и реализуются при наличии ряда условий (например, для восприятия цвета предмета необходимы сам предмет с определенными первичными качествами, достаточная освещенность помещения и нормальное функционирование зрительного аппарата человека). По поводу гносеологической значимости вторичных качеств у Локка можно обнаружить три возможных интерпретации. Первый вариант решения этого вопроса Локк унаследовал у Спинозы, согласно которому, вторичные качества являются состояниями самого субъекта. Вторая интерпретация идей вторичных качеств близка понятиям физики Ньютона и объясняет эти идеи как "соответствие" силам, которые присущи телам. Третий вариант решения Локком проблемы вторичных качеств состоял в допущении того, что идеи этих качеств являются "точными" подобиями самих указанных качеств в телах вне нас ("Опыты..." §13 гл.32, кн.2). При этом Локк считает наиболее вероятным второй вариант решения проблемы.

Локк развивает теорию о двух источниках идей в нашем сознании: ощущении и рефлексии. Среди идей, возникающих в нас из первого источника, то есть посредством ощущений, есть такие, которые отражают первичные качества вещей. Эти качества не отделимы от тела, всегда ему присуши, независимо от его состояния. Реальность качеств в том, что они существуют независимо от того, воспринимаем мы их или нет. В телах, согласно Локку, находятся силы, вызывающие в нас различные ощущения своими первичными качествами, но сами эти силы не являются качествами тел - это вторичные качества, действующие на наши органы чувств: свет, цвет, тепло и т.д.

Локк различал три вида знания по степени их достоверности: чувственное познание отдельных вещей; демонстративное (доказательное), т. е. знание соответствия или несоответствия идей друг другу, достигаемое опосредствованным путем (т. е. путем рассуждений, в т. ч. и силлогистических умозаключений); интуитивное, наиболее достоверное знание - непосредственное восприятие умом соответствия или несоответствия нескольких идей. Трактовка интуиции носит у Локка упрощенный характер; ее результатом оказываются тривиальные суждения типа "белое не есть черное", "три больше двух", "целое больше части" и т. п.

Для философских и гносеологических воззрений Локка характерным является подчеркивание чувственно постигаемой эмпирии. Гегель подчеркивал, что "Локк указал на то, что общее, и мышление вообще, покоится на чувственно воспринимаемом сущем, и указал, что общее и истину мы получаем из опыта". Здесь Локк близок эмпиризму Бэкона. Локк не исключает в целом роль разума, но роль разума он ограничивает лишь простыми эмпирическими суждениями.[10]

В основе теории познания Локка лежит постулат о наличии у человека познавательных способностей. Именно познание, присущее человеку, связывает его с миром, но дать основание этой связи Локк не может. Поэтому он просто констатирует существование материального мира, с одной стороны, и существование познавательных способностей - с другой, пытаясь лишь определить сферу возможностей адекватного познания. Познавательная способность, согласно Локку, принадлежит уму, который активной рефлектирующей силой способен производить идеи. Сила разума определяет восприятие идеи в нашем уме, восприятие значения знаков, восприятие связи между идеями. Локк согласен с наличием врожденных познавательных способностей в виде воли и разума. Его несогласие с позицией Декарта касается происхождения содержания знания, которое не может выводиться вне опыта из одного только разума. В своей теории познания Локк отказывается как от познаваемости форм-законов Бэкона в качестве основания познания, так и от познаваемости онтологического основания. Локк делает вывод, что через опытное познание свойств мы узнаём некоторые полезные для нас качества. На большее не пригодны наши познавательные способности.

Итак: Локк считал, знание проистекает из опыта, а опыт складывается из ощущений. Теория Локка гласила: 1) нет врожденных идей, все познание рождается в опыте; 2) душа или разум человека при рождении подобны чистой доске; 3) в интеллекте нет ничего, чего раньше не было в ощущениях, в чувствах. Локк подверг критике учение Декарта о "врожденных" идеях. Ощущения, получаемые человеком от окружающей его среды, по мнению Локка, - первое и решающее основание всего познания. Локк подразделяет опыт на два вида: опыт внешний (ощущения) и внутренний (рефлексия).Источник первого - объективный материальный мир, воздействующий на наши органы чувств и вызывающий ощущения. Внутренний же опыт через рефлексию обращен на наблюдение своих собственных наблюдений. Локк подразделяет все идеи (представления) на простые и сложные. Простые идеи, по Локку, образуются непосредственно из ощущений и рефлексии. Простые идеи пассивны, они как бы навязываются нам извне. Сложные же идеи требуют активности ума. Эта деятельность сводится к комбинированию простых представлений. Таким путем, по Локку, образуются даже самые сложные, абстрактные идеи. Локк был одним из первых философов, рассмотревших чувственные восприятия, вызванные внешним миром, как исходный момент всей психической жизни. Это одно из основных положений материалистической теории познания. Таким образом, Локк положил начало эмпирической психологии, в которой первостепенное значение придавалось самонаблюдению (интроспекции).

ПЛАТОН. Диалог «Федр» (фрагмент)

В состоянии влюбленности, человек впадает в состояние неистовства. И этот человек, в состоянии неистовства, которое даровано богами, может принести куда больше блага, чем тот, кто полагается только на взвешенные решения.

Избавление от многих бедствий было найдено благодаря неистовству. Во время молитв богам, человек, который дошёл до состояния неистовства, удостаивался очищения и его могли посвятить в таинства, при этом он становился неприкосновенным на все времена для окружающих зол, освобождение от которых доставалось подлинно неистовым и одержимым.

Музы могут привести человека в состояние неистовства, тем самым мотивируя творчество. Всё новое, созданное человеком под влиянием муз, будет намного популярнее того, что придумал рассудительный и здравомыслящий автор. *Творения здравомыслящих затмятся творениями неистовых.*

Это были примеры того, что неистовство не всегда бывает отрицательным порывом. Любовь боги даруют неистовым не в наказание, а для величайшего счастья. Сами неистовые в это не верят, но рассудительные люди уверены, что это так. Доказать это можно исследуя состояния и поступки людей (души).

Душа – бессмертна. Ведь она вечнодвижущаяся. Бессмертно только то, что работает, не завися не от чего другого и движет само себя. Любое тело, которым движут сторонние силы – неодушевлённо, а то, которое движет само себя – одушевлённо. Душа непорождаема и бессмертна, т.к. сама появилась и продолжает работать за счёт себя.

Что такое душа? Душа – это нечто совершенное и окрылённое, что летает по небу. Когда она теряет крылья и сталкивается с чем-то твёрдым и неодушевлённым, то вселяется в него, тело кажется движущимся само собой и это будет называться – смертным живым существом.

Так в чем же причина утраты крыльев? Крылья отпадают из-за того, что поднимали много тяжестей. Душа питается прекрасным, мудрым и добрым, а чахнет от безобразного и дурного.

В небесах, когда Зевс на колеснице с другими богами едет по кругу по небосводу, за ними следуют души. Те, кто жаждет последовать за богами – поспевают, видят всё и мчатся за ними наверх, а те, кому сил и места не хватило, следуют в конце и остаются на предыдущем уровне. Начинается паника. От этого они калечатся, ломают крылья и довольствуются тем, что найдут, когда боги и сильные души пируют на высоте.

Сильная душа, которая будет при каждом обходе поспевать за богами – будет всегда невредимой. А те, кто не смогут поспевать, будут злиться и отяжелев, потеряют крылья упадут на землю в какое-нибудь тело (но не в животное).

- первые попадут в творческого человека.

- вторая в царя, соблюдающего законы

- третья в плод государственного деятеля, хозяина, добытчика

- четвёртая во врача с золотыми руками

- пятая в прорицателя или человека, причастного к таинствам

- шестая будет поэтом или подражателем

- седьмая станет ремесленником или земледельцем

- восьмой будет софист или демагог

- девятая будет тираном

Те, кто проживут по справедливости – получат лучшую долю, а другие наихудшую.

Душа может вселиться и в животное, а может из животного перебраться в человека, но душа, никогда не видавшая истины, не примет такого образа, ведь человек должен постигат в соответствии с идеей, исходящей от многих чувственных восприятии. Считается, что окрыляется разум философа, потому что всегда обращён на бога и старается следовать за ним. Следуя этой практике, можно стать подлинно совершенным. Большинство будет, конечно, порицать такого человека, но ему всё равно.

Последний вид неистовства будет заключён в том, чтобы смотреть на этот мир через призму истинной красоты которую успела узреть душа, пока бывала созерцательницей бытия. Причастный к такому неистовству любитель прекрасного называется влюбленным. Такой человек стремится вверх, пренебрегая всем, что внизу.

Некоторые люди поражаются тому, что видят на земле, забывая о том, что души ранее лицезрели наверху. На таких людей очень легко воздействовать и склонить их к неправде.

Душа чиста, пока не в теле, а когда попадает в тело, то уже не может сама из него выбраться.

Ранее душа видела свет во всём, когда же она попала в тело, она продолжает видеть свет, но только через призму органов чувств (через главное - зрение), а это очень ограничивает её возможности. Наше воображение или разум недоступны для глаз. Только красоту мы можем замечать ими. И только красоту в контексте (красивого человека). Не испорченные души стремятся обратно, чтобы увидеть красоту саму по себе. Но в теле, сами по себе, они стремятся овладеть этой красотой (этим человеком). Сначала испытываем страх и трепет, потом смотрим с благоговением, а стоит заметить нас, то бросает в пот.

Та красота, которую мы увидели глазами, помогает крыльям души расти и становиться сильнее. Душа рвётся наружу.

Когда мы видим красивого человека – крылья растут, когда не видим – нет.

Душа будет всегда стремиться к обладателю красоты и будет готова на всё, забудет обо всём, чтобы быть рядом с ним. Здесь душа получает одновременно и удовольствие и страдания.

Каждый выбирает среди красавцев возлюбленного себе по нраву и, словно это и есть Эрот, делает из него для себя кумира и украшает его, словно для священнодействий. Эрот заставляет расти крылья у душ, что является первопричиной влюблённости.Спутники Зевса ищут Зевсовой души в своем возлюбленном. Спутники Аполлона и любого из богов, идя по стопам своего бога, ищут юношу с такими же природными задатками, как у них самих, и, найдя его, убеждают его подражать их богу, как это делают они сами.

Есть 2 типа влюблённых душ: одни одолевает свои порывы, ему немного стыдливо и он сдерживается, второй же рвётся в бой, его ничем не остановить.

Эти 2 типа душ сочетаются в одном человеке (2 коня (чувства) и возничий(разум)), который с одной стороны сдерживает свои порывы, а с другой – ему очень хочется достичь желаемого. Но если его любовь подлинная, то он будет чтить и уважать другого человека, как равного, а не думать только о плотских утехах.

В школе мы стыдились влюблённости, но с возрастом это стало нормальным и одноклассники больше не стыдят влюблённых.

Человек любит, но не может этого описать. Ему плохо без любимого, он тоскует по нему, и ему хорошо, когда он рядом с любимым. Это нормально, когда у влюблённого возникает желание, и он хочет своего возлюбленного. И тут снова идут вместе и борются 2 типа души – простая похоть и уважение к любимому.

Если победит склонность к порядку в жизни и уважение, то всё будет хорошо и влюбленные проведут эту жизнь в единомыслии, а после смерти, обретя крылья, достигнут большего блага, чем здравый смысл и неистовство.

\.....\ Неверно было слово это, - будто при наличии влюбленного следует уступать скорее невлюбленному только из-за того, что влюбленный впадает в неистовство, а невлюбленный всегда рассудителен. Если бы неистовство было попросту злом, то это было бы сказано правильно. Между тем величайшие для нас блага возникают от неистовства, правда, когда оно уделяется нам как божий дар. Прорицательница в Дельфах и жрицы в Додоне в состоянии неистовства сделали много хорошего для Эллады - и отдельным лицам и всему народу, а будучи в здравом рассудке, - мало или вовсе ничего. \...\ неистовство, которое у людей от бога, прекраснее рассудительности, свойства человеческого.

Избавление от болезней, от крайних бедствий, от тяготевшего издревле гнева богов бывало найдено благодаря неистовству, появившемуся откуда-то в некоторых семействах и дававшему прорицания, кому это требовалось. Неистовство разрешалось в молитвах богам и служении им, и человек, охваченный им, удостаивался очищения и посвящения в таинства, становясь неприкосновенным на все времена для окружающих зол, освобождение от которых доставалось подлинно неистовым и одержимым.

Третий вид одержимости и неистовства - от Муз, он охватывает нежную и непорочную душу, пробуждает ее, заставляет выражать вакхический восторг в песнопениях и других видах творчества и, украшая несчетное множество деяний предков, воспитывает потомков. Кто же без неистовства, посланного Музами, подходит к порогу творчества в уверенности, что он благодаря одному лишь искусству станет изрядным поэтом, тот еще далек от совершенства: творения здравомыслящих затмятся творениями неистовых.

Вот сколько - и еще больше - могу я привести примеров прекрасного действия неистовства, даруемого богами. Так что не стоит его бояться, и пусть нас не тревожит и не запугивает никакая речь, утверждающая, будто следует предпочитать рассудительного друга тому, кто охвачен порывом. Пусть себе торжествуют победу те, кто докажет к тому же, что не на пользу влюбленному и возлюбленному ниспосылается богами любовь, - нам надлежит доказать, наоборот, что подобное неистовство боги даруют для величайшего счастья. Такому доказательству наши искусники не поверят, зато поверят люди мудрые. Прежде всего надо вникнуть в подлинную природу божественной и человеческой души, рассмотрев ее состояния и действия. Начало же доказательства следующее.

Всякая душа бессмертна. Ведь вечнодвижущееся бессмертно. А у того, что сообщает движение другому и приводится в движение другим, это движение прерывается, а значит, прерывается и жизнь. Только то, что движет само себя, раз оно не убывает, никогда не перестает и двигаться и служить источником и началом движения для всего остального, что движется. Начало же не имеет возникновения. Из начала необходимо возникает все возникающее, а само оно ни из чего не возникает. Если бы начало возникло из чего-либо, оно уже не было бы началом. Так как оно не имеет возникновения, то, конечно, оно и неуничтожимо. \...\ Значит, начало движения - это то, что движет само себя. Оно не может ни погибнуть, не возникнуть, иначе с бы все небо и вся Земля, обрушившись, остановились и уже неоткуда было бы взяться тому, что, придав им движение, привело бы к их новому возникновению. Раз выяснилось, что бессмертно все движимое самим собою, всякий без колебания скажет то же самое о сущности и понятии души. Ведь каждое тело, движимое извне, - неодушевленно, а движимое изнутри, из самого себя, - одушевлено, потому что такова природа души. Если это так и то, что движет само себя, есть не что иное, как душа, из этого необходимо следует, что душа непорождаема и бессмертна.

О ее бессмертии достаточно этого. А об ее идее надо сказать вот что: какова она - это всячески требует божественного и пространного изложения, а чему она подобна - это поддается и человеческому, более сжатому; так мы и будем говорить.

\...\ Всякая душа ведает всем неодушевленным, распространяется же она по всему небу, принимая порой разные образы. Будучи совершенной и окрыленной, она парит в вышине и правит миром, если же она теряет крылья, то носится, пока не натолкнется на что-нибудь твердое, - тогда она вселяется туда, получив земное тело, которое благодаря ее силе кажется движущимся само собой; а что зовется живым существом, - все вместе, то есть сопряжение души и тела, получило прозвание смертного.

\...\ Мы же коснемся причины утраты крыльев, почему они отпадают у души. Причина здесь, видимо, такая: крылу от природы свойственна способность подымать тяжелое в высоту, туда, где обитает род богов. А изо всего, что связано с телом, душа больше всего приобщилась к божественному - божественное же прекрасно, мудро, доблестно и так далее; этим вскармливаются и взращиваются крылья души, а от его противоположного - от безобразного, дурного - она чахнет и гибнет.

Великий предводитель, Зевс, на крылатой колеснице едет по небу первым, все упорядочивая и обо всем заботясь. За ним следует воинство богов и гениев, выстроенное в одиннадцать отрядов; одна только Гестия не покидает дома богов, а из остальных все главные боги, что входят в число двенадцати, предводительствуют каждый порученным ему строем.

В пределах неба есть много блаженных зрелищ и путей, которыми движется счастливый род богов; каждый из них свершает свое, а [за ними] следует всегда тот, кто хочет и может следовать, - ведь зависть чужда сонму богов.

\...\ Души, называемые бессмертными, когда достигнут вершины, выходят наружу и останавливаются на небесном хребте; они стоят, небесный свод несет их в круговом движении, и они созерцают те, что за пределами неба.

Занебесную область не воспел никто из здешних поэтов, да никогда и не воспоет по достоинству. Она же вот какова (ведь надо наконец осмелиться сказать истину, особенно когда говоришь об истине): эту область занимает бесцветная, без очертании, неосязаемая сущность, подлинно существующая, зримая лишь кормчему души - уму; на нее-то и направлен истинный род знания.

Мысль бога питается умом и чистым знанием, как и мысль всякой души, которая стремится воспринять надлежащее, узрев [подлинное] бытие, хотя бы и ненадолго, ценит его, питается созерцанием истины и блаженствует, пока небесный свод не перенесет се по кругу опять на то же место. При этом кругообороте она созерцает самое справедливость, созерцает рассудительность, созерцает знание - не то знание, которому присуще возникновение и которое как иное находится в ином, называемом нами сейчас существующим, но подлинное знание, содержащееся в подлинном бытии. Насладившись созерцанием всего того, что есть подлинное бытие, душа снова спускается во внутреннюю область неба и приходит домой. \...\

Такова жизнь богов. Что же до остальных душ, то у той, которая всего лучше последовала богу и уподобилась ему, голова возничего поднимается в занебесную область и несется в круговом движении по небесному своду; но ей не дают покоя кони, и она с трудом созерцает бытие. Другая душа то поднимается, то опускается - кони рвут так сильно, что она одно видит, а другое нет. Вслед за ними остальные души жадно стремятся кверху, но это им не под силу, и они носятся по кругу в глубине, топчут друг друга, напирают, пытаясь опередить одна другую. И вот возникает смятение, борьба, от напряжения их бросает в пот. Возничим с ними но справиться, многие калечатся, у многих часто ломаются крылья. Несмотря на крайние усилия, всем им не достичь созерцания [подлинного] бытия, и, отойдя, они довольствуются мнимым пропитанием.

\...\Закон же таков: душа, ставшая спутницей бога и увидевшая хоть частицу истины, будет благополучна вплоть до следующего кругооборота, и, если она в состоянии совершать это всегда, она всегда будет невредимой. Когда же она не будет в силах сопутствовать и видеть, но, постигнутая какой-нибудь случайностью, исполнится забвения и зла и отяжелеет, а отяжелев, утратит крылья и падет на землю, тогда есть закон, чтобы при первом рождении не вселялась она ни в какое животное. Душа, видевшая всего больше, попадает в плод будущего поклонника мудрости и красоты или человека, преданного Музам и любви; вторая за ней - в плод царя, соблюдающего законы, в человека воинственного или способного управлять; третья - в плод государственного деятеля, хозяина, добытчика; четвертая - в плод человека, усердно занимающегося упражнением или врачеванием тела; пятая по порядку будет вести жизнь прорицателя или человека, причастного к таинствам; шестой пристанет подвизаться в поэзии или другой какой-либо области подражания; седьмой - быть ремесленником или земледельцем; восьмая будет софистом или демагогом; девятая - тираном. Во всех этих призваниях тот, кто проживет, соблюдая справедливости получит лучшую долю, а кто ее нарушит - худшую.

\...\ человеческая душа может получить и жизнь животного, а из того животного, что было когда-то человеком, душа может снова вселиться в человека; но душа, никогда не видавшая истины, не примет такого образа, ведь человек должен постигать [ее] в соответствии с идеей, исходящей от с многих чувственных восприятии, но сводимой рассудком воедино. А это есть припоминание того, что некогда видела наша душа, когда она сопутствовала богу, свысока глядела на то, что мы теперь называем бытием, и поднималась до подлинного бытия. Поэтому по справедливости окрыляется только разум философа: у него всегда по мере его сил память обращена на то, чем божествен бог. Только человек, правильно пользующийся такими воспоминаниями, всегда посвящаемый в совершенные таинства, становится подлинно совершенным. И так как он стоит вне человеческой суеты и обращен к божественному, большинство, конечно, станет увещевать его, как помешанного, - ведь его исступленность скрыта от большинства.

Вот к чему пришло все наше рассуждение о четвертом виде неистовства: когда кто-нибудь смотрит на здешнюю красоту, припоминая при этом красоту истинную, он окрыляется, а окрылившись, стремится взлететь; но, еще не набрав сил, он наподобие птенца глядит вверх, пренебрегая тем, что внизу, - это и есть причина в его неистового состояния. Из всех видов исступленности эта - наилучшая уже по самому своему происхождению, как для обладающего ею, так и для того, кто ее с ним разделяет. Причастный к такому неистовству любитель прекрасного называется влюбленным. Ведь, как уже сказано, всякая человеческая душа по своей природе бывала созерцательницей бытия, иначе она не вселилась бы в это живое существо.

Припоминать то, что там, на основании того, что есть здесь, нелегко любой душе: одни лишь короткое время созерцали тогда то, что там; другие, упав сюда, обратились под чужим воздействием к неправде и на свое несчастье забыли все священное, виденное ими раньше. Мало остается таких душ, у которых достаточно сильна память. Они всякий раз, как увидят что-нибудь, подобное тому, что было там, бывают поражены и уже не владеют собой, а что это за состояние, они не знают, потому что недостаточно в нем разбираются. В здешних подобиях нет вовсе отблеска справедливости, воздержности и всего другого, ценного для души, но, подходя к этим изображениям, кое-кому, пусть и очень немногим, все же удается, хотя и с трудом, разглядеть при помощи наших несовершенных органов, к какому роду относится то, что изображено.

Сияющую красоту можно было видеть тогда, когда мы вместе со счастливым сонмом видели блаженное зрелище, одни - следуя за Зевсом, а другие - за кем-нибудь другим из богов, и приобщались к таинствам, которые можно по праву назвать самыми блаженными с которые мы совершали, будучи сами еще непорочными и не испытавшими зла, ожидавшего нас впоследствии. Допущенные к видениям непорочным, простым, неколебимым и счастливым, мы созерцали их в свете чистом, чистые сами и еще не отмеченные, словно надгробием, той оболочкой, которую мы теперь называем телом и которую не можем сбросить, как улитка - свой домик

Благодаря памяти возникает тоска о том, что было тогда, - вот почему мы сейчас подробно говорили об этом. Как мы и сказали, красота сияла среди всего, что там было; когда же мы пришли сюда, мы стали воспринимать ее сияние всего отчетливее посредством самого отчетливого из чувств нашего тела - зрения, ведь оно самое острое из них. Но разумение недоступно зрению, иначе разумение возбудило бы необычайную любовь, если бы какой-нибудь отчетливый его образ оказался доступен зрению; точно так же и все остальное, что заслуживает любви. Только одной красоте выпало на долю быть наиболее зримой и привлекательной. Человек испорченный не слишком сильно стремится отсюда туда, к красоте самой по себе: он видит здесь то, что носит одинаковое с нею название, так что при взгляде на это он не испытывает благоговения, но, преданный наслаждению, пытается, как четвероногое животное, покрыть и оплодотворить; он не боится наглого обращения и не стыдится гнаться за противоестественным наслаждением. Между тем человек, много созерцавший тогда все, что там было, при виде божественного лица, хорошо воспроизводящего [ту] красоту или некую идею тела, сперва испытывает трепет, на него находит какой-то страх, вроде как было с ним и тогда; затем он смотрит на него с благоговением, как на бога, и, если бы не боялся прослыть совсем неистовым, он стал бы совершать жертвоприношения своему любимцу, словно кумиру или богу. А стоит тому на него взглянуть, как он сразу меняется, он как в лихорадке, его бросает в пот и в необычный жар.

Восприняв глазами истечение красоты, он согревается, а этим укрепляется природа крыла: от тепла размягчается вокруг ростка все, что ранее затвердело от сухости и мешало росту; благодаря притоку питания, стержень перьев набухает, и они начинают быстро расти от корня по всей душе - ведь она вся была искони пернатой. Пока это происходит, душа вся кипит и рвется наружу. Когда прорезываются зубы, бывает зуд и раздражение в деснах - точно такое же состояние испытывает душа при начале роста крыльев: она вскипает и при этом испытывает раздражение и зуд, рождая крылья.

Глядя на красоту юноши, она принимает в себя влекущиеся и истекающие оттуда частицы - недаром это называют влечением: впитывая их, она согревается, избавляется от муки и радуется. Когда же она вдалеке от него, она сохнет: отверстия проходов, по которым пробиваются перья, ссыхаются, закрываются, и ростки перьев оказываются взаперти. Запертые внутри вместе с влечением, они бьются наподобие пульса, трут и колют, ища себе выхода - каждый росток отдельно для себя, - так что душа, вся изнутри исколотая, мучается и терзается, но все же, храня память о прекрасном, радуется.

Странность такого смешения ее терзает, в недоумении она неистовствует, и от исступления не может она ни спать ночью, ни днем оставаться на одном месте, В тоске бежит она туда, где думает увидеть обладателя красоты. При виде его влечение разливается по ней, и то, что было ранее заперто, раскрывается: для души это передышка, когда прекращаются уколы и муки, в это время вкушает она сладчайшее удовольствие. По доброй воле она никогда от него не откажется, ее красавец для нее дороже всех; тут забывают и о матерях, и о братьях, и о всех приятелях, и потеря - по нерадению - состояния ей также нипочем. Презрев все обычаи и приличия, соблюдением которых щеголяла прежде, она готова рабски служить своему желанному и валяться где попало, лишь бы поближе к нему - ведь помимо благоговения перед обладателем красоты она обрела в нем единственного исцелителя величайших страданий.

Состояние, о котором у меня речь, прекрасный мой мальчик, люди зовут Эротом крылатым, а боги - ты, наверное, улыбнешься новизне прозвания:

Боги ж - Птеротом, за то, что расти заставляет он крылья

Этому можно верить, можно и не верить. Как бы то ни было, но причина такого состояния влюбленных именно в этом.

Если Эротом охвачен кто-нибудь из спутников Зевса, он в силах нести и более тяжелое бремя этого тезки крыла. Служители же Арея, вместе с ним совершавшие кругооборот, бывают склонны к убийству, если их одолел Эрот и они вдруг решат, что их чем-то обижает тот, в кого они влюблены; они готовы принести в жертву и самих себя, и своего любимца. Соответственно обстоит дело и с каждым богом: в сонме кого кто был, тот того и почитает и по мере сил подражает ему и в своей жизни, пока еще не испорчен и пока живет здесь в первом своем рождении, и в том, как он ведет себя и общается со своим возлюбленным и с остальными людьми.

Каждый выбирает среди красавцев возлюбленного себе по нраву и, словно это и есть Эрот, делает из него для себя кумира и украшает его, словно для священнодействий. Спутники Зевса ищут Зевсовой души в своем возлюбленном: они смотрят, склонен ли он по своей природе быть философом и вождем, и, когда найдут такого, влюбляются и делают все, чтобы он таким стал. Если раньше они этим не занимались, то теперь они за это берутся, собирают сведения откуда только могут и учатся сами. Они стремятся выследить и найти в самих себе природу своего бога и добиваются успеха, так как принуждены пристально в этого бога всматриваться. Становясь прикосновенными ему при помощи памяти, они в исступлении воспринимают от него обычаи и нравы, насколько может человек быть причастен богу. Считая, что всем этим они обязаны тому, в кого влюблены, они еще больше его ценят; черпая у Зевса, словно вакханки, и изливая почерпнутое в душу любимого, они делают его как можно более похожим на своего бога. Те же, кто следовал за Герой, ищут юношу царственных свойств и, найдя такого, ведут себя с ним точно так же.

Спутники Аполлона и любого из богов, идя по стопам своего бога, ищут юношу с такими же природными задатками, как у них самих, и, найдя его, убеждают его подражать их богу, как это делают они сами. Приучая любимца к стройности и порядку, они, насколько это кому по силам, подводят его к занятиям и к идее своего бога. Они не обнаруживают ни зависти, ни низкой вражды к своему любимцу, но всячески стараются сделать его с похожим на самих себя и на бога, которого почитают. Если истинно влюбленные осуществят так, как я говорю, то, к чему они усердно стремятся, то их усердие и посвященность в таинства оказываются прекрасными и благодетельными для того, кого взял себе в друзья его неистовый от любви друг.

В начале этой речи мы каждую душу разделили на три вида: две части ее мы уподобили коням по виду, третью - возничему. Пусть и сейчас это будет так. Из коней, говорим мы, один хорош, а другой нет. А чем хорош один и плох другой, мы не говорили, и об этом надо сказать сейчас. Так вот, один из них прекрасных статей, стройный на вид, шея у него высокая, храп с горбинкой, масть белая, он черноокий, любит почет, но при этом рассудителен и совестлив; он друг истинного мнения, его не надо погонять бичом, можно направлять его одним лишь приказанием и словом. А другой - горбатый, тучный, дурно сложен, шея у него мощная, да короткая, он курносый, черной масти, а глаза светлые, полнокровный, друг наглости и похвальбы, от косм вокруг ушей он глухой и еле повинуется бичу и стрекалам.

Когда перед взором возничего предстает нечто достойное любви, чувство горячит ему всю душу и его терзают зуд и жала возбуждения, тот конь, что послушен возничему, одолеваемый своей обычной стыдливостью, сдерживает свой бег, чтобы не наскочить на любимого. А другого коня возничему уже не свернуть ни стрекалом, ни бичом: он вскачь несется изо всех сил. С ним мучение и его сотоварищу по упряжке, и возничему, он принуждает их приступить к любимцу с намеками на соблазнительность любовных утех. Оба они сперва сопротивляются, негодуя, потому что их принуждают к ужасным и беззаконным делам. В конце же концов, так как беде нет предела, они подаются туда, куда он их тянет, уступают и соглашаются выполнить его веления.

Вот они уже близко от любимого и видят его сверкающий взор. При взгляде на него память возничего несется к природе красоты и снова видит ее, воздвигшуюся вместе с рассудительностью на чистом и священном престоле, а увидев, устрашается, от благоговейного стыда падает навзничь и тем самым неизбежно натягивает вожжи так сильно, что оба коня заваливаются назад - один охотно, так как он не противится, но другой, наглый, - совсем против воли. Отпрянув назад, один конь от стыда и потрясения в душе обливается потом, а другой, чуть стихнет боль от узды и падения, едва переведя дух, начинает в гневе браниться, поносить и возничего, и сотоварища по упряжке за то, что те из трусости и по отсутствию мужества покинули строй вопреки уговору. И снова он принуждает их подойти против воли и с трудом уступает их просьбам отложить это до другого раза.

С наступлением назначенного срока он напоминает им об этом, а они делают вид, будто забыли. Он пускает в ход силу, ржет, тащит, принуждая приступить к любимцу с теми же речами. Чуть только они приблизятся к нему, он изгибается, вытягивает хвост и, закусив удила, бесстыдно тянет вперед.

Возничий, еще более испытывая прежнее состояние, откидывается назад, словно от бегового барьера, изо всех сил натягивает узду между зубами наглого коня, в кровь ранит ему злоречивый его язык и челюсти, пригнетая его голени и бедра к земле и причиняя ему боль. После того как дурной конь часто испытает это же самое и отбросит наглость, он смиренно следует намерениям своего возни чего и при виде красавца погибает от страха. Тогда и получается, что душа влюбленного следует за любимцем со стыдом и боязнью. Тот, кто не прикидывается влюбленным, а подлинно это переживает, чтит его всячески как богоравного. Да и сам юноша по своей природе - друг почитателю. Если раньше его осуждали его школьные товарищи или еще кто-нибудь, говоря, что постыдно сближаться с влюбленным, и потому он отталкивал влюбленного, то с течением времени юный возраст и неизбежность приведут его к этому общению. Ведь нет такого определения судьбы, чтоб дурной дурному был другом, а хороший хорошему - не был. Когда юноша допустит к себе влюбленного, вступит с ним в разговор и общение, близко увидит его благосклонность, он бывает поражен: он замечает, что дружба всех других его друзей и близких, вместе взятых, ничего не значит в сравнении с его боговдохновенным другом. Он постепенно сближается с влюбленным, соприкасаясь с ним в гимнасиях и в других собраниях, и тогда поток того истечения, которое Зевс, влюбленный в Ганимеда, назвал влечением, обильно изливаясь на влюбленного, частью проникает в него, а частью, когда он уже переполнен, вытекает наружу. Как дуновение или звук, отраженные гладкой и твердой поверхностью, снова несутся туда, откуда они исходили, так и поток красоты снова возвращается в красавца чрез очи, то есть тем путем, по которому ему свойственно проникать в душу, теперь уже окрыленную; он орошает проходы крыльев, вызывает их рост и наполняет любовью душу возлюбленного.

Он любит, но не знает, что именно. Он не понимает своего состояния и не умеет его выразить; наподобие заразившегося от другого глазной болезнью, он не может найти ее причину - от него утаилось, что во влюбленном, словно в зеркале, он видит самого себя; когда тот здесь, у возлюбленного, как и у него самого, утихает боль, когда его нет, возлюбленный тоскует по влюбленному так же, как тот по нему: у юноши это всего лишь подобие, отображение любви, называет же он это, да и считает, не любовью, а дружбой. Как и у влюбленного, у него тоже возникает желание - только более слабое - видеть, прикасаться, целовать, лежать вместе, и в скором времени он, естественно, так и поступает. Когда они лежат вместе, безудержный конь влюбленного находит, что сказать возничему, и просит хоть малого наслаждения в награду за множество мук. Зато конь любимца не находит, что сказать; в волнении и смущении обнимает тот влюбленного, целует, ласкает его, как самого преданного друга, а когда они лягут вместе, он не способен отказать влюбленному в его доле наслаждения, если тот об этом попросит. Но товарищ по упряжке вместе с возничим снова противятся этому, стыдясь и убеждая.

Если победят лучшие духовные задатки человека, его склонность к порядку в жизни и к философии, то влюбленный и его любимец блаженно проводят здешнюю жизнь в единомыслии, владея собой и не нарушая скромности, поработив то, из-за чего возникает испорченность души, и дав свободу тому, что ведет к добродетели. После смерти, став крылатыми и легкими, они одерживают победу в одном из поистине олимпийских состязаний, а большего блага не может дать человеку ни человеческий здравый смысл, ни божественное неистовство.