Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Леди и джентльмены прессы
Контора Майка Макклэтчи помещается в большом здании на Пятой авеню, между Сорок девятой и Пятидесятой улицами, — она там на пятидесятом этаже. Оттуда видно Ист-ривер, и кораблики на ней, и мосты. И оттуда видно почти весь Нью-Йорк. Я бывала там утром и бывала вечером, когда стемнеет и в городе загораются огни города. Оттуда все видно как на ладони, будь то ночью или днем. Там пять комнат, и одна из них, самая большая, — кабинет Майка. В остальных сидят его секретари и другие сотрудники. Когда мы с Мамой Девочкой отворили дверь конторы, нас уже ждала там Хелен Гомес, личный секретарь Майка. — Все уже у мистера Макклэтчи, — сказала она. — Я боюсь, — прошептала Мама Девочка. — Не бойтесь. Выглядите вы обе великолепно. Весь город только и говорит что о вас да о пьесе. Я прочитала ее раз десять, но мне просто не терпится скорей увидеть новый вариант. Вы-то его видели? — Еще нет, — сказала Мама Девочка, — но сгораю от нетерпения увидеть. — Насколько мне известно, он уже готов, но Эмерсон хочет еще над ним поработать. Он считает, что теперь пьеса стала много лучше. — Она и в первом варианте была прекрасна. — Да, но подумайте только, насколько прекраснее станет она теперь! Идите, а то вас ждут. — Я не знаю, что говорить, — пожаловалась Мама Девочка. Хелен Гомес рассмеялась. — А вы об этом не думайте. Все обойдется, вам абсолютно не о чем беспокоиться. После вашего приезда наша контора ожила. — Спасибо, Хелен. — Не за что, я ведь сказала правду. До вашего приезда мистер Макклэтчи и Эмерсон Талли все судили и рядили, как им быть с этой пьесой. Они не знали, как к ней подступиться, и Майк… мистер Макклэтчи даже не был уверен, что вообще будет ее ставить. А когда мистер Макклэтчи ничего не ставит, работать здесь совсем не интересно. Он прирожденный продюсер и счастлив только тогда, когда что-нибудь ставит. Я работаю у него уже десять лет и никогда не видела его таким счастливым, как сейчас. А потом Хелен Гомес улыбнулась мне и сказала: — И мне известно, что это случилось благодаря вам, молодая леди, и вашей красавице матери. Как видите, кое-что я знаю. — Хелен, — попросила Мама Девочка, — помогите мне, пожалуйста. Что я должна делать? — Вы хотите, чтобы я сказала вам, что делать? — со смехом сказала Хелен Гомес. — Пятнадцать лет назад я приехала сюда из Аризоны, чтобы стать знаменитой актрисой. И вот я здесь, и очень рада этому. Я бы не задерживаясь укатила к себе на родину, если бы не работала у Майка… мистера Макклэтчи. Можете мне поверить, волноваться вам абсолютно не о чем. — Хелен, вы самая милая девушка на свете, — сказала Мама Девочка. — Я ведь знаю, что вы замолвили за нас словечко Майку… мистеру Макклэтчи. — Да, это так. Я и о себе думала: не хочется потерять работу, на которой ты пробыла так долго. А если мистеру Макклэтчи не посчастливится с этой пьесой, кое-кому, хочешь не хочешь, обязательно придется уйти. Я читаю все до единой рукописи, поступающие к нам в контору, и должна сказать, что эта — просто чудо. Но кое-чего ей не хватало. Ей не хватало вас — вас обоих. Так что заходите смелее и дайте людям возможность полюбоваться вами. — Надо быть серьезной? — спросила Мама Девочка. — Да какой угодно! Не ломайте над этим голову. А теперь идите скорее: мистер Макклэтчи рассердится на меня, если узнает, что я задержала вас хоть на секунду, а я не люблю, когда мистер Макклэтчи сердится. Мы с Мамой Девочкой улыбнулись Хелен Гомес, Мама Девочка пожала ей руку, и мы вошли. В кабинете было много мужчин и три или четыре женщины. Майк Макклэтчи, когда увидел нас, выскочил из-за своего бюро и поспешил к нам, и он обнял одной рукой Маму Девочку, а другой меня, и мы все трое заулыбались, и какой-то мужчина с фотоаппаратом сказал: — Так и оставайтесь! Мы замерли, и мужчина нажал что-то на фотоаппарате, и произошла яркая вспышка. То же самое сделали двое других мужчин и одна женщина. И тогда Майк сказал: — Не торопитесь, леди и джентльмены. Позвольте представить вам звезду моей новой пьесы. Я говорю — звезду, потому что звезда — они обе вместе. Майк представил нас всем по очереди, а потом пригласил всех поесть и выпить у большого стола, стоявшего вдоль стены, на котором чего только не было: бутылки, стаканы, жареная индейка, частью нарезанная, окорок, салат в большой стеклянной салатнице, огромная ваза, полная свежих фруктов, очищенных, нарезанных и перемешанных, и много других вкусных вещей. — Надо вам сказать, — промолвил один старик, широко улыбаясь, — что мы, журналисты, хоть и очень проголодались, но ни к чему не притронулись, потому что не хотели начинать без вас. Все стали смеяться и брать тарелки, и старик сказал Маме Девочке: — Не тревожьтесь ни о чем! Вы нам нравитесь. Он обнял нас так же, как перед этим Майк, только покрепче, а потом продолжал: — Майк тут пробовал рассказать нам о вас, но, конечно, нам пришлось подождать — чтобы увидеть вас собственными глазами и самим сделать выводы. А для вас это будет совсем не трудная работа: поесть и выпить с друзьями, только и всего. Если хотите знать, газетам и журналам люди вроде вас нужны как воздух. И еще один добрый совет старого журнального волка, который интервьюировал всех знаменитостей: будьте самими собой, когда придет время отвечать на вопросы. Больше от вас ничего не требуется. Договорились? — Договорились, — ответила Мама Девочка. — Договорились? — спросил он меня. — Договорились. Он отпустил наши плечи, подошел к столу и, не бросив льда, плеснул чего-то в стакан, поискал нас взглядом, нашел, поднял стакан, улыбнулся и выпил залпом. Его старое лицо стало очень серьезное, почти печальное, и он положил в стакан лед и налил снова. — Я в него влюблена, — прошептала Мама Девочка, — кто бы он ни был — влюблена, и ты тоже, правда, Лягушонок? — Он Арчи Палмер из «Юнайтед Пресс». — Лягушонок, неужели ты запомнила имена всех, кому Майк представлял нас? — Что ты! Конечно нет. Только его и Элизабет Корбетт из «Бог». — Но почему ты запомнила именно их имена? — Из-за них самих. Они мне нравятся. Мне все нравятся, но они — особенно. — Которая из них Элизабет Корбетт? — Вон та, — показала я, и мы с Мамой Девочкой пошли к ней. — Как мило с вашей стороны подойти поговорить со мной, — сказала она. — Как мило с вашей стороны было прийти сюда, — сказала Мама Девочка. Мисс Корбетт дала нам по тарелке, и мы втроем пошли вдоль стола, накладывая на тарелки еду и весело болтая. Было так хорошо, что лучше и не бывает. Высоко-высоко на пятидесятом этаже, и вокруг такие милые люди… Я была очень счастлива, хоть и не понимала почему. Счастлива, что мой отец разрешил мне идти на сцену, потому что иначе я бы сюда не попала. Счастлива, что Матушка Виола не пришла, когда ее ждали к нам домой на Макарони-лейн в Пасифик Пэлисейдз, а то бы я там так и сидела. Только одно меня огорчало: что со мной нет моей подруги Деб, потому что Дебора Шломб — моя лучшая подруга, и когда мне бывает хорошо, я хочу, чтобы так же хорошо было и ей.
Новый вариант
Довольно долго все только и были заняты тем, что ели, пили и разговаривали, а потом вдруг в комнате стало тихо и Майк Макклэтчи сказал: — Можете набрасываться на нас, леди и джентльмены! Леди и джентльмены стали по очереди задавать вопросы. Они задавали их Майку, задавали Маме Девочке, задавали мне. Один или двое писали в блокнотах, а остальные не писали. Примерно через час некоторые из мужчин и женщин поблагодарили Майка, сказали нам с Мамой Девочкой «гудбай» и ушли. Арчи Палмер нам сказал: — Теперь вы свои. Если у Майка действительно есть такая пьеса, как он говорит, и если в ней вы произведете такое же впечатление, как сегодня, — все будет в порядке. А Элизабет Корбетт сказала: — Что бы ни случилось — а ведь вы знаете, в театре может случиться всякое, — все равно вы одержали победу. Если пьеса провалится, если вы плохо сыграете свои роли, если окажется, что вы вообще не можете играть, если пьеса не дотянет до Бродвея и сойдет со сцены еще в провинции, помните: вы все равно одержали победу. Гудбай. — О, не уходите, пожалуйста, — взмолилась Мама Девочка. — Вы напугали меня до смерти. Пьеса должна прогреметь. Мы должны иметь успех, и все должно иметь успех. Должно, хоть разбейся. Элизабет Корбетт улыбнулась и погладила мамину руку, а потом положила мою руку на мамину и погладила их обе. — Конечно, конечно, — сказала она, — но у вас будет гораздо больше шансов на успех в этой пьесе, если вы будете знать, что она все-таки может провалиться, что вы можете не сыграть свои роли так, как они должны быть сыграны. К неудаче надо быть готовым всегда. Неудач в жизни больше, чем удач, но мы все равно ухитряемся чего-то добиваться. Вам уже невероятно повезло. Работайте не покладая рук, но ничего не принимайте близко к сердцу. Я знаю, вы понимаете, что я хочу сказать и почему я должна сказать это сейчас, когда столько надежд и ожиданий. Звоните мне в любое время. Она поцеловала нас в щеки и исчезла, и Мама Девочка взглянула на меня, и я сразу поняла, что она ужасно переживает. — Ох, Лягушонок, что мы будем делать? Провалиться нам никак нельзя. — А может, мы и не провалимся. — Хорошенькое утешение — может! — Все же лучше, чем ничего. — Ох, как я волнуюсь! В комнату вошел Эмерсон Талли, и Майк представил его тем, кто еще не ушел. Фотографы сделали еще несколько снимков, а немного позже вошла мисс Крэншоу, и они сфотографировали ее. Но Мама Девочка была очень расстроенная, и я от этого начала нервничать. — Сейчас же перестань расстраиваться, — прошептала я. — Не могу, — шепотом ответила Мама Девочка. — Надо: от этого ты хуже выглядишь. — Что я должна делать? — Не думать, что мы можем провалиться. — Да, правда: я должна верить, что все будет хорошо, и я буду верить. Она вроде бы снова стала веселая и уверенная, но когда я на нее взглядывала, то видела, что она по-прежнему встревожена. Я чуть было не разозлилась из-за этого на Элизабет Корбетт, но только я понимала, что она права. Мы провели с журналистами и фотографами весь этот день — сначала в конторе у Майка, потом в 2109-м номере, потом у мисс Крэншоу, а потом в парке. А когда все кончилось, Майк Макклэтчи повез нас обедать в клуб знаменитостей «Двадцать одно», в отдельную комнату наверху. Пообедали мы бифштексами и салатом, а после обеда Майк сказал: — Сегодня очень важный день. Во-первых, потому что мы встретились с прессой и пришлись ей по душе; во-вторых, потому что Эмерсон только что закончил новый вариант пьесы. Эмерсон Талли улыбнулся, и мисс Крэншоу сказала: — Неплохо, малыш. И как тебе этот вариант — нравится? — Ну конечно нет, — ответил Эмерсон. — Что ни напишешь, никогда не бывает достаточно хорошо, но все-таки мне кажется, что теперь пьеса стала много лучше прежнего. — И когда же мы прочтем ее? — спросила мисс Крэншоу. — На перепечатку уйдет несколько дней, — ответил Эмерсон. — А пока, — предложил Майк, — может быть, Эмерсон сам нам ее прочитает? — О! — воскликнула Мама Девочка. — Так рукопись у вас с собой? — А как же, — ответил Эмерсон. Эмерсон Талли не носил с собой портфеля, не то что Майк. И он ничем не был похож на драматурга. Если бы вы увидали его на улице, вам бы в голову не пришло, что этот человек может сесть и написать пьесу. Он был очень молодой и был похож на футболиста. У него были широченные плечи и огромные ручищи. Ноги — тоже очень большие, а голос — сильный и иногда прямо оглушительный, но только он этого не замечал. Эмерсон Талли полез в задний карман брюк и вытащил сложенную вдвое рукопись. Он разогнул ее и положил на стол. — Я не очень хороший чтец, — сказал он. — Может, лучше ты почитаешь, Майк? — Нет, — сказал Майк, — я хочу, чтобы читал ты, а я буду слушать и обдумывать. Всем удобно? Всем было удобно и, конечно, страшно интересно. — Займет часа два, — сказал Эмерсон. — Давайте слушать внимательнее, — сказала мисс Крэншоу, — и не будем обсуждать, пока чтение не закончится. — О’кей, — согласился Эмерсон, — но, прежде чем начать, я хочу, чтобы Сверкунчик узнала, для кого я написал эту пьесу. Он посмотрел на меня и улыбнулся, а потом стал очень серьезным и сказал: — Я написал ее для тебя. Перед ним стоял бокал, и на дне его было немножко бренди. Он отпил чуточку и, улыбнувшись, сказал: — Ну, поехали. Он прочитал всю пьесу от начала до конца, прочитал ясно и понятно. Когда он кончил, никто не заговорил, но Мама Девочка высморкалась, а потом передала платок мне, и я высморкалась тоже. Майк Макклэтчи откашлялся и потер глаза, потому что не хотел, чтобы мы заметили в них слезы — но мы все равно заметили. Только у мисс Крэншоу не было в глазах слез. Она сказала: — Молодой человек, вы разбили мое сердце. Пожалуй, Майк, следует сказать мистеру Талли, что я была уверена в провале первого варианта. — Да, это так, — сказал Майк Эмерсону. — А что ты думаешь теперь? — спросил он ее. — Я ошеломлена, — ответила мисс Крэншоу. — Не решаюсь предсказывать: боюсь. Знаю одно: эта пьеса может стать событием в американском театре. Считаю даже, что она в принципе может рассчитывать на колоссальный успех. Но сейчас я просто ошеломлена. Я не знаю — и все. А это значит, что нам придется работать не покладая рук, и теперь — больше, чем когда-либо. Мисс Крэншоу улыбнулась Маме Девочке и продолжала: — Вам особенно, моя дорогая, потому что теперь ваша роль стала такой же важной, как роль Лягушонка, и от того, как вы справитесь со своей ролью, зависит то, как она справится со своей. Да, я все никак не приду в себя, молодой человек. Майк, что-нибудь еще мы не обсудили? — Многое — но на сегодня хватит. Если ты оставишь мне рукопись, Эмерсон, я передам ее Хелен Гомес, а она сегодня же устроит, чтобы ее размножили на мимеографе, и уже завтра утром три экземпляра будут в «Пьере». — Это определенно? — спросила мисс Крэншоу. — Хелен Гомес сделает все, что надо. Давайте все с утра прочитаем пьесу и днем примемся за работу. — Большое вам спасибо, Эмерсон, — сказала Мама Девочка. — Это вам спасибо, — ответил Эмерсон. — Весь август мы будем заниматься, — сказал Майк, — а потом подберем актеров на остальные роли. В начале сентября начнем репетировать. В конце сентября поедем недели на две попытать счастья в Филадельфии, а оттуда, еще на две недели, в Бостон. В Нью-Йорке начнем в начале ноября, всего вероятнее — в «Беласко». — Насколько я понимаю, моя работа закончена? — спросил Эмерсон. — Нет, только начинается, — ответил Майк. — Я хочу, чтобы пьесу ставил ты. — Я не режиссер. — Не думаю, чтобы кто-нибудь другой смог лучше подать эту пьесу, — сказал Майк. — Говорю тебе, Майк: ставить пьесы я не умею. — Вот поставишь эту и выучишься. — Мисс Крэншоу, — сказал Эмерсон, — поверьте мне, Майк совершает ошибку. — Уверена, что нет. Не тревожьтесь ни о чем. — Не забывай, — добавил Майк, — что тебе всегда поможет Кэйт Крэншоу, — правда, Кэйт? — Я останусь с пьесой до конца, — ответила мисс Крэншоу. Мы стали подниматься. Я была одновременно и сонная, и какая-то взбудораженная. Мисс Крэншоу сказала, что хочет пройтись до отеля пешком, а меня с Мамой Девочкой Майк Макклэтчи посадил в такси. — А теперь, — сказал он, прощаясь, — прямо в постель, и чтобы только радоваться и радоваться и не тревожиться ни о чем! Весь день я вижу у вас в глазах какое-то беспокойство — отчего? — О, Майк, — ответила Мама Девочка, — я вне себя от восторга, но уж очень это ответственно. — Рад, что вы так считаете, — сказал Майк. — У вас большое будущее. Ну а теперь — спокойной ночи. Мы вернулись к себе в номер, и Мама Девочка уложила меня в постель, а потом присела рядом и тихонько запела. Я стала слушать ее и подпевать, а потом я заснула.
|