Глава III. Женевьева натянула на ноги легкие, на тонкой подошве ботинки Джо, весело смеясь вместе с Лотти, которая нагнулась

Женевьева натянула на ноги легкие, на тонкой подошве ботинки Джо, весело смеясь вместе с Лотти, которая нагнулась, подворачивая на ней брюки. Лотти, сестра Джо, была посвящена в их тайну. И это благодаря ей удалось соблазнить мать отправиться с визитом к соседям, дабы иметь весь дом в своем распоряжении. Они спустились вниз в кухню, где ждал их Джо. Когда он увидел Женевьеву, его лицо просияло.

– Теперь спрячь эти юбки, Лотти, – командовал он. – У нас мало времени. Ну, так хорошо. Видны будут только концы брюк. Пальто прикроет остальное. Теперь посмотри, как оно подойдет. Оно взято у Криса; он хоть и маленький, но настоящий спортсмен, – продолжал он, помогая Женевьеве надеть пальто, спускавшееся ей почти до пят и сидевшее на ней так, словно было сшито на заказ.

Джо надел ей на голову фуражку и поднял воротник такого необычайного размера, что, доходя до фуражки, он совершенно скрывал ее волосы. Когда он застегнул воротник доверху, его края прикрыли ее щеки, а подбородок и рот в нем совершенно потонули. И только вблизи можно было различить ее затененные глаза и кончик носа. Она прошлась по комнате. При ходьбе подол пальто заворачивался, и из‑под него выглядывали края брюк.

– Спортсмен с насморком и боится простудиться, прекрасно, – улыбался Джо, с гордостью обозревая работу своих рук. – Сколько же у вас денег? Я ставлю десять против шести. Хотите ставить на более слабого?

– А кто слабее? – спросила Женевьева.

– Конечно же, Понта, – вырвалось оскорбленно у Лотти, как будто в этом можно было еще сомневаться.

– Разумеется, – ответила мягко Женевьева, – только я мало понимаю в этих делах.

Лотти тотчас же сжала губы, но лицо ее приняло снова огорченное выражение. Джо взглянул на часы и объявил, что уже пора идти. Сестра бросилась ему на шею и звонко поцеловала в губы. Она поцеловала и Женевьеву. Брат обнял ее за талию, и они вместе прошли до ворот.

– Что означает: десять против шести? – спросила Женевьева, в то время как их шаги зазвенели в морозном воздухе.

– Меня публика любит, – ответил Джо. – И это значит, что один ставит десять долларов за то, что я выиграю, против шести, которые ставит другой, рассчитывающий, что я проиграю.

– Но если тебя любит публика и каждый в тебе уверен, как же может кто‑нибудь биться об заклад против тебя?

– Вот на этом и держится бокс – на различии во мнениях, – рассмеялся он. – Кроме того, каждый может рассчитывать на счастливый удар, на случайность. Такие случаи бывают, – произнес он серьезно.

Женевьева крепко прижалась к нему, как бы желая его защитить. Он уверенно засмеялся.

– Вот подожди, ты увидишь. Но не пугайся. Первые круги – это будет нечто неистовое. В этом все дело у Понты. Он – человек горячий. Он применяет все приемы и, как вихрь, налетает на противника на первом же круге. Он побил многих куда более ловких и опытных, чем сам. Мне надо устоять против этого – в этом все и дело. Затем он потеряет голову, и вот тогда‑то я начну его теснить. Смотри внимательно, ты поймешь, когда я перейду в наступление, я с ним покончу.

Они подошли к холлу в темном переулке. Официально это был дом атлетического клуба, но в действительности – учреждение, предназначенное, с разрешения полиции, для публичных матчей бокса. Джо отошел от Женевьевы, и они отдельно вошли в подъезд.

– Держи руки в карманах во что бы то ни стало, – предупредил ее Джо, – и будет отлично. Всего несколько минут.

– Этот – со мной, – заметил он швейцару, беседующему с полицейским.

Оба фамильярно приветствовали его, не обратив внимания на спутника.

– Они никогда не выдадут, никто не выдаст, – уверял ее Джо, в то время как они поднимались по лестнице во второй этаж. – А если кто‑нибудь и проболтается, они все равно не знают тебя. Ради меня они будут молчать. Сюда иди, сюда!

Он увлек ее в маленькую комнату – нечто вроде конторы и, усадив на пыльный поломанный стул, ушел. Пять минут спустя он вернулся облаченный в длинный халат, в парусиновых туфлях. Ее вдруг охватил страх за него, и его рука нежно ее обвила.

– Все будет хорошо, Женевьева, – ободрял он. – Я уже распорядился. Никто не выдаст.

– Не о себе я беспокоюсь, – сказала она, – о тебе.

– Не о себе? Но ведь я думал, ты потому и испугана!

Он удивленно посмотрел на нее. Женщины – изумительные существа, а изумительней всех – Женевьева! Он на мгновение потерял дар речи, а затем пробормотал:

– Значит, ты обо мне? И тебя не волнует, что подумают?

Внезапный двойной стук в дверь и еще более неожиданный голос «Шевелись, Джо!» вернули его к неотложным делам.

– Скорей еще один поцелуй, Женевьева, – прошептал он почти благоговейно. – Это мое последнее выступление, и я буду биться, как никогда, помня, что ты на меня смотришь.

Она еще чувствовала прикосновение его теплых губ к своим, когда очутилась в толпе молодежи. Ни один, казалось, не обращал на нее внимания. Многие из них были без сюртуков, и рукава их рубашек были засучены. Они входили в зал группами и медленно продвигались боковым проходом.

Это был переполненный, скудно освещенный зал, огромный, как сарай. Табачный дым все кругом заволакивал. Женевьева почувствовала, что ей трудно дышать. Раздавались пронзительные крики мальчишек, продающих программы и содовую воду. Стоял невероятный гул низких мужских голосов. Она услыхала, как кто‑то предлагал десять против шести за Джо Флеминга. Сказано это было монотонно, ей показалось – в голосе сквозила безнадежность, и внезапно дрожь охватила ее. Это был ее Джо, против которого бились об заклад.

Но была и другая причина ее возбуждения: кровь ее была опалена, как огнем, этим романтическим приключением, неожиданным, таинственным, страшным. Она проникла в это сборище мужчин, куда женщина не допускалась. Но ее волнение имело и другие основания: единственный раз в жизни она осмелилась на безрассудный поступок. Впервые преступила она законы, установленные м‑с Трэнди[7]рабочего класса – этим жесточайшим из тиранов. Она испытывала страх уже за себя, хотя за секунду перед этим думала только о Джо.

Прежде чем успела заметить, она достигла входа в зал и, пройдя ступенек шесть вверх, проникла в небольшую уборную, тесную и душную, битком набитую мужчинами, так или иначе причастными к Игре, как заключила она. Здесь Джо ее покинул. Но прежде чем страх за себя успел по‑настоящему охватить ее, один из молодых людей обратился к ней, грубо сказав:

– Идем вместе.

Выбравшись следом за ним из толпы, она увидела, что и другой пошел за ними.

Они прошли по какому‑то помосту, на котором находились три ряда стульев. Все они были заняты. И здесь она мельком бросила первый взгляд на арену. Женевьева была на одном уровне с ареной и так близко, что могла бы притронуться к ограждавшему ее канату. Она заметила покрывавшую ее парусиновую настилку и вокруг арены смутно различила столпившуюся массу народа.

Покинутая ею уборная примыкала к одной стороне арены. Протискиваясь за своим проводником между рядами сидевших мужчин, она перешла на противоположный конец зала и вошла в такую же уборную по другую сторону арены.

– Теперь сидите тихо и оставайтесь здесь, пока я не приду за вами, – давал наставления проводник, указывая ей на предусмотрительно проделанное отверстие в стене комнаты.