Возвращение вытесненного на стадии лиминальности середины жизни

Однако нехватку денег и нищету вора ни в коей мере нельзя считать причиной его воровства, ибо многие честные люди стойко выносят и более тяжкие невзгоды. Поэтому мы должны искать причину в другом, а не в нехватке денег, ибо это страсть скупцов, а не воров.

Уильям Блейк

В своих герметических размышлениях о лиминальности середины жизни я рассмотрю несколько сентенций из книги Норманна О. Брауна «Гермес – вор» (Brown, 1969). Браун, классик, отмечает, что в греческом языке характерные термины, употреблявшиеся для обозначения Гермеса как вора, являются производными от kléptein, которое в Афинах пятого века означало то же самое, что слово «вор» означает теперь для нас. Но в греческом языке времен Гомера этот корень имел два устойчивых значения: «тайно уносить», но чаще – «обманывать» (р. 10). Браун также отмечает, что «единственный ритуал, в котором разыгрывалось поведение бога, выполнялся на празднике Гермеса в Самосе, когда всем разрешалось воровать (kléptein)» (p. 6). И наконец, сказуемое kléptein он комментирует следующим образом: «корень kléptein, который вместе с корнем dolos образует характерные слова для обозначения Гермеса Трикстера, а впоследствии и Гермеса Вора, проливает дополнительный свет на примитивную концепцию волшебного. Вначале он означал "тайное действие". Для первобытного сознания "тайное действие" означает волшебное» (р. 19).

Чтение текста Брауна с его частым повторением греческого слова kléptein для обозначения воровства и подчеркиванием, что Гермес – вор, привело меня к рассмотрению патологической возможности выражения этого архетипа на стадии лиминальности и перевала середины жизни, а именно клептомании, мании (или компульсивности) воровства. Не скрывается ли за этой формой психопатологии Гермес? Не является ли клептомания замаскированным проявлением Гермеса? И если это так, то что может означать предположение, что данный вид патологии проявляется на стадии лиминальности середины жизни?

Но прежде, чем приступить к рассмотрению этих проблем, необходимо задать следующий вопрос: какой смысл заключается в словах: «бог» присутствует «в» эмоциональной реакции или паттерне поведения или скрывается «за» ними? До того как эта идея может стать полезной, необходимо понять ее теоретическую базу. В своем «Комментарии к "Тайне Золотого цветка"», опубликованном в 1929 г., Юнг делает заявление, которое обобщает теоретическое обоснование архетипической интерпретации психопатологии:

«… мы даже смеем льстить себе надеждой, что уже достигли этой ступени просветленности, ибо уже давно как будто бы освободились от таких призрачных богов. Однако то, от чего мы освободились, всего лишь словесные химеры, а не душевные факты, ответственные за возникновение этих богов. Мы по-прежнему одержимы нашими автономными душевными содержаниями с точно такой же силой, как если бы они были богами. Нынче их зовут фобиями, навязчивыми идеями и т. д., короче говоря, это невротические симптомы. Боги превратились в болезни, и Зевс правит теперь не Олимпом, a plexus solans, [9] становясь причиной редких клинических случаев или приводя в расстройство умы политиков и журналистов, которые, сами того не ведая, сеют психические эпидемии»

(Фрейд, 1967, § 54).

Эти строки, написанные за несколько лет до того, как немецкие нацисты навязали миру психопатологию их собственного типа, обобщают многие предшествующие теоретические рассуждения. В сжатом виде идея заключается в том, что созданные некогда образы богов и мифических событий не исчезли с угасанием религиозной веры, а продолжают влиять на сознание человека, только теперь в различных формах невроза и психопатологии. Короче говоря, боги теперь проявляются в болезнях и симптомах. Отсюда следует, что инсайт и терапия значительно обогатились бы благодаря знанию соответствий между мифическими паттернами и психопатологическими симптомами. Это знание дало бы важные ключи к пониманию того, что означают расстройства.

На вопрос, что означает проявление архетипа в виде психопатологического симптома, Юнг дает ключевой ответ в своей самой сжатой и ясной работе по взаимосвязи психики и мифа – «Психология Архетипа ребенка»:

«Архетипы были и по-прежнему остаются живыми психическими силами, которые требуют, чтобы их воспринимали всерьез, и которые причудливым образом следят за произведенным ими. Они всегда были носителями зашиты и спасения, и их уязвление влекло за собой "душевные напасти" – хорошо известные из психологии первобытных людей. Кроме того, они – неизбежные причины невротических и даже психотических расстройств, так как ведут себя словно запущенные и истерзанные органы тела или органические функциональные системы».

(Jung, CW 9i, § 266)

Основным положением этого отрывка, которое подробно рассматривается в оставшейся части этой главы, является утверждение, что психопатологические симптомы – это проявления «архетипов, оставшихся без внимания». Отсюда следует, что «способ лечения» психопатологических симптомов предусматривает устранение состояния запущенности и узнавание архетипа («бога»), которым пренебрегли, с последующим «оказанием ему должных почестей». На стадии лиминальности середины жизни мы часто находим удивительные проявления патологических симптомов, которые ставят нас в тупик и, при правильном истолковании их значений, могут сообщить нам то, что оказалось вытесненным и заброшенным благодаря требованиям и ограничениям, установленным в процессе предыдущего формирования доминирующего паттерна организации либидо, которое повлияло на расщепление психического и исключило возможность проявления некоторых его частей.

Следующий пример иллюстрирует утверждение, что архетипы проявляются как эго-одержимость и что этот психопатологический симптом может быть устранен религиозной установкой по отношению к тому архетипу, который порождает данный симптом. В своей статье, озаглавленной «Подозрительные спасители корейских домашних очагов», Лорел Кендалл (Kendall, 1980), западный антрополог, изучающая корейский шаманизм, описала случай одержимости как «шаманский призыв»:

«Отверженная и официально назначаемая, подозреваемая в шарлатанстве и возможная спасительница, шаманка сама изначально двойственно относится к своей деятельности. Свою профессиональную жизнь она начинает с борьбы с богами. Ее страдания и вынужденное сопротивление, которые свидетельствуют о правдивости ее призыва, подтверждают ее законность. Никто из женщин не хочет стать шаманкой, но женщины говорят, что те, кто отвергают волю богов, умирают буйнопомешанными.

Боги нисходят в душу предполагаемой шаманки и приводят ее к странному и необузданному поведению. Инициация в шаманки является единственным возможным решением. Признанная шаманка организует обряд инициации. После посвящения новая шаманка контролирует наступление видений и может гадать с помощью монет или зерен риса. Женщины толпами приходят в ее дом, чтобы проверить ее способности. Некоторые приобретают славу, большую клиентуру и немалое состояние. После смерти они надолго остаются в памяти людей как "великие шаманки".

… Мать Йонгсу (как ее звали в деревне)… приглашала меня на несколько инициации и терпеливо объясняла предсказания богов и духов во время моей практики. Идеальный информатор, она была проницательной, ясно выражала свои мысли и вела себя независимо в обществе, где женщина мало к кому может обратиться за помощью.

Овдовев после двух лет замужества, она осталась с двумя пасынками и одним своим сыном. Она занималась уличной торговлей, одним из немногих видов деятельности, доступных для женщины, которая обеспечивает семью. В конце траурного периода она обратилась к старшей шаманке по поводу инициации.

Когда женщины деревни надели шаманские костюмы и стали танцевать, чтобы развлечь богов и принести своим семьям удачу, шаманка убедила Мать Йонгсу танцевать для обеспечения успеха в ее рискованных делах.

Поэтому я облачилась в одеяния и сразу пустилась в неистовый танец. Танцуя, я вбежала в святилище и схватила флажки Духа Воина… Я потребовала денег. Все женщины давали мне деньги. Домой я неслась во весь дух. Мое сердце неистово билось. Как безумная, я хотела только одного – умереть. Впоследствии я с разных сторон обсуждала происшедшее и решила, что иного выхода не было. Поэтому в следующем году я получила посвящение мансин.

Теперь, сорокалетняя женщина с семилетним стажем шаманства, Мать Йонгсу зарабатывает на жизнь только шаманством. Благодаря ее душевной теплоте и озорному юмору ее дом стал излюбленным местом собрания женщин деревни, многие из которых стали ее постоянными клиентками» (р. 46).

Здесь мы видим, как в «примитивных» обстоятельствах с помощью архетипической интерпретации происходит лечение психопатологического состояния; исцеление осуществляется посредством нахождения значения симптомов и религиозного отношения к архетипическому содержанию, которое лежит в их основе. Таким путем воздаются почести психическому и происходит высвобождение Эго из состояния одержимости.

Современный психотерапевт распознает присутствие «бога» в симптоме с помощью архетипической интерпретации. Такую интерпретацию терапевт проводит методом амплификации, который позволяет установить связь между личным психологическим материалом индивида (симптомами) и соответствующей архетипической (обычно мифической) фигурой или мотивом. Но нахождение соответствующего мифа является только первой стадией в этой герменевтике. На второй стадии обнажается то, что Юнг называл «бессознательным ядром смысла», которое лежит в основе и симптома, и мифа (Jung, 1959a, § 266). Формулировка этого «ядра смысла» всегда неисчерпывающая и частичная, но, в случае адекватности, она конституирует ясную и психологически приемлемую переформулировку архетипа, из которого выводится и набор симптомов, и мифический образ. Важно признать и то, что «богом», которого мы ищем, является не мифическая амплификация, а это «ядро смысла».

Интерпретация полностью завершается, когда вновь сформулированное «ядро смысла» возвращается и применяется в существующей жизненной ситуации индивида. Этим шагом завершается «герменевтический цикл». Юнгианский аналитик обычно выполняет этот заключительный шаг с помощью принципа компенсации, который гласит, что «бессознательное ядро смысла» («бог») находится в компенсаторном отношении к односторонности сознания и выполняет телеологическую функцию: концентрируется на критическом дефиците в рамках позиции эго-сознания и показывает, что надо сделать, чтобы устранить его.

На третьей стадии интерпретации поднимается вопрос о психотерапевтическом потенциале этого метода. Интерпретатор-целитель в традиционной культуре мог бы сказать своему «пациенту» что-нибудь вроде следующего: «Эти симптомы свидетельствуют о том, что такой-то бог недоволен и чувствует себя забытым. Иди к этому богу и прояви уважение к нему. Посоветуйся с богом, что тебе надо еще сделать». Быть может, это приведет к тому, что пациент станет приверженцем какого-либо культа или станет служить богу в качестве священника или истово верующего. Современный психотерапевт, с другой стороны, мог бы высказать пациенту следующее предположение: «Ваши симптомы свидетельствуют о недочетах в развитии и об односторонности сознательной установки, что приводит к недоучету (или подавлению) важных частей самости; именно это и лежит в основе ваших невротических симптомов (или психотической одержимости). Ваши симптомы отражают попытки со стороны психики исцелить вас, привести к более высокой степени психологической интеграции и целостности. Вы должны быть благодарны им, потому что они сообщают вам, чему вы должны уделить внимание для вашей индивидуации». Открывая эго-сознание пациента для бессознательного и уделяя внимание «заброшенному» архетипу, терапевт-толкователь старается расчистить путь саморегулируемым процессам психики для работы и для возможности осуществления их целительных эффектов.

Для проведения такого рода интерпретации в процессе терапевтической практики психотерапевт, очевидно, должен хорошо знать мифические паттерны и фигуры. «Бессознательное ядро смысла» невозможно выявить на этом уровне до тех пор, пока не будут поняты и учтены содержание и динамика коллективного бессознательного. Архетипическая интерпретация помещает симптом в сферу религиозного расстройства, что само по себе уже придает симптому определенный смысл, которым он в иных обстоятельствах не обладает: один из архетипов («богов») требует внимания и призывает душу к служению ему. Этот вид интерпретации способствует возникновению у пациента религиозной установки в том смысле, в котором определил ее Юнг – «внимательное разглядывание и наблюдение за определенными динамическими факторами, которые воспринимаются как «силы»: духи, демоны, боги, законы, идеи, идеалы, – или другими, иначе названными, факторами в жизни человека, которые он считает достаточно могущественными, опасными или полезными, чтобы внимательно относиться к ним, или достаточно возвышенными, прекрасными и значимыми, чтобы поклоняться и любить их» (Jung, 1963, § 8). По Юнгу, Homo religiosus (человек религиозный) – «человек, который учитывает и внимательно наблюдает за некоторыми факторами, влияющими на него и его общее состояние» (Там же, § И). Такое отношение к психологическим причинам симптомов и призван создать у пациента указанный вид интерпретации.

Приведенная характеристика метода интерпретации будет использована в последующих размышлениях о психопатологическом симптоме, известном как клептомания.

В «Гарвардском руководстве по современной психиатрии» (Nicholi, 1978) клептомания относится к категории «импульсных расстройств». Альфред Стэнтон, автор раздела этого руководства, посвященного изменениям личности, приводит следующее описание типичных симптомов: «Пациенты с импульсными расстройствами периодически выполняют сложные стереотипные действия, обычно явно антисоциальные, часто при значительном, хотя и неясном, возбуждении и страхе быть пойманными, по причинам, которые они затрудняются объяснить» (р. 291). Лица, страдающие этой формой психопатологии, несомненно, находятся во власти бессознательного (для них) содержания и динамики, когда они разыгрывают свои драматические инсценировки. Стереотипность и большая предсказуемость их действий указывает на присутствие какой-то базовой фантазийно-действенной структуры, бессознательно определяющей «паттерн поведения». Высокий уровень испытываемого ими возбуждения имеет неясное происхождение и значение, указывая на бессознательные истоки либидо. И то, что причины их действий абсолютно неясны им самим, указывает на существование бессознательного центра контроля и управления. Примитивные личности, разумеется, считают, что люди в этом психологическом состоянии находятся во власти духов и обязаны точно выполнять их предписания и указания, соблюдая ритуальный порядок. Возбуждение и энтузиазм указывают на присутствие «демонов» или «богов».

Стэнтон далее говорит: «Точно так же, как и компульсивная личность, «неспособная» перестать дергать за дверную ручку, кусать свои ногти или теребить какие-то части своего тела, пациент с импульсным расстройством задает себе вопрос, почему он продолжает делать то, что делает, принимает решения, понимая, что рискует, и продолжает делать это» (Там же, р. 291–292). Этот человек, несомненно, должен находиться во власти чего-то большего или психологически более могущественного, чем его Эго. Это «нечто большее» является одним из «динамических факторов, которые воспринимаются как «силы», описанные Юнгом при обсуждении архетипов (1963, § 8)».

Клептомания представляет собой одно из импульсных расстройств, перечисленных в «Гарвардском руководстве»: трансвестизм (расстройство, которое проявляется в компульсивном желании носить одежду противоположного пола и воображать себя представителем этого пола; менять половую идентичность на противоположную), вуайеризм (компульсивное желание подглядывать за людьми во время таких интимных актов, как раздевание, соитие и т. п.), эксгибиционизм (компульсивное желание демонстрировать свои гениталии на публике), пиромания (компульсивное желание стимулировать сексуальное возбуждение разжиганием пожаров и их созерцанием), компульсивное желание играть в азартные игры, наркомания и компульсивное желание тратить деньги. Все эти расстройства можно рассматривать как проявления «нормальных» человеческих побуждений. Но патологическими их делают компульсивность, неясность мотивации и общая бессознательность этих форм поведения. Замечательное наблюдение состоит в том, что каждое из этих расстройств может быть поставлено в соответствие мифическому паттерну Гермеса и интуитивно понято с помощью этой фигуры. Быть может, архетип, лежащий в основе образа Гермеса, проявляется во всех импульсивных расстройствах. Но это в наибольшей степени справедливо для клептомании, так как в мифе Гермес тесно связан с актом воровства.

Клептомания, импульсивное расстройство, представляет собой нарушение в рамках нормального импульса. Побуждение воровать само по себе не является расстройством: каждый испытывает его в тот или иной момент, и, хотя оно может оказаться антисоциальным, его, в сущности, нельзя считать аберрантным или психопатологическим. Оно заложено в природе человека. Поскольку этот импульс входит в состав человеческой нормы, поддерживается архетипом и представлен в архетипических образах, воровство имеет более широкое распространение среди людей, чем довольно редкий его вариант, клептомания. Распространенность этого побуждения привела к тому, что государство вынуждено в законодательном порядке защищать индивидов и общество от разрушительных последствий, к которым может привести это побуждение в случае коллективного потакания ему. Очевидно, что если бы этот импульс не был общечеловеческим, настоятельное требование соблюдать законы, направленные против воровства, не присутствовало бы во всех обществах без исключения.

Для понимания клептомании полезно также рассмотреть ее в сравнении с такими формами асоциального поведения (характеропатиями), как психопатия и социопатия. Когда люди совершают кражу по причине клептомании, вследствие импульсного расстройства, они ощущают внутренний запрет на воровство, понимают, что действуют неправильно, и чувствуют себя виновными в совершении кражи под воздействием побуждения. С другой стороны, при характеропатиях, когда запрет на воровство воспринимается как внешний для самости, индивиды не чувствуют вины или угрызений совести за совершение кражи под воздействием импульса. Поэтому внутренние психологические структуры клептомана являются более сложными, чем у вора-социопата, который просто действует под влиянием импульса, не обращая внимания на других и на общее благополучие.

Когда побуждение к воровству проявляется без осложнений и в нормальной форме, как, например, желание получить что-либо без оплаты или без заключения торговой сделки по данному предмету, понять мотивы такого поступка нетрудно – они более или менее прозрачны, и цель поступка вполне конкретна. Более того, побуждение остается под контролем Эго, поэтому закон обоснованно считает нас ответственными за совершение действий на основе желания украсть. Но клептомания является манией воровства, и побуждение украсть настолько заряжено энергией, что Эго становится практически бессильным и часто не способно противиться ему. Вызывает сомнение, стоит ли считать людей, страдающих от этого состояния, ответственными за воровские поступки. Кроме того, при доминировании клептомании цель воровства остается очень неясной. Маниакальная страсть к воровству принципиально отличается от обычного воровства, когда человек хочет чего-то, но не имеет денег, чтобы заплатить за это. Когда само воровство структурируется в психике как непреодолимое побуждение, тогда неважно, может человек заплатить за вещь или нет; этой вещью необходимо завладеть путем воровства и никаким иным путем. Сам предмет часто оказывается весьма банальным, его ценность в основном символическая, а не денежная.

Предыдущее обсуждение приводит к следующим психологическим вопросам. Почему психика структурируется указанным образом? Что представляет собой дефицит развития и односторонность эго-сознания, при которых указанное расстройство оказывается патологической попыткой к компенсации? Как надо понимать цели этой любопытной формы психологического самолечения, особенно когда такое самолечение происходит на стадии лиминальности середины жизни?

Я придерживаюсь того взгляда, что эпизодическая клептомания в середине жизни отражает проявление Гермеса. Архетип, действуя из бессознательного, утверждает мощную противостоящую волю в форме компульсивного воровства, и эта сила захлестывает Эго и приводит его в замешательство относительно ее смысла и намерения.

Однажды ко мне на прием пришла женщина среднего возраста по поводу предполагаемой проблемы в браке и попутно сообщила о том, что страдала последний год от неконтролируемого компульсивного желания воровать мелкие предметы с косметических прилавков в дешевых магазинах. Эта женщина была женой известного в городе человека и матерью нескольких «прекрасных детей». Она стеснялась и стыдилась этого странного поведения и жила в страхе быть пойманной. Она не могла понять, какая сила овладела ею и почему она должна была воровать вещи, которые она вполне могла бы купить.

Эта женщина была воспитана в религиозной семье и придерживалась строгих взглядов. Однако в последние годы ее набожность ослабела, так как муж отдалился от нее и начал проявлять постоянный и более чем тревожащий интерес к другой женщине. Ее материнская функция претерпела существенные изменения, так как дети выросли и стали независимыми. Ее значение в семье и поддержка ее со стороны семьи уменьшились, и поэтому неудивительно, что началось снижение ее самооценки, которая в основном опиралась на необходимости быть «хорошей», т. е. ставить себя и свои желания на последнее место – после мужа и его карьеры, после детей и их потребностей, после родителей и их родственников и т. п. Она чувствовала, что теряет почву под ногами.

Поставленными под угрозу оказались прежний доминирующий паттерн самостной организации этой женщины как жены и матери, а также опирающиеся на этот паттерн идентичность и самооценка. Более того, это случилось в тот период ее жизни, когда происходили и другие внутренние интрапсихические изменения, и все эти силы, объединившись, «раскололи монолит» и вызвали состояние лиминальности в середине жизни. Когда эта женщина пришла ко мне на прием, она уже около года находилась в этом состоянии и хотела, чтобы я помог ей вернуть все на свои места.

Воровство внедрило в жизнь этой женщины компульсивный и бессознательно определенный набор действий. Ее акты воровства зарождались в подавленной части ее личности (в «тени», по юнгианской терминологии), и в эпизодах клептомании этачасть возвращалась в ее поведенческий репертуар. Но сам специфический и опосредованный способ, с помощью которого она проявляла себя, не позволял ей понять, что она собой представляет и чего требует. На сознательном уровне эта женщина не знала, что она делала и почему.

С большой долей вероятности можно предсказать, что вытесненная тень вернется в середине жизни и скорее всего – на стадии лиминальности. Чувство, сопутствующее ее возвращению, часто описывается как «молодость»: «Я вновь чувствую себя молодым». Ранее вытесненные импульсы, влечения, фантазии, устремления и желания с новой силой проявляются в середине жизни. Это происходит либо потому, что механизмы защиты от бессознательного частично утратили способность удерживать подавленные содержания, либо потому, что бессознательное заряжено энергией больше, чем обычно, и способно прорываться через заградительные барьеры, либо из-за того и другого вместе. Это внезапное проявление подавленного бессознательного может принимать множество форм, и одной из нихявляется такое компульсивное расстройство, как клептомания. При клептомании подавленное бессознательное действует напрямую во внешнем мире, в обход Эго, которое оказывается относительно бессильным, чтобы помешать бессознательному играть свою игру. Тот, кто разыгрывает эту драму, обычно не может понять, что хочет бессознательное. Бессознательное говорит на символическом языке, как и в сновидениях, только здесь оно выражает себя посредством действия.

Моя пациентка, женщина в среднем возрасте, страдающая от клептомании, сформировала на основе своего предыдущего развития такую идентичность и паттерн сознания, которые мешали ей осознать, что она хотела для себя. Это сильное ослабление способности желать чего-то для себя и развитие способности реагировать на желания других достигло такой степени, что она больше не знала, какими могут быть ее собственные желания и предпочтения и даже, вообще, способна ли она чего-то желать. Поэтому ее поведение говорило ей о бессознательности ее желаний.

Гермес, с другой стороны, демонстрирует совершенно иное отношение к побуждению и желанию, так что если это действительно он проявляет свой лик в клептомании, то он делает это в совершенно искаженной форме. Тем не менее, сохраняя нашу точку зрения на то, что Гермес действительно проявляется в побуждении украсть, можно понять, каким образом бессознательное могло бы пытаться исцелить себя с помощью этого симптома.

Вероятно, для всех греческих богов и богинь, и в особенности для Гермеса, будет справедливо утверждение, что связь сознания и побуждения является совершенно прямой и непосредственной. Это становится ясным в самый первый день появления Гермеса. Он знает, что ему хочется – поесть мяса, – и угоняет скот Аполлона. Нет времени на обдумыванье своего желания. Он имеет прямой доступ к осуществлению своего желания и знает, что может удовлетворить его. Более того, у Гермеса желание тесно связано с действием. Осознание побуждения прямо приводит к действию. В Гермесе нет места Гамлету (погруженному в мучительные размышления). И в силу тесной связи между сознанием, побуждением и действием производится непосредственное энергичное усилие: Гермес всем своим существом сознательно включается в действие.

Различия между герметическим паттерном и клептоманиакальным поведением моей анализируемой заслуживают внимательного рассмотрения. Гермес сразу распознает, чего он хочет, и идет кратчайшим путем к достижению своей цели, а именно путем воровства. В отличие от Гермеса, моя анализируемая могла заполучить желанный предмет только обходным путем, а именно путем отыгрывания под давлением бессознательно детерминированного компульсивного желания украсть его. Затем она (возможно) могла осознать, чего она хотела, глядя на то, что она похищала (косметика = Афродита, очарование, женская привлекательность, ценность).

Поскольку она не могла просто хотеть ту или иную вещь, она была вынуждена украсть ее, чтобы узнать, что она хотела. Клептомания была (наряду с неясностью и опосредованностью своего проявления) средством установления связи с подавленным желанием, и искаженное проявление Гермеса в виде компульсивного желания воровать было посланником и проводником в тот мрачный, заброшенный и наглухо закрытый угол ее психики, в котором было спрятано исцеляющее, компенсирующее побуждение.

Если приведенные выше размышления о психологической динамике и значении клептомании точны и в силу этого могут быть с использованы для углубления понимания и изменения поведения, то в нашем случае компульсия воровать должна существенно снизиться при условии, что желание, которое движет этим процессом, является осознанным и принимается как правомерное и несущее выздоровление желание. В этом состоит тактика и цель терапевтического лечения. Но самое трудное для пациента-клептомана – это признавать указанное желание правомерным и действительно полезным для здоровья. Поскольку отношение к побуждению и желанию у этой личности нарушено, вожделенный предмет должен быть получен с помощью действия, которое обманчиво вдвойне. К этому двойному обману сводится похищение на основе сознательно детерминированного компульсивного желания: вначале обманываются другие, а затем – тот, кто теперь владеет предметом, как будто бы он его не приобрел. Если Гермес обманывает только раз, то клептоман должен обмануть дважды.

Желание и его объект не могут быть признаны законными. Они находятся под запретом (табу), опозорены Тенью и потому исключены из сферы сознания. И возникшее в результате беспокойство в отношении побуждения и желания порождает обратный эффект, который содействует достижению цели самообмана. Если в случае Гермеса последовательность событий включает: (а) осознание побуждения, потребности или желания и самого объекта желания, (б) действие, (в) сознательное принесение в жертву предмета желания (другим богам), то для клептомана последовательность имеет следующий вид: (а) сознательное принесение в жертву желания (через подавление), (б) вдвойне обманное действие, (в) (редко) осознание желания. Тем не менее, несмотря на двойное усилие устранить подавленные содержания бессознательного, даже при побуждении действовать на основе бессознательного желания, обман не работает, и двойной обманщик обманом же вовлекается во владение запретным объектом. Это «дар» Гермеса.

Когда бы Гермес ни появлялся, даже в таком замаскированном и искаженном явлении, как клептомания, он, стимулирует установление связи с удаленным бессознательным содержанием. Он – посланник, посредник для бессознательного комплекса, который соединяет в себе желания, вожделения, побуждения, мысли и образы, сгруппировавшиеся вокруг архетипического ядра. Но Эго, укрепившееся в своих привычках и идентификациях, вполне определенно оказывает сопротивление этому посланнику, как оно в прошлом сопротивлялось давлению самого комплекса. Поэтому, при сопротивлении на сей раз компульсивному желанию, сопротивление Эго должно удваиваться, что вызывает сознательное состояние напряженной тревоги, которое описано в «Гарвардском руководстве»: «Действия [клептомании] сопровождаются незаметным, но реальным невротическим изменением характера, при хронической тревоге, выходящей за пределы непосредственного страха быть пойманным, вины, боязни сойти с ума, стыда и обычно торможения нормальных сексуальных реакций» (Nicholi, 1978, р. 292). В действительности, именно сопротивление Эго давлению со стороны бессознательного, в частности тому, что возникает из области Тени, заставляет Гермеса являться в этой теневой форме, клептомании. Однако так или иначе Тень возвращается в середине жизни, и тогда могилы открываются и демонстрируют своих мертвых.

Эти размышления о присутствии богов в наших психопатологиях, и особенно о явлении Гермеса в форме клептомании, служат здесь нескольким целям. Они отражают рискованное предприятие в сфере архетипической психопатологии – попытку понять с учетом действия архетипов динамику и смысл патологического поведения. Страдание пациентов, которые приходят на консультацию с этими расстройствами души, невозможно постичь без признания архетипического аспекта бессознательного, которое действует на заднем плане.

Эти мысли призваны также пролить свет на то, почему и как вытесненные содержания Тени возвращаются в сознание в середине жизни, особенно на ее лиминальной стадии. В некоторой степени я захожу вперед и излагаю мысль, которая будет обсуждаться в последней главе: сознательное возвращение «трупов» имеет важное значение для перехода на стадию лиминальности середины жизни и прохождения этой стадии. Но эти «трупы» существенно отличаются от трупов, нуждающихся в похоронах, которые обсуждались в предыдущей главе. Они представляют нереализованные возможности развития, а не изношенные структуры сознательной личности. Когда в середине жизни начинает проявляться бессознательное, на первый план энергично выходят отвергнутые части личности, которые остались неразвитыми и были по той или иной причине отброшены когда-то в процессе быстрого развития личной истории. Жизнь все еще сильно привязана к ним. На самом деле семена будущего лежат в этих заброшенных фигурах, которые теперь возвращаются, требуют восстановления и внимания.

Как уже отмечалось, вхождение в переживание лиминальности в середине жизни происходит обычно через потери, поражения, оплакивания и похороны. Процесс психологического расставания, вызванный этим переживанием, приводит к возможности психологического «плавания», установки непривязанности, важной для существования в лиминальности. «Плавание» требует более непосредственного отношения к побуждениям, чем в более спокойные и стабильные периоды жизни. Теперь существует прямая, непосредственная связь с желанием, страстью, побуждением, и это прямо связано с действием, как сказано о Гермесе в первый день его существования: «И мясца ему вдруг захотелось. Выскочил вон из чертога душистого быстро в пещеру, хитрость в уме замышляя высокую…» (Hymn, 64–66). Поэтому в процессе герметического движения в лиминальность сознание сразу регистрирует желание и переходит к действию, планируя пути к его удовлетворению.

Традиционной темой, которая обсуждается в психологии, и особенно в глубинной психологии и психоанализе, является «отыгрывание». Это действие осуществляется человеком по причинам, которые остаются для него неясными и неосознанными. В этом случае отношение между Эго и побуждением или желанием затуманивается такими защитными механизмами, как отрицание, подавление или проецирование. В эту категорию входят действия, характерные для людей, страдающих от такого импульсного расстройства, как клептомания: их действия носят характер отыгрывания. Однако герметическое действие носит совершенно иной характер. В строгом смысле оно не отыгрывание (acting out), а разыгрывание (enactment). В этом случае отношение между Эго и побуждением вполне ясное и не загромождается защитными механизмами или даже рационализацией. Гермес преподает – учитывая, что мы стараемся научиться у него, как надо действовать в рамках переживания лиминальности в середине жизни, – урок разыгрывания, сознательного исполнения желания. Благодаря вступлению в такую тесную связь с бессознательным на стадии лиминальности Эго теперь способно на разыгрывание. Оно становится отчасти гермесоподобным.

Действие в направлении исполнения желаний Самости и установление прямой связи этого действия с желанием содействуют компенсаторному воздействию бессознательного на сознание. Желание является сигналом, посланием от бессознательного, и его исполнение тесно связано с тем, что необходимо одностороннему эго-сознанию для своего осуществления. Куда ведет Гермеса желание отведать мяса и побуждение к воровству? К скоту Аполлона и к Аполлону, диаметральной противоположности Гермеса в пантеоне олимпийских богов. Куда оно ведет анализируемую, страдающую клептоманией женщину, которая посвятила всю свою взрослую жизнь паттерну материнства Деметры и заботе о других и удалила из своего сознания все проблески личного желания ради исполнения желаний других? К прилавку с косметикой, к острову во владениях Афродиты.

Проявление Гермеса (в клептомании) приводит эту женщину к архетипу, который был мучительно подавлен в прошлом и теперь крайне необходим для ее завершенности как женщины в настоящем и будущем. Поэтому, если вы зайдете слишком далеко в своем побуждении к воровству, вы можете встретить архетипическую структуру, от которой вам нужно что-то получить. Рафаэль Лопес-Педраса предлагает другой, тесно связанный с нашим обсуждением вывод из Гермесовой кражи: «Образ этой первой кражи, и при том совершенной по отношению к Аполлону – брату Гермеса, позволяет высказать определенную спекулятивную идею: психологическое воровство неизменно осуществляется по отношению к тому, кто, по той или иной причине, близок нам, является нашим родственником; в мифе кража происходит в рамках братского родства. Для совершения психологической кражи, т. е. для того, чтобы одна психика украла у другой, необходима достаточная близость» (Lopez-Pedraza, 1977, р. 31).

Повинуясь побуждению герметически, т. е. незамедлительно и прямо в соответствии с естественной склонностью либидо, мы оказываемся в лиминальной ситуации, где подразумеваемая взаимосвязь может быть выявлена и установлена как сознательная. Этот путь к взаимосвязи открывается потому, что преодолевается священная и неприкосновенная граница между «моим» и «твоим», которая имеет ключевое значение для интрапсихической и межличностной «несхожести». Наше пересечение этой границы выявляет тайную связь близости и родства. Зависть говорит нам о том, чем мы пренебрегали в нас самих. Точно так же и побуждения к воровству говорят нам о том, что нам нужно, с кем мы уже тайно связаны родством и что мы должны интегрировать.

Однако важно признать и то, что Гермес не ограничивается кражей, что произошло бы, если бы он занял позицию аполлонического владения и держался бы за нее как за новую идентичность. Он уклоняется от того, чтобы быть вовлеченным в этот вид энантиодромного движения к противоположности, и после кражи имущества Аполлона не становится аполлоническим. Он остается лиминальным.

Герметическая кража предполагает не только попытки найти и присвоить желаемое, повиновение побуждению и реализацию его в действии, но, как ни парадоксально, и последующий отказ от захваченных трофеев. Это и есть жертва. Но не в том смысле, что герметического вора внезапно охватывает чувство вины и он стыдливо возвращает трофеи их владельцу. Так Гермес, конечно, не поступает. Однако он и не ест мяса, которого ему сильно хотелось отведать. Обращая добычу в жертву, он, использует ее, чтобы установить отношения с другими богами. Таким образом Гермес сохраняет свободу «плавания» и не впадает в идентификацию с его новообретенными объектами. Они используются для установления взаимоотношений, а не для разрушения их путем создания новой системы различий «твое» и «мое», «Я» и «не-Я». Аналогичным образом, как показывает Гимн, похищение принадлежащего Аполлону скота направлено на создание связи между этим новым необузданным существом, которое недавно появилось на свет («незаконнорожденный ребенок», Гермес), и общепризнанным доминирующим комплексом («законным владельцем», Аполлоном). Обмен подарками между Гермесом и Аполлоном – изобретение Гермеса (лира) было обменено на предмет, принадлежавший Аполлону (корову), – символизирует поток либидо между двумя архетипическими структурами, первая из которых только что родилась из бессознательного, а вторая является общепризнанной и доминирующей. Строительство моста между Эго-сознанием и бессознательным является главной задачей середины жизни и предоставляет благоприятную возможность для индивидуации.