О католичестве, без латыни 2 page

Строго говоря, то не был еще тот орден, что прославил бенедиктинцев в Средневековье. Ему не хватало организации и конспирации. Но именно Бенедикту принадлежит идея о превращении общежития монахов в «школу служения Господу» и своеобразный воинский отряд, подчиненный «уставу-наставнику» и строжайшей дисциплине.

Конечно, аббатства и ордена могли создать на Западе лишь те, кто знал о них, за кем стояли традиции. Но даже они, эти избранные из избранных, не чувствовали всей той мощи монастырской опоры, которая сказочно усилила потом рычаги власти христианской Церкви.
Провидцем тут был папа римский Пелагий II, тюрк и по родословной, и по духу. Он происходил из благородной семьи джентльмена, управлял Церковью без согласия Константинополя. Пелагий — это самая дорогая жемчужина для христиан и самый губительный яд для тюрков. С него началось возвышение христианства и угасание Дешт-и-Кипчака.
Конечно, он мечтал совсем не об этом, но его беседы с Григорием принесли плоды, которых ждала новая Европа. Это по совету папы префект Рима — второй человек страны! — отдал все свои деньги монахам. И, отринув сладости светской жизни, сам принял сан диакона.
После смерти папы Пелагия в 590 году его, монаха, избрали новым папой.
Приняв папскую тиару, Григорий утвердил строгий порядок в Римской церкви. Назначил экономов, повысил доход с земель, словом, дал Церкви полную независимость от государственной казны. Идеология при нем обрела свободу и закон. С той минуты Римская церковь окончательно превратилась в политическую силу. Она представляла собой некое самостоятельное государство в государстве.
Широкое поле действий открылось для нее.
Западная Европа, которая после Аттилы лежала «ничейной», выпавшей из мировой политики, привлекла взор папы. Сюда обратил он свои замыслы. То был уже игрок на политическом поле. Пусть самый слабый тогда. Но у него была цель — объединение Европы. На арену событий вышла сила, «обреченная» на успех.
В ней сошлось лучшее, что скопил античный мир: терпеливая последовательность и строгая законность. К этому добавились тюркский дух и трудолюбие. Вот он, сплав культур, весь налицо... таким он получился здесь. Главное внимание папа Григорий уделял-таки не политике, а монастырям, в них растил опору, с помощью которой надеялся подчинить и Европу, и мир.
Для укрепления авторитета Церкви он использовал монахов-бенедиктинцев, их устав и принцип абсолютного послушания. Ставку делал не на богословскую теорию, не на боевое искусство, а на подготовку «солдат», которые будут побеждать, не собираясь в полки. И не под звуки походных барабанов. Там в оружие превращали Слово. Готовили агентов влияния.
То были солдаты нового типа, их учили сеять идеи в сознание противника, чтобы он сам, своими руками разрушал себя и когда-то созданное им. Для этого разработали арсенал приемов, их шлифовкой занимаются до сих пор. Это никогда не ржавеющее оружие Запада.
Римским христианам было где и на чем испытать его и себя. К тому времени иные поместья, выросшие на землях Западной империи, переросли в мини-государства, бахвалившиеся друг перед другом карликовыми армиями и карликовой независимостью. Княжества люто враждовали. Их вражда и влекла папу Григория, он понимал: люди, уставшие от карликовых баталий и войн, будут слушать его и монахов, нужно лишь найти подходящие слова. Все-таки это тюрки, которые долго никогда не враждуют. Не хватает терпения.
И папа стал готовить вторжение своих «солдат». Рождался новый вид завоевания — словом Божиим. О подобном не мечтали самые искусные покорители народов. Такого не было нигде. Никто в мире не владел этим страшным оружием, только папы римские, внешне очень миролюбивые люди.
Папа Григорий отправил легата (посланника) к королю Испании, повел диалог с воинственной Брунгильдой — правительницей Австразии (нынешняя Франция, часть Швейцарии, Германии, Австрии). Он атаковал, зная, что их вражда — вражда тюрков, погрязших в обычных семейных ссорах.
Сын короля Испании, арианин, пожелал вступить в брак с дочерью Брунгильды, принявшей католичество. Это и было причиной ссоры двух правящих дворов. В Толедо красавица невеста перенесла унижения и кровавые побои, которые ей устроила будущая свекровь, ее голой бросали в пруд, но веры она не сменила. Лишь обрела ореол мученицы. Уступил жених, позже названный святым Римской церкви, он принял католичество и женился вопреки воле родителей. И тем сделался лютым врагом своего отца, который казнил юношу в цитадели... Завязывалась интрига, достойная пера Шекспира. Но Испания вскоре стала-таки католической, через посредство брата казненного, которому, по тюркскому обычаю, досталась вдова... Число монахов в Испании при правителе-католике сразу выросло.
Вся Западная Европа лежала в поле зрения папы римского. Он, как тигр, замечал добычу всегда чуть раньше, чем она замечала его. Монахи доносили о любом конфликте, о любом происшествии. Папа знал все, но в центр своего интереса он поставил северных соседей Италии — лангобардов.
Кто такие лангобарды? «Германцы», заселившие бассейн реки По, не раз осаждавшие Рим, словом, тюркская орда. О ней известно не так уж и мало. Пришли с Алтая, под знаменами Аттилы. Среди бумаг, случайно уцелевших в архивах Европы, есть документы лангобардов, написаны тюркскими рунами и по-тюркски.
Куда исчезли другие свидетельства? И сами лангобарды? Это глубокая тайна европейской истории.
Но сохранились, скажем, Акты Кремоны, где приведены итоги некой «переписи» лангобардов, по тем спискам можно судить об их именах. Став католиками, люди брали себе римские имена и сохраняли тюркские. А главное, подчеркивали, что живут они по законам лангобардов. Не Церкви. Имена получились двойными, как и жизнь. В Актах, например, встречается имя Petrus Oprandi. Первое четко переводится с латыни, второе столь же четко с древнетюркского: оprandi означает «обносок».
«Лангобард» на Западе выводят от слов «длинная борода» или «боевая секира с длинной рукояткой» (lange barthen). Это грубая натяжка... Как давно замечено, «готовность подчиняться авторитетам» превращает самую сомнительную гипотезу в непререкаемую догму, что и случилось. А между тем в основе названия два древних тюркских слова «лунг» (дракон) и «барс». Потому что во главе лангобардов стояли ханы из царских родов Нагов (Дракона) и Барсов, их знаки и несла на знаменах орда.
Лангобардов увлекала соколиная охота, они привели на луга Венецианской провинции табуны лошадей, о чем писал Павел Диакон. И никогда не допускали итальянских епископов к участию в своих законодательных собраниях... Разве то не факты для размышлений?
Тайна лангобардов окончательно перестает быть тайной, когда узнаешь о деяниях папы Григория Великого и Римской церкви. То был, пожалуй, первый трофей католиков, их добыча в идеологической войне. Они проглотили орду, а она не заметила как. Это событие заслуживает внимания.
...В 592 году, заключив мир с лангобардами, Григорий объявил Римскую церковь Тюркской церковью, а себя — ее настоятелем. Был такой малоизвестный эпизод в истории христианства, настоящий трюк. Папа выучил тюркский язык (греческого он не знал), за что его прозвали Двоесловом. И началась война, в которой молчали трубы. И коней не забирали из табунов. Папа сам, с посохом в руке пришел к лангобардам, он был в накидке раба — капе и до земли поклонился. На посохе сиял равносторонний крест Алтая, это сразу отметили все. Стоя на коленях, папа назвал себя «слугой слуг Божьих», то есть их слугой.
Попросил приюта и помощи. Вот, собственно, и все.
Он знал, к кому обращался — к хану Агилульфу, жена которого красавица Теодолинда была католичкой. Их семья долго испытывала трудности с наследником, и христианское крещение, совершенное по совету папы, помогло женщине избавиться от тревожащих проблем. Новорожденного сына, естественно, желали ввести в жизнь по обряду католической веры. Приход папы Григория, будто случайно, совпал с крещением малыша.
Потом к лангобардам потянулись монахи-бенедиктинцы, они проникли в храмы — к самым святыням. Ведь папа Григорий, не уставая, повторял, что он «епископ не римлян, но лангобардов». Доверчивые тюрки, привыкшие видеть врага с оружием, на коне, кроме этих слов, ничего другого и не желали слышать. Они, решив, что в войне с римлянами победа на их стороне, радуясь, принимали вторичное крещение, а с ним католичество (союзничество!). Как ответный шаг. Если бы...

Одна из тех святынь — «железная корона» лангобардов с крестом Тенгри — хранится ныне в ризнице собора Монца. В раннем Средневековье короны часто жертвовали церкви, где их подвешивали над алтарем. Эта корона, как утверждают, копия той, что в VI веке заказала ханша Теодолинда своему мужу в честь рождения сына. А та, в свою очередь, была копией короны вестготских ханов. Если это так, то тюркская традиция, как видим, достаточно четко прослеживается на протяжении веков.
Короной лангобардов, заказанной Теодолиндой, в 774 году венчали Карла Великого, основателя Франции. Тогда и появилось слово «король» (от имени Карл) в своем нынешнем значении. Употребление же термина «королева» по отношению к Теодолинде, равно как и «король» к готским ханам, по крайней мере, некорректно.
Это важно подчеркнуть, потому что такие же короны были «найдены при неизвестных обстоятельствах около Казани», а потом они загадочно исчезли.

Так же папа Григорий завоевал англичан, и они тогда еще говорили на тюркском языке. К ним он сам не пошел, а отправил монахов-бенедиктинцев во главе с Августином, который стал архиепископом Кентерберийским. Папа велел наладить церковную жизнь, но сделать это с тактом и уважением к обычаям местных тюрков, чтобы без малейших признаков насилия. И там союзницей католиков стала жена хана... Это своя, отдельная история.
В идеологической войне католики побеждали не силой, а словом, вниманием и заботой. На идее католичества взрастала Англиканская церковь, теологически связанная с Римом, будущая его соперница. Говоря о мире, дружбе, монахи-бенедиктинцы склоняли собратьев-тюрков к христианству, а значит, к признанию власти папы. Пусть формальному. По крайней мере, не отрицанию ее. Церковь находила лучшие слова, самые правильные и задушевные, в них звучал призыв к согласию и братству. Ее речи лились сладкой, чуть хмелящей рекой.
В условиях всеобщей вражды, которая охватила поместья джентльменов, слова о мире звучали особенно привлекательно. Все было учтено до мелочей.
И название орден монахам подходило, по-тюркски это «данный сверху». Мол, от Бога мы, братья, пришли с миром к вам. У тюрков отношение к друзьям и братьям всегда было открытым. Так случилось и на этот раз.
«Слуга слуг Божьих» (Servus servorum Dei) с помощью монахов превращался в «величайшего из слуг Божьих», а это уже совсем другой смысл. Средневековая латынь позволяла находить и объяснять новые значения иных слов и выражений папы...
Создав монашеские ордена, Римская церковь получила преданных до фанатизма «солдат», тихих покорителей Европы, они редко убивали, чаще травили. И никогда не повышали голос. Ворота городов и двери домов открывались перед ними сами. Ловцы человеческих душ, они мастерски освоили ремесло ловли... Нигде, ни в одной Церкви подобного не знали, монахи там играли совсем иную роль... Тихо наступал на Западе рассвет христианства. Как свет после затмения. Новое солнце озаряло мрак.
Католики творчески перерабатывали обряды кипчаков. Скажем, ритуальное пение, чуть изменив, назвали «григорианским», в честь папы Григория, который ввел его в христианский обряд. Тюркская та традиция или нет? Вопрос не для спора. В I веке царь Канишка знакомил с нею Восток, а еще раньше это делали его предшественники.
Христиане взяли приемы музыкальной записи — «крюки» (по-тюркски «кёрк» — «образ, изображение»), их потом переделали в ноты. Молитвенные распевы — акафисты, ирмосы, кондаки — были языком религии кипчаков, католики добавили к ним европейские нотки, иначе говоря, осовременили их. И получилось то, что требовалось. Очень похожее, но не то!.. Европа брала свое, ей причитающееся.
Под церковное пение голыми руками побеждали кипчаков-европейцев. Побеждали без боя и атак. Словами. Число христиан росло. Однако главным было, конечно, не это.
Католичество достойно демонстрировало себя. Смолкли междоусобицы, мир пришел в Западную Европу, признавшую власть Римской церкви. Папа Григорий покорял души людей без остатка, то был умнейший человек эпохи, на которого работали величайшие умы. В его свите состояли египтяне, кипчаки, сами римляне, они делали очень трудное и важное дело — утверждали мир, создавали веру, которая рукою Рима собирала народы в единую христианскую семью.
Сила католичества изначально была в интеллекте, в знании, в умении говорить и обещать, давать надежду. В том заслуга императора Феодосия, который с первых дней дал Западу то, что отсутствовало в Греческой церкви, — идею «невоенной войны». Самую до сих пор лучшую схему покорения мира. Через союзничество. Через католичество!
Связь между «вчера» и «сегодня» в Римской церкви не прерывалась, что тоже в традиции Алтая. Там хорошо знают всю историю, правда, не говорят о ней целиком. Знают, например, о том, что епископ Дионисий Экзигет, «тюркский аббат», написал «Апостольские правила» — устав, по которому живет Римская церковь, collectio Dionysiana. Знают и то, что он составил для католиков календарь, тот самый, на котором ныне XXI век, его ввели в 532 году, во времена папства Бонифация II, тоже чистокровного кипчака по происхождению и мыслям.

Второе имя Дионисия — Exiguus (Экзигет) переводят с латыни как «Малый», что передает смысл прозвища, но это не совсем точно. Если обратиться к тюркскому языку, то тайна имени открывается во всей его полноте. Буквальный перевод «должен уменьшиться» (окончание «-us» появилось позднее). Второй вариант имени Экзигет на древнетюркском языке означает «сильно (основательно) уменьшайся». В этом слове прочитывается история человека и веры. Помогая католикам, тюрки шли на смиренческий подвиг. Они приносили себя и свои знания на алтарь Католической церкви, понимая слово «католик» именно как «союзник».

В Европе при папе Григории время отмеряли со дня основания Рима. Тюрки же поменяли и это.
В том календаре была одна примечательная деталь, выдававшая познания автором обычаев Востока. Время в нем отсчитывали по алтайской традиции, то есть не со дня рождения Христа, как принято ныне думать, а со дня воплощения в нем святости. Это не одно и то же. Воплощение свершается до восьмилетнего возраста ребенка (среди детей северные буддисты, например, ищут будущего будду).

В северном буддизме высшие духовные иерархи считаются воплощением мифологических бодхисатв. Это существа, стремящиеся к просветлению, принявшие решение быть буддой, то есть человеком, достигшим наивысшего предела духовного развития.

...На благо католической идее работал и другой кипчак — историк Иордан, в 551 году написавший книгу «Гетика», где рассказал о народах новой Европы, к сожалению, многое там написано в угоду Церкви — слишком нелогично. Но... эта человеческая слабость придала сияние автору. Время было такое: кипчаки открывали Христа, их христианство открывало власть над народами, поэтому искажения — знак той эпохи. Все зависело от искренности и старания.
Скажем, лангобарды, став итальянцами, в душе презирали римлян. Показателен их «Свод законов» 643 года, текст сообщает, что коренных римлян они по-прежнему считают своими рабами. И тем не менее они признали христианство, стали католиками, признали римское право, но только подчиненным тюркским адатам. Такие они. В том и состояла немыслимая коллизия Средневековья — столкновение культур, ибо «гордость не умеет прятаться», сказал великий Бэкон.
И она не пряталась. Тюркский дух жил, за католичество он стоял насмерть.

«Религия второго сорта для простонародья»

Успехи Римской церкви, подобно лунному свету, не давали тепла и ничему не учили остальных христиан. Институт религии развивался лишь в Западной Европе. Греческая церковь, господствовавшая в христианском мире, господствовала скорее по инерции, заданной Константином. Жила, не подозревая, что из наслаждений рождается печаль. Византию влекли имперские заботы, она мечтала христианизировать Иран и весь Ближний Восток, чтобы утвердить там себя.
Что-то из намеченного плана ей удавалось.
Она, увлеченная колонизаторством, не заметила, как затупился ее меч, как рычаги политики стали ускользать. Сытые пальцы быстро слабеют... Рим подчинял себе Западную Европу, Иран успешно отражал атаки Византии, а у греков не находилось сил повлиять на эти нежелательные им события. Они, увлеченные насущными заботами дня, выдыхались. Шаткость положения мирового христианского лидера ощущалась во всем.
Беда состояла в том, что, начав колонизацию Ближнего Востока, он не просчитал последствий. Словно муха, попал в мед. Бросился в политику с закрытыми глазами. Достигая цели, не достигал результата.
Не понимая сути религии, тонкости ее воздействия, Византия к интеллектуалам относилась скептически, великих умов не растила. Ученых-монахов истязала, морила голодом и нищетой, порой уничтожала физически, видя в них конкурентов Церкви. Даже календарь, по которому рассчитывали день Пасхи, главный христианский праздник, Греческая церковь по невежеству своему не осилила и передала его на откуп Египетской церкви, ее ученым, издавна отличавшимся глубокими знаниями.

В XVII веке Антиохийский патриарх Макарий, касаясь истории Византии, замечал, что греческие правители «терзали патриархов, архиереев и весь церковный клир вместе с праведниками и святыми аскетами, хуже, чем поступали идолопоклонники».

Возможно, там, в Александрии, византийцы хотели бы иметь подвластный им научный центр, свой «Дербент». Или «Милан». Возможно, и иное, но о своей школе Византия не думала, ее властные умы куда больше занимали заботы чрева. Ей было не до интеллектуальных исканий. Странное дело... может быть, невежество связано с тем, что византийские правители не были царских кровей? На все бывают причины, порой самые неожиданные.
Так, уже упоминавшийся патриарх Макарий, говоря о греческих правителях, что они «отдавали верующих во власть врагов веры», особо подчеркивал их родословную: «погонщики ослов и конопатчики кораблей и т. п., происходившие не из царского дома и не из царского рода»... Что могут знать простолюдины? Что могут они дать стране? Только сегодняшний день.
Однако факт фактом, деление Церкви на Римскую и Греческую начал Феодосий I, потому что первым понял: разделение неминуемо, ибо термин «христианство» каждая страна понимала по-своему, каждая вкладывала в понятие о вере свой смысл, свою идеологию, чтобы видеть себя (свой народ) первой среди других.
Это — важный посыл, он дает ключ к объяснению многого в истории народов.
В нем причина деления христианства на национальные Церкви — деление, которое всегда пряталось за ширмой теологического несогласия. Пусть не с общим, с частным, с отдельными словами и смыслами учения о Христе. Зная, что сын человеческий без греха не бывает, политики находили повод для спора. И добивались своего. Так было всегда и так будет всегда.
Вот почему ныне существуют десятки христианских Церквей, сотни сект, все они руководствуются Библией, но читают ее иначе. Каждая по-своему. Человеческий фактор в поиске истины определяющий, желание людей здесь главное.
Бог для всех един, но люди, почитающие его, разные.
Мысль о своей собственной Церкви, что проснулась в сознании прибывшего в Рим императора Феодосия, естественно, тайно вынашивали и на Ближнем Востоке. Не могли не вынашивать, потому что и он стал колонией греческих христиан. По сути, повторялась история Западной империи, попавшей в зависимость от Восточной.
Обиженные египтяне, ставшие подневольными своих же единоверцев, наверняка думали о свободе... И это не пустая догадка. Появление в VII веке ислама — новой ветви Единобожия! — дает основания так полагать. Ислам не мог появиться случайно и из ничего. На Ближнем Востоке все-таки жили не язычники, не невежды. И новая религия не была новой, в Европе ее поначалу называли просто «египетской ересью», христианской сектой.
Выходит, у ислама была та же политическая предыстория, что у католичества. Он ветвь алтайской духовной культуры, которая проросла из недр христианской колонии. С той лишь разницей, что на Ближнем Востоке, все развивалось иначе, чем в Риме, потому что там до прихода колонизаторов вера уже была — не христианство, а арианство, или монофизитство, которое и желала подчинить себе Византия.
С приходом греков люди Нила, естественно, не смирились с потерей свободы, они знали Единобожие. И если отбросить мифологическое обрамление, свойственное любой религии, то выходит, что египтяне по примеру римлян развили теорию Единобожия до нового уровня — до уровня своего учения? То есть ислама? Это вполне естественно и даже обязательно в той политической обстановке, в которой они оказались.
Вспомним слово, с которого начинался ислам, оно первое, что услышал пророк Мухаммед: «Читай». Он ответил: «Я не могу читать». Всемилостливый Аллах повторил: «Читай»... А ведь читают, как известно, только то, что написано. И Великий Аллах лучше нас знал о том! Поэтому он и сказал «Читай» — первое слово ислама...
Восток Средиземноморья еще в начале Великого переселения народов проникся учением о Боге Небесном и Его «чистой Церкви», так говорили египтяне о тюркской вере, о ее книгах. Христа за бога там не приняли, его божественную суть отвергли вместе с императором Константином, из-за чего и начался конфликт с греческими христианами, роль которых в Византии резко усилилась, особенно после новаций Феодосия I.
Уже к 397 году христиане взяли в свои руки константинопольский алтарь: тогда по воле императора был избран патриархом Иоанн Златоуст, выходец из Сирии, он отличался от греков и образованием, и искренностью веры. Его литературные труды признаны образцом христианской классики, они удивляют тонким знанием учения о Боге Небесном и обрядах служения Ему, наводят на мысль о связях автора с Алтаем и всем тюркским миром. Иоанн Златоуст был образцом интеллекта и совести. Естественно, такой тонкий человек не прижился в обществе «выродившихся христиан».
Архиепископа выгнали за правильность поведения. Константинопольских честолюбцев не остановили ни его святость, ни заслуги. Их раздражали «высокие достоинства чужеземца» и даже его знатное происхождение. Византии не нужны были его знания, как и он сам. Константинополь, господствуя на Средиземноморье, доказывал свою правду. Доказывал, не понимая, что уступают силе, а покоряются разуму. Вот так и проигрывал он, выигрывая боевые сражения.
Действительно, военные победы ослабляли Константинополь, отталкивали другие народы от христианства. В колониях Византии образ грека-христианина становился неприятным. То было воплощение чванства, которое отличает колонизатора.

Эта неприязнь сохранялась столетиями. Так, патриарх Макарий (кстати, соотечественник Иоанна Златоуста) замечал, что «вследствие... недостатков и пороков греков, кои всегда и везде они обнаруживают, мы решительно нигде не находим людей, им симпатизирующих». И перечисляя их преступления против веры, говорил: «Если так действовали в древности их цари, то нечего удивляться теперь их низким поступкам всюду, где бы они и их архиереи ни находились».

На идейном поле Восточного Средиземноморья с IV века, то есть со времен правления Константина, зрел кризис. Это щедрое поле лежало пустым. Оно ждало пахаря и всходов. Принявшие Единобожие, противясь греческому христианству, назвали его «религией второго сорта для простонародья»... Что-то новое должно было появиться здесь.
А греки усиливали и усиливали давление. В 391 году сожгли Александрийскую библиотеку с бесценными античными рукописями, но так и не сломили оппонентов. Не доказали превосходство над египтянами, чем умело воспользовалась Коптская церковь, ее интеллект и духовный багаж превосходили византийский. Тот ее шаг и есть первый шаг к исламу — к религии свободы.

Показательно, библиотеку сожгли по инициативе тайного противника Иоанна Златоуста патриарха Феофила.

Лишь в теологических диспутах египтяне имели шанс взять реванш за военные поражения, иного оружия у них не было. Только разумом, покоряющим народы, дающим ключи от мира. И копты начали расшатывать корабль христианства, который и так очень неуверенно держался на воде. Завязался тугой клубок политических страстей, узелками обозначивший болевые точки Евразии.
Одна точка была в христианстве — Рим против Константинополя. Вторая около христианства — Константинополь против арианской Александрии. Здесь вызревали эпицентры будущих потрясений. И там, и там расстановка сил складывалась не в пользу греков, их положение выглядело уязвимым. Случись Александрии и Риму объединить интеллектуальные усилия, Византия потеряла бы величие уже в V веке. Ее просто стерли бы с лица земли.
Но беда не сблизила, политики были увлечены собой и своими целями.
Силы собирались немалые, и действовали они врозь. Потому что боролись не за чистоту веры, а за сиюминутную цель — за право присвоить себе монополию на Божественную Истину. Позже католики и мусульмане объединятся для борьбы против Византии, им потребуются века, чтобы созреть для такого союза. Тогда же, в IV веке, вкусив дары Великого переселения народов, три региона бывшей Римской империи возмечтали обладать тюркской духовной традицией, чтобы ее силой подчинять остальных. Им хотелось командовать, для этого и требовалось христианство. Политики смотрели на него только как на инструмент власти.
Быть лидером — отличительная черта Запада, там любили решать судьбу других.
Дешт-и-Кипчак в тех событиях не участвовал, потому что тот, кому платят дань, — хозяин. Он не претендует на место приказчика в своей же конторе. Однако его присутствие в геополитике ощущалось во всем: он же причина начавшихся в мире перемен. Исход части тюрков в Рим, в Византию, на Ближний Восток не мог не отразиться на событиях. Все-таки уходили люди: молодые, полные сил, надежд, стремлений, а с ними уходили опыт и знания, которые шлифовались на чужбине, — враг ковал оружие против тюрков из тюркского же металла... Это вопиющая реальность средневековой эпохи, она утверждалась медленно. Но верно.
Великое переселение народов уже с IV века явно шло в ущерб Алтаю.
Византию беспокоило упрочение католического Рима. И в самом начале V века философ Синесий, будущий епископ Птолемаиды, представил императору доклад «Oratio de regno» («Речь о царстве»), где рисовались ужасы для страны, «чья армия целиком состоит из варваров». Он выдвигал мысль о национальной милиции, о привлечении в нее отрядов от всех народов Византии. Это было началом христианского возрождения. И началом же атаки на «варваров» с их нехристианской религией.

«Речь о царстве» иногда называют «Об императорской власти». В этом документе Синесий писал: «Прежде всего надо устранить иноземцев от всех начальственных должностей и лишить их сенаторских званий, так как то, что в древности у римлян казалось и было почетным, сделалось благодаря им позором... Государю надлежит очистить от них войска, как кучу пшеницы, из которой мы отделяем мякину и все то, что, произрастая, вредит настоящему зерну».

Исподтишка готовили удар по престижу «греческих» тюрков.
Император Аркадий принял мысль Церкви, но понял ее иначе: он устроил «резню варваров», так назвали то событие, которое всколыхнуло Византию. Бойня развернулась в Константинополе и своим сценарием повторила те, что не раз случались в Риме. Проще говоря, греки, как могли, стравливали тюрков, а потом казнили их десятками и сотнями за нарушение закона.
Ответом был бунт, слепой и безумный, попытка государственного переворота не удалась, захватить Константинополь в июле 400 года восставшие не смогли. Начались волнения в колониях. «Одну из арианских церквей, где собрались искавшие убежища варвары с семьями, озверевшие горожане сожгли вместе со всеми, кто там находился», — писал о тех событиях очевидец.
Крови пролилось много, но мало что дала она. Религия не утверждалась!
В отличие от католиков, греки искали обострений в обществе. Не мешкая шли на них. В действиях эллинов не было римской мягкости и дипломатичности. Им было важно обвинить «варваров» в арианстве, чтобы ненависть этническую, которая жила в Византии со дня прихода сюда первого тюрка, приумножить религиозным отвращением.
Враги Единобожия дружно собирались под знамена греческого христианства, они не скрывали себя, не прятались. Противостояние нарастало. Нужна была лишь искра. И она вспыхнула в 428 году. Тогда константинопольским архиепископом стал Несторий из Германикии, человек не греческих корней. Его редкое ораторское искусство обратило на себя внимание сразу, этот новый в Константинополе человек пообещал императору ключи от Неба. И не только это. «Подчините мне еретиков, — заявил он, — и я подчиню вам персов». Но что он вкладывал в слово «еретик», никто не знал.

За обещанием Нестория скрывается очередная страница тайной истории христианства. Те, кого принято звать «несторианами», появились на свет раньше, чем Несторий и даже Христос. Это — ханифы, то есть первые хранители Единобожия на Среднем Востоке. Их история началась с Персии Ахеменидов, получила развитие в Сирии, потом в Византии.
Показательно, что сторонников Единобожия иранские правители не преследовали вплоть до 342 года, пока Византия не начала вмешиваться во внутренние дела Ирана и Армении. Поведение греков было неловким и грубым. Из-за них пострадала династия Аршакидов, рухнула Армения, ее земли вошли в состав Ирана под названием Персармения.
Многолетние войны с Ираном изнуряли Византию. Не меньше, чем ее религиозные распри с Римом или Александрией. Надо ли объяснять, как обрадовался византийский император, когда Несторий посулил ему власть над персами. На это, видимо, и делал ставку император, предлагая Нестория, не христианина, на роль главы христианской Церкви. Он знал, что сторонники Единобожия составляли большинство в иранской среде, и Несторий, выходец из этой среды, вполне мог выполнить обещанное.
Как видим, политика стояла во главе угла и здесь. Это не устроило иранских «несториан», в 499 году они провели свой собор и окончательно порвали с греками, однако имя христиане за ними сохранилось. Почему? Не объяснит никто.