Земляника со сливками, отбивные из барашка и кресс-салат

Утром зазвонил телефон, но Мама Девочка не поднялась и не бросилась к нему, как обычно, и тогда я сказала ей в ухо:

— Звонят!

Не открывая глаз, Мама Девочка пробормотала:

— Ответь, пожалуйста, за меня. Скажи, что я сплю. Скажи, пусть позвонят завтра.

Я соскочила с постели и взяла трубку. Это был мистер Макклэтчи, только он думал, что это не я, а Мама Девочка.

— Берите с собой свою дочурку и приходите завтракать, — сказал он. — Я внизу.

— Мистер Макклэтчи? — воскликнула Мама Девочка и, скатившись с постели, выхватила у меня трубку и быстро-быстро заговорила, и сказала, смеясь, что мы сейчас же спустимся — дайте нам только пятнадцать минут.

Она положила трубку и заметалась по комнате, а потом открыла в ванной кран, и пока вода набиралась, мы почистили зубы, а потом вместе влезли в ванну, намылились и помылись, а потом вылезли и вытерлись и оделись в наши лучшие одинаковые платья: светло-желтые с белыми цветочками.

Когда мы подбежали к лифту, мы увидели там мисс Крэншоу, и она спросила меня:

— Это, кажется, ты?

— Да, — ответила я, и тогда она сказала:

— Я боялась, что больше тебя не увижу. Придешь ко мне снова пить чай?

— Приду. А это моя мама.

Мисс Крэншоу улыбнулась Маме Девочке и сказала:

— Я столько всего узнаю от вашей дочери! Надеюсь, вы сможете прийти ко мне сегодня — в любое время после пяти.

Мама Девочка улыбнулась и ответила:

— Хорошо.

Прибыл лифт, и мы вошли в него, но было утро и лифт был полный-преполный. Я встала между Мамой Девочкой и мисс Крэншоу, и они не дали меня раздавить. Когда мы вышли, я увидела очень внушительного вида мужчину с тонюсенькими усиками. В руках у него были два букетика фиалок. Мисс Крэншоу вышла из лифта первой. Она подошла к мужчине, поцеловала его, взяла у него оба букетика и сказала:

— Как это мило с твоей стороны, Майк Макклэтчи!

Майк Макклэтчи ответил:

— Ты ведь знаешь, Кэйт, я всегда боготворил тебя.

Мы с Мамой Девочкой отошли в сторонку, чтобы не загораживать дорогу людям, и встали недалеко от Кэйт Крэншоу и Майка Макклэтчи.

— Если бы ты боготворил меня, — ответила мисс Крэншоу, — ты бы не принес мне фиалки. Ты бы помнил, что я больше всего люблю красные цветы колючего кактуса.

Она повернулась к нам с Мамой Девочкой и дала нам по букетику.

— Значит, после пяти, — сказала она.

— Вы знакомы? — спросил Майк Макклэтчи.

— Господи, ну конечно, — ответила Кэйт Крэншоу. — Ты ведь прекрасно знаешь, что я знакома со всеми, у кого есть талант, а этим двоим его девать некуда.

— Наверное, виновница этому ты, — сказал Майк Макклэтчи.

— Вовсе нет. Сказать правду, так это она дает мне уроки. — И мисс Крэншоу погладила меня по голове. — Желаю всем вам приятно провести день.

— Я бы хотел не откладывая в долгий ящик поговорить с тобой о новой пьесе, — сказал Майк Макклэтчи. — Мне нужна твоя помощь.

— Я тебе позвоню.

— Это же самое ты говорила в прошлую нашу встречу, около года назад. Давай уж лучше я позвоню тебе.

— Не смей! В этот раз я позвоню обязательно.

— Когда?

— Завтра утром — достаточно скоро?

— Буду ждать.

Мисс Крэншоу повернулась к Маме Девочке:

— Захватите пьесу, когда придете пить чай — хорошо?

Мама Девочка взглянула на Майка Макклэтчи и ответила:

— Хорошо.

Мисс Крэншоу пошла по коридору. Она шла как королева.

— Как удачно, — заговорил Майк Макклэтчи. — Я и не подозревал, что вы знакомы с Кэйт Крэншоу. Если мне удастся уговорить ее помочь в работе с актерами, я буду гораздо спокойнее за судьбу этой пьесы.

— Я с ней не знакома, — ответила Мама Девочка. — С ней знакома моя дочь.

— Мне следовало бы догадаться, — сказал Майк.

Мама Девочка представила меня мистеру Макклэтчи, а потом мы вошли в большую и очень светлую комнату. Мы сели за стол, покрытый толстой белой скатертью, и стали завтракать.

— Завтрак — моя любимая трапеза, — сказал Майк Макклэтчи, — надеюсь, что и ваша также. Я не могу по-настоящему получить удовольствие от него, если такое же удовольствие не получают остальные, и еще мне обязательно нужно, чтобы он был сытный.

Мы начали с земляники со сливками, а потом официант принес серебряное блюдо яичницы-болтуньи с поджаренным хрустящим беконом, и другое, с отбивными из молодого барашка и свежим кресс-салатом, и еще одно с жареной картошкой.

Майк Макклэтчи сперва положил нам с Мамой Девочкой, а потом себе и начал есть, и Мама Девочка начала, а за ней и я. Мы ели и ели без конца, и мы болтали, шутили и смялись, и Майк оказался одним из самых приятных людей, которых я вообще видела. Уже немолодой (ему было пятьдесят пять лет, он это сам сказал), но высокий и очень сильный, а глаза — совсем молодые. Лицо у него было длинное и узкое и очень серьезное, когда он не шутил и не смеялся — только это бывало очень редко. Волосы — седые и густые, и на левой стороне их разделял очень прямой пробор. Когда мы кончили завтракать, он вынул из портфеля большой коричневый конверт и протянул его Маме Девочке:

— Вот она. Пожалуйста, прочтите ее, если можно, поскорее. Я имею в виду — вслух, чтобы Сверкунчик знала, о чем в ней идет речь. Она ведь Сверкунчик?

— Так ее зовет отец.

— Это имя ей подходит.

— У нее их еще восемь или девять.

— Хорошо, — сказал Майк Макклэтчи. — Так прочитайте ее и захватите с собой, когда пойдете к Кэйт пить чай. Кэйт, наверное, попросит почитать и вас, и Сверкунчика. Отнеситесь с большим вниманием к тому, что она скажет. Других таких, как она, нет на свете. За десять минут она научит вас большему, чем сами вы научитесь за десять лет.

— Майк, — сказала Мама Девочка, — я в диком восторге, но прилетела я сюда из Калифорнии для того, чтобы самой устроиться в театре, а не устраивать туда свою дочь.

— Дайте мне сколько-нибудь времени, хорошо?

— Я хочу знать: есть для меня роль или нет?

— В данный момент — нет, но, если все пойдет гладко, попробуем что-нибудь сделать.

— Но Сверкунчик вам нужен теперь?

— Да, теперь. Кстати, как здоровье ее отца?

— Отличное. Но ведь вы не слышали, как она читает.

— Зато я слышал, как она говорит, а сейчас вижу ее.

— Она действительно вам нужна?

— Действительно. Теперь пусть решает она — и вы.

— Что ж, — сказала Мама Девочка, — поговорите с ней.

— Не буду говорить, — ответил Майк.

— Почему?

— Будь она моей дочерью, я бы ей не разрешил. Я люблю театр, люблю даже актеров (а ведь их, вы знаете, любить трудно), но уговаривать этого ребенка идти на сцену мне не позволяет совесть.

— Мне тоже не позволяет, — сказала Мама Девочка. — В конце концов, она не только моя дочь. У нее также есть отец, и обо всем этом ему ничего не известно.

— Это я и хотел сказать, — проговорил Майк. — Вы просто почитайте пьесу — вслух, ни о чем не думая. Обсудите ее со Сверкунчиком. Выясните, что сама она думает обо всем этом. И если потребуется оповестить ее отца, позвоните ему.

— Он в Париже.

— Что же, у них там телефонов нет?

— Я в восторге, Майк, честное слово, оттого, что вы ее берете, но ужасно огорчена за себя.

— Не из-за чего, — сказал Майк. — Не все сразу. У меня есть кое-какие идеи.

— Например?

— Ну, например, мы все втроем могли бы позавтракать с автором пьесы. В конце концов, все зависит от него, но думаю, что у него самого очень скоро возникнет та же идея, которая, когда я увидел вас вместе, появилась у меня.

— Какая?

— Может быть, он придумает даже что-нибудь получше — ведь, в конце концов, я всего лишь продюсер. Ладно, поживем — увидим. А сейчас отправляйтесь подышать воздухом в парк. Сегодня вы выглядите много лучше, чем вчера, во время ланча.

— Я болела, — сказала Мама Девочка. — Мы обе болели. У нас с ней была температура. Это полеты на нас так действуют. А сейчас мне хочется спать.

— Тогда после прогулки вздремните, потом почитайте пьесу, а потом отправляйтесь к Кэйт пить чай. Буду ждать от вас вестей. Если меня не окажется на работе, звоните домой.

— Я в диком восторге, Майк.

— А ты, Сверкунчик? — спросил Майк.

— Еще бы!

— Серьезно?

— Да. Я очень люблю гулять в парке.

Майк Макклэтчи и Мама Девочка расхохотались, и тогда я тоже засмеялась — но правда, я очень люблю гулять в парке.

Мы встали и вместе вышли на Пятую авеню. Майк вскочил в такси, а мы с Мамой Девочкой пересекли Пятую авеню прямо напротив входа в парк и пошли туда гулять.