Фридрих фон Паулюс

Пятидесятидвухлетний генерал‑полковник Фридрих фон Паулюс, осторожный и спокойный интраверт, считал Адольфа Гитлера превосходным вождем германского народа. Строго говоря, он оставлял политику политикам и стремился к профессионализму в своем собственном ремесле. Победы в Польше, Франции, Скандинавии убедили его в безусловном превосходстве германской военной мысли и германского оружия. Паулюса в позитивном плане впечатляла и поражала спонтанная уверенность фюрера, его способность молниеносно оценить обстановку, его огромное импровизаторское мастерство. Для Паулюса Гитлер был гением. Победа в войне была лишь вопросом времени. Восточный соперник бездумно жертвовал всем, но делал это неумело, неэффективно, самоубийственно.

В своей серой палатке Паулюс, высокий и темноволосый офицер, удовлетворенно изучал карту прежде неведомых ему степей, пересекаемых редкими реками. Да, не хватало дорог, но плоская как стол степь – прекрасный полигон для танков; тяжелее приходится пехоте и службам снабжения, но ощущение близости конца поднимает боевой дух. Каждый день он соприкасался с германскими гениями – находил несколько минут, чтобы послушать при помощи граммофона обожаемого им Бетховена. Он не мыслил себе жизни без классической музыки. Но еще более его завораживала выпавшая на него потрясающая роль покорителя неведомых колоссальных пространств, где его части сминали соперника, двигаясь по всем направлениям с легкостью, в которой было нечто спортивное. Наверное, Александр Македонский испытывал нечто подобное.

У генерала были все основания испытывать благодарность в отношении своей армии. Окружающие отличались примерным послушанием и дисциплиной. Кроме одного человека – жены, урожденной Елены Констанс Розетти‑Солеску, происходившей из румынской королевской семьи. Один эпизод отложился в его памяти: осенью 1940 года он, вопреки правилам, принес домой карты, на которых синие стрелы пронзали территорию СССР. Супруга обнаружила эти карты и попыталась воздействовать на него, дисциплинированного штабного офицера: разве справедлива эта агрессия? После всех его неопровержимых и утешительных аргументов она сказала нечто вещее: «Что будет со всеми нами? Кто выживет в конце?» Утешая жену, Паулюс сказал, что война продлится шесть недель. Зимой 1941 года она имела право смотреть на мужа с укоризной. Но Паулюс был непоколебим. Да, планы требуют коррекции, но финальный результат неизменен, Германия неимитируема в своей военной мысли и в военной мощи.

С точки зрения военной карьеры Паулюсу, покинувшему штабные карты ради подвигов в битвах, неожиданно повезло. Смерть в январе 1942 года его начальника – командующего 6‑й армией фельдмаршала Рейхенау – дала ему то, о чем он мечтал всю жизнь, командование полевой армией. Теперь он стал подлинным полководцем, в его руках оказалась элитная боевая единица, и грядущее влекло его неудержимо. У него были фантастическая память и методичный ум. Как бы наследуя покойному фельдмаршалу, Паулюс подружился с военной удачей. Когда Красная Армия в мае постаралась первой начать наступление и разрушить планы немцев под Харьковом, 6‑я армия, как мы помним, спокойно восприняла инициативу противника, избежала весьма возможного поражения и сумела смелым маневром окружить более двухсот тысяч советских солдат. Ветераны Первой мировой признали его полководческий талант. У Паулюса появился свой стратегический почерк, и многие в верхушке вермахта отныне предрекали ему блистательную карьеру. Следующим рангом для него мог быть лишь фельдмаршальский жезл.

По характеру и манерам Паулюс был аккуратным, методичным, склонным к самоанализу, не отличающимся любовью к простецким проявлениям «воинского братства» офицером. В личном поведении он отличался беспримерной чистоплотностью. Он носил перчатки даже летом (от пыли), принимал душ ежедневно и дважды в день менял мундир.

Вместе со своим начальником Рейхенау он придал войне оттенок расовой войны на выживание. В подписанном еще Рейхенау приказе по 6‑й армии говорилось: «Главной целью кампании является полное уничтожение источников силы еврейско‑большевистской системы и сокрушение азиатского влияния на европейскую цивилизацию… На этом восточном театре военных действий солдат должен сражаться не только в соответствии с предписанными ему правилами, но должен быть безжалостным носителем национальной концепции… По этой причине солдат должен полностью осознать необходимость жестокого, но справедливого дела». Шестая армия помогала истребительным айнзацкомандам. С целью экономии боеприпасов было предписано расходовать на каждого еврея и прочего врага рейха не более двух патронов. Мы видим фотографии солдат 6‑й армии в купальных костюмах, фотографирующихся на фоне массовых экзекуций. Друзьям отсылались фотографии с веселыми лицами солдат, позирующих на фоне рвов, заваленных трупами казненных гражданских лиц.

А генерал‑полковник Паулюс разъезжал на своем автомобиле по бескрайней степи. Он просто жаждал настоящего боя, настал его час. В письмах домой в эти дни Паулюс писал: «Мы значительно продвинулись, и Харьков уже в 500 километрах позади нас. Важно было бы нанести русским удар такой силы, от которого они не оправились бы очень долгое время». Его солдат пишет 29 июля домой письмо, полное надежд на компетентное руководство. «Командир роты говорит, что русские войска полностью сломлены и не могут больше держаться. Для нас не трудно достичь Волги и взять Сталинград. Фюрер знает, где у русских слабый пункт. Победа не за горами».

Талант Паулюса был помножен на действительно эффективный штаб, возглавляемый генералом Шмидтом, неутомимым, находчивым, обладающим опытом еще Первой мировой войны. Генералы Паулюса выделялись в германской армии. Генерал Хайц был известен Германии как руководитель похорон фельдмаршала Гинденбурга. Генерал Зейдлиц‑Курцбах был пятьдесят четвертым немцем, удостоенным Дубовых листьев к рыцарскому Железному кресту. Генерал Хюбе был единственным в германской армии одноруким генералом на активной воинской службе. Все звали его «Der Mensch» («Настоящий мужчина»).

Особо нужно сказать о германских союзниках, находившихся здесь же, рядом с 6‑й армией. Венгерские союзники на северном фланге уже достигли Дона. Рядом шли итальянцы и румыны. Румынская третья армия контролировала особенно обширный участок германского фланга – от города Серафимович до станицы Клетской – жаркая пустынная степь. Немцы удивлялись нравам и обычаям союзников. Офицеры, наказывая подчиненных, вынимали бич. Они были вооружены винтовками прошлой войны. Лишь итальянские фашисты послали на Восток лучшее из того, что имели, – альпийских стрелков. Те вели с собой мулов, а красно‑бело‑зеленые кокарды делали их просто живописными. Но между собой немцы были чрезвычайно критичны в отношении союзников. Фельдмаршал Рундштедт: «Румынские офицеры и нижние чины не выдерживают никакой критики; итальянцы просто ужасны, а венгры только и мечтают поскорее возвратиться домой». Однако до сих пор восточное приключение не было особенно обременительным или опасным, и слабостью союзников можно было до определенной степени пренебречь.

Август

Один из руководителей люфтваффе фон Рихтгофен записал 2 августа: «Русские перебрасывают силы к Сталинграду со всех направлений». Но на пути к городу стоял маленький городок Калач, далее до самой Волги простиралась ровная степь. В немецких танках пели. Действительность, казалось, оправдывала эту скрытую радость.

Но Гальдер успокоился только 5 августа, когда разведывательные данные, полученные в Виннице, подтвердили, что неповоротливые русские генералы не оценили всей степени опасности германского бега к Волге. Вечером этого дня Гальдер сообщил Гитлеру, что Паулюс близок к тому, чтобы замкнуть в своих клешнях две советские армии. Немцам удалось прорвать правый фланг 62‑й армии и стремительно выйти к великой казачьей реке, что вызвало немалую панику у стоявших перед Доном советских войск. Паника охватила понтонные переправы и, как степной пожар, она проникла и в боевые позиции. Что радовало еще более – 4‑я танковая армия вошла в Котельниково, большой город в ста с небольшим километрах к юго‑западу от Сталинграда. Германским танкистам осталось совсем немного, чтобы выйти к волжским плесам. За ужином Гитлер сиял.

Для торможения паники Чуйков собрал офицеров и направил в боевые части загасить смятение. В этот момент небо заполонили германские штурмовики, их налет дорого обошелся обеим дивизиям – 62‑й и 64‑й. Но и они, эти две дивизии, находясь на дальних подступах к Сталинграду, сумели нанести незаживаемые удары самоуверенным немцам. И лишь 11 августа советские войска начали определенно переходить на восточный берег Дона. Но еще долго немцы вели бои с выходящими по ночам из окружения солдатами и офицерами отступающих дивизий. Бои отличались крайним ожесточением. Немцы героизировали солдата‑артиллериста, который стоял у своей пушки 29 часов кряду. В письме домой другого немца содержатся слова вдохновляющей его надежды: «Единственным утешением является то, что в Сталинграде нас ждет мир и покой. Там у нас будут зимние квартиры и, вполне возможно, особо отличившихся отпустят в отпуск». Неизвестно, дождался ли этот артиллерист зимней квартиры в Сталинграде, но в любом случае он мечтал о немного другой квартире.

Ночью 1 августа 1942 года Сталин принимает у себя в Кремле коренастого, седеющего, сорокадевятилетнего генерала Еременко. Перед входом в кабинет генсека тот решительно отставляет палку, на которую опирается после ранения (у него их было восемь). Сталин сразу же приступил к существу дела: «Ввиду сложившихся в районе Сталинграда обстоятельств необходимо предпринять незамедлительные меры по укреплению этого наиболее важного участка фронта и улучшить контроль над войсками». Еременко было предложено командование защищающим Сталинград фронтом – возглавить Юго‑Восточный фронт и остановить натиск 4‑й германской армии, развернувшей свои машины после Котельникова на Сталинград. «Следует остановить немцев». Еременко хотел получить Сталинградский фронт, располагавшийся севернее города, но противоречить Верховному главнокомандующему не приходилось. Сталин проводил его до дверей и посоветовал принять жесткие меры для восстановления дисциплины. Новоиспеченный командарм немедленно удалился в расположенный недалеко Генштаб, чтобы детальнее ознакомиться с обстановкой. Весь день 2 августа он провел над топографическими картами, особенно обращая внимание на участок максимального сближения Волги и Дона. Именно здесь должны сосредоточить свои войска немцы, если их цель – максимально быстрый захват Сталинграда.

Перед отбытием на фронт Еременко еще раз посетил кабинет Сталина, где Василевский делал рутинную для него оценку положения на фронтах. Прилетев на место новой службы, Еременко немедленно позвонил в Кремль. Его словесный оптимизм не обманул Сталина, немецкие танки преодолевали линии сопротивления и рвались к городу. Итак, в августе Сталин разделяет Сталинградский фронт на два. Во главе протянувшегося от центра Сталинграда до степей Калмыкии Юго‑Восточного фронта становится Еременко. Тот, вначале (в Кремле) согласившийся, прибыв на место, видит ошибку. В дальнейшем он видит ошибку и страстно возмущается делением обороны города по самому его центру. Через несколько дней Сталин исправляет это положение тем, что назначает Еременко командующим обоими фронтами. Еременко 13 августа получил командование над обоими фронтами – Юго‑Восточным и Сталинградским. (В Кремле Сталин принимает министра иностранных дел Великобритании Идена и узнает о своем континентальном одиночестве: в 1942 году западные союзники, вопреки прежде данному обещанию, не высадятся на евразийском континенте. В ярости Сталин ставит под вопрос союзничество, при котором русская кровь льется так щедро.)

Штаб‑квартира командующего фронтом генерала Еременко располагалась в самом центре города, недалеко от набережной. Один выход его штаба вел в устье высохшей речки Царицы, другой – прямо в центр города, на Пушкинскую улицу. Тяжелые двери прикрывали каждый из выходов. Стены штаба были не по‑русски шикарными, обитыми деревянными панелями. Еременко немедленно приступил к изучению местности. Ее главной особенностью была плоскость степи, зеленой весной, выжженной к концу лета. Не за что зацепиться, благодать для танковых гусениц. Меняли ли положение четыре кольца противотанковых рвов в сорока‑пятидесяти километрах к Западу от города? На пути от занятого немцами Котельникова к Сталинграду стояла 208 сибирская дивизия, подвергшаяся жестокому налету германской авиации и направлявшаяся к поселкам Кругляков и Абганерово. Последний пункт привлекал особое внимание – здесь небольшие холмы поднимались над неизменной плоскостью степи. Немцы пойдут через Чилеко и указанные городки. Следовало создать там противотанковые надолбы. Но уже становилось ясным, что зацепиться едва ли есть за что, придется защищать город в его собственных кварталах.

Еременко на подступах к Сталинграду бьется с внутренними и внешними проблемами. Внутри города распался его гарнизон; на улицах стоят брошенные орудия и автомашины. Вовне – очевидно для Еременко – Паулюс и Гот готовят его двум фронтам классические Канны, обход с двух сторон. Но более всего волновало Еременко плохая работа разведки. Командующий фронтом не знал, где находится противник и каковы его силы, не говоря уже о его планах. Темным местом с точки зрения знания происходящего являлась огромная Калмыкия, безбрежная степная страна. Представлявший морскую пехоту Лев Лазарев выразился по ее поводу так: «Это не Россия, это Азия. Непонятно, почему мы должны сражаться за эту территорию, и в то же время все знают: мы обязаны либо выстоять, либо умереть».

А речной порт города был забит эвакуирующимися и прибывающими. Много моряков – они прибывают даже с Дальнего Востока. Ими командовали курсанты первого курса Ленинградской морской академии – мальчишки, прошедшие трехмесячный курс. По счастью, этим веселым парням в красивой морской форме неведомо будущее. В живых останутся двое.

В Сталинграде команды зенитных батарей, ограждающих город с воздуха, были сформированы из девушек, которые подолгу всматривались в небо, пока такое мирное и прекрасное. Батареи устанавливаются у объектов, носящих никому не ведомые имена заводов северной части города, электростанции в Бекетовке. Скоро все эти имена будет повторять весь задержавший свое дыхание мир.

Но и в мирном городе множатся признаки грядущего несчастья. Имевшие прежде стопроцентную броню рабочие производящего танки тракторного завода получили предписание освоить танковождение. Колхозники свозили зерно из своих скромных закромов в общий запас. Дезертиров судили скоро и на месте. Отказ эвакуироваться становится уголовным преступлением.

Сталинград, находясь в смертельной опасности, продолжал помогать стране. Двадцать семь тысяч вагонов пшеницы уже послал этот благодатный край на восток. Грузились девять тысяч тракторов, два миллиона голов скота. Тысячи горожан рыли рвы, город еще не знал убийственных авианалетов. То был последний, двенадцатый час его существования. Беспечность спасительна для русских; если бы они знали, что их ждет, они ушли бы с набережной и широких площадей. Судьба хранит простые и кроткие души, но не следует их обижать. Их гнев беспределен, их жертвенность безгранична.

Не Паулюс, а Гот, не запад, а юг представлял для Еременко первостепенную опасность. Он решает сосредоточиться на Абганерове, на холмах, неожиданно вздымающихся в степи. 9 августа он приказывает врыть последние противотанковые орудия в эти холмы, беря под контроль проходящую рядом дорогу. Он бросает в бой последние пятьдесят девять танков – им не остановить Гота, но жизни русских танкистов дадут родине лишний день. И это уже кое‑что. На западном направлении ключевое значение приобрел маленький городок Калач – находясь на берегу Дона, он хранит драгоценный мост через казацкую реку – ближайшая для Паулюса дорога к Волге. Сохранить или взорвать мост (в зависимости от обстановки) послана 20‑я моторизованная бригада Ильина. Его люди падают от усталости, но другой воинской части поблизости нет. Они вкапываются в родную землю в столь милых русскому сердцу садах и огородах маленького провинциального городка. Они не особенно верят в то, что их фланги прикрыты, что немцы не смогут с ходу обойти их. Они предоставлены своей судьбе, собственному – не вымученному – чувству долга и успокаивающему самоотрешению. Никто ночью не покинул позиций, которые сейчас стали главными в национальной истории. Именно здесь, среди мирных и неброских полевых цветов маленького городка, лежала дорога в историческое никуда или к спасению отечества.

Царило удивительное спокойствие. Цвели коротким цветом наши цветы за убогими серыми палисадниками, налились первые яблоки, тихое ликование лета позволяло забыть, что там, на противоположном высоком берегу Дона, в бинокли на них, возможно, смотрят как на игрушечные цели. Полковник Ильин приказал прикрыть землей последнее артиллерийское орудие, расставил пулеметные гнезда. Его разведчики тихо пересекли реку. Они возвратились 15 августа с встревоженными лицами: «Немцы идут». И, словно иллюстрируя их слова, на противоположном берегу обозначились немецкие каски. Ильин решил не ждать ни минуты. Подложенный под мост заряд уничтожил его западную половину и зажег восточную. Ильин определенно знал, что ни справа, ни слева его никто не страхует и он предоставлен своей судьбе. Но он уже остановил врага. Хотя бы на день. Его люди постараются остановить его как можно дольше. Никто не хотел умирать в этих яблоневых садах, жизнь прекрасна в этом зеленом золоте. Но есть вещи важнее жизни, что бы ни говорили отчаянные жизнелюбы. И главная их них – наша общая собственная доля. И эти молодые ребята, многие из которых не перешагнули через двадцатилетие, следовали безусловному инстинкту своего народа – неприятию чужого насилия. Сложили они свои буйные головы в цвете лет и в цвете невыразимо прекрасного мира на донском берегу Калача.

Своим огнем эти солдаты в первые же часы уничтожили надувной флот форсирующей Дон германской пехоты. Они не знали, что в сорока километрах выше по течению деловитые германские инженеры уже наладили переправу и по двум понтонным мостам танки 6‑й армии уже переходят на восточный берег Дона.

Паулюс ненавидел суетливость. Пусть эти азиаты увидят немецкую методичность. Он остановил основные свои силы на западном берегу Дона, потребовал привести в порядок технику, восстановить запасы, дать отдых пропыленным солдатам. Те стучали алюминиевыми мисками, рядом авиамеханики создавали походный временный аэродром, в танках приводили в порядок оптические прицелы. Поздним вечером 22 августа командиры получили приказ – выступать в половине пятого утра. Кто‑то не смог удержаться от слов: «следующая ночь – в Сталинграде».