Октября 1975 года

Розовский спорит с Товстоноговым о сцене у князя Серпуховского.

Г.А. Сцена нуждается в купюрах. Очень долго идет одна и та же тема: как хорошо Холстомеру у Князя. Я увидел, понял, поверил, что ему там хорошо, — нет, все сначала. Кроме того, не-

¶ ^

¶

понятен текст со специфическими терминами: «Рукояткой вилок», «пежины», «запрягут в сарае на развязке», — что, зрителям справочники с собой носить?

РОЗОВСКИЙ. Я же не выдумал. Все это текст Толстого!

Г.А. Но вы же делаете сценическую интерпретацию в расчете на сегодняшнего зрителя!? Конец акта! Вместо того чтобы двигаться к финалу, найти, как выйти на эмоциональный пик, мы возвращаем зрителя в экспозицию. Зачем? Не понимаю!

(Соколову.) Нам необходимо вольтеровское кресло, обтянутое холстом.

(Басилашвили, Лебедеву и Мироненко.) Давайте проговорим текст и обозначим игровые места, чтобы потом не останавливаться.

Спор с Розовским о «филе».

ГЛ. Прочтите всю фразу.

РОЗОВСКИЙ. «Сбруя с маленькими серебряными пряжечками, вожжи шелковые и одно время — филе».

Г.А. Ну, как сегодняшнему зрителю объяснить, что «филе» — это, оказывается, не еда?

РОЗОВСКИЙ. Да, «филе» во времена Толстого означало не только еду.

Г.А. А что это?

РОЗОВСКИЙ. Узор на нитчатой ткани.

Г.А. Ну, скажите, кто из обывателей, заполняющих значительную часть зала, знает то, о чем вы сказали? Филе сегодня только кусок рыбы или мяса, очищенный от костей! Других значений этого слова рядовой зритель сегодня не знает. Мы же не будем сноски в программках делать: филе, мол, оказывается, в то время означало то-то и то-то?! Как вы это не понимаете, Марк?

РОЗОВСКИЙ. И целый куплет песни вылетает. В песне-то все понятно! Для текста Юры Ряшенцева справочники не нужны! Вы выкидываете текст про Святую Троицу. Мы лишаем Олега Валерьяновича Басилашвили возможности сыграть отношение к Князю, а самого Князя — позиции.

Г.А. Марк, я понимаю, что вам как автору инсценировки важна каждая фраза, потеря любого куска для вас крушение. Мне нравится, что вы заступаетесь и за автора стихов, я не ставлю под сомнение их качество, но нам никто не простит композиционного перекоса спектакля! У з-рителей — определенный предел терпения...

РОЗОВСКИЙ. Все рушится, все! (Уходит в глубь зала.)

Г.А. Не рушится, а спасается! Ваша же замечательная идея распыляется на глазах под конец акта, и вы отстаиваете это распыление! Мы все хотим найти наилучшее решение, Марк, только это и ничего более!

ЛЕБЕДЕВ (после сверки текста). Можно еще раз?

ГА. Давайте еще раз прочтем, чтобы не было остановок из-за текста, когда будем проходить игрово.

(Соколову.) Витя, сколько можно нести кресло?

СОКОЛОВ. Принесли, Георгий Александрович, но оно совсем не вольтеровское.

Г.А. Давайте любое кресло, потом разберемся: вольтеровское или нет. Позовите, пожалуйста, Куварина.

(Басилашвили.) Олег, мне не нравится ваша позиция. (Сам садится в кресло, показывает.) Вот эта вальяжная поза мне нужна. Кресло, поза — и конюшня превращается в княжеский апартамент.

(Куварину.) Сохраняя силуэт, надо обтянуть кресло холстом.

(Мироненко.) Юзеф, поднос с бритвенными принадлежностями Князя изначально должен быть в кресле. Вынесли кресло, вынули поднос, поставили на столб рядом с креслом.

¶ {Басилашвили.) Я бы, знаете, что сделал, Олег? Надел бы персидскую шапочку с кисточкой, чтобы одним элементом дать княжескую домашнюю обстановку. Не надо халата. По персидской шапочке ясно, что князь дома. И отсюда из кресла можно петь: «Если хочешь, чтоб тебя любили...». Ну-ка, попробуйте. " БАСИЛАШВИЛИ.

Если хочешь, чтоб тебя любили Не люби ты никого Если хочешь, чтоб тебя боялись, Сам не бойся никого. БАСИЛАШВИЛИ и МИРОНЕНКО.

Верный конь да полночь гиблая, Вот и вся тебе здесь библия. Г.А. Вы знаете, на слух, не ложится: «не люби ты». В чтении все в порядке, но на слух это одно какое-то странное новое словосочетание «нелюбиты». БАСИЛАШВИЛИ. Что же делать?

РОЗОВСКИЙ. Можно, «не люби, брат». (Поет.) «Не люби, брат, никого...» Г.А. Лучше. Запомнили, Олег? И хорошо бы, напевая, почитывать маленькую книжечку с золотым обрезом. Весь джентльменский набор: и мытье глаз, и через зеркальце стрижка усов, и книжка.

БАСИЛАШВИЛИ. Может быть, мне спеть и второй куплет? Г.А. Не стоит. Достаточно одного... А где мы уносили кресло? МИРОНЕНКО. Нигде. Мы не договаривались его уносить. Г.А. Разве? Давайте подумаем. Кресло унести надо.

БАСИЛАШВИЛИ. Может быть, мне все-таки спеть, а Юзеф в это время кресло унесет? Попробовать или нет?

Г.А. Попробуем, я всегда за пробу. БАСИЛАШВИЛИ.

Все живое, от червя до Бога, Выносилось на торги, Продавалось, туда им и дорога, Лишь коня побереги. Ах, как тройка с места тронется, Тут и есть Святая Троица.

Розовский, благодарный Басилашвили, вернулся к Товстоногову: «Ну, хорошо же?»

ТА. Хорошо, оставим.

(Басилашвили.) На реплику Холстомера: «Ни тот, ни другой никого не любили, и за это их любили все», — возьмите часы, откройте крышку, послушайте, как они играют, и скажите через флер воспоминаний: «Двенадцать, Феофан, торопись, Феофан, на бега опоздаем».

(Изотову.) Найдите запись старого часового механизма.

(Аккомпаниатору.). Розочка, на «двенадцать» сыграйте менуэт.

(Басилашвили.). «Челку — челку не забудь смочить» — все через воспоминания, и пальчком медленно погрозите Феофану: «Не забу-удь».

(Изотову.) «Выйдет Феофан» — уже здесь можно дать удивленный шумок толпы.

Феофан, красуясь, кричит через всю улицу: «Ну, что, Машка, раззявила ряшку?»

КУТИКОВ. Извините, Георгий Александрович, вы специально это делаете?

Г.А. Я не понял — что?

КУТИКОВ. Куда Юзеф вышел? Он же «раззявила ряшку» кричит в ложу для почетных гостей?!

Г.А. Да-да, вы правы, не надо дразнить гусей.

(Мироненко.) Юзеф, пройдите через просцениум и крикните «раззявила ряшку» в директорскую ложу.

МИРОНЕНКО. Простите, Георгий Александрович, мне сюда кричать ближе, а к директорской ложе надо далеко идти. Почему мне надо кричать именно туда?

¶ Г.А. Ну, как вам сказать? Потому что «Машка» сидит именно там... Стоп-стоп-стоп, Юзеф, почему вы играете, что уже едете? Еще не вышел Князь, надо же его встретить. У Олега Валерьяновича сейчас будет текст: «И выйдет Князь!»

ЛЕБЕДЕВ. А может, так? Юзеф говорит свой последний текст, прибавляет «и», я следом подхватываю — «и»...

БАСИЛАШВИЛИ. «И выйдет Князь!»

Холстомер и Феофан одновременно кланяются.

Г.А. Может быть. (Басилашвили.) Только на улицу надо выйти уже без турецкой шапочки.

БАСИЛАШВИЛИ. Тогда я надену кивер!

Г.А. Какой кивер? Разве мы заказывали кивер? Впервые слышу.

БАСИЛАШВИЛИ. Мне сшили его.

Г.А. А зачем кивер?

БАСИЛАШВИЛИ {надевает). Не надо?

РОЗОВСКИЙ. Хороший кивер для бегов.

Г.А. Ладно, пока оставьте. А у вас, Олег, есть время, чтобы уложить на поднос в кресло все предметы, которыми вы пользовались? К моменту вашего выхода вперед?

БАСИЛАШВИЛИ. Конечно. А бочка — помните, вы предлагали мне использовать бочку? — она пока не нужна. Может, во втором акте у Матье она пригодится?

Г.А. Да, попробуем бочку у Матье.

(Мироненко.) Юзеф, сейчас не то кресло, которое будет, вам его уносить во время сцены не надо.

(Соколову.) Виктор! Пока не сделали легкое вольтеровское кресло, пусть сейчас его уносят двое рабочих.

СОКОЛОВ. Когда, Георгий Александрович?

Г.А. Во время второго куплета песни Князя. Хор-табун на месте?

СОКОЛОВ. Да. Впустить?

Г.А. Пожалуйста.

ЛЕБЕДЕВ. А мы будем еще раз повторять сцену?

Г.А. Конечно, только проверим финал.

(Хору-табуну). Выходите, выходите смелее, товарищи! Здравствуйте-здравствуйте всем. Мы сейчас попробуем выстроить финал. Распределитесь, чтобы выйти из трех дверей в образе толпы, приветствующей Князя, Феофана и Холстомера. Приготовились.

КОВЕЛЬ. Когда выходим, то что мы делаем?

Г.А. Сейчас будет ясно, что вы делаете. Пока нужны самые сильные мужчины, на плечи которых мы могли бы посадить наших высоких и тяжелых Мироненко и Басилашвили. Остальные будут помогать.

БАСИЛАШВИЛИ. Берите, берите, не бойтесь, только не роняйте! Им тяжело, Георгий Александрович!

МУЖСКИЕ ГОЛОСА. Ничего-ничего.

ЖЕНСКИЕ ГОЛОСА. Да они у нас атланты.

Г.А. Нет-нет, вижу, что тяжело, опустите.

ВОЛКОВ. Не получится. Так не получится. Надо сделать что-то вроде маленьких кресел.

КАРАВАЕВ. Давайте еще раз. А до каких пор держать?

Г.А. До зонга про «Кузнецкий мост». К началу мелодии можно опустить.

ЛЕБЕДЕВ. Пока отдыхают, давайте споем зонг.

Басилашвили, Лебедев и Мироненко поют.

Г.А. Нет, втроем не получается разгул.

РОЗЕНЦВЕЙГ. Может, мы попробуем сделать запись Хора, а троицу оставим живьем?

Г.А. Давайте сделаем пробные варианты, потом выберем.

После часового поиска варианта исполнения зонга объявляется перерыв. После перерыва.

Начнем с появления Серпуховского. Приготовились к сцене торга.

¶Генерал демонстрирует Князю товар.

(Панкову.) Я вас не слышу, Павел Петрович, вообще не слышу. Вы что-то бормочете, а я вас не слышу из восьмого ряда.

Князю показан Милый, но, равнодушно посмотрев на него, Князь в очередной раз взглянул на Холстомера. И вдруг Милый, обогнув стойла, оказался между Князем и Холстомером.

(Волкову.) А как вы тут оказались? Почему нарушили сцену?

ВОЛКОВ. Мне кажется, Милый не может пассивно стоять на одном месте.

Г.А. Но вы сняли общую сцену!

ВОЛКОВ. Пожалуйста, я могу пассивно пережидать...

Г.А. Но почему пассивно? Пассивно не надо! Разве вам нечем жить наполненно?

ВОЛКОВ. Роль лишается юмора. Был испанский танец, вы запретили.

Г.А. При чем тут испанский танец?

ВОЛКОВ. Ну, юмор был. Все говорят: был!!! Теперь в танце его нет. Так разрешите мне хотя бы сделать перебежку к Князю?

Г.А. Нельзя, Миша. Повторяю, вы снимаете очень важную сцену: переглядку Князя и Холстомера. Вы перечеркнули процесс выбора, неужели не ясно? Вы — с одной стороны, Холсто-мер — с другой, у Князя — и Олег Басилашвили это играет — переключение объектов, зачем же вы устраиваете мазню?

(Басилашвили.) Мне не хватает момента провокации. Взгляд на Милого, потом на Холстомера, снова на Милого. Знаете, что я должен успеть подумать, Олег? «Неужели Милого выберет? Неужели?» И, глядя уже не на лошадей, а куда-то в направлении директорской ложи: «Я выбрал». И сигарой показал на Холстомера: «Беру!»

Эпизод у Серпуховского.

(Лебедеву.) Вместо «с утра приходил ко мне старший кучер Феофан», — скажи: «Все тот же старший кучер Феофан», — а то получается, что вы не знакомы.

(Суфлеру.) Тамара Ивановна, впишите, пожалуйста.

ЛЕБЕДЕВ. Давайте повторим сцену у Князя. (Басилашвили.). Мне кажется, вы неверно, Олег, поете «если хочешь, чтоб тебя любили...» Вы попадаете в некую современную манеру, проступает характер подворотни. Но мы играем Толстого. И такое качество пения выбивает.

БАСИЛАШВИЛИ. У меня от Толстого во всей роли одна лишь фраза: «И вышел Князь!»

ЛЕБЕДЕВ. Мне кажется, вы в песне играете характер, а надо от имени Басилашвили — отношение к Князю.

БАСИЛАШВИЛИ. Не понимаю, Евгений Алексеевич, что конкретно я должен сделать?

ЛЕБЕДЕВ. Сейчас немножко утрируете, по-одесски этак: «Ес-ли хо-чешь, чтоб те-бя лю-би-ли...»

БАСИЛАШВИЛИ. Вот я и пытаюсь выявить в этом свое отношение. Если оно манерно, если режет слух, пожалуйста, я приберу или сниму это, но тогда я как раз попаду в характер Князя, а не в мое отношение к нему. Но сам текст, сама песня тянет на это отношение.

ЛЕБЕДЕВ. Черт его знает, может, я не прав, но вот я говорю текст Толстого, перечитываю его дома и с каждым разом понимаю, что это глыба. Толстого я до сих пор выучить не могу, потому что вчитываюсь и тону в его глубине! А песни все выучил. Легко. Потому что там бред! Бред всегда легко запоминается!

ГА. Не будем сейчас обсуждать достоинства и недостатки текстов инсценировки, давайте повторим сцену.

(Басилашвили.) Когда Холстомер говорит о том, как вы ездили к Матье, воскликните: «Ах, Матье», — возьмите ее фотографию и рассмотрите! Молодец! Хорошее княжеское умывание! И снова почитал французский роман! Постриг усы и на Феофана: как же ты мог не состричь лишний волос у Холстомера? Ай-я-яй, Феофан, как ты мог проглядеть? И сам состриг волосок!

(Мироненко.) Что это у вас там за поясом свисает?

МИРОНЕНКО. Бархотка для чистки копыт.

Г.А. Очень режет глаз. Надо ее как-то спрятать.

¶ КОЧЕРГИН. Она не будет мешать. Сейчас бархотка черная, а должна быть под цвет костюма.

Зонг «Кузнецкий мост».

РОЗЕНЦВЕЙГ. Не получается. Без дирижера тут не получится. Надо медленно-медленно начать:

На Кузнецком узком на мосту Эх, рассечь толпу, да на лету... Г.А. Давайте так! Завтра с десяти до двенадцати для всех участников музыкальная репетиция.

(Розенцвейгу.) И сделайте пробную запись Хора.