ГЛАВА 1. Окна были плотно зашторены

05.09.2006 23:00-4:00

Окна были плотно зашторены. Источников света, кроме напольной лампы, тускло освещавшей неоготическое черное трюмо, в огромной спальне не было. Перед зеркалом, напряженно всматриваясь в свое отражение, сидела молодая белокурая женщина. На ней было лишь кружевное черное белье, подчеркивающее анемичную белизну стройного тела. Романтический образ разрушал грубый шрам, начинающийся под горлом и идущий между чашечек бюстгальтера до идеально плоского живота. Женщина слегка наклонила голову — на красивом лице никакой косметики: татаро-славянские скулы, прямой нос, но вот глаза — большие темные и влажные глаза выдавали примесь южных кровей, диссонируя с волосами. Эти глаза на пол-лица, в которых тонешь при первом же взгляде, делали его бесконечно притягательным. Или отпугивающим? Для кого как… Пристально посмотрев на себя, она глубоко вдохнула, положила руки на угловатые колени и заговорила:

— Надо начинать. Я Катя, Катя Дроздецкая, когда-то — Петрова. Мне восемь лет, хотя на самом деле двадцать пять. Восемь лет назад я попала в ужасную аварию в моем родном городе. С тех пор у меня новое сердце и абсолютно новая память. Да, не каждой девушке так везет. Мое новое сердце работает как часы, — она провела рукой по уродливому шраму, — один случай на миллион… Так говорит Гриша. А он знает, что говорит. Гриша — мой муж, мой бог, отец моей Ани, мой кардиохирург, мой доктор Франкенштейн. Правда, он очень не любит, когда я его так называю. Это он пересадил мне сердце в коламской больнице, это он привез меня в Москву и нянькался со мной первые два года как с ребенком. Гриша смеется — говорит, что у него две дочки, и он прав. Он мое все, а я просто очень везучая девчонка из провинции! И чертовски красивая! — Замерев на миг, она медленно подняла руку и решительно сняла с головы парик, под которым оказалась голая, как коленка, голова, со шрамом на темени. — Мои украшения меня уже не пугают. Они съели мою память, мое «я». Что бы было, если бы не Гриша? А так — все восстанавливается. Я полноценная женщина, которая каждый день принимает эти чертовы таблетки, после которых нужно лишь пару часов поспать, — и все. Иначе — кошмары. Лица, люди, которых я не знаю… — Катя начала медленно массировать голову. — Мой врач, Светёлкина, говорит, что ничего странного в том, что вернулись все воспоминания, кроме моих личных, нет. Так бывает. Гриша и мой дневник помогут мне вернуть себя. А лезть в сумеречную зону, в те полгода после окончания школы — до аварии — мне нельзя. Светёлкина умная, я ей верю!

— Молодец. — Григорий тихо вышел из темноты и встал за спиной Кати.

Высокий поджарый мужчина, с уже обозначившимися залысинами, его вытянутое лицо пересекли глубокие морщины, из-за них Григорий казался вечно чем-то недовольным. Он был в пижаме и явно готовился отойти ко сну. Нежно положив ей сильные жилистые руки на плечи, муж начал слегка разминать их, опуская пальцы все ниже, уже касаясь безобразного шрама.

— Выполняешь назначение врача. Умница. Психотренинг — это очень важно. Светёлкина тобой довольна, обещала через полгода, если ты ее не подведешь, заменить «нейровинд» на что-нибудь полегче.

Катин взгляд наткнулся в зеркале на глаза Григория.

— Я очень страшная?

— Ты самая красивая. — Григорий поцеловал ее шрам на голове.

— Гриш, обними меня покрепче…

Григорий нежно обнял жену и снова поцеловал в макушку. Катя прикрыла миндалевидные глаза.

— Как там Анька? Уснула?

— Ага, сопит, как ежик. Опять перед сном таращилась в свой «калидоскоп».

— Хорошо, хоть не в компьютер. Хотя эта странная привязанность к игрушке настораживает. Нет, милый?

— Брось ты. Просто новая яркая фигня, скоро надоест. Антиквариат! Он же стоит, наверно, немерено? Надо бы оценить его у жуков, у которых мы трюмо купили. Кто же его все-таки подарил? Ты не вспомнила?

— Вспомнишь тут, когда ты почти полбольницы пригласил. Зато я сегодня вспомнила, как купалась в детстве в речке. У нас в Коламске была речка?

Григорий поморщился, эти расспросы его напрягали, но не ответить ей он не мог:

— У вас — была. Волга, только узенькая. Ладно, милая, я, пожалуй, лягу. Мне завтра с утра в больницу.

Катя поймала его за руку.

— Вот видишь — память продолжает возвращаться, — улыбнулась она.

— Конечно, Светёлкина — лучший психиатр! Все будет ха-ра-шо! — Григорий попытался освободить руку.

Катя неохотно его отпустила и снова обратилась к отражению:

— У меня все лучшее. Муж — лучший, к тому же лучший кардиохирург в городе, дочь — лучшая в классе ученица, квартира теперь — закачаешься, сердце — тоже лучшее… Гриш, а когда я окончательно окрепну, ты расскажешь мне про эту чертову аварию и про то, откуда в богом забытой коламской больнице такие идеальные сердца?

— Дурочка моя, ну ты же знаешь, лучшие сердца всегда были в русской глубинке. И откуда у тебя этот сарказм? До аварии его не было… И вообще ты знаешь, что это — запретная тема. Сорвешь Светёлкиной прогресс! Тебе нельзя никакого негатива! Никакого негатива! — Григорий зевнул во весь рот, лег на кровать, повернулся на бок и закрыл глаза.

Катя забралась под одеяло к мужу и игриво обняла его:

— Все запретное так манит…

— Милая, у меня завтра тяжелая операция. И вставать в шесть. Давай спать. Извини, видишь, я вовсе не так идеален…

— Да, я знаю. — Она явно пародировала назидательный тон своего мужа. — Благодаря ответственности за нас с Анькой, ты смог победить свои депрессияки, любовь к бутылке, поверил в себя и стал выдающимся хирургом. И женился на мне только два года назад, потому что никак не мог развестись с этой таинственной бывшей женой.

Григорий, откинул одеяло и резко сел на кровати:

— Кать, ты хочешь, чтоб я теперь полночи не спал, да? Ты-то от снотворных своих вырубишься через полчаса, а я?

— Что ты, милый, как ты мог подумать такое? Спи, я тебе колыбельную спою. У меня тут откуда ни возьмись в голове испанская колыбельная вылезла — ведь ни слова по-испански не знаю, но почему-то все понимаю.

— Ты сплошной сюрприз, милая. Ну, у кого еще есть такая жена?

— Ладно, подлиза, спи. Только обещай мне, что через год мы съездим в Коламск — навестить моих.

— Господи, твои — все на кладбище, и ты это прекрасно знаешь. Человек ухаживает за могилами и регулярно отчитывается фотографиями. — Григорий встал с постели, забрал подушку и тяжело вздохнул. — Ладно, милая, спокойной ночи. Пойду спать в гостевую.

Катя осталась одна на огромной кровати. Повздыхала немножко, жалуясь сама себе:

— Да, и так всегда. Ничего он мне не расскажет, зануда. Ну и фиг с ним. Буду спать.

Сначала она тихо напевала испанскую колыбельную, а потом заснула.

Наверное, Катя бы очень удивилась, если б услышала, как, тихонечко повздыхав, допевало ее песню старинное трюмо… Но еще больше она бы удивилась, увидев, как деловито и спокойно пересыпает пилюли из одного аптечного пузырька в другой на темной, освещенной одной только полной луной кухне ее любящий супруг.

* * *

Посреди ночи Катя проснулась в полной темноте. Ноги сами понесли ее к любимому трюмо, украшенному резными грифонами и химерами. Катя села в кресло и, не включая света, стала всматриваться в темные очертания зеркала. Неожиданно со стороны зазеркалья зажегся тусклый свет, и она, увидев свое бледное отражение, быстро и нараспев, как молитву, запричитала:

— Я Катя, Катя Дроздецкая…

Она испуганно осеклась, потому что ее отражение совершенно самостоятельно бросило на нее насмешливый взгляд. У женщины от страха похолодели ноги, она хотела позвать на помощь Гришу, но из горла вырвался лишь жалкий всхлип, почти мяуканье. Отражение нагло прыснуло от смеха. Катя оцепенела, не в силах пошевелиться, она даже не могла отвести глаз. Внезапно очень сильно зачесался рубец на груди, она увидела, что у ее ухмыляющегося отражения он стал набухать, наливаться темной венозной кровью. Катя снова попыталась крикнуть, но смогла только раскрыть рот, а синий шрам в зеркале принял форму тонких губ, изогнутых в издевательской усмешке, и наконец раскрылся, высунув неприятный фиолетовый язык. Липкая тошнота покатилась у Кати по горлу. Рубец между тем спрятал язык и изогнулся восьмеркой. Отражение перестало улыбаться, подняло перед собой тонкую руку, которая с тихим всплеском вышла из зеркала и потянулась к Кате.

— Верни мое сердце! — произнес гулкий загробный бас.

От ужаса к Кате вернулся голос, она дико вскрикнула и наконец-то проснулась по-настоящему. В груди бешено колотилось, но она мгновенно успокоилась, — это был ее очередной знакомый кошмар. Последние пять лет он с разными вариациями посещал ее приблизительно раз в неделю. Какие препараты ни назначала бы Светёлкина, все они имели общее побочное действие в виде этого кошмара. Однако ужасная восьмерка явилась первый раз. Катя со вздохом перевернулась на другой бок, прижала ладошкой шрам между грудей и забылась до утра черным пустым сном.