Марта 1976 года

На занятии присутствуют слушатели курсов повышения квалификации, аспиранты, стажеры.

Занятие началось с показа зачина Геннадия Т. Задание — инсценировка и постановка микролитературы. Рассказ Рея Брэдбери «Улыбка».

Перед зрителями металлическая рама с кольцами для портьер. Самой портьеры нет, она воображаемая. Каждый из действующих лиц, входя, пытается заглянуть за портьеру. «Главный» — его играет Валерий Г. — развалившись на камине, окриком отгоняет всех от портьеры. Здесь уроды, юродивые, калеки, кто-то из них на костылях, скрипач и мальчик. Жребий за право начать первому. Калеки, уроды, юродивые отошли к дальней стенке. Ожидается команда к открытию портьеры. Она звучит, и под звуки скрипки началось спортивное состязание: плевки в картину, висящую за портьерой. Вышел вытянувший жребий, но его оттолкнули и, нарушая правила, калеки, уроды, юродивые, расталкивая друг друга, побежали к раме и... застыли. Живое фото. Стоп-кадр. И через динамики возник звук скрежета, крика и плевков. И перекрывающий все это звучание женский смех. Один лишь мальчик, очарованный картиной, недвижим. Но все очнулись. И началась драка, борьба за первенство в разрыве холста. Мальчику тоже уда-

ется вырвать клочок. С ним он бежит домой. Дома мать уже спит, на полу стоит банка со свечкой, мальчик разглаживает кусочек холста, вглядывается в него, потом поднимает голову, закрывает глаза, и в его воображении — проекция — возникает чуть расплывчатое изображение женского лица. Звучит скрипка, мальчик прижимает холст к груди, раскачивается в такт музыки, и зрители уже отчетливо видят за ним на стене улыбку Джоконды.

КАЦМАН. Пожалуйста, какие замечания?

ГЕННАДИЙ Т. Было две репетиции. Для заявки сделано все, что возможно. Ребята работали с огромной творческой отдачей. А для доведения до удовлетворительного результата не хватает времени, я чувствую свою вину в невыстроенности взаимоотношений. Не хватает времени для репетиций самого главного — построения малого круга обстоятельств. Мы выбросили у Брэдбери некоторые сентенции, например, плевки в прошлое. Мы оставили суть, но вот над этой сутью надо бы как следует поработать.

КАЦМАН. Зачин — форма заявки на микролитературу. Меня интересуют рассуждения с точки зрения предложенного вами хода. Раскрывает ли данный ход произведение Брэдбери «Улыбка»? Пожалуйста, слово товарищам с курсов повышения квалификации.

СЛУШАТЕЛЬ. Мне понравилось то, что студенты смогли сделать за две репетиции. Смутила некоторая примитивизация рассказа. Сейчас читается, что цивилизация — это бяка. А Брэдбери не отрицал достоинств цивилизации. Он считал, что именно во взаимоотношениях людей кроется причина ее гибели. У Брэдбери более тонкие нити связей, чем мы увидели сегодня. Режиссер показал голую социологическую модель через потрясение мальчика картиной, вовлечение в драку за куски холста, сохранение обрывка с улыбкой. Это иллюстративный, а не психологический прием. То, о чем говорил режиссер: «мало времени для вскрытия человеческих взаимоотношений», — справедливо.

КАЦМАН. Вы сейчас судите работу с позиций психологического театра.

СЛУШАТЕЛЬ. Рассказ называется «Улыбка». Значит, надо какими-то душевными средствами искать ключ к приему. Брэдбери без психологического ключа мелок и примитивен. Его лучшее произведение «Вино из одуванчиков». Там совсем исчезла фантастика и обнажилась духовная ранимость людей.

КАЦМАН. И все-таки с позиций чисто психологического театра к Брэдбери подходить не стоит.

СЛУШАТЕЛЬ. С точки зрения внешней организации мне работа очень понравилась. Но что я имею в виду, говоря об отсутствии психологизма? Нет мотивации поступков персонажей.

КАЦМАН. А, действительно, почему нет мотива к эпизоду с плевками? Центральное событие, что я должен понять?

ГЕННАДИЙ Т. Для меня здесь центральное событие: «Уничтожение картины».

КАЦМАН. Согласен, но начинается центральное с плевков?! А я не понимаю, почему на площадке рычание, скрежет, плевки, какой-то смех за кулисами — что это такое?

ГЕННАДИЙ Т. Но вы же сами учили: может быть загадка, если она впоследствии раскроется. Сами учили! Если загадка раскрывается, значит, может существовать! Вот я и выстроил стоп-кадр, во время которого зрители понимают, что в картину плюют! Сквозь плевки и всякие там звуки преувеличенно громко звучит женский смех. Потом мы поймем: смеялась Джоконда.

Извините, Аркадий Иосифович, но я хочу еще ответить Товарищу с курсов! Где вы вычитали у Брэдбери в этом рассказе, как человечество привело к гибели цивилизации? У Бредбери об этом ни строчки! Это исходное предлагаемое обстоятельство! Через погром картины мы догадываемся, что человечество само виновато в гибели накопленных духовных ценностей!

СЛУШАТЕЛЬ. Поймите, изначально нет мотивации поведения персонажей: где это все? куда пришли? зачем? чего хотят? Поэтому нет выхода на плевки в Джоконду.

ГЕННАДИЙ Т. Ничего вами перечисленного не надо! Ни в коем случае! Это ошибка! Иначе пришлось бы с самого начала задать картину. А весь смысл в том, чтобы мы пришли к улыбке в финале! Мотивацию, времени на которую мне не хватило, я понимаю совершенно по-другому, нежели вы! Сейчас изначально при появлении все персонажи персонифицированы. Я бы здесь ничего не менял. Но в плевках, в драке, разрыве холста ведут себя, к сожалению, одинаково, я бы сказал, штампованно зверски. Вот это я не успел психологически по-разному прорисовать.

КАЦМАН. Объясните, что произошло с мальчиком? Какие этапы логики он проходит?

ГЕННАДИЙ Т. Вам что-то непонятно? Что именно? Спросите, я отвечу.

КАЦМАН. Открылась занавеска. Мальчик увидел картину. Он не участвовал в акции плевков. Почему? Его потрясла картина? Значит, мальчик уже изменился? Почему он потом слепо, как все, рвет холст?

ГЕННАДИЙ Т. Нет, улыбка изменила в нем что-то потом, дома. Здесь же прозвенел первый звоночек будущего потрясения, но мальчик преодолел его, как препятствие, и с успехом рвал картину так же, как и все. Иначе главное событие не глубже центрального!

КАЦМАН. Как вы определили сквозное рассказа?

ГЕННАДИЙ Т. Борьба за человечность.

КАЦМАН. Ну, это слишком общее определение.

ГЕННАДИЙ Т. Как это «общее»? Это выстраивается с самого начала. Вышли выродки. Уроды. От человечности осталась только картина Леонардо.

КАЦМАН. Допустим, я не читал рассказа. Вышли выродки, кинули жребий и куда-то плюют. За чем я слежу? Вы говорите: «От человечности осталась только картина Леонардо». Но я-то откуда знаю об этом? Картину Леонардо я увижу в конце! Мне нечего разгадывать! Значит, сквозное какое-то иное? Дайте мне возможность следить не только за сюжетом, но и за прозрением души мальчика!

ГЕННАДИЙ Т. Вы считаете: прозрение души мальчика — сквозное?

КАЦМАН. Поскольку прозрение связано с улыбкой Джоконды, то можно сказать: сквозное рассказа — борьба за улыбку.

ГЕННАДИЙ Т. Согласен. Все хотят уничтожить, а мальчик — сохранить!

КАЦМАН. Но все-таки сейчас главное событие — прозрение — играется дважды. Что бы вы ни говорили: «Звоночек», «препятствие», — мы видели, что мальчик потрясен при открытии занавески. И точно так же потрясен в конце. Центральное и главное события слились. Мне кажется, сквозное рассказа — «борьба за улыбку», за прозрение мальчика должно достигнуть высшего пика только в финале. Иначе снижается уровень автора, даже искажается рассказ.

ГЕННАДИЙ Т. Вот я мальчик. Откинули штору. Я вижу картину. Что мне делать?

КАЦМАН. Я бы изменил отношение к увиденной картине. Сейчас играется некий штамп озаряющей радости. И это фальшиво. Наоборот. Был готов к плевкам, как и все. Пролез первым! И увидел, какой-то стопор появился. Наткнулся на женское лицо. Смотрит чего-то, улыбается. Чего улыбается? Что во мне такого, вызывающего улыбку? Смутился даже. Полшага назад. Опустил голову, снова поднял и запомнил улыбку. Недаром он вырывает именно этот фрагмент холста. Тогда это этап к главному, а не дублирование его.

ГЕННАДИЙ Т. Я понял, Аркадий Иосифович. И для меня урок, я бы сказал — открытие, как элемент методологии: отношение может поменять качество оценки в целом! Как я сам не догадался раньше, какая роль у этого элемента!

КАЦМАН. Ваша ошибка в том, что не пытаетесь или не умеете сесть на место зрителя. Знать все про автора, произведение, и, откинув все свои знания, представить себя человеком, не читавшим рассказ. И с этой позиции проверить, а выстраивается ли задуманное? Или я ослеп, влюбленный в свой замысел?

А почему откинули сентенции Брэдбери? Не поискали, как их включить в драматургию?

ГЕННАДИЙ Т. Лишние. Ничего не дают.

КАЦМАН. Вот и результат. Много визуально интересного, но, по сути, вы вступили в борьбу с автором, а идеальный прием тот, где автор был бы за вас.

После перерыва, что будем смотреть?

ВЯЧЕСЛАВ Г. Сегодня по плану «Затейник».

Виктор Розов. «ЗАТЕЙНИК»

Сорокин — Вячеслав Г.

Селищев — Валерий Г.

После просмотра.

ТОВСТОНОГОВ. Этот отрывок вызывает уныние, потому что, сколько мы его ни смотрим, вы никак не можете выйти из переживальческой области, из словесной сферы. Правда, материал именно тем и труден, что весь погружен в текстовой пласт. Поэтому особенно точно надо вскрыть действенную сторону кусков. Слава, какое у вас сквозное действие в первой части сцены до монолога?

ВЯЧЕСЛАВ Г. Может, я скажу не точно сформулированное действие, к точному мы еще не приблизились...

ТОВСТОНОГОВ. Ну, а что приблизительно? Хотя «приблизительность» и есть тот фактор, который не позволяет вам выплыть из болтологии.

ВЯЧЕСЛАВ Г. Я все время чувствую состояние неудобства перед Селищевым, отсюда действие...

ТОВСТОНОГОВ. Никакого действия не было! Вы пытались играть «состояние неудобства», а это сыграть невозможно! Весь смысл методологии, всего того, чему мы вас учили, — уйти от игры состояния. А вы, оказывается, играли «неудобство». Вот поэтому ничего не получается.

ВЯЧЕСЛАВ Г. Я не хотел играть состояние неудобства. Это обстоятельство, которое я пытался преодолеть. Но что делать, преодолевая? Есть разные варианты действия. Каждый из них дает иную логику существования. И никак не остановиться, чтобы сказать себе: вот оно, нашел! Например, один из вариантов действия: мне нужно завести себя на разговор.

ТОВСТОНОГОВ. И для этого напиваетесь?

ВЯЧЕСЛАВ Г. Напиваюсь, чтобы осмелеть. Или другой вариант: пришел, готовый к разговору. Мешает неуверенность в виновности Селищева. Нужно кое-что проверить, вызвав его на откровенность. Пью, чтобы вызвать на откровение. Тогда по действию: сдержать себя, чтобы не устроить преждевременный скандал, не сорваться.

ТОВСТОНОГОВ. М-да. Сейчас ни то, ни другое не читается. Не выстроено. Заставляете нас слушать слова, а столкновения нет. Упивались бытовым правдоподобием. Мнимое обманчивое увлечение, на которое вы постоянно клюете. Самообман. Конфликт между вами не высекается.

ВЯЧЕСЛАВ Г. Репетируя вчера с Аркадием Иосифовичем, мы сделали маленькое открытие. Оно подтверждается и некоторыми ремарками. Но это иной вариант действия: хочу рассчитаться с Селищевым, но мешает страх. Прошлый страх еще не прошел.

КАЦМАН. Тогда водка нужна, чтобы преодолеть барьер страха. Водка — способ осмелиться и сказать!

ТОВСТОНОГОВ. Водка, чтобы набрать силу? Но это прямо противоположно определению «сдержать себя». Тогда эта версия сразу исключается. Если Сорокин сдерживает себя от желания сказать правду, значит, барьер страха преодолен.

КАЦМАН. Что непреложно? Двадцать лет пролетело, как трудно взять барьер через столько лет! И второе: Сорокин не уверен, прав ли он?

ВЯЧЕСЛАВ Г. Во второй части сцены я ухожу от разговора, а Селищев меня вытаскивает на откровение! Почему я там ухожу от темы? Вот вопрос, который меня держит! Может быть, ответ на этот вопрос имеет отголосок в первой части? Вот почему я там ухожу от разговора, какая может быть логика?

ТОВСТОНОГОВ. Ко второй части мы придем, тогда обратным ходом проверим наши рассуждения в первой. Стало быть, по какому пути ведем поиск? Не по логике сдерживания, а преодоления. Что же по действию?

КАЦМАН. Я бы пошел по версии: рассчитаться, взять барьер. А мешает страх. Если проверить несколько фактов и убедиться, что Селищев преступник, то прижать его, даже дать в морду — вот что он хочет.

ВЯЧЕСЛАВ Г. Значит, все-таки цель — месть?

КАЦМАН. Ну, почему только месть? Затвердил: «Месть-месть, не хочу мести!»

ГЕННАДИЙ Т. Свести счеты ведет к мести. Сквозное дает характер.

ВЯЧЕСЛАВ Г. Да! Месть делает меня, Сорокина, мелочным!

299

¶КАЦМАН. Жизнь одна, Слава! Другой у Сорокина не будет! Мы говорили: по сквозному роли — поймать момент истины, восстановить справедливость! Если вы в результате сможете прожить этим сквозным, то мелочности не будет!

ТОВСТОНОГОВ. Как показывает практика, тут многое зависит от личности артиста. Если вы, как актер, как человек, действительно ощущаете высоту нравственной проблемы, то не позволите себе быть мелочным. Тут проявится и заложенное автором, и ваше личностное. Восстановить истину — это вновь подняться с колен. Плюнуть на истину, убежать от нее, затаиться — опуститься окончательно. У Сорокина один шанс, другого не будет. А у Селищева что?

ВАЛЕРИЙ Г. По сквозному? Заставить Сорокина примириться с жизнью, с его положением.

ТОВСТОНОГОВ. Двадцать лет не виделись. Что за садистическая задача такая?

ВАЛЕРИЙ Г. Садистическая? Наверное. Ведущее обстоятельство пьесы в том, что произошло двадцать лет назад, и, как вывод, мое чувство вины перед Сорокиным. Но я не считаю себя единственным виновником того, что было. Это он так считает. И признаваться в вине не буду, даже под расстрелом, тогда что остается? То, что и говорю: примирить его с жизнью. Иначе мне не нужна была бы эта встреча. Я же ее инициатор. Я же даю деньги, заставляю Сорокина купить водку, закуску.

ТОВСТОНОГОВ. Разве вы догадываетесь, что Сорокин знает правду?

ВАЛЕРИЙ Г. Я написал записку, спровоцировал отца на разговор с Сергеем. Знаю, что после разговора с моим отцом, сотрудником НКВД, Сорокин пропал.

ТОВСТОНОГОВ. А о том, что Галина рассказала Сорокину правду, вы знали?

ВАЛЕРИЙ Г. Нет, конечно. Она ни тогда, ни став моей женой, в общем, все эти двадцать лет ни слова не проронила. Но эта моя провокационная записка, мол, не женюсь на ней, покончу с собой, — была. И меня мучает, я бы сказал, совесть. И, если Сорокин примирится с сегодняшним положением, с его жизнью, с меня спадет груз двадцатилетней давности. И, значит, все прекрасно!

ТОВСТОНОГОВ. Почему Селищев предлагает выпить за Галину?

ВАЛЕРИЙ Г. Вся моя логика проистекает от ведущего обстоятельства: преступление в прошлом. Оно было связано с Галиной. Почему предлагаю выпить за нее? Не только потому, что у нее день рождения. Это по тексту. А на самом деле, проверить, осталось ли что-нибудь у Сергея от его прежней любви?

КАЦМАН. Вот что пугает, Георгий Александрович? Вроде бы, в рассуждениях Валерия есть логика, а на площадке ничего не понятно. Захотел «проверить, осталось ли что-нибудь у Сергея»? Но даже не вспомнил, что у нее сегодня день рождения! Почему выбрал именно этот момент? Не может же быть так, что Галина просто подвернулась под руку? Тема не родилась и не прорвалась! Отсюда и впечатление, что главное: пьянка и по очереди произнесенный текст. Вначале вы вспомнили о Галине. Почему не вспомнили перед тем, как предложить тост?

ВАЛЕРИЙ Г. Потому что вначале было важнее выпить за встречу. Галина все эти годы холодна ко мне. В чем причина? В записке. Играя ваше предложение: «Ах, день рождения, вспомнил, давай тост», — можно нарваться на такое со стороны Сергея, чего совершенно не хочется слышать. В принципе можно вообще не вспоминать о ней, но скребет. И начинаю, только осторожно, без нажима. Проверяя Сорокина, я все-таки не хочу акцентировать на прошлом, погружаться в него.

КАЦМАН. Вот видите, сколько правильных общих слов, а существование формальное. В чем суть момента, когда родился тост?

ВАЛЕРИЙ Г. А я разве говорил не о сути?

КАЦМАН. Почему вы именно в эту единицу времени вспомнили о дне рождения Галины? Тем более, если тост опасный?

ТОВСТОНОГОВ. Условно забудем о прошлом. Что мы должны увидеть и понять в настоящем?

ВАЛЕРИЙ Г. Не понимаю, что я пропускаю по процессу?

КАЦМАН. Вам показалось, что Сорокин охмелел, и у вас притупилась бдительность, вот вы и выдали то, что не хотели. Но это же нужно между тостом заметить, набрать признаки и решиться. Вам кажется, что тянете шлейф прошлого, а, как в «Голом короле», не тянется ничего, кроме болтологии.

ТОВСТОНОГОВ. Ошибка в том, что оба играете прошлое, забыв, что реализуется оно через настоящее. А настоящего нет. Как сыграть: примирить Сорокина с жизнью? Прочесть ему лекцию на эту тему? Но Розов ее не дает. Казалось бы: ах, какое определение! А ничего не сходится: ни инициатива встречи, ни просьба купить водку, кильку в томате.

Что бы хотел Селищев в идеале? Расстаться друзьями — вот цель. И движение к ней, то есть действие — вернуть тональность старой утерянной дружбы! Поэтому и кильку руками, как бывало, по-студенчески. Вы хотите пробиться к Сорокину, мы за этим следим. Мы видим, как Селищев бьется, бьется, как рыба об лед. Поэтому и Сергею трудно, и поначалу он идет на протягивание руки. Сцена называется «Два друга». Но что-то непонятное, скрытое настораживает наше внимание.

ВЯЧЕСЛАВ Г. И поначалу пусть зрители думают: женщина. Была женщина, из-за которой по-разному сложились их жизни?

ТОВСТОНОГОВ. Да, вот Селищев отбил ее, и жизнь не получилась. Причем, не получилась у обоих. Хотя у Селищева и квартира в Москве, в центре, и доцентура, но Галина оказалась не той женщиной, с которой хочется прожить всю жизнь.

ГЕННАДИЙ Т. А может, Сорокин в результате хочет вернуть Галину?

КАЦМАН. Время написания пьесы — XX съезд. Нравственное выпрямление человека. Уже имею право говорить правду. Но по-прежнему мешает страх. Вернуть Галину через двадцать лет? И увезти сюда, в этот сарай? Уже не поступишь в институт, не найти новой профессии, ничего не вернешь. Но нравственное очищение неподвластно времени.

ТОВСТОНОГОВ. По-моему, Аркадий Иосифович прав. Сорокин уже не может, да и вряд ли хочет вернуть Галину. Что за глупость ехать к женщине, разделенной с тобой десятилетиями, когда ты сам изменился настолько, что она может просто тебя не узнать? А если и узнает, как посмотрит, что скажет? Какую перспективу он может ей предложить? Никакой. Но остается нравственная проблема. Раз уж здесь Селищев, человек, из-за которого изменилась судьба, надо найти в себе силы перебороть страх и вновь почувствовать себя человеком.

Теперь от общего попробуем приблизиться к частному. Что в первом куске по действию, Вячеслав? Скажите мне, пожалуйста, а что это у автора? Сорокин берет сдачу у Селищева. Такая вопиющая неправда? Или преднамеренная деталь? Что Розов хотел этим сказать? Почему Сорокин с благодарностью берет этот рубль?

ВЯЧЕСЛАВ Г. Сорокин в опустившемся состоянии. У него украли инвентарь. Он возмещает кражу из своей зарплаты. А зарплата — шестьдесят рублей. Поэтому каждая копейка на счету.

ТОВСТОНОГОВ. И он вложит этот рубль в счет погашения задолженности?

ВЯЧЕСЛАВ Г. Странно, конечно. И рубль беру у врага своего, и руку подаю.

ТОВСТОНОГОВ. Запомните на будущее: если, анализируя материал, вы наталкиваетесь на деталь, которая вызывает ощущение фальши, то она является либо определителем всего поведения, либо грубой ошибкой автора. Но поскольку Розов — один из лучших наших драматургов, логике которого можно верить, надо цепляться за такие детали, потому что они обусловливают действие. Так какое действие у Сорокина в первом куске?

КАЦМАН. У Розова в ремарке Сорокин скидывает мусор на пол. Подчеркнуто скидывает.

ТОВСТОНОГОВ. Это тоже важно.

КАЦМАН. Иначе не выйти на паясничанье в монологе про затейничество

ТОВСТОНОГОВ. Видите? Значит, цепляясь за эти авторские подсказки, в зависимости от них, надо решать, что с вами происходит. Что сейчас играли вы? Абстрактную драму. Сидели перед Селищевым и страдали. Вот он я: убитый горем человек, переживающий некую душевную травму. Неужели Сорокин, зная про Селищева все, что буквально через десять минут ему скажет, будет сидеть перед ним и страдать?

ВЯЧЕСЛАВ Г. Нет, это неверно, конечно.

ТОВСТОНОГОВ. А что по действию?

ВЯЧЕСЛАВ Г. Мне-то кажется, Сергей почему-то демонстрирует свое падение!

ТОВСТОНОГОВ. Во-от! Но это почему-то, к сожалению, не играется сейчас! Давайте попробуем реализовать нашу теоретическую посылку. (Проба начала сцены. Сорокин выглядывает из-за двери, входит.) А почему Сорокин, входя, не постучал? Подглядывающий человек в любом случае мелок. Или закрыты двери, и хозяин сам к себе же стучится; или двери открыты, плацдарм свободен, можно входить. Обнимите друга не понарошку, Валерий! Обезоружьте Сорокина искренностью желания восстановить дружбу. Да почему же вы такой унылый, Валерий? Держите инициативу. Придумывайте, чем ее держать!

КАЦМАН. Я бы сам резал хлеб, наливал водку.

ТОВСТОНОГОВ. И все это смачно, вкусно! Озвучивайте междометиями! Выпили, встал, походил, и снова к Сорокину. Ищите к нему новые ходы! По живому!

ВАЛЕРИЙ Г. Но мне не хватает манков со стороны Славы!

ТОВСТОНОГОВ. Неправильно! Мы должны видеть, что вы на пупе вертитесь, чтобы пробиться! Мы должны видеть искусственность вашего существования!

КАЦМАН. Вы сейчас затейник!

ТОВСТОНОГОВ. «Ты попиваешь?» — без упрека. Я-то попиваю. И не скрываю, а ты? Вот, вот они попытки пробиться, а не получается.

КАЦМАН. Да не у вас не получается, у Селищева!

ТОВСТОНОГОВ. И каждая следующая попытка сильней и заразительней предыдущей!..

КАЦМАН. Ритм существования должен быть другой!

ВАЛЕРИЙ Г. Какой другой? Я и так прыгаю!

ТОВСТОНОГОВ. Вы просто прыгаете, а должен быть градус существования другой!.. Я вам сказал: следующая пристройка — сильнее, а вы опять напрасно привязались к хлебу, консервам.

ВАЛЕРИЙ Г. Я бы с радостью отвязался.

ТОВСТОНОГОВ. А кто вас привязал?

ВАЛЕРИЙ Г. Да мы с Аркадием Иосифовичем вчера...

ТОВСТОНОГОВ. Опять «вчера»! А сегодня мы уточняем процесс.

ВАЛЕРИЙ Г. Да нет, я понимаю, мне не ясно, почему я скоморошничаю? Я не ощущаю никаких импульсов от Славы!

ТОВСТОНОГОВ. Именно потому, что Слава каменный, вы и скоморошничаете!.. Выпили, снова походил. И тогда текст, как новое приспособление... Поговорили о бабе из Киева и осеклись на двух ее детях. С точки зрения тех лекций, которые читает Селищев, та женщина, с которой вы здесь только что спали, — сука. Сергей прав. Но с точки зрения свежих ощущений... Шли на приятный мужской интим, и вдруг Сергей вас осек. Согласились, но поставили зарубку: ничего в нем не изменилось, Сорокин остался таким же моралистом. А вслух вывод, прямо противоположный тому, что отметил: «А, между прочим, ты стал проще, лучше»!.. Что интересно? Сначала Селищев просил: «Не части!» А теперь сам подливает. Почему?

ВАЛЕРИЙ Г. Там не хотелось пить, а здесь стало выгодно.

ТОВСТОНОГОВ. Правильно! Хотелось, чтоб вы усвоили еще одну заповедь: все эти приспособления с водкой, едой должны входить в конфликт с вашим действием! Скажем, наливаю — на полпути замер, поставил стакан назад, потом вдруг взял, залпом выпил! Все это должно быть точно установлено, в зависимости от того, чем основным вы живете. Сейчас сплошная грязь. Так на театре, где жизнь отобранная, быть не может! В этом отличие быта от бытовизма! Когда подобные физические проявления являются единственным признаком внешнего правдоподобия — это ужасно!

ВЯЧЕСЛАВ Г. Как хорошо, Георгий Александрович, что вы об этом сказали. Вот именно этого не понимает Валерий! Я могу на его глазах съесть три кильки с кишками, он не заметит! Я могу бросить на пол корки хлеба, бумаги, он не обратит на это внимание.

ВАЛЕРИЙ Г. И Слава не дает мне достаточных оснований каждый раз считать мою попытку пробиться к нему проигранной. У нас нет контакта. Споры, споры о действии, а элементарного контакта нет.

ТОВСТОНОГОВ. Никогда не ищите в партнере виновника! Кроме озлобления, никакого иного чувства вы друг к другу испытывать не будете! Сейчас вы предъявляете претензии, требуя псевдоактерского подыгрывания. Типичная провинциальная ошибка. Подлинный конфликт сцены — в области противоречий. Ищите препятствия друг в друге, тогда будет контакт.

ВАЛЕРИЙ Г. Что я имею в виду, говоря о контакте? Отвергает или поддерживает меня партнер? Отвергает. И не просто отвергает, а, как мы определили, демонстрирует это. Но этого нет! Я же должен ощущать демонстрацию, а не его привычку есть кильку с кишками?!

КАЦМАН. Зачем вы призываете Славу плюсовать? Когда речь шла о действии как о демонстрации падения, не предполагалось, что он будет каким-то особенным образом вас отвергать. Наоборот, привычка существовать таким образом это уже демонстрация.

ТОВСТОНОГОВ. Аркадий Иосифович, займитесь подробной проработкой этой сцены. Я чувствую, что главная болезнь — неумение получать питание друг от друга, дает рецидив: желание все обговорить, прокомментировать, а не проверить теоретически найденное. Как только возникает проблема погружения в обстоятельства, едва приближаемся к действенному процессу, брызжут театроведческие монологи! Но и не позволяйте прогонять сцену! Прогоны на ложной основе ничего не дадут. Надо научиться не предъявлять претензии к партнеру, а искать в нем раздражители и получать от этого удовольствие!

17 мая 1976 года
Виктор Розов. «Традиционный сбор»

Председатель месткома — Юрий Ш.

Носова — Варвара Ш.

После просмотра сцены.

КАЦМАН. Нет подлинного постижения монолога Носовой. Очень показно, Юрий, отыгрываете ее слова.

ТОВСТОНОГОВ. До сих пор все было в жизни на своих местах. Все было предельно ясным. А вот теперь нет. После неожиданного поворота, вызванного тем, что Носовой не нужен заботливый любящий муж, встающий к ребенку по ночам, вы попали в тупик... Вот здесь начало нового события, потому что она высказала такое, что вам в голову не приходило. Нужно точно определить этапы его постижения. Первый, когда Носова говорит о своем муже. Второй — о змеевнике своего любовника, который она превратила в дворец. Третий — оказывается, тот из мужчин лучше, который ничего для тебя не делает. Вот эти повороты в ее размышлениях вызывают и ваш поворот в отношении к ней.

Нужно правдиво следить за ней и воспринимать, будто все это вы слышите в первый раз в жизни. Только тогда оценка может получиться. Все возникнет само собой, и ничего не надо будет изображать. Она говорит вещи, парадоксальные на ваш взгляд. То, что вам кажется моральным, ей — нет, и наоборот. Но постепенно вы проникаете в ее логику.

ЮРИЙ Ш. Разрешите мне еще раз попробовать?!

ТОВСТОНОГОВ. Давайте. (Повторение сцены.)

(Носова. А вот это, извините, глупый вопрос.

Председатель. Ты так считаешь?)

По-моему, вы неправильно строите оценку. Вы сердитесь на ее слова, а попробуйте их воспринимать непосредственно: «Ты так считаешь?» Подумал, и потом даже согласился: да, есть, чуть-чуть. Нужно найти качество доброго, даже несколько наивного человека. Но ее поступок

поставил вас в такие обстоятельства, что вы вынуждены вынести приговор. И выносите: «Тебя убрать отсюда придется!» И все! И закончен разговор! Теперь у вас, Варвара, оценка пропущена. Вы же уверены в своей непогрешимости. Она бросила: «Неаморальна я!» А вы еще раз: «Аморальна!» Аморальна, потому что муж ее не устраивает, разве можно открыто, не скрывая, иметь две семьи?

Сто-оп! А почему, Юрий, вы переключились на спокойное слушанье? Так долго она может говорить только через ваше сопротивление.

ЮРИЙ Ш. Но она вдруг так взорвалась?!

ТОВСТОНОГОВ. И что? Вы же знали, что, как только предъявите обвинение, она будет кипятиться.

ЮРИЙ Ш. Я опешил.

ТОВСТОНОГОВ. И очень жаль! Вы должны были быть готовы к ее взрыву. Вы же хотели, чтобы она поняла всю серьезность положения, в которое поставила и себя, и вас?

ЮРИЙ Ш. Хотел.

ТОВСТОНОГОВ. Ну, вот это и произошло. А если уж разбираться, почему вы опешили, так это оттого, что она вам сказала, а не как? Начальник — добрый человек, но строго ограниченный моралью. Он с пеленок знает, что морально, а что аморально. Он с симпатией относится к Носовой, знает, что она не дама легкого поведения. Но случай с Ледановым — явление, портящее ее биографию, накладывающее пятно на цех. Эту связь надо пресечь, прекратить.

ЮРИЙ Ш. Но ведь в конце отрывка я ничего не прекращаю! Я предлагаю оставить все в тайне!

ТОВСТОНОГОВ. Вот! Пока она еще ничего в вас не перевернула, а вы играете результат сцены. И ей нечего в вас преодолевать.

ЮРИЙ Ш. Не кажется ли вам, что мне просто интересно узнать: как ей не совестно эту связь выставлять напоказ? Я не против этой связи, но если бы она была тайной!? Поэтому я провоцирую ее на откровение!

ТОВСТОНОГОВ. Слово «провокация» противопоказано этому человеку. Если вы провоцируете ее, это уже ближе к Порфирию Петровичу. Мне кажется, Розов не искал аналогий с Достоевским.

О чем отрывок? О том, что жизнь оказалась сложнее готовых представлений. Оказывается, у женщины все наоборот, чем у мужчины. А как же мораль? Вы считали, что Носовой руководят физиологические мотивы. Жизнь в чистоте морали, — готовились вы ей сказать, — выше твоих сексуальных наклонностей! Вы понимаете, что она прекрасный работник, лишиться ее нельзя ни в коем случае, но есть один нюанс, который надо удалить! И мы должны видеть, как в процессе ее монолога размякла твердая почва ваших убеждений! Из-под вас вышибли стул! Нам интересно, как вы выходите из сложившихся в обществе стереотипов? Из стереотипа вашего мышления? И как вам непросто это сделать!

ЮРИЙ Ш. Можно еще раз?

Повторение монолога Носовой,

ТОВСТОНОГОВ. Ну, ахинею несет! Ты хочешь сказать, что ревность мужа — плохо? Да ты счастливая! «Он же любит тебя! любит, дуреха!» Это вы еще твердо стоите на своих позициях! Не нафантазировано отношение к Носовой, сложившееся за время совместной работы! Безукоризненная работница! На доске почета! Пример на всех собраниях, первая в отчетах! «Аморальна» — обязан сказать, несмотря на нашу старую дружбу. Приговор: не бросит Леданова, уберете из бригады.

КАЦМАН. А бригада липовая. Держится на ней одной. Восемнадцать девочек останутся без премий. (Повторение монолога Носовой.) Возьмите повыше. (Повторение монолога Носовой.)

ТОВСТОНОГОВ. Нет, Юра, вам очень легко дается приговор, а, следовательно, нет прошлого, которое вас с ней связывает. Представьте себе, я узнаю, что артист, проработавший в театре много лет, напился и пришел на спектакль в нетрезвом виде. Я обязан уволить его из театра. Обязан! Иначе театр развалится! А вы думаете, мне будет легко это сделать? Десять лет безукоризненной работы, двадцать ролей, сыгранных на нашей сцене. И все-таки такой приговор необходим... Или напился артист, которого взяли в театр два дня назад. Тут все просто.

Он — обыкновенный алкоголик, и разговор с ним короткий и безболезненный для меня. Два дня, не двадцать ролей. Один и тот же текст: «Театр не может на вас положиться», — скажу я, но качество разговора в каждом случае будет разным.

Сказав ей «аморальна», по существу, вы нашли цензурную форму ужаснейшего слова... Первое «аморальна», — мне трудно, но я вынужден сказать тебе это: второе — уже бросаю тебе обвинение в лицо: и третье — «аморальна», — настаиваю на этом, потому что четвертое скажу открытым текстом. (Повторение монолога Носовой.) Когда Носова говорит: «От такой любви на стенку полезть можно», — это что-то новое. Это первая зарубка в оценке, которую вы пропустили.

Варвара, поймали его на крючок? Вываживайте спокойно, утомляя.

Не надо, Юрий, мимически выражать каждый новый признак в оценке. Это так называемый «французский театр». Внимательно посмотрите, как она со слезой говорит о Леданове. Ужас, что несет. Но жалко ее? Жалко. Полный разрыв между тем, что говорит и как. Растет оценка, растет. В паузе потрите рукой лоб. Полное обалдение! Один раз потрите, а не на каждое ее слово, а то снова «французская игра». Реакция на каждое слово, фразу, а не на мысль в целом, создает мельтешню в процессе жизни и затрудняет наше восприятие. Так. Следите за ней неподвижно... Теперь на нас повернитесь... Снова на нее... Не поднимайте брови, не рвите ниточку органики.

ЮРИЙ Ш. Вот сейчас я постиг природу оценки.

ТОВСТОНОГОВ. Не уверен, что этим мог бы похвастаться даже Станиславский... Кстати, я хочу, чтобы курс понял, почему Константин Сергеевич говорил, что дарование артиста проявляется в оценке. В ней есть все! И подлинное внимание, умение переключать объекты, вера в обстоятельства, внутренний монолог в момент собирания признаков, пристройка, отношение, смена ритма, рождение цели, действия, словом все, на что способно наше воображение. Говорят, в атоме — солнечная система. Не знаю. Может быть! Но то, что в оценке вся методология, — в этом я уверен абсолютно!

Продолжим. Я же просил не торопиться, Варвара. Не успеваем за вами. «А вот Леданов не такой!» — я бы побольше паузу сделал. Поплакала тихонечко. Посмотрела мельком на начальника. Обалдуй сидит, рот раскрыл. Чего рот раскрывать? Давно уже мог бы отпустить по-хорошему. А ему, наверное, сказать нечего. Полное непонимание! Слушайте, Варвара, а не хотите показать Леданова? Перекиньте ногу на ногу, сыграйте сигаретку...

КАЦМАН. Что смущает, Варя? Она любит его. Ей все в нем нравится.

ТОВСТОНОГОВ. Что? Ногу не перекинуть? Вам в жизни это несвойственно?

ВАРВАРА Ш. Нет, но я сейчас сделаю. Во-от так! И сигаретку?

ТОВСТОНОГОВ. Молодец! Очень смешно.

КАЦМАН. И трогательно!

ТОВСТОНОГОВ. На секундочку показала и сняла ногу. Когда начальник стал исповедоваться, приблизьтесь к нему со стулом. Теперь удивляться ваша очередь. И вдруг председатель вспомнил, зачем ее вызвал! Вызвал-то выгонять за аморалку, а на себе поймал сочувствующий взгляд. Слово «теща», Варя, за него скажите. Ему это слово трудно выговорить. Как тут важны переходы из начальника в человека и наоборот. «А Леданов, надеюсь, человек порядочный?» Вот как тема из аморальной в порядочную превратилась! Говоря про ее мужа-интеллигента, подчеркните согласие: интеллигентность — большо-ой недостаток! Все бы ничего, но интеллигентность портит ее мужа напрочь. Тут вы сошлись! «А может, ушибленный?» Деликатный вопрос. Надо так спросить, чтобы ее не обидеть... И пришел к решению: в бригаде останешься, но погоди, сейчас будешь выть — с Ледановым все! Для пользы дела! Не коротко: «Обещай!» А «о-беее-щаааай?!» А она встала и засмеялась! Усадить ее, усадить немедленно. И последний вопрос: «Что ты с мужем будешь делать, когда узнает?» «А он знает», — формальная оценка. На секунду застыл, потом откинулся. «А физиономию твою не трогал? Нет? Понятно», — просто на себя примерил. Вы бы сразу врезали! Интеллигент.

«Только Сергея жалко». Какого ей жалко Сергея? Еще какого-то Сергея не доставало! Ах, она про сына? М-да, как все сложно. Началось с разгрома, а кончилось полным перемирием. Поняли, Юра? От разгрома к полной растерянности.

Александр Вампилов. «Прощание в июне»

Букин — Василий Б.

Фролов — Семен Г.

После просмотра отрывка.

ТОВСТОНОГОВ. Бутафорское мелкое начало. Когда у Букина возникла, зародилась идея убить Фролова?

ВАСИЛИЙ Б. Задолго до сегодняшнего дня.

ТОВСТОНОГОВ. Тогда надо принести с собой это решение. Построить через это обстоятельство выход. Но, знаете, я бы поначалу отдал оружие Фролову. Плохо, что Букин сразу с ружьем. Это предрешает ситуацию.

ВАСИЛИЙ Б. А как я возьму у него ружье?

ТОВСТОНОГОВ. Сейчас посмотрим. Начнем еще раз. Вот появился Букин, поставил ногу на пенек... А Фролов сам не понимает, что формирует ваше желание, подвигает вас на решение... А вот теперь хватайте у Фролова ружье, как палку. И повернитесь. Оправдайте тем, что высчитываете, далеко ли прозвучит отзвук выстрела? Посмотрите на пустырь. Там никого нет? Не дергайтесь, Василий, простое физическое дело — оглядеться. Не смотрите на Фролова, он сейчас говорит те слова, которые могут ускорить его казнь. Вот об этом, Василий, подумайте: ты, Гриша, говоришь фразы, приводящие тебя к печальному концу... А что если обойти Гришу? Примерить: вот возьму и выстрелю?! Наведите ружье и... засмеялся. И Гриша в ответ. Эхом. Вот-вот, вместе посмеялись. Пока еще это шутка. Два рода взгляда должно быть у Букина. Сосредоточенный, когда смотрит вокруг. И при взгляде на Гришу — полное ему подыгрывание. (Повторение сцены.) «Ты хочешь разрушить молодую семью?» — сквозь иронию должен проступить подтекст: «Ты что, не понимаешь — это карается».

Хорошо прицелились, но не вышли из куска. Надо бы засмеяться и опустить ружье. И вот тогда посмеялся Фролов. В ответ на: «Ты бандит» — «Да, я бандит», — скажите серьезно. В трепе должны быть проколы нешуточные.

Самое главное, нет сквозного самочувствия лихорадки перед поступком, вам не свойственным. Вы же не каждый день убиваете? Не надо пугать Гришу, не делайте лишних движений, иначе — Kinderspiel. А если уж прицелился, то палец на крючке. Но все время поднимать ружье и целиться не надо. Падает напряжение. Достаточно трех мест, распределенных по всему отрывку. Ружье не нож, оно требует расстояния. Внутренним прицелом держите Гришу на мушке. Вы же можете с любой точки его достать. Важно заставить Гришу сидеть на месте и вас слушать.

А для Гриши эти шутки неприятные. По действию — физически хочу найти момент вырвать ружье и покончить с этой глупостью. Интересен психологический момент этого детектива. Вот он и дает надежду на выход из словесной сферы.

Гриша оглянулся и неожиданный прыжок к ружью. А Букин на стреме. «Поставь ружье!» — Должен быть взрыв, истерика! «А свидетели?» — Последняя попытка Гриши съюморить. Не получится же дуэль без свидетелей. Оглянитесь, ну, хоть какой-нибудь человек бы попался. И стремление к Букину. Убежать же нельзя, пуля достанет. Остается надежда вырвать ружье. Но Букин держит дистанцию.