Глава седьмая. Вслед за агентом Джонсом иду по больничным коридорам, но к тому времени, когда мы доходим до парковки

Вслед за агентом Джонсом иду по больничным коридорам, но к тому времени, когда мы доходим до парковки, я уже все решил. Этот человек меня ненавидит. Нельзя допускать, чтобы он вез меня назад в старый дом. Не хочу, чтобы он снова разговаривал с моим дедом.

Все, на этом я прощаюсь,

говорю я. – До скорого.

Агент Джонс недоверчиво смотрит на меня, потом фыркает:

Прогуляться решил?

Навещу друга.

Садись в машину,

рычит Джонс – в один момент его веселье сменилось на раздражение. Что‑то в выражении его лица лишь подтверждает мою убежденность в том, что ехать вместе с ним не стоит.

А вы заставьте меня,

говорю я. – Попробуйте.

Но Джонс не бросается на меня, и потому я достаю телефон и звоню Баррону.

Братишка! – Тянет он, ответив после первого же гудка. – Пора тебе бросить школу и вместе со мной работать в агентстве. Вчера мы совершили рейд на стрип‑клуб для мастеров, и я очутился по колено в игривого вида перчатках. Ты знаешь, что для одноразовых перчаток больше не используется велкро? Теперь их делают на магнитах, так что они спадают сами собой.

Очень… гм… интересно,

отвечаю я. – Но что мне нужно сейчас, так это чтобы меня подвезли.

А где ты? – Спрашивает брат.

Сообщаю ему название больницы, а агент Джонс смотрит на меня холодным и яростным взглядом. Мы терпеть друг друга не можем. Ему бы радоваться, что больше не придется со мной общаться, но вместо этого он явно так и кипит. Чем больше я всматриваюсь в его лицо, тем беспокойнее мне становится. Джонс смотрит на меня не как взрослый на непоседливого ребенка. Он изучает меня, как мужчина изучает противника.

Сажусь на холодный бордюр и жду, позволяя холодному ветру пощипывать кожу. Баррон появляется далеко не скоро – я уже успеваю подумать о том, а не позвонить ли кому‑то еще. Но едва я решаю, что надо бы зайти в здание и выпить чего‑нибудь теплого, или выманить у медсестер одеяло, как подъезжает Баррон на красном «Феррари». Он опускает тонированное стекло и одаривает меня улыбкой.

Угнал, да? – Спрашиваю я.

Еще лучше. Эта прекрасная машина была конфискована во время рейда. Невероятно, да? Конфискатом забит целый склад – вещи только и ждут, пока на них подготовят документы. Лучший в мире склад. Приходи кто хочешь, бери что хочешь.

Для меня повторять не нужно.

Похоже, Баррон вполне доволен собой. – Мне не только новую тачку удалось добыть – набил целый чемодан банками икры и бутылками шампанского, которые просто валялись без дела. Да, и еще прихватил несколько мобильников – наверняка удастся перепродать. В общем, суббота удалась. Ну, а ты как?

Закатываю глаза; в тепле салона, откинувшись на спинку сиденья, я уже несколько расслабился.

Мне нужно кое‑что тебе рассказать. Может, посидим где‑нибудь?

Да где угодно, малыш,

отвечает Баррон.

Но несмотря на щедрое предложение, в конце концов мы покупаем на вынос еду в китайском ресторане и едем в его квартиру в Трентоне. Баррон немного ее подремонтировал – заменил разбитые стекла, которые раньше были просто прикрыты картоном. Даже мебель прикупил. Мы сидим на новом кожаном диване, положив ноги на чемодан, заменявший кофейный столик. Брат передает мне стаканчик с лапшой.

На первый взгляд квартира выглядит лучше, чем прежде, но когда я лезу в шкаф за стаканом, вижу на холодильнике знакомый узор из бумажек для заметок – напоминания о том, какой у него номер телефона, где он живет, как его зовут. Всякий раз, когда Баррон меняет чью‑то память, отдача стирает часть его собственной, и угадать какую именно, невозможно. Можно утратить какие‑то незначительные фрагменты, например, о том, что он ел вчера за ужином, или важные вещи – например, воспоминания о похоронах нашего отца.

Если у тебя нет прошлого, ты становишься другим человеком. Ты теряешь самого себя, пока не остается лишь искусственно воссозданное, ненастоящее.

Хочется верить, что Баррон прекратил работать над людьми, что он держит слово, что все эти мелкие напоминания висят здесь лишь в силу привычки или на всякий случай – но я не идиот. Тот склад не мог не охраняться. Уверен, кого‑то наверняка заставили «вспомнить» бумаги, которые позволили Баррону нагрузить машину всем, что душе угодно, и уехать на ней из здания, принадлежащего правительству. И потом нужно было заставить этого же самого человека обо всем забыть.

Когда я возвращаюсь в гостиную, Баррон смешивает на тарелке соус для утки с острой горчицей.

Ну, так что случилось? – Спрашивает он.

Рассказываю о маме, о ее неудавшейся попытке продать Захарову его же собственный бриллиант, и о давнем романе, который, похоже, у них был. Тут до меня доходит, что для начала придется объяснить, каким же образом мама выкрала этот самый бриллиант.

Баррон смотрит на меня так, будто подумывает, а не обвинить ли меня во лжи. – Мама и Захаров?

Пожимаю плечами. – Знаю. Странно, да? Я и сам изо всех сил стараюсь об этом не думать.

Ты имеешь в виду о том, что если б Захаров с мамой поженились, вы с Лилой были бы братом и сестрой? – Баррон хохочет и валится на подушки.

Швыряю в него пригоршню риса. Несколько зернышек прилипает к его рубашке. Гораздо больше – к моей перчатке.

Баррон продолжает ржать.

Завтра еду к одному мастеру подделок. В Патерсоне.

Поехали вместе, почему бы и нет,

хихикает Баррон.

Хочешь ехать со мной?

Конечно,

он открывает курицу в черном бобовом соусе и окунает ее в смесь на своей тарелке. – Она ведь и моя мать.

Я должен еще кое‑что тебе сказать,

говорю я.

Баррон замирает с пакетиком соевого соуса в руке.

Юликова спросила меня, не хочу ли я провернуть одно дельце.

Баррон выливает соус и откусывает кусок курицы. – А я думал, раз уж ты официально не нанят, припахать тебя невозможно.

Она хочет, чтобы я убрал Паттона.

Брови Баррона сходятся на переносице:

Убрал? Трансформировал, типа?

Нет,

говорю я,

типа поужинать сводил. Юликова считает, мы отличная пара.

Значит, ты его убьешь? – Брат внимательно на меня смотрит. Потом делает вид, будто стреляет. – Бум?

Подробности мне не сообщили, но…,

начинаю я.

Баррон закидывает голову и смеется. – Раз уж все равно станешь убийцей, лучше б связался с Бреннанами. Сколотили бы себе состояние.

Это другое дело,

возражаю я.

Баррон все смеется и смеется. Теперь, когда он разошелся, его не остановить.

Тыкаю лапшу пластиковой вилкой. – Заткнись. Здесь все иначе.

Пожалуйста, скажи мне, что тебе хотя бы заплатят,

говорит Баррон, когда ему удается отдышаться.

Мне сказали, что с мамы снимут все обвинения.

Хорошо,

брат кивает. – А звонкая монета к этому приложится?

Мешкаю, но потом приходится признаться:

Я не спросил.

У тебя есть редкое умение. Можешь делать то, что другим не под силу,

говорит Баррон. – Серьезно. Знаешь, что самое главное? Твое умение дорого стоит. Его можно обменять на товары и услуги. Или на деньги. Помнишь, я говорил, что ты просто растрачиваешь его впустую? Я был прав.

Со стоном набиваю полный рот рисом – так меньше искушение вывалить его на голову брата.

После ужина Баррон звонит деду. Долго и запутанно врет насчет того, какие вопросы задавали ему федералы, и как ему удалось выкрутиться при помощи своего прирожденного ума и очарования. Дед на другом конце провода хмыкает.

Когда я беру трубку, дед интересуется, была ли в рассказе Баррона хоть капля правды.

Отчасти да,

отвечаю я.

Дед молчит.

Ладно, совсем небольшая,

в конце концов признаюсь я. – Но все в порядке.

Помни, что я тебе сказал: проблемы у твоей матери, а не у тебя. И не у Баррона. Вам с ним лучше в это дело не лезть.

Ага,

говорю я. – А Сэм еще не ушел? Можно его на пару слов?

Дед передает трубку Сэму – тот, похоже, пока не отошел от похмелья, но ничуть не огорчен, что его забросили почти на весь день.

Я в порядке,

сообщает он. – Твой дед учит меня играть в покер.

Насколько я знаю деда, на самом деле это означает, что он учит Сэма жульничать.

Баррон предлагает мне устроиться на его кровати, сказав, что сам он может спать где угодно. Не знаю, что он имел в виду: то ли по всему городу есть постели, готовые его принять, то ли он не капризен и может спать не только на кровати, но поскольку я решил улечься на диване, выяснить правду так и не удалость.

Баррон где‑то откапывает пару одеял – помнится, раньше они были в старом доме. Пахнут они очень уютно: такой немного пыльный, застоялый запах, не сказать, чтобы приятный, но я с жадностью вдыхаю его. Он напоминает мне о детстве, о безопасности, о том, как можно было спать до полудня по воскресеньям, а потом смотреть мультики, не снимая пижамы.

Забыв, где я, пытаюсь вытянуть ноги. Они упираются в поручень дивана, и я тут же вспоминаю о том, что детство прошло.

Я слишком вырос, чтобы удобно растянуться, но, свернувшись клубком, в конце концов ухитряюсь задремать.

Проснувшись, слышу, что Баррон готовит кофе. Он подталкивает ко мне коробку с хлопьями. По утрам он просто ужасен. Ему нужно целых три чашки кофе, чтобы обрести способность связать пару слов.

Принимаю душ. Когда выхожу, Баррон уже одет в белую футболку и темно‑серый костюм в полоску. Вьющиеся волосы зачесаны назад и смазаны гелем, на запястье красуются новые золотые часы. Интересно, их он тоже добыл на складе ФБР? В любом случае, сразу видно, что для воскресного вечера он расстарался на славу.

Ты чего так вырядился?

Баррон усмехается:

По одежке встречают. Хочешь дам тебе что‑нибудь переодеться?

Я же все угажу,

отвечаю я, натягивая вчерашнюю футболку. – Знаешь, ты похож на мафиози.

Вот еще одна вещь, которая мне удается, а другим стажерам – нет,

он достает расческу и еще разок приглаживает волосы. – Никому и в голову не приходит, что я федеральный агент.

Когда мы, наконец, готовы к выходу, уже давно перевалило за полдень. Садимся в идиотский «Феррари» Баррона и едем вглубь штата, в сторону Патерсона.

Ну, и как там Лила? – Спрашивает Баррон, как только мы выехали на шоссе. – Все еще сохнешь по ней?

Бросаю на него злобный взгляд. – С учетом того, что ты несколько лет продержал ее в клетке, она, пожалуй, в порядке. Смотря с чем сравнивать.

Баррон пожимает плечами, хитро косясь в мою сторону. – Выбор был невелик. Антон жаждал ее смерти. Мы чуть не сдохли от удивления, когда ты превратил ее в живое существо. А когда оправились от шока, вздохнули с облегчением – хотя домашнее животное из нее вышло хуже некуда.

Она была твоей девушкой,

говорю я. – Как ты мог согласиться ее убить?

Да ладно тебе,

отвечает он. – Ничего серьезного у нас не было.

Хлопаю ладонью по приборной панели:

С ума сошел?

Баррон ухмыляется:

Это ведь ты превратил ее в кошку. И это ты был в нее влюблен.

Смотрю в окно. Вдоль шоссе тянутся звукоизолирующие стены; в промежутках между ними змеится дикий виноград. – Может, ты и заставил меня забыть почти обо всем, но я помню, что тогда хотел ее спасти. И почти спас.

Вдруг рука брата касается моего плеча. – Прости,

говорит он. – Честно говоря, я стал работать над твоей памятью, потому что мама сказала, что будет лучше, если ты не будешь знать, кто ты такой. Потом, когда мы задумали заделаться киллерами, я решил, что раз ты обо всем забудешь, все, что ты сделал, не считается.

Не знаю, что и ответить. Решаю промолчать. Прислоняюсь щекой к прохладному стеклу, гляжу на полосу асфальта, вьющуюся перед нами, и думаю о том, как бы мне хотелось, чтобы всего этого не было. Ни федералов. Ни брата. Ни Лилы. Ни мамы. Ни мафии. Немного магии – и я смогу изменить свое лицо. Смогу полностью избавиться от прежней жизни.

Пара поддельных документов – и я уже в Париже. Или в Праге. Или в Бангкоке.

И больше не надо будет пытаться быть хорошим. Можно будет лгать, обманывать и красть. Я ведь буду не я – так что это не считается.

Изменить свою личность. Сменить имя. Пусть о маме позаботится Баррон.

На будущий год Сэм и Даника уедут учиться в колледж. Лила начнет заниматься темными делишками по приказу отца. А что же будет со мной? Стану убивать по велению Юликовой. Все устроено, все к лучшему – но беспросветно, словно пустая дорога.

Баррон легонько стучит по моей голове. – Эй, есть кто дома? Ты уж минут пятнадцать молчишь. Не надо мне говорить, что прощаешь или еще что – но хоть что‑то можно было сказать? Побеседовать с братом? Хотя бы «Заткнись». Что угодно.

Потираю лицо. – Хочешь, чтобы я с тобой поговорил? Ладно. Иногда мне кажется, что я такой, каким ты меня сделал. А иногда вообще не понимаю, кто я. И то и другое мне очень не нравится.

Баррон сглатывает. – Ясно…

Делаю глубокий вдох. – Но если тебе нужно прощение – отлично. Ты его получил. Я не злюсь. Больше не злюсь. По крайней мере, на тебя.

Ага, как же. Кто‑то тебя бесит,

говорит Баррон. – Это ж и дураку ясно.

Я просто злюсь,

отвечаю я. – В конце концов это выгорит или еще что. Должно.

Знаешь, может ты таким хитрым образом просишь у меня прощения за то, что втянул в обучающую программу для федеральных агентов…

Ты же вроде доволен,

говорю я.

Но раньше ты этого не знал,

возражает брат. – Я мог бы ужасно мучиться, а все по твоей вине. И тебе было бы стыдно. И ты просил бы прощения.

Возможно, просил бы. Но сейчас – нет,

отвечаю я. – Да, отлично поговорили.

И впрямь поговорили неплохо. Даже не ожидал от своего психованного, страдающего потерей памяти старшего брата.

Паркуемся на улице. Патерсон представляет собой странное сочетание старинных зданий и новеньких вывесок; яркие неоновые буквы приглашают дешево купить сотовый телефон, узнать будущее при помощи карт таро и посетить салон красоты.

Выхожу из машины, бросаю в парковочный счетчик несколько четвертаков.

Телефон Баррона издает чириканье. Брат извлекает его из кармана и смотрит на дисплей.

Поднимаю брови, но Баррон лишь качает головой – дескать, неважно. Быстро нажимает кнопки телефона. Потом смотрит на меня:

Веди, Кассель.

Иду по адресу, указанному на сайте «Сентрал Файл Джувелри». Лавка ничем не отличается от остальных на этой улицей – грязная, плохо освещенная. В витрине выставлены аляповатые серьги и длинные цепочки. Табличка в углу гласит: «Сегодня мы покупаем золото за наличные». Ничем не примечательная лавка – никак не подумаешь, что здесь обитает мастер подделок.

Баррон толкает дверь. Когда мы входим, звенит колокольчик, и мужчина за прилавком поднимает глаза. Он низкий, лысеющий, в огромных очках в роговой оправе; на шее у него висит на длинной цепочке ювелирная лупа. На нем аккуратная черная рубашка, застегнутая на все пуговицы. На каждом из затянутых в перчатки пальцев сверкает по здоровенному перстню.

Вы Боб? – Спрашиваю я, подходя к прилавку.

А вы кто? – Отвечает он.

Я Кассель Шарп,

говорю. – А это мой брат Баррон. Вы знали нашего отца. Может, вы его и не помните, но…

Он расплывается в широкой улыбке. – Ну надо же! Совсем взрослые стали. Видал я ваши фотографии, всех троих ребят Шарпов, в бумажнике вашего папы, упокой Господь его душу! – Он хлопает меня по плечу. – Втягиваешься в бизнес? Если что нужно, Боб непременно сделает!

Оглядываю лавку. Какая‑то женщина с дочерью рассматривает витрину с крестами. Вроде бы не обращают на нас внимания – возможно, мы просто люди того сорта, которых лучше не замечать.

Понижаю голос:

Мы бы хотели поговорить об одной вещице, что вы уже изготовили – для нашей матери. Может, пройдем куда‑нибудь в подсобку?

А как же, конечно. Идемте в мой кабинет.

Он открывает дверь – одеяло, прибитое к каркасу пластиковой двери – мы следуем за ним. В кабинете сущий бардак – в центре стола с откидной крышкой стоит компьютер, вокруг все завалено разными бумагами. Один из ящиков выдвинут – в нем фрагменты часов и крошечные мешочки из кальки с камушками внутри.

Беру какой‑то конверт. На нем написано имя: Роберт Пэк. Боб.

Мы хотим узнать о бриллианте «Воскресение»,

говорит Баррон.

Полегче,

Боб поднимает руки вверх. – Не знаю, что вы там про него слышали, но…

Мы видели подделку, которую вы изготовили,

говорю я. – А теперь нас интересует оригинал. Нам нужно знать, что с ним сталось. Вы его продали?

Баррон с угрожающим видом подходит совсем близко к Бобу. – Знаете, я работаю над памятью. Может, помогу что‑нибудь вспомнить.

Слушайте,

вдруг ставший слишком высоким голос Боба слегка дрожит. – Не понимаю, с чего вдруг вы говорите со мной таким тоном. Я был добрым другом вашего отца. И никогда и никому не говорил, что скопировал алмаз «Воскресение»

и что знаю, кто его украл. Многие ли способны на такое, а? Когда столько денег на кону? Если думаете, что мне известно, где ваш отец хранил бриллиант, продал ли он камень или нет – так вот, неизвестно. Мы были с ним близки, но не настолько. Я просто подделки изготавливал, вот и все.

Погодите. Я думал, вы изготовили камень по просьбе моей матери,

говорю я. – И почему вы сказали «подделки»? Сколько их было?

Две. Так попросил ваш отец. И я в жизни ничего не подменивал. Настоящий камень оставался у меня ровно столько, сколько требовалось для того, чтобы сделать измерения и сфотографировать его. Он же не дурак был, отец ваш. Неужели вы думаете, что он бы выпустил из рук столь ценную вещь?

Переглядываюсь с Барроном. При всех своих недостатках, если дело касалось обмана, отец никогда не допускал промахов.

Так что же случилось? – Спрашиваю я.

Боб отступает на пару шагов, выдвигает ящик стола и достает бутылку бурбона. Откручивает крышку и долго пьет.

Потом мотает головой, словно пытаясь избавиться от жжения в горле.

Ничего,

отвечает он наконец. – Ваш отец принес сюда этот чертов камень. Сказал, что ему нужны две копии.

Хмурюсь:

А почему две?

Черт побери, а я почем знаю? Одну из них я поместил на золотую булавку для галстука – вместо оригинала. А вторую вставил в кольцо. А вот оригинал, настоящий камень? Оставил просто так – как и хотел ваш отец.

А подделки хорошие? – Спрашивает Баррон.

Боб снова качает головой:

Та, что в булавке – не очень. Фил пришел ко мне, просил побыстрее, ясно? Всего за день. А вот на второй он дал мне чуть больше времени. Вот это был настоящий шедевр. Ладно, теперь, может, скажете, в чем дело?

Кошусь на Баррона. У него подрагивает подбородок, но понять, верит ли он Бобу, невозможно. Пытаюсь все продумать, проиграть варианты. Может, мама дала камень отцу и сказала, что ей срочно нужна подделка, пока Захаров не обнаружил пропажу. Отец идет к Бобу, но заказывает два камня, потому что уже знает, что оставит бриллиант для себя – быть может, из чувства мести, потому что узнал, что мама путается с Захаровым? В общем, отец отдает ей одну из фальшивок, и она подбрасывает камень Захарову, пока тот ничего не заметил. Затем папа говорит маме, что у него для нее есть подарок – перстень с бриллиантом «Воскресение», на самом деле второй подделкой. Если так все и было, оригинал может находиться где угодно. Отец мог продать его много лет назад.

Но зачем вставлять бриллиант в кольцо, которое мама, чтобы не привлекать внимание, не сможет носить за пределами дома? Вот этого я не понимаю. Может, отец настолько разозлился, что ему просто нравилось видеть перстень на маминой руке и понимать, что он взял над нею верх.

А такую вещь можно сбыть на черном рынке? – Интересуюсь я.

Настоящий камень? – Спрашивает Боб. – Разве что тем, кто на самом деле верит, будто он защищает от смерти. Конечно, алмаз имеет историческую ценность, это точно, но люди, которые покупают такие камушки, не хотят брать то, чем потом нельзя будет похвастаться. Но если ты думаешь… ну, сколько может стоить неуязвимость?

Блеск в глазах Баррона говорит мне о том, что он воспринимает этот вопрос не как риторический, а на полном серьезе, пытаясь назначить цену в долларах и центах. – Миллионы,

в конце концов говорит он.

Боб тычет Баррона пальцем в грудь. – В другой раз, чем нахальничать, лучше выкладывай все сразу. Я деловой человек. Я не обманываю семьи, не надумаю других мастеров, а в особенности друзей, что бы вам ни говорила ваша мать. А сейчас, перед уходом, не забудьте что‑нибудь прикупить. Что‑нибудь подороже, ясно? Не то расскажу паре приятелей, как грубо вы обращались с Бобом.

Выходим к прилавку. Боб достает пару вещиц, стоимость которых вполне достаточна, чтобы загладить нашу вину. Баррон выбирает алмазное сердечко в белом золоте – почти за штуку баксов. Стараюсь прикинуться безденежным – что вовсе нетрудно, с учетом того, что это правда – и мне удается отделаться значительно более дешевым рубиновым кулоном.

Девчонки любят подарки,

говорит нам Боб, провожая к выходу; он поправляет очки. – Если хотите быть сердцеедами вроде меня, осыпайте девушку презентами. Передавайте привет маме, ребята. В новостях она отлично выглядела. Эта женщина всегда умела за собой следить!

Он подмигивает; ужасно хочется ему двинуть, но Баррон хватает меня за плечо. – Тихо. А то мне придется покупать серьги в комплект к сердечку.

Мы возвращаемся к машине. Наше первое совместное задание – и оно практически провалилось. Пока Баррон достает ключи, прислоняюсь головой к окну.

Что ж, это было… интересно,

говорит мой брат, открывая дверь машины. – Хотя и тупик.

Со стоном усаживаюсь на пассажирское кресло. – И как, черт побери, мы должны искать эту штуку? Камень исчез. Все бесполезно.

Баррон кивает. – Может, стоит подумать над тем, чтобы отдать Захарову что‑то другое.

Меня, например,

говорю я. – Я бы мог…

Машина трогается с места, отъезжает от бордюра и вливается в общий поток – Баррон словно бы бросает вызов другим водителям. – Неа. Ты уже и так заложен и перезаложен. Слушай, может, мы не там ищем? Мама живет в отличной квартирке, в компании пожилого джентльмена. Трехразовое питание. Паттону до нее не добраться. От чего, собственно, ее нужно спасать? Мы же знаем про ее шашни с Захаровым – возможно, она даже…

Предостерегающе поднимаю руку, чтобы он замолчал. – Ля‑ля‑ля. Я тебя не слышу.

Баррон смеется. – Я всего лишь предполагаю, что маму, возможно, лучше и не спасать – так ей будет и приятнее, и безопаснее – и это прекрасно, потому что, как ты и сказал, наши шансы найти камень практически нулевые.

Откидываю голову на спинку сиденья и гляжу на тонированную, полупрозрачную крышу «Феррари». – Высади меня в Уоллингфорде.

Брат достает телефон и, не переставая вести машину, набивает смс‑ку – отчего едва не выезжает ненароком в соседний ряд. Вскоре его телефон издает жужжание, и Баррон глядит на дисплей. – Ага, ясно. Лучше некуда.

Ты это о чем?

Свиданка,

ухмыляется брат. – Ты тут лишний.

Так и знал,

отвечаю я. – Не стал бы так наряжаться, чтобы ехать со мной к Бобу в Патерсон.

Баррон снимает руку с руля, поправляет лацканы пиджака и убирает телефон во внутренний карман. – Думаю, Боб оценил мой наряд. Заставил купить самый дорогой кулон. Тебе, конечно, может показаться, что это для меня к худшему, но я‑то понимаю, что чем выше статус, тем выше и цена.

Совсем необязательно так сразу,

качаю головой. – И лучше не лезь к дамочкам из федерального агентства. Арестуют еще.

Улыбка Баррона становится еще шире:

Обожаю наручники.

Стонаю. – Да, у тебя серьезные проблемы.

Ничего такого, что не могла бы исправить ночь с пылкой представительницей правосудия.

Разглядываю облака сквозь прозрачную крышу. Кажется, одно из них похоже на базуку.

Как думаешь, папа солгал маме насчет второго поддельного бриллианта? Или это мама обманула нас?

Тебя,

отвечает брат. – Мне она ничего и не пыталась рассказывать,

его губы кривятся в улыбке.

Ага,

вздыхаю я. – Все равно, куда ни кинь – всюду клин.

Баррон кивает. Его нога еще сильнее выжимает педаль газа, он выезжает в скоростной ряд. Я не возражаю. По крайней мере, ему есть куда торопиться.

Баррон высаживает меня перед школой. Выхожу из машины и потягиваюсь. Потом неторопливо зеваю. Только начинает смеркаться. Последние лучи солнца еще сияют над горизонтом; кажется, что все дома вокруг объяты пламенем.

Спасибо, что подвез,

говорю я.

Не за что,

в голосе брата слышится нетерпение. – Прости, но тебе пора проваливать. Позвони, когда поговоришь с мамой – но только не сегодня.

С усмешкой захлопываю дверцу машины. – Удачного свидания.

Пока‑а! – Баррон машет рукой. По дороге к общежитию, оглядываюсь на парковку, ожидая увидеть проблеск фар отъезжающей машины, но «Феррари» по‑прежнему стоит на месте. Только немного подался вперед. Неужели Баррон и правда ждет, пока я войду в общежитие – будто бы я ребенок, который сам в темноте до дома не доберется. Может, мне грозит какая‑то опасность, о которой я даже не подозреваю? На мой взгляд, нет никаких причин, чтобы брат ждал на стоянке, когда только что ему так не терпелось уехать.

Захожу в здание, мой неутомимый разум все еще пытается сложить фрагменты головоломки. Но, пройдя по коридору и выуживая из заднего кармана джинсов ключ от комнаты, замираю на месте.

Баррон хотел, чтобы я ушел.

Бегу в гостиную, не обращая внимания на Чаявата Тервейла – тот издает протестующий вопль, когда я перепрыгиваю через провода, соединяющие игровую приставку с телевизором. Падаю на колени у окна. Осторожно выглядываю, полускрытый пыльной шторой; вижу, как из полумрака появляется какой‑то человек – он подходит к машине Баррона и открывает пассажирскую дверь.

Она не в форме, но я все равно ее узнаю.

Даника.

Пурпурные кончики косичек блестят в свете фонарей. Таких высоких каблуков я у нее еще не видел – наклонившись, она даже покачивается. Непонятно зачем ей нужно оглядываться на уоллингфордское общежитие – она словно боится, что кто‑то ее увидит; непонятно зачем ей понадобилось садиться в машину моего брата, непонятно почему она так одета – да вообще ничего неясно. Есть лишь одно возможное объяснение.

Парень, с которым она встречается – мой брат.