Гитлер – фон Браухич – Гальдер

Основная причина описанных выше событий заключалась в личности Гитлера, в его необузданной жажде власти и в переоценке им своих возможностей, чему способствовали его несомненные политические успехи, лизоблюдство видных партийных деятелей, а также некоторых окружавших его лиц. Это было также в значительной мере следствием того, что он по отношению к несогласным с ним военным деятелям был не только главой государства, но и Верховным главнокомандующим всеми вооруженными силами, т. е. их высшим прямым начальником. К тому же он блестяще умел в споре со своими военными партнерами бросать на чашу весов политические и экономические аргументы, которые последним нелегко было опровергнуть, ибо для их оценки решающее слово также имели не военные, а государственные деятели. Главную роль, однако, в узурпации роли не только главы государства и политического вождя, но и верховного полководца сыграла, очевидно, жажда власти. В этой связи мне на многое раскрыла глаза беседа с Гитлером, состоявшаяся в 1943 г. Это был один из тех случаев, когда я пытался побудить Гитлера к разумному урегулированию вопроса о руководстве военными операциями, т. е. практически добиться от него отказа от руководства ими в пользу облеченного всей полнотой власти начальника Генерального штаба. Гитлер во время этой беседы заявил, что он совсем не заинтересован в том, чтобы «играть роль полководца» (хотя его, безусловно, привлекала связанная с этим слава). Он подчеркнул, что решающее значение в этом вопросе играет власть, и что он один обладает достаточным авторитетом для того, чтобы добиться выполнения своих решений. Он верил только во власть и считал, что она нашла свое высшее выражение в его воле. Наряду с этим не следует отвергать мысль о том, что он после Польской кампании боялся, что заслуги генералов могут умалить его авторитет в глазах народа, в связи с чем он с самого начала в вопросе о ведении войны на Западе занял такую диктаторскую позицию.

Этому человеку с его необузданной жаждой власти, не останавливавшемуся при этом ни перед чем и обладавшему большими умственными способностями, противостояли генералы фон Браухич и Гальдер. Им пришлось иметь дело с человеком, не только утвержденным в своей должности главы государства волей народа, но и одновременно являвшегося их высшим прямым начальником.

Борьба с самого начала априори была неравной, даже если бы противниками Гитлера в армии были бы другие люди. Будущий генерал‑фельдмаршал фон Браухич был очень способным военным. Правда, во время инспекторских и ознакомительных поездок офицеров Генштаба, в которых я участвовал под руководством генералов барона фон Хаммерштейна и Адама, он проявил себя не в такой степени, как генералы барон фон Фрич, Бек, фон Рундштедт, фон Бок и фон Лееб. Однако его можно было, во всяком случае, после них, назвать в числе первых, и, как показали дальнейшие события, он вполне справлялся с руководством сухопутными войсками.

Что касается его характера, то его благородство не подлежит сомнению. Нельзя отрицать и наличия у него силы воли, хотя, по моим впечатлениям, ее проявления носили скорее отрицательный характер, ибо она выливалась в некое упрямство, а не в конструктивные действия. Он охотнее выслушивал чужие решения вместо того, чтобы принимать их самому и добиваться их осуществления. Иногда он вообще избегал принимать их, чтобы избежать борьбы, к которой он не считал себя подготовленным. Браухич во многих случаях смело отстаивал интересы армии, например, когда он добивался от Гитлера публичной реабилитации генерал‑полковника барона фон Фрича, хотя он знал, что этим навлекает на себя недовольство Гитлера[90]. Приказ по армии, который он отдал в связи с гибелью фон Фрича, был признаком мужества. Но в прямом смысле этого слова его нельзя было назвать борцом. Приложить все свои силы для осуществления своего решения – это была не его стихия. Во всяком случае, генерал‑полковник Бек как‑то с горечью сказал мне, что Браухич во время Судетского кризиса отстаивал точку зрения ОКХ без особой энергии и предоставил Беку одному вести борьбу. С другой стороны, тем, кто упрекает фон Браухича в нерешительности при постановке вопроса о насильственном свержении Гитлера, как, например, бывший посол в Риме фон Хассель, необходимо иметь в виду следующее: одно дело вынашивать, как это свойственно политическим деятелям, планы государственного переворота за письменным столом, не чувствуя за собой никакой ответственности (как в свое время г‑н фон Хассель), и совсем другое, находясь во главе армии, осуществить такой переворот, который в мирное время чреват опасностью возникновения гражданской войны, а во время войны – победой внешнего врага.

Фельдмаршал фон Браухич, элегантный мужчина подчеркнуто аристократической наружности, вел себя весьма достойно. Он был корректен и вежлив, даже любезен, хотя его любезность не производила на собеседника впечатления теплого отношения. Также, как в его внешности, ничто не напоминало борца, внушающего своему противнику уважение или, по крайней мере, осторожность, так в ней нельзя было обнаружить и энергии, способной увлечь всех, и созидательного начала. Он производил, в общем, впечатление холодного в обращении и сдержанного человека. Часто казалось, что он как‑то скован; он, безусловно, был очень щепетильным. Этими свойствами своего характера он завоевал авторитету своих ближайших подчиненных, которые уважали его как «джентльмена», но их было недостаточно, чтобы обеспечить ему полное доверие войск, которым располагал, например, генерал‑полковник барон фонфрич. Такому человеку, как Гитлеру, ему также трудно было импонировать. Правда, генерал фон Сект был еще более холодным в общении и даже неприступным, но все чувствовали внутренний огонь, бушевавший в этом человеке, железную волю, делавшую его «повелителем». Этими свойствами характера генерал‑фельдмаршал фон Браухич не был наделен, у него не было также той непосредственности солдата, которая помогла его предшественнику, генерал‑полковнику барону фон Фричу, не говоря уже о его больших военных способностях, завоевать сердца солдат.

Если теперь перейти к взаимоотношениям между генерал‑фельдмаршалом фон Браухичем и Гитлером, то я убежден, что фельдмаршал истощил все свои силы в борьбе с этим готовым на все волевым человеком. Его склонности, происхождение и воспитание не позволяли ему бороться с Гитлером тем же оружием, которое тот, находясь на посту главы государства, не задумываясь, применял. Браухич подавлял в самом себе свое недовольство и возмущение, тем более, что он уступал Гитлеру в словесной дуэли. Он подрывал свои внутренние силы, пока болезнь сердца не вынудила его, наконец, подать в отставку, которая Гитлеру пришлась весьма кстати.

Справедливости ради необходимо добавить, что Браухич с самого начала находился в значительно менее благоприятном положении по отношению к Гитлеру, чем его предшественники. После ухода Бломберга Гитлер сам занял пост главнокомандующего вермахтом и т. о. сделался не только главой государства, но и прямым вышестоящим начальником для всех военнослужащих вермахта. Когда военный министр фон Бломберг предложил Гитлеру взять на себя руководство всеми вооруженными силами, он нанес последний удар армии, хотя, по всей видимости, Гитлер и без предложения Бломберга сделал бы этот шаг.

Но, прежде всего, важно то, что к моменту вступления Браухича в должность Гитлер по сравнению с предшествующими годами уже изменил совсем позицию по отношению к армии, и, прежде всего к ОКХ. В первый период после прихода к власти Гитлер, безусловно, еще проявлял к военным руководителям чувство уважения и ценил их авторитет. Это отношение он до конца сохранил к генерал‑фельдмаршалу фон Рундштедту, хотя во время войны дважды отстранял фельдмаршала с занимаемых постов.

Два фактора в первую очередь привели Гитлера к изменению его позиции по отношению к армии еще в течение последних мирных лет.

Первый состоял в том, что армия при генерал‑полковнике бароне фон Фриче (как и при фон Браухиче) настаивала на своих традиционных понятиях простоты и рыцарства в обращении, а также на солдатском понимании чести. Хотя Гитлер и не мог упрекнуть армию в нелояльности по отношению к государству, было все же ясно, что она не собирается выбросить за борт свои традиции в обмен на «национал‑социалистские идеи». Также ясно было и то, что именно эти традиции создают армии популярность среди народа. Если Гитлер вначале отвергал подозрения по отношению к руководителям рейхсвера, исходившие из партийных кругов, то травля армии, в которой по‑видимому, главную роль играли такие личности, как Геринг, Гиммлер и Геббельс, в конце концов, принесла свои плоды. Военный министр фон Бломберг – хотя, очевидно, и невольно – в свою очередь способствовал пробуждению недоверия у Гитлера, слишком усердно подчеркивая свою задачу «приблизить армию к национал‑социализму». Результаты этой травли хорошо видны из бесстыдной речи, которую Геринг в качестве «старшего офицера вооруженных сил» весной 1939 г. произнес перед высшим генералитетом. В этой речи он взял на себя смелость упрекать сухопутные войска, противопоставляя их двум другим видам вооруженных сил, в том, что они сохраняют свои традиции, не соответствующие идеям национал‑социалистского государства. Такую речь присутствовавший при этом генерал‑полковник фон Браухич ни в коем случае не должен был оставить без последствий.

Второй фактор, довлевший над отношениями между ОКХ и Гитлером, заключался, во‑первых, в том, что он позже называл «вечными сомнениями генералов», а иногда и более обидными словами. Здесь речь, прежде всего, идет о позиции ОКХ по вопросу о темпах перевооружения, которые оно стремилось замедлить, поскольку их чрезмерное ускорение отражалось на качестве подготовки войск. Во‑вторых, Гитлер утверждал, что он всегда одерживал свои политические победы вопреки сопротивлению генералов, которые всегда были слишком боязливыми. По этому поводу следует заметить, что генерал‑полковник барон фон Фрич, а, следовательно, и ОКХ, как это вытекает из книги генерала Хоссбаха Zwischen Wehrmacht und Hitler («Между вермахтом и Гитлером»), ни во время введения всеобщей воинской повинности, ни при занятии Рейнской демилитаризованной зоны не возражали против намерений Гитлера. То же можно сказать и о позиции генерала Бека (генерал‑полковника фон Браухича не было тогда в Берлине) по вопросу о решении Гитлера ввести свои войска в

Австрию. Военный министр фон Бломберг вначале по внешнеполитическим соображениям возражал против введения всеобщей воинской повинности, но затем вскоре снял свои возражения. Тот же Бломберг в связи с оккупацией Рейнской зоны – без ведома руководства сухопутных войск – советовал Гитлеру возвратить войска, находившиеся уже на левом берегу Рейна, когда французы объявили частичную мобилизацию. Тот факт, что Гитлер уже собирался последовать его совету и что лишь рекомендации министра иностранных дел фон Нейрата сохранять спокойствие удержали его от этого шага. Возможно, именно вспоминания о проявленной им когда‑то слабости, имели своим следствием значительное усиление открытой неприязни Гитлера по отношению к генералитету. Если ОКХ в годы перевооружения армии часто подчеркивало, что вермахт еще ни в коей мере не готов к войне, то оно при этом руководствовалось своим прямым долгом.

Гитлер – по крайней мере, официально – всегда соглашался с этой точкой зрения. Но, возможно, что эти предостережения усилили его неприязнь к ОКХ. Первое категорическое возражение внешнеполитические планы Гитлера встретили на том совещании с министром иностранных дел и главнокомандующими тремя видами вооруженных сил 5 ноября 1937 г., на котором Гитлер впервые заявил о своих намерениях в отношении Чехословакии. Тогда он впервые натолкнулся на сопротивление со стороны министра иностранных дел фон Нейрата, а также военного министра фон Бломберга и главнокомандующего сухопутными войсками барона фонфрича. Гитлер принял это во внимание и при первом удобном случае избавился от тех, кто стоял у него на пути.

Теперь часто можно услышать мнение, что согласие генералитета на уход в отставку генерал‑полковника барона фон Фрича показало Гитлеру, что он теперь якобы может делать с ОКХ все, что угодно. Я оставлю в стороне вопрос о том, сделал ли тогда Гитлер подобный вывод. Если он его сделал, то он, во всяком случае, заблуждался относительно мотивов, которыми руководствовался генералитет. Позиция генералитета объяснялась в то время не слабостью, а была следствием незнания подоплеки этой интриги, невозможности для честных солдат предположить, что высшие руководители государства ведут подобную игру, или своевременно разгадать ее, а также практической невозможности при существовавших обстоятельствах и в связи с этой причиной осуществить государственный переворот. Не подлежит никакому сомнению, что Гитлеру, помимо этого, упомянутые выше высокопоставленные партийные деятели и другие лица прожужжали все уши о «вечных сомнениях генералов в отношении наших великих целей».

Таким образом, ясно, что генерал‑полковник фон Браухич с самого начала находился в сложном положении, строя свои взимоотношения с Гитлером. Роковую роль кроме того сыграло, безусловно, и то, что он при вступлении в должность согласился с рядом изменений в вышестоящем руководстве вермахта, в частности, на совершенно неоправданную отставку имевших большие заслуги генералов и названием начальником Управления кадров сухопутных войск брата генерала Кейтеля. Это был первый шаг Браухича к пропасти.

Уничтожающий удар авторитету ОКХ в глазах Гитлера был затем нанесен после того, как выяснилось, что сомнения ОКХ по поводу уступчивости западных держав во время Судетского кризиса оказались беспочвенными, и он оказался прав. То, что генерал‑полковник Браухич в связи с этим пожертвовал начальником Генерального штаба Беком, конечно, не могло усилить его позиции по отношению к Гитлеру, а наоборот, только еще больше ослабило ее.

Вторым человеком, занимавшим видное положение в ОКХ и после отставки Бека оказавшимся в оппозиции к Гитлеру, был будущий генерал‑полковник Гальдер, который благодаря своим военным способностям был достойным помощником генерал‑фельдмаршала фон Браухича. Во всяком случае, они испытывали друг к другу в своей совместной деятельности полное доверие. Мне кажется, что Браухич всегда соглашался с предложениями Гальдера о проведении операций не по долгу службы, а по убеждению. Как большинство офицеров, вышедших из баварского Генерального штаба, Гальдер прекрасно знал работу различных отделов Генштаба. Он был неутомимым работником. Слова Мольтке «Гений – это прежде всего труд» {Genie ist Arbeit), очевидно, служили ему девизом. Но вот священный огонь, который должен сжигать сердце истинного полководца, вряд ли пылал в его груди. О присущем ему чувстве большой ответственности свидетельствует то, что перед Восточной кампанией он получил 1‑му обер‑квартирмейстеру генералу Паулюсу и начальникам штабов групп армий разработать планы операций. Но главная концепция плана кампании должна ведь, по‑видимому, рождаться в голове того, кто будет ею руководить. Гальдеру не хватало такта фон Браухича, а его высказывания отличались предельно деловым характером. Я сам был свидетелем того, с какой настойчивостью он отстаивал свою точку зрения перед Гитлером. При этом было весьма показательно, как горячо Гальдер отстаивал интересы действующей армии, как остро он переживал навязанные ему неверные решения. Но одна трезвая деловитость не была тем качеством, которое могло бы импонировать Гитлеру. Горячая любовь к армии на него не производила впечатления.

Гальдер, по моему мнению, потерпел, в конце концов, фиаско из‑за двойственности своего положения. Когда он стал преемником Бека, он уже был явным противником Гитлера. Как пишет Вальтер Гёрлиц («Германский Генштаб. История и структура»), Гальдер, вступая в должность, заявил генерал‑полковнику фон Браухичу, что он это делает только для того, чтобы вести борьбу с военной политикой Гитлера. По имеющимся сведениям, он не раз лелеял планы свержения Гитлера, как бы ни обстояло дело с практической осуществимостью этих планов.

С другой стороны, Гальдер, однако, был начальником немецкого, а затем и гитлеровского Генерального штаба – т. е. после того, как Гитлер взял в свои руки и непосредственное командование сухопутными войсками. Может быть, политический деятель и в состоянии играть двойную роль ответственного чиновника и заговорщика. Солдаты же обычно не годятся для подобной двойной игры. Главная же причина состоит в том, что по немецким традициям начальник Генерального штаба немыслим без доверительных отношений со своим командующим. Даже если (что для Германии до того времени было совершенно немыслимым) в связи с деятельностью Гитлера признать, что для начальника Генерального штаба существовала возможность в мирное время готовить свержение главы государства и Верховного главнокомандующего, то во время войны выбор между ролями заговорщика и начальника Генерального штаба становился неразрешимой дилеммой. Долг Гальдера как начальника Генерального штаба состоял в том, чтобы всеми силами обеспечивать победу германским сухопутным войскам, за руководство которыми, а, следовательно, и за успех планов своего командующего он, наряду с другими, нес ответственность. В своей второй роли, однако, он не мог желать этой победы. Не может подлежать ни малейшему сомнению, что генерал‑полковник Гальдер разрешил эту дилемму, приняв решение в пользу своего воинского долга, и приложил все свои силы для того, чтобы верно служить немецкой армии в этой тяжелой борьбе. С другой стороны, его вторая роль требовала, чтобы он при любых обстоятельствах оставался на своем посту, для того чтобы, как он надеялся, сохранить возможность в один прекрасный день свергнуть Гитлера. Для этого, однако, он вынужден был подчиняться его решениям в области ведения войны и в тех случаях, когда он с ними не был согласен. Он оставался на этом посту в первую очередь потому, что полагал, будто его выжидательная тактика на посту начальника Генерального штаба избавит армию от последствий военных ошибок Гитлера. Но за это он был вынужден платить исполнением приказов Гитлера, с которыми он по своим убеждениям как военный специалист не мог согласиться. Это противоречие должно было подорвать его внутренние силы и, наконец, привести его к краху. Ясно только, что генерал‑полковник Гальдер так долго оставался на посту начальника Генерального штаба в интересах дела, а не в своих личных интересах.

Я попытался охарактеризовать тех двух генералов, при которых осенью 1939 г. произошли события, которые вряд ли можно назвать иначе, чем «лишение ОКХ власти». Из сказанного понятно, что оба эти солдата, сами по себе обладавшие массой положительных качеств, не могли успешно вести борьбу с таким человеком, как Гитлер. Во всяком случае, то, что снижение роли ОКХ и ее превращение в чисто исполнительную инстанцию произошло как раз после блестящих побед вермахта в Польше, и явилось причиной постановки Гитлером и ОКХ вопроса о принципах дальнейшего ведения войны.

До начала войны и в ее первый период было естественным, что немецкая сторона придерживалась на Западе оборонительной тактики. Кто мог ожидать, что западные державы так позорно оставят Польшу, которой они дали все гарантии, на произвол судьбы! Их наступление небольшими силами, приведшее к вклиниванию в полосу обеспечения «Западного вала», в Саарской области, за которым последовал отход на территорию Франции, не могло служить даже намеком на предположение о том, что они готовят в будущем наступление крупными силами.

Если бы можно было с полным основанием ожидать подобного наступления, то оставалось бы лишь ждать: удастся ли остановить это наступление на рубеже «Западного вала» или, если бы оно велось, например, через Люксембург и Бельгию в направлении на Рурскую область, нанести после высвобождения сил из Польши контрудар. Но в настоящее время пассивность западных держав создавала совершенно иную обстановку. Если учесть методы ведения войны французским командованием и неповоротливость англичан, то уже нельзя было ожидать, что они перейдут в наступление после падения Польши и возникновения возможности использования всей германской армии для ведения войны на Западе. Судьба Польши стала, однако, ясной самое позднее 18 сентября, когда решился исход сражения на Бзуре и после того как советские войска накануне перешли восточную границу Польши.

Именно тогда и не позже должен был начаться обмен мнениями между Гитлером и главнокомандующим сухопутными войсками по вопросу о ведении военных действий на Западе. Тем не менее, как можно судить по опубликованным документам (в первую очередь по книгам генерала [Бернгарда] фон Лоссберга, бывшего 1‑го офицера Генштаба[91]в Штабе оперативного руководства ОКВ, и министериальрата [Гельмута] Грейнера, ведавшего журналом боевых действий ОКВ), этого не произошло.

Можно предположить, что реакция на блестящую победу в Польше, как и на неожиданную пассивность западных держав, со стороны Гитлера и со стороны руководящих деятелей ОКХ была совершенно различной. Тот факт, что англо‑французская армия на Западе не перешла в наступление, Гитлер, безусловно, расценивал как признак слабости, который позволяет ему в свою очередь перейти на этом фронте в наступление. Блестящий успех Польской кампании, кроме того, привел его к убеждению, что вермахт вообще может решать любую задачу. ВОКХ имели несколько другую точку зрения, как мы это покажем ниже. Из пассивности западных держав можно было, с другой стороны, заключить, что они, возможно, вступили в войну только для того, чтобы спасти свою честь. Поэтому, вероятно, с ними все же еще можно договориться. Генерал Гальдер, по‑видимому, также думал о том, что такое соглашение можно будет заключить и помимо Гитлера. В этом случае немецкое наступление на Западе в такой момент было бы совершенно неуместным.

Как бы то ни было, ОКХ могло исходить в своих предположениях из того, что Гитлер до этих пор никогда еще, даже после разгрома Польши, не ставил на обсуждение вопрос о наступлении на Западе. В этом отношении я получил неопровержимое доказательство зимой 1939/40 гг. Когда Гитлер в очередной раз отдал приказ о выдвижении в районы сосредоточения для перехода в наступление на Западе, ко мне прибыл командующий воздушным флотом, с которым группа армий «А» должна была взаимодействовать – генерал [Гуго] Шперрле – и заявил, что его соединения не могут стартовать с размытых дождями аэродромов. В ответ на мое замечание о том, что за минувшие месяцы было достаточно времени для создания бетонированных взлетных полос, Шперрле заявил, что Гитлер в свое время категорически запретил проводить всякие работы, предназначенные для подготовки к наступлению. То же относится, впрочем, и к производству боеприпасов, которое осуществлялось не в том объеме, который был необходим в случае, если бы планировалось наступление на Западе.

Очевидно, в ОКХ считали, что это решение Гитлера непоколебимо, и тем самым ошиблись в оценке его характера. Как сообщает Грейнер, ОКХ в течение второй половины сентября, когда события в Польше подходили к концу, дало задание генералу Карлу Генриху фон Штюльпнагелю разработать план дальнейшего развития военных операций на Западе. Штюльпнагель пришел к выводу, что вермахт до 1942 г. не будет располагать необходимой материальной частью для прорыва линии Мажино[92]. Возможность ее обхода через Бельгию и Голландию он не рассматривал, т. к. германское правительство незадолго до этого обещало этим странам уважать их нейтралитет. На основе этого вывода и упомянутой выше позиции Гитлера ОКХ, по‑видимому, пришло к убеждению, что на Западе по‑прежнему военные действия будут носить оборонительный характер. В соответствии с этим после окончания Польской кампании ОКХ отдало приказ об усилении обороны сухопутных войск на Западе, очевидно, не поинтересовавшись предварительно мнением Гитлера.

В совершенно новой обстановке, создавшейся в результате сокрушительного разгрома Польши, такой образ действий означал не что иное, как предоставление Гитлеру инициативы в решении вопроса о дальнейших планах военной кампании. Подобный путь для военного руководства, конечно же, не был правильным, если оно предполагало и в дальнейшем оказывать влияние на ход войны, какой бы характер она ни приобрела. Кроме того, упомянутая выше записка Штюльпнагеля не могла рассматриваться как решение вопроса о дальнейшем характере войны. Если бы мы стали ждать до 1942 г., чтобы прорвать линию Мажино, западные державы, по всей видимости, успели бы за это время ликвидировать отставание в области вооружения. Помимо этого даже успешный прорыв линии Мажино не мог ни в коем случае развит в крупномасштабную операцию, которая могла бы решить исход войны. Имея против себя, по меньшей мере, 100 дивизий, которыми располагал противник еще в 1939 г., подобным образом нельзя было добиться решающего успеха. Даже если бы противник выделил для обороны линии Мажино крупные силы, он всегда мог бы оставить в качестве оперативного резерва 40–60 дивизий, которых было бы достаточно для того, чтобы вскоре остановить войска, прорвавшиеся через линию укреплений даже на широком фронте. Можно было прогнозировать, что в этом случае боевые действия приняли бы форму затяжной позиционной войны без преимущества той или другой стороны. Подобную цель перед собой немецкое командование ставить не могло.

Естественно, нельзя было предполагать, чтобы генерал‑полковник фон Браухич и его начальник Генштаба собирались на продолжительный срок ограничиться исключительно оборонительными действиями. По‑видимому, они все же надеялись на то, что с западными державами будет заключено соглашение или же, что последние сами перейдут в наступление. В первом случае принятие решения находилось вне сферы их компетенции. Надежда же на наступление западных держав была призрачной, что и подтвердилось в скором времени. В действительности обстановка складывалась так, что с военной точки зрения весна 1940 г. была, пожалуй, одновременно и самым ранним, и самым поздним сроком, когда для вермахта сохранялась возможность успешного развития наступления на Западе.

Гитлеру, по словам Грейнера, правда, не была представлена записка генерала фон Штюльпнагеля, однако он, безусловно, должен был быть в курсе, что ОКХ намерено продолжать придерживаться на Западе оборонительного характера военных действий. Таким образом, вместо своевременного обмена мнениями по вопросу о дальнейшем ведении войны, который должен был состояться не позже середины сентября, Гитлер поставил главнокомандующего сухопутными войсками своим решением от 27 сентября и последовавшей за ним директивой ОКВ от 9 октября перед fait accompli [93]. Без предварительных консультаций с главнокомандующим сухопутными войсками он отдал при этом не только приказ о переходе к наступательным действиям на Западе, но и решил одновременно вопрос о том, когда и каким образом будет осуществляться наступление, т. е. принял решение по вопросам, которые он никоим образом не должен был разрешать безучастия главнокомандующего сухопутными войсками.

Гитлер требовал начать наступление как можно раньше, во всяком случае, еще осенью 1939 г. Вначале он, по словам генерала фон Лоссберга, назначил срок – 15 октября. Этот срок, даже если бы он был достаточным для переброски войск по существующим коммуникациям, должен был исходить из той предпосылки, что танковые соединения и авиация должны были начать перебрасываться из Польши не позже дня окончания сражения на Бзуре, что само по себе было возможным. Далее, Гитлер заранее установил, как должна была осуществляться наступательная операция: в обход линии Мажино, через Бельгию и Голландию.

Главнокомандующему сухопутными войсками оставалось только технически осуществить операцию, по поводу которой его мнение не было выслушано и в отношении успеха которой он, во всяком случае, осенью 1939 г. был настроен крайне пессимистично.

Если задаться вопросом, как могло так получиться, что главнокомандующий сухопутными войсками, примиряясь с планами Гитлера, допустил подобное capitis deminutio, то ответ можно, по моему мнению, найти в книге Грейнера[94]. Он считает, что генерал‑полковник фон Браухич придерживался того мнения, что прямыми возражениями он ничего не добьется. Ту же точку зрения высказывал на основании личного знакомства с Гитлером и его тогдашней позицией генерал фонЛоссберг. Генерал‑полковник, очевидно, надеялся, что проявив в тот момент добрую волю, он сможет в дальнейшем отговорить Гитлера от осуществления этого плана. Он, по‑видимому, считал также, что погодные условия практически сделает невозможным проведение наступления поздней осенью или зимой. Если бы под этим предлогом удалось бы отложить решение о начале операции до весны, то, возможно, нашлись бы пути для окончания войны путем дипломатических переговоров.

Если главнокомандующий сухопутными войсками и его начальник Генштаба рассуждали подобным образом, то относительно погодных условий они оказались правы. Что же касается планов «отговорить» Гитлера от такого принятого им принципиально важного решения, даже с привлечением генерала фон Рейхенау, которого ОКХ вскоре направило к Гитлеру с подобной миссией, то эти попытки были, по моему мнению, заранее обречены на провал – если только не допустить, что ОКХ смогло бы найти другое, лучшее, импонирующее Гитлеру решение.

С другой стороны, возможности окончить войну в тот период путем мирных переговоров не просматривалось. Предложение о заключении мира, направленное Гитлером западным державам после окончания Польской кампании, встретило резкий отпор[95]. Впрочем, Гитлер вряд ли согласился бы на разумные условия урегулирования Польского вопроса, которое сделало бы возможным соглашение с Западом. Не говоря уже о том, что подобное урегулирование было трудно осуществимо на практике после того, как Советский Союз уже включил в свой состав восточную часть Польши. Весьма сомнительной является и идея о том, что в случае устранения Гитлера Германия могла действительно добиться почетного мира. Как можно было тогда свергнуть Гитлера? Если бы генерал Гальдер в октябре 1939 г. даже и вновь попытался бы осуществить военный демарш против Берлина, то я по этому поводу могу лишь сказать, что он нашел бы после побед в Польше гораздо меньше последователей, чем осенью 1938 г.

Таким образом, генерал‑полковник фон Браухич был вынужден мириться с планами Гитлера, а ОКХ работало над Директивой о развитии «Плана "Гельб"» в соответствии с полученными от Гитлера указаниями. Затем, 27 октября, главнокомандующий сухопутными войсками при поддержке своего начальника Генерального штаба, как сообщает Грейнер, попытался, ссылаясь на соображения военного характера, добиться от Гитлера переноса начала наступления на более благоприятное время года – весну 1940 г. Такое же предложение было сделано, как также сообщает Грейнер, за несколько дней до этого генералом фон Рейхенау – очевидно, по желанию генерал‑полковника фон Браухича. Главнокомандующий сухопутными войсками мог рассчитывать в этом отношении на поддержку всех командующих Западного фронта. Хотя Гитлер и не отверг решительно все аргументы, которые ему были представлены, он оставил в силе установленную им еще 22 октября дату для начала наступления – 12 ноября.

5 ноября главнокомандующий сухопутными войсками снова сделал попытку переубедить Гитлера. Это был день, когда – при условии, что наступление действительно должно было начаться 12 ноября, – ожидался приказ о выдвижении войск в районы сосредоточения. Во время этой беседы, проходившей с глазу на глаз (Кейтель, по словам Грейнера, был приглашен на нее позже), – результаты ее, тем не менее, впоследствии стали известны, – произошел окончательные разрыв между Гитлером и генерал‑полковником фон Браухичем. Последний, как пишет Грейнер со слов Кейтеля, зачитал Гитлеру меморандум, в котором были сформулированы все причины, говорившие против начала наступления. Наряду с безусловно неоспоримыми доводами против начала наступления осенью (погодные условия, незавершенность курса обучения вновь сформированных соединений и т. д.) генерал‑полковник назвал одну причину, которая привела Гитлера в ярость. Это была критика действий немецких войск в ходе Польской кампании. Он выразил мнение, что пехота не проявила такого наступательного порыва, какой был в 1914 г., и что вообще подготовка войск в смысле дисциплины и выносливости в связи со слишком поспешными темпами перевооружения не всегда была достаточной. Если бы генерал‑полковник Браухич высказал эту точку зрения в кругу военных специалистов, он бы встретил поддержку. Правда, упрек в том, что пехота не отличалась таким же наступательным порывом, как в 1914 г., во всяком случае в таком обобщенном виде был несправедливым. Он объясняется недооценкой изменений, которые тактика действий пехоты претерпела за это время. Принципы атаки 1914 г. были теперь просто немыслимы. С другой стороны, нельзя было отрицать, что – как это бывает в начале войны с еще не обстрелянными войсками – наши войска на отдельных участках, особенно в боях за населенные пункты, проявляли признаки нервозности. Высшие штабы также были иногда вынуждены принимать резкие меры против явлений недисциплинированности. Это неудивительно, если принять во внимание, что рейхсвер в течение нескольких лет вырос с 100 000 человек в миллионную армию и что значительная часть соединений была сформирована вообще только в ходе мобилизации. Все это, однако, перед лицом побед германской армии в Польской кампании еще не давало оснований прийти к выводу о том, что армия по этой причине не в состоянии вести наступление на Западе. Если бы генерал‑полковник Браухич ограничился ясным заявлением о том, что вновь сформированные дивизии в связи с недостаточной выучкой и

спаянностью еще не подготовлены – да и не могли быть подготовлены – к ведению наступления и что нельзя вести наступление только испытанными кадровыми дивизиями, то его аргументы нельзя было бы опровергнуть, так же как и нельзя было опровергнуть довод о неблагоприятном времени года. Вышеупомянутые же аргументы в таком общем виде как раз меньше всего следовало бы приводить Гитлеру, т. к. он чувствовал себя создателем новой армии, которую теперь называли недостаточно подготовленной. При этом Гитлер был прав в том, что без проявленной им решительности в области политики, без той энергии, с которой он осуществил перевооружение, а также без вызванного к жизни национал‑социалистским движением пробуждения военного духа также и среди тех слоев населения, которые во времена Веймарской республики отвергали его, вермахт не обладали бы такой мощью, как в 1939 г. Гитлер, однако, упорно игнорировал при этом тот факт, что наряду с его заслугами такие же заслуги в этой области принадлежали рейхсверу. Ибо без его идеологической и материальной подготовки, без самоотверженного труда пришедших из него офицеров и унтер‑офицеров Гитлер не получил бы вооруженных сил, которые он теперь рассматривал как «свое детище», одержавших такие замечательные победы в Польше.

Сомнениями, которые высказал Гитлеру генерал‑полковник фон Браухич, он добился от этого диктатора, зашедшего уже довольно далеко в своем самомнении, как раз обратного тому, к чему он стремился. Гитлер отбросил все серьезные аргументы командующего в сторону, выразил возмущение по поводу критики, которую генерал‑полковник осмелился высказать в адрес его – Гитлера – творения, и грубо оборвал беседу. Он настаивал на начале наступления 12 ноября. Тут, к счастью, вмешался бог погоды и вынудил к переносу срока наступления – к этой мере только до конца января 1940 г. пришлось прибегать 15 раз!

Итак, если ОКХ подобным образом и оказалось правым в отношении возможного срока начала наступления, в результате описанных выше событий возник кризис в руководстве вооруженными силами, результаты которого оказали очень пагубное влияние на дальнейший ход войны. Во‑первых, он проявился в том, что Гитлер и Браухич больше не виделись. Во всяком случае, начальник Оперативного управления, будущий генерал Хойзингер, 18 января 1940 г. сказал мне, что Браухич с 5 ноября не был больше у Гитлера. Это положение было совершенно нетерпимым при создавшейся обстановке. Следующим результатом встречи 5 ноября была речь, которую произнес Гитлер 23 ноября перед собравшимися в Имперской канцелярии командующими группами армий и армиями, командирами корпусов и начальниками их штабов. Я могу обойтись без подробного изложения содержания этой речи, т. к. оно известно из других источников[96]. Наиболее существенным было то, что Гитлер подчеркнул свое непоколебимое решение в самое ближайшее время начать наступательные действия на Западе, причем одновременно он высказал сомнение в том, как долго еще будет обеспечен тыл Германии на Востоке. Аргументы Гитлера в пользу насущной необходимости наступления на Западе носили деловой характер, были продуманы и, по моему мнению, убедительны (за исключением вопроса о сроке начала операции). В остальном его речь представляла собой сплошные нападки на ОКХ и на генералитет сухопутных войск в целом, который все время стоял на пути его смелых предприятий. В этом отношении речь Гитлера была лишена всякой позитивной основы. Главнокомандующий сухопутными войсками сделал единственно возможный вывод и подал в отставку. Гитлер, однако, отклонил его прошение. Само собой разумеется, что кризис в руководстве армии ни в коей мере не был ликвидирован. Во всяком случае, дело обстояло так, что ОКХ вынуждено было готовить наступление, с которым оно не было согласно. Главнокомандующий сухопутными войсками по‑прежнему был отстранен от обсуждения решений по вопросу о ведении военных операций и низведен до положения простого исполнителя.

Если исследовать причины, которые привели к подобного рода взаимоотношениям между главой государства и ОКХ и, тем самым, к лишению последнего властных полномочий, то станет ясно, что решающую роль в этом сыграло стремление Гитлера к неограниченной власти, его все увеличивавшееся самомнение, подогреваемые нападками на генералитет со стороны таких людей, как Геринг и Гиммлер. Но необходимо также сказать, что ОКХ в значительной степени облегчило Гитлеру свое отстранение от руководства сухопутными войсками в связи с той позицией, которую оно заняло по вопросу о дальнейшем ведении военных действий после окончания Польской кампании. ОКХ своим решением продолжать придерживаться на Западе оборонительных действий само передало Гитлеру инициативу! И это несмотря на то, что, безусловно, в обязанности ОКХ в первую очередь входило представлять главе государства предложения о планах на будущее, тем более после того, как в Польше сухопутными войсками при эффективной поддержке авиации была в такой короткий срок одержана решительная победа.

ОКХ, без сомнения, было право, когда оно осенью 1939 г. придерживалось той точки зрения, что время года и недостаточная подготовленность вновь сформированных соединений в тот момент делали начало наступления нежелательным. Но такой вывод и распоряжения об усилении обороны на Западе еще ни в коей мере не давали ответа на то, как следует с военной точки зрения наиболее успешно завершить войну. На этот вопрос должно было дать ответ ОКХ, если оно хотело сохранить свое влияние на общее руководство военными действиями!

Естественно, полным правом главнокомандующего сухопутными войсками было рекомендовать путь дипломатических переговоров с западными державами. Но что же необходимо было предпринять, если перспектив таких переговоров пока не просматривалось? Именно такому человеку, как Гитлеру, было необходимо – хотя наступление на Западе в то время еще казалось нецелесообразным, – чтобы ОКХ уже тогда показало ему, что нужно сделать в военном отношении для окончания войны.

Для выбора этого пути после окончания Польской кампании необходимо было рассмотреть три вопроса:

– во‑первых, можно ли было добиться благоприятного окончания войны, если придерживаться оборонительного характера военных действий, или этого можно было достичь только путем победоносного наступления на Западе?

– во‑вторых, когда в этом случае можно было развернуть такое наступление с перспективой на решающий успех?

– в‑третьих, как его следовало проводить, чтобы добиться решающего успеха в Европе?

В отношении первого вопроса были возможны два решения. Первое заключалось в том, чтобы Германия после победы в Польше достигла соглашения с западными державами. Возможность достижения успеха на этом пути ОКХ должно было рассматривать с самого начала весьма скептически: с одной стороны, учитывая национальный характер англичан, который допускал лишь весьма малую долю вероятности компромисса, с другой стороны, поскольку вряд ли можно было рассчитывать, что Гитлер после победы в Польше согласится на урегулирование вопроса о германо‑польской границе в духе взаимных уступок. В конце концов, это объясняется тем, что Гитлер – ради достижения соглашения с Западными державами – не мог восстановить Польшу в прежних границах, после того как он уже отдал ее восточную часть СССР. Это положение не смогло бы изменить и никакое другое германское правительство, пришедшее к власти в случае свержения Гитлера.

Вторая возможность успешно окончить войну, придерживаясь по‑прежнему оборонительного характера военных действий на Западе, могла возникнуть в том случае, если бы западные державы со своей стороны все же приняли решение о наступлении. Тогда для немецкого командования возникла бы перспектива перейти в контрнаступление и победоносно завершить кампанию на Западе. Эта мысль нашла свое отражение в «Беседах с Гальдером», а именно, в его словах об «ответной операции». Однако по сообщению генерала Хойзингера, такая операция стала играть некоторую роль в планах ОКХ лишь несколько позже, примерно в декабре, а не в решающий для судьбы ОКХ период – в конце сентября и начале октября.

Безусловно, идея «ответной операции» имеет в себе много благоприятных факторов. Предоставить противнику преодолевать все трудности наступления через укрепления «Западного вала» или дать ему навлечь на себя клеймо нарушителя нейтралитета Люксембурга, Бельгии, а возможно и Голландии было бы весьма заманчивым. Но разве речь в этом случае шла – по крайней мере, на ближайшее время – не о пустых мечтаниях, осуществление которых казалось более чем маловероятным? Западные державы не отваживались на наступление в тот момент, когда главные силы германской армии были связаны в Польше. Можно ли было ожидать, что они начнут наступление, когда им противостояла вся германская армия?

Я думаю – и придерживался этой точки зрения и в тот период, – что предпосылок для «ответной операции» вермахта в тот момент не существовало. Это мнение нашло убедительное подтверждение в «плане военных действий», разработанном в тот период по заданию главнокомандующего войсками союзников генерала Гамелена и попавшем позже в руки немецкой армии. Основными положениями этого «плана военных действий» были следующие:

– вооруженные силы союзников до весны 1941 г. не достигнут еще такого уровня, который позволил бы им начать наступательные действия против Германии на Западном фронте; для достижения численного превосходства в личном составе сухопутных войск необходимо привлечь на свою сторону новых союзников;

– англичане не готовы принять участие в крупномасштабном наступлении до 1941 г.; исключение составляет лишь вариант с внутриполитическим падением режима в Германии (это замечание, явно рассчитанное на возможность государственного переворота, показывает, чего нам следовало ожидать в случае его осуществления);

– главная задача западных держав в 1940 г. должна состоять в том, чтобы обеспечить неприкосновенность французской территории, а также в том, чтобы в случае немецкого нападения немцев на Бельгию и Голландию оказать этим странам помощь;

– наряду с этим следует стремиться к тому, чтобы создать новые театры военных действий и тем самым истощить Германию. В качестве таковых называются скандинавские страны и в случае нейтралитета Италии – Балканы; естественно, необходимо продолжать усилия по привлечению на сторону в качестве союзников Бельгии и Голландии;

– наконец, необходимо попытаться лишить Германию жизненно необходимого ей экспорта, как путем упомянутого выше создания новых театров военных действий, так и путем замыкания кольца блокады в результате оказания политического давления на нейтральные государства.

Из этого «плана военных действий», следовательно, ясно вытекает, что западные державы хотели вести войну на истощение по возможности на других театрах военных действий до тех пор, пока они не достигнут явного превосходства в силах, которое позволило бы им – никак не раньше 1941 г. – начать наступление на Западе. Хотя ОКХ в то время еще не могло знать об этом плане союзников, слишком очевидным все же было то, что западные державы будут вести войну в описанном выше направлении.

Надежда на то, что народам может надоесть эта «странная война», при учете огромных человеческих жертв, с которыми был связан возможный штурм «Западный вал», не могла стать основой, на которой ОКХ строило бы планы дальнейшего развития войны.

Каким бы заманчивым ни казалось предоставить противнику инициативу в начале крупномасштабного наступления, такой план не имел под собой реальной основы. Германия не могла ни в коем случае ждать, пока противник, продолжая вооружаться (причем заранее необходимо было учитывать возможность предоставления помощи американцами – в связи с позицией, занятой Рузвельтом), получит преимущество и на земле, и в воздухе. Этого тем более нельзя было делать в связи с позицией, занятой Советским Союзом! После того как он получил от Гитлера все, чего мог ожидать, его не связывали с рейхом никакие жизненно важные интересы. Чем больше усиливались западные державы, тем опаснее становилось положение Германии, имевшей в своем тылу такую державу, как Советский Союз.

Для дальнейшего планирования военных действий, таким образом, после окончания войны в Польше необходимо было сделать следующие выводы.

На первый вопрос о том, можно ли, придерживаясь по‑прежнему оборонительной тактики военных действий на Западе и успешно завершить войну, следовало ответить отрицательно. Исключение составляла возможность достижения политическим руководством компромисса с западными державами. То, что главнокомандующий сухопутными войсками имел право, учитывая хотя бы риск, связанный с продолжением войны для армии, посоветовать Гитлеру стать на путь компромисса, бесспорно. Естественно, что при этом некоторое ограниченное время пришлось бы придерживаться на Западном фронте выжидательной тактики. Независимо от этого оставаться ближайшим советником Гитлера по военным вопросам было важнейшей задачей, а также правом ОКХ. Оно должно было представить ему разработки, что необходимо предпринять в военной области, если нельзя было разрешить конфликт политическими средствами!

План, содержащий военную альтернативу, – т. е. что необходимо предпринять, если возможность политического компромисса с западными державами, на которую, очевидно, надеялся и Гитлер, будет исключена, – должен был быть представлен ОКХ главе государства. Нельзя было ни допускать, что Гитлер по‑прежнему будет отказываться от наступления на Западе, после того как была одержана победа над Польшей, ни ожидать, пока он сам примет решение о дальнейшем характере военных действий.

Предложение по плану дальнейших операций не могло сводиться к тому, чтобы по‑прежнему придерживаться на Западе оборонительной тактики военных действий. Исключение могло бы составить предположение нанести поражение Великобританию посредством воздушной и подводной войны. Однако такое предположение было лишено всяких оснований.

Поэтому с военной точки зрения, – если бы политическое соглашение оказалось неосуществимым, – можно было предлагать на Западе только наступательную тактику военных действий. При этом ОКХ, однако, должно было оставить за собой инициативу в области принятия решения о сроках и планах наступления.

Что касается вопроса о сроках, то ОКХ придерживалось единой точки зрения со всеми командующими Западного фронта, а именно: проведение наступления поздней осенью (или зимой) 1939 г. не принесет решающего успеха. Важнейшей причиной подобной уверенности было время года. Осенью и зимой германская армия могла лишь в очень ограниченных масштабах применить два своих главных козыря: подвижные (танковые) соединения и авиацию. Кроме того, меньшая продолжительность дня в это время года, как правило, не позволяет в течение одного дня добиться даже тактического успеха, что резко снижает скорость проведения операций.

Другая причина заключалась в недостаточном уровне подготовки соединений, сформированных в начале войны. Осенью 1939 г. по‑настоящему подготовленными к ведению наступления были только кадровые дивизии. Все остальные соединения страдали недостатками в области слаженности действий и огневой подготовки, а также внутреннего взаимодействия. Кроме того, еще не был завершен процесс пополнения танковых соединений новой техникой, начатый после завершения Польской кампании. Если имелись планы начать наступление на Западе еще осенью 1939 г., то следовало бы раньше высвободить танковые дивизии, находившиеся в Польше. Но об этом не подумал и Гитлер. В люфтваффе также имелись проблемы, которые необходимо было решить.

Таким образом, было совершенно ясно, что нельзя взять на себя ответственность за начало наступления на Западе до весны 1940 г. То, что при этом можно было выиграть время для ликвидации конфликта политическими средствами, с военной точки зрения было желательным, хотя подобная позиция для Гитлера, после того как в начале октября его предложение о мире было отклонено, не могла играть какой‑либо роли.

Т.к. вопрос о планах наступления, т. е. о стратегических основах наступления на Западе, составит содержание следующей главы, здесь останавливаться на них излишне. Хочу лишь сделать одно предварительное замечание. План наступления, навязанный Гитлером 9 октября ОКХ, был половинчатым. Он не был нацелен на достижение решающего успеха в Европе, а преследовал, по крайней мере, на первом этапе, лишь единственную частную цель. Это как раз и был тот момент, который должно было разъяснить Гитлеру ОКХ, показав, что его военные советники располагают лучшим планом, чем половинчатое решение вопроса, ради которого не имеет смысла проводить эту операцию. Предпосылкой для этого является, конечно, то, что ОКХ само должно было верить в то, что предлагаемое им наступление будет иметь решающий успех!

Причины, которые побудили руководство ОКХ в те решающие недели после окончания Польской кампании занять пассивную позицию в вопросе о дальнейшем ведении войны на Западе, что фактически передало в руки Гитлера право принимать решения по военным вопросам, до сих пор не известны. Они, возможно, основывались на справедливом желании побудить его искать политический компромисс. Они могли состоять также в том, что ОКХ справедливо не хотело повторного нарушения нейтралитета Бельгии и т. д. Однако в те дни, наблюдая за ситуацией со стороны, можно было прийти к выводу, что руководство ОКХ вообще считало успех немецкого наступления, по меньшей мере, сомнительным. Как бы то ни было, ОКХ предоставило тогда Гитлеру инициативу в области решения военных вопросов. Подчиняясь, кроме того, воле Гитлера и издавая приказы о проведении операции, с которой руководство ОКХ внутренне не было согласно, оно практически отказалось от своей роли инстанции, решающей вопросы о ведении войны на суше. Возможность, так сказать, путем контрудара восстановить свои утраченные позиции, которую предоставили ему вскоре сделанные штабом группы армий «А» предложения о новом плане ведения военных действий, ОКХ не использовало. Когда затем успех наступления на Западе, достигнутый в ходе реализации этого плана, превзошел даже первоначальные ожидания Гитлера, ОКХ стало для него инстанцией, через голову которой он считал себя в силах действовать также и в оперативных вопросах.

Гитлер принял на себя функции, которые, по Шлиффену, в наш век может иметь только триумвират: король – государственный деятель – полководец. Теперь он узурпировал и роль полководца. Но пала ли действительно «капля мирры Самуила», которую Шлиффен считал необходимой, по крайней мере, для одного из членов этого триумвирата, на его голову?