Сукины дети 3 page

– Наивный вы человек, – усмехается Андрей Иванович. – Вы никогда не сталкивались с таким явлением, как организованный праведный гнев трудящихся? Будьте уверены, им уже объяснили вашу позицию.

* * *

В одном из театральных переходов Левушку настораживает некий странный звук, похожий на стук молотка по металлу. Левушка озирается. Тоннель пуст. Левушка заглядывает в темный проем – тут находится лестница, ведущая на чердак.

– Эй! – кричит он в пугающую темноту. – Кто там?.. Советую не прятаться! Сейчас сюда соберутся все посты и вам не поздоровится!

– Соберутся они тебе, с‑час! – слышится откуда‑то сверху ворчливый голос, и через секунду из мрака появляется столяр Кондратьич. – Отсюда никуда не докричишься!.. Изоляция, как в Петропавловке!

– Кондратьич! – Левушка принимает строгий вид. – Ты чего это здесь? Знаешь, который час? Половина второго!

– Сигнализацию делаю! – снисходительно объясняет Кондратьич. – Чтоб через крышу никто не проник! Ступи‑ка на лестницу!.. Ну ступи, ступи, не бойся!

Левушка ступает на лестничную клетку, и тоннель заполняет свирепая трель звонка.

– С ума сошел! – пугается Левушка. – Ты же весь театр подымешь! Нашел время экспериментировать! Выключи немедленно!

– Легко сказать «выключи»! – кручинится Кондратьич. – Я пока только систему включения отработал. А выключение – это второй этап.

* * *

…Левушка в своей гримуборной чистит зубы.

За ним с выражением немой укоризны маячит Боря Синюхаев.

– И не проси! – сурово отрезает Левушка. – Еще и суток не прошло, а им подавай свидание! Тут не пионерлагерь!

– Но и не Бухенвальд! – парирует Боря. – Что плохого в том, что люди хотят повидаться с родными? Это естественное желание!

– Но не в нашей ситуации! Просто так милиция их в театр не пропустит. Значит, снова нужно звонить по инстанциям, просить, унижаться…

– Почему унижаться? – Боря чувствует в Левушкиных аргументах слабину. – Не просить, а требовать! Свидание с родными – это наше святое право!

– Ладно, – сдается Левушка. – Только свидание не должно длиться более получаса. И на это время следует усилить посты.

* * *

…По театральным переходам движется шумная толпа родственников с сумками, свертками и авоськами. В актерском фойе их встречает такая же шумная толпа артистов. И снова слезы. Такое ощущение, что эта встреча происходит не в центре Москвы, а где‑нибудь в читинском остроге…

* * *

– Ты совсем синяя! – тревожится Аллочкин муж, молодой бородач в джинсовом костюме. – Ты не обманываешь, вас действительно хорошо кормят?.. Ты сказала им, что у тебя гастрит?

– Толечка, не волнуйся! – Аллочка смотрит на мужа правдивыми и влюбленными глазами. – Кормят, как в «Арагви». Только никому об этом не говори, ладно?.. Все‑таки официально у нас голодовка.

– Понимаю, – заговорщицки говорит бородатый Толечка и вынимает из сумки объемистый сверток. – В таком случае, вот!.. Это тебе от мамы. Тут пирожки с капустой. Съешь сама и передай товарищу.

– Толечка, спасибо, но… – мрачнеет Аллочка. – Я не возьму. У нас это не полагается, – и снова поднимает на мужа невозможно искренние глаза. – Ты не беспокойся, я тут жру, как слон!

* * *

– …Да не тычь ты мне свое яблоко! – с нарочитой суровостью одергивает сына Федяева. – Ты же знаешь, я их терпеть не могу! Как твое сольфеджио? Только не врать, Шурик!..

– Нормально! – хрумкает яблоком Шурик, узкий, бледный, ушастый отрок, похожий на умную летучую мышь. – Учу, как обещал… Мам, а правда, что вы против советской власти?

– Чепуха! – яростно говорит Федяева. – И ты не должен повторять вслух эту чушь! Эти мерзкие сплетни распространяют злые и глупые люди! Кто тебе это сказал?

– Вера Ивановна! – Шурик увлеченно грызет яблоко. – А еще она сказала, что я не имею права на бесплатное обучение, потому что моя мать махровая антисоветчица. А я ей сказал, что она сволочь!

– Как ты посмел! – Федяева закатывает сыну звонкий подзатыльник. – Вера Ивановна – прекрасная учительница, пожилая женщина, заслуженный человек! Сегодня же извинись, понял?

* * *

…Левушкина мама поразительно похожа на сына: такая же круглолицая, толстая, одышливая, в глазах – зеленая искра романтического непо‑коя. Единственно, чего ей недостает для полного сходства с Левушкой – это яркого блюдца лысины, венчающего облик нашего героя.

– Левушка, я не засну всю ночь, если ты не съешь хотя бы кусочек кулебяки. Тебе необходимо есть, у тебя плохое сердце, и жена совершенно за тобой не следит! Вот такой малюсенький кусочек – разве это принципиально?

– Ну какая кулебяка, мама? – морщится Лева. – Мы же объявили голодовку. Это была моя инициатива. Ты дезавуируешь меня как лидера!

– Юрий Михайлович сказал, – мама неожиданно склоняется к Левушкиному уху, – что тебе грозит тюрьма… Но он готов тебя защитить, если ты снимешь свои дурацкие требования…

– Ты разговариваешь с этим подонком? – отшатывается Левушка. – За моей спиной? Я запрещаю тебе вести с ним переговоры! Ты слышишь, запрещаю!

– Глупенький! – плачет мама. – Юрий Михайлович – интеллигентнейший человек… Он хочет тебе добра! Я презираю твоих друзей! Они тебя не понимают. Они же не люди – артисты!

* * *

…В стороне от гомонящей толпы сидит углубившаяся в чтение Гвоздилова. Завистливо потолкавшись среди чужих родственников, к ней подсаживается так никем и не востребованная Ниночка.

– А вы почему в одиночестве, Елена Константиновна? Учтите, больше свиданий не будет! Лев Александрович категорически против!

– Все мои в отъезде, – оторвавшись от книги, говорит Гвоздилова. – Старики на даче, муж в командировке. Слава Богу, догадалась, взяла с собой «Новый мир».

– А у меня и вовсе никого! – жалуется Ниночка. – Родители в Челябинске. Я же иногородняя. А как вы переносите голодовку? Ничего?.. Я – ужасно!

– Я– тоже! – простодушно отзывается Гвоздилова. – Еще один день – и съем собственную кофту… Вообще, долговременные подвиги не для меня. Меня надо сразу кидать на амбразуру, а то я опомнюсь – и всех продам!

– Сказать по правде, – набирается храбрости Ниночка, – я очень удивилась, когда вы остались… У вас все‑таки особенное положение, кино, успех… Зачем вам эта голодовка?

– Сама не знаю, – усмехается Гвоздилова. – Человек познается по глупым поступкам. Замужество, деньги, карьера – это стереотипы биографии. А вот глупый поступок – он всегда только твой!..

* * *

Бессонный Лева обходит ночные посты. На сей раз у центрального входа дежурят Боря Синюхаев и Игорь Гордынский.

– Ну что на западном фронте? – интересуется Левушка. – Надеюсь, без перемен?.. Хотя если без перемен – это тоже скучно!

– Нам скучать не дают, – отзывается Гордынский. – Сегодня двоих шуганули. Пытались пролезть через бутафорский цех!

– Чего они добиваются? – удивляется Левушка. – Мы же их предупредили, что если они попытаются воздействовать на нас силой…

– Плевать они хотели на наши предупреждения, – усмехается Боря. – Слышишь, что на улице делается?.. А ведь уже первый час ночи!

– А что плохого в том, что люди митингуют? – беспечно возражает Левушка. – Может, они хотят выразить нам сочувствие…

– Сочувствие? – переспрашивает Гордынский. – Странный у них способ выражать сочувствие. Вот уже час скандируют одно только слово «под‑ле‑цы!» Подлецы – это мы…

– Почему «подлецы»? – сомневается Левушка. – Во‑первых, они кричат неразборчиво… Мне вот, например, слышится «мо‑лод‑цы!» Да‑да, молодцы! Зачем так плохо думать о людях…

* * *

…Левушка идет по пустынному ночному коридору… Гулкое эхо усиливает и множит стук его каблуков. Странно выглядит театр ночью. Огромное, пустое, чужое здание с притаившейся по углам враждебной тишиной.

Внезапно Лева останавливается. Где‑то здесь, совсем рядом, в одном из переходов, слышны звуки крадущихся шагов. Левушке становится не по себе.

– Кондратьич! – говорит Левушка и сам пугается собственного голоса. – Это ты тут шебуршишь?.. Не валяй дурака, Кондратьич, слышишь?

В ту же секунду, неслышные, как привидения, на Левушку наваливаются трое… Зажимают ему рот… Заламывают руки… Волокут в темноту… Несколько коротких ударов по корпусу, последний – отрезвляющий – по лицу. Левушка так ошеломлен, что даже не пытается сопротивляться.

– Не ори, – шепотом предупреждают его, – а слушай внимательно. Если завтра к десяти утра вы не прекращаете бузу – вам будет очень хреново. А тебе, барбос, в особенности. Усек?

– Не совсем, – вежливо отвечает Левушка и облизывает кровоточащую губу. Теперь, перед лицом опасности, он вдруг совсем успокоился.

– Попадешь в Склифосовского – там сообразишь! Цацкаться с вами, засранцами, тут никто не будет. Это вам не Польша. Так и передай своим карбонариям!..

– А вы кто? – простодушно интересуется Левушка, пытаясь запомнить хоть одного из преследователей в лицо. – От кого передать?

– Благодарные зрители! – с коротким смешком рекомендуется призрак. – В общем, запомни: завтра к десяти вас уже здесь нету! И не вздумайте что‑нибудь отчебучить!

Там, за спинами ночных гостей, явно что‑то происходит. Левушка даже не видит, а скорее чувствует это. Видимо, то же начинают чувствовать и гости. Один из них резко оборачивается, и в образовавшемся зазоре мы видим фигуру Игоря Гордынского.

– Игорь! – кричит Левушка. – Не подходи! Их трое! Чеши за ребятами!

– Ничего! – с веселой яростью отзывается Игорь. – Как‑нибудь отмахнемся!.. Ну‑ка подите сюда, голубки!.. Я вам прочищу клювики…

Двое не заставляют себя просить вторично и молча набрасываются на Игоря, третий придерживает Левушку за заломленную руку. Игорь дерется легко и красиво, точно фехтует. Кажется, ему важнее выглядеть красиво, чем победить. Левушка внутренне как‑то обмякает и успокаивается, и поэтому пропускает тот роковой миг, когда Игорь вдруг оказывается на полу. Его продолжают бить ногами, и, хотя длится это считаные секунды, Левушке кажется, что прошла целая вечность. Все кончается так же неожиданно, как началось. Три призрака точно растворяются в ночных коридорах, оставив на полу неподвижного Гордынского.

– Игорек! – Левушка склоняется к Игорю. – Ты живой?.. Не пугай меня!.. Ответь что‑нибудь!

Гордынский молчит. Левушка беспомощно озирается по сторонам.

Тоннель жутковато пуст, как улица зачумленного города. Ни звука, ни шороха. Только эхо Левушкиного голоса продолжает колотиться в гулких переходах огромного здания.

– Братцы! – отчаянно кричит Левушка. – Игорю плохо!.. Помогите же кто‑нибудь, братцы!..

Левушка судорожно хватает Гордынского под мышки и волочит по тоннелю. Пот катится с Левушки градом, каждый шаг дается ему с трудом. В какой‑то момент он замечает, что за Игорем тянется алая влажная полоса – полоса настоящей, а не бутафорской крови!.. – и это повергает его в ужас.

– Игорек! – жалобно просит Левушка. – Потерпи, дорогой!.. Ты слышишь меня?.. Потерпи, не умирай!..

* * *

Он еще продолжает тянуть Гордынского по пустому тоннелю, хотя уже чувствует, как деревенеют кисти рук и нарастает боль в лопатке. Он знает, что скоро боль станет невыносимой и руки разомкнутся сами собой – тогда их могут не хватиться до утра…

– Братцы! – Левушке кажется, что он кричит во всю силу легких, а между тем из горла вырывается только сиплый клекот. – Он же умрет!.. Помогите, братцы!..

* * *

…Их так и находят, полусидящими в обнимку у каменной стены. Левушка бережно прижимает к груди голову Гордынского. Кто‑то щупает им пульс… Кто‑то заглядывает под веки… Кто‑то поднимает их на руки и несет по коридору…

* * *

…В репетиционном зале актеры хлопочут вокруг забинтованного, как кокон, Гордынского. Кризис миновал, страхи остались позади, но Игорь продолжает оставаться безусловным героем дня. Левушке тоже перепало несколько комплиментов, но поскольку он в сравнении с Игорьком выглядит менее эффектно – всего лишь крохотный пластырь на щеке – то ему поневоле приходится отойти на второй план.

– Я сам виноват! – Игорь уже в десятый раз с удовольствием анализирует ситуацию. – Надо было сразу же вырубить первого. Он был поздоровей. А я стал демонстрировать класс, показывать приемы…

– Помолчи, балаболка! – с плохо скрытой симпатией прикрикивает Федяева. Видимо, Гордынскому опять удалось на какое‑то время завоевать это суровое сердце. – Тебя не тошнит?.. Если не тошнит – значит, все в порядке. Сотрясения мозга нет.

– Да‑а, Кондратьич, – осуждающе говорит Тюрин. – Плохой из тебя Кулибин! Сигнализация, сигнализация!.. А она не фурычит!..

– Почему не фурычит? – обижается Кондратьич. – Схема работает отлично. Только контакт иногда барахлит… Техника – упрямая вещь!..

– Они пошли в атаку! – Борины глаза полыхают мрачным огнем. – Значит, наша угроза не принята всерьез. Предлагаю с сегодняшнего дня всем ночевать в репетиционном зале. Сюда же надо перенести канистры с бензином!

– Боря, вы так страшно говорите! – зябко хихикает Ниночка. – Как будто и вправду собираетесь облить себя бензином и поджечь!

– А вы, Нина, – тихо говорит Левушка, – все это время полагали, что мы шутим? В таком случае вы ошиблись, и вам еще не поздно уйти…

* * *

…Сима распахивает дверь в свою гримуборную и останавливается на пороге. Аллочка бьется в истерике, Ниночка успокаивает рыдающую подругу.

– Вы чего, телки? – озадаченно спрашивает Сима. – Дома какое несчастье?.. Или это у вас с голодухи?

– Не хочу! – заходится от рыданий Аллочка. – Не хочу больше играть в народовольцев!.. Не хочу голодать! Не хочу обливаться бензином!

– А‑а! – нехорошо улыбается Сима. – Вот оно что!.. Решила мазать лыжи?.. Ну так катитесь! Только тихо, без деклараций…

– Вы на нее не сердитесь, Серафима Михайловна, – просит Ниночка. – Просто так совпало… У Аллы сегодня день рождения…

– Во кретинка! – всплескивает руками Серафима. – Тогда тем более чего реветь! Веселиться надо! В твоем возрасте это еще праздник.

– А с чего мне веселиться? – Аллочка продолжает всхлипывать. – В этот день Толик всегда водил меня в «Арагви». Абхазские розы покупал. Вот когда было весело…

– Ну насчет «Арагви» – это вряд ли, – задумчиво говорит Сима. – И розы тоже… А день рождения мы тебе сотворим. И не хуже, чем твой Толик…

* * *

– Коля! – Левушка умоляющими глазами смотрит на монтировщика декораций Колю Малинина. – Если не ты, то никто. На тебя вся надежда. Нужны цветы. Желательно розы. Это дело чести. Рискнешь?

– Да я – пожалуйста! – неуверенно говорит Коля. – Но ведь там же оцепление… Кто же меня пропустит обратно?.. А незаметно, я думаю, не проскочишь!..

– Проскочишь! – настаивает Левушка. – Со стороны столярного цеха здание не просматривается, там крыши. Потом – ты не артист, тебя никто не знает, в крайнем случае мы потребуем, чтобы тебя пропустили!

* * *

…Гремит бравурная музыка. Стремительно раздвигается занавес. Из глубины сцены на зрительный зал идут Аллочка и Андрей Иванович. Она – в крохотной изящной короне и в длинном сверкающем платье. Он – в смокинге, в цилиндре и в белых перчатках.

– Господа! – торжественно произносит Андрей Иванович. – Сегодня нашей несравненной Алле Васильевне шарахнуло целых двадцать пять! Вы скажете, столько не живут. Да, действительно, возраст преклонный. Но наша славная развалюха не сдается, отчаянно цепляется за жизнь, молодится изо всех сил, что и позволяет ей выглядеть аж на восемнадцать!.. Поздравим же нашу ветераншу с круглой датой и пожелаем ей новых сценических, а возможно – чем черт не шутит! – и женских побед!.. Никакой день рождения не обходится без подарков, поэтому убедительно прошу вас, оторвите от себя последнее и поделитесь им с той, которая никогда не жалела для вас своего искрометного таланта! Кто что может, господа, кто сколько может!..

Музыка усиливается, актеры пестрой вереницей тянутся на сцену, перед Аллочкой растет гора подарков. Каждый подарок Андрей Иванович оценивает отдельно.

– Игорь Гордынский! – возвещает Андрей Иванович. – Не найдя в своем имуществе ничего более существенного, чем он сам, Игорь дарит юбилярше номер телефона своего общежития и право звонить ему в любое время суток!

– Вообще‑то я замужем, – кокетливо улыбается юбилярша.

– Но бывают минуты острой тоски!.. – разводит руками забинтованный Гордынский.

– Супруги Тюрины! – продолжает Андрей Иванович. – Что несут на алтарь супруги Тюрины? Книга «Золотой теленок». Супруги уверяют, что из всего золота, которое они накопили за свою жизнь, эта вещь – самая дорогая… Посмотрим цену… Да, действительно: один рубль шестьдесят копеек!

Вслед за супругами Тюриными на сцене появляется степенный Дрюля со своим неизменным патефоном.

– Андрей Мартьянов! – объявляет Андрей Иванович. – Или попросту Дрюля! В отличие от всех предыдущих подарков, – это уже не просто подарок, а самый настоящий подвиг!.. Ибо представить себе Дрюлю без патефона так же невозможно, как Льва Толстого без бороды.

Андрей Иванович продолжает вдохновенно сочинять все новые репризы. Один за другим поднимаются на сцену актеры… Счастливая раскрасневшаяся Аллочка принимает бесконечные подарки…

– А теперь главный подарок нашего вечера! – в голосе Андрея Ивановича появляется зычное тремоло. Таким голосом цирковые шпрехштал‑мейстеры объявляют смертельные номера. – Слабонервных прошу держаться за стулья!.. Шоколадный торт!

Новый всплеск музыки – и на сцену выносят торт. Помпезное архитектурное сооружение, отдаленно напоминающее Дом дружбы на Калининском проспекте… Мавританские башни, розочки, виньетки… Комбинация невообразимых фитюлек… Колеблющиеся язычки свечей… Левушка преподносит имениннице огромный букет роз… С треском взрываются елочные хлопушки…

– Господа! Только без жлобства! – предупреждает Андрей Иванович. – Ввиду голодовки торт сделан из папье‑маше! Поэтому поступим, как в советском кино, – сделаем вид, что поели, и вытрем губы салфеткой!

– Дорогие мои! – говорит Аллочка, и гомон стихает. – Вы даже не представляете, что вы все для меня значите! Я и раньше знала, что моя жизнь без вас была бы неполной, но сегодня я поняла, что если я потеряю вас, то жизнь моя потеряет смысл!

– Не плачь! – кричит Левушка. – А то мы сейчас слабые – пойдет цепная реакция… Давайте танцевать! Кавалеры приглашают дам, а я приглашаю именинницу! Володя, вальс!

На сцену обрушивается вальс. Левушка подхватывает Аллочку, Андрей Иванович – Эллу Эрнестовну. Гордынский – Гвоздилову… На сцене появляется все больше и больше танцующих пар… Тюрин церемонно приглашает жену… Боря вовлекает в круг танцующих Татьяну… Дрюля тянет за руку упирающуюся Федяеву… Вальс, вальс! В какой‑то момент Татьяна начинает с тревогой наблюдать за Левушкой. Тот беззаботно кружится с Аллочкой, рассказывает что‑то смешное, хохочет, но по его посеревшему лицу Татьяна понимает, что с ним происходит неладное… Она склоняется к Бориному уху, шепчет ему что‑то, тот понимает с полуслова, очередной вираж – Боря элегантно оттирает Левушку и кладет Аллочкину руку себе на плечо…

* * *

– Это глупо! – за кулисами Татьяна отчитывает запыхавшегося Левушку. – Хорохоришься, как петушок! А у тебя больное сердце!.. Выпей таблетку интенкордина, слышишь?..

– Никаких таблеток! – вытирая платком влажный лоб, отмахивается Левушка. – Если я проглочу таблетку – это будет уже не голодовка!.. И вообще я прекрасно себя чувствую!..

* * *

…В директорском кабинете, как всегда, полно народу. Пожалуй, даже больше, чем всегда, потому что для личных звонков отведен только один телефон, и, естественно, к нему тут же выстроилась очередь. Три остальных телефона курирует дежурный – надо следить, чтобы их никто не занял, а заодно не проворонишь звонок «сверху».

– Ну что? – влетает в кабинет Левушка. – Ни ответа ни привета? Это плохо!.. Так они действительно заморят нас до смерти! Видимо, проверяют на вшивость…

Звонит один из трех незанятых телефонов. Боря кидается к столу, безошибочно определяет нужный телефон и тут же намертво прилипает к трубке.

– Алло!.. Кто‑кто?.. Какой Попов?.. Ой, извините, я вас не узнал!.. Это Боря Синюхаев! Здрась‑те, Сергей Сергеич!.. Да пока ничего, живы‑здоровы…

Левушка расплывается в радостной улыбке – видимо, человек, назвавший себя Поповым, ему чрезвычайно симпатичен. Он делает Боре нетерпеливые пассы, чтобы тот передал ему трубку, и в конце концов, не выдержав, отнимает ее силой.

– Сергей Сергеич? – возбужденно кричит в трубку Левушка. – Здрасьте, Лева Бусыгин!.. Спасибо, что позвонили, а то мы тут задыхаемся без новостей!.. Приедете? Прекрасно!.. Будем ждать!..

– Я думал, кто из начальства, – разочарованно бухтит сквозь бинты Гордынский. – А Попов нам не помощник! Чего доброго, еще начнет призывать нас капитулировать…

– Сергей Сергеич? – вскидывается Лева. – Да ты спятил! Левак, прогрессист, друг шефа!.. Я уже не говорю о том, что писатель классный! Его самого гробили – будь здоров!

* * *

– Да, обстановочка тут у вас!.. – Сергей Сергеевич обводит взглядом репетиционный зал. – Желябов помер бы от зависти! Газеты, пакля, бензин… Самим‑то не смешно? Уж на что я пожил на белом свете, а диссидентствующих артистов вижу впервые! Писатели – да, ученые – да, инженеры – куда ни шло, но артисты? Боюсь предстать перед вами консерватором, но, по‑моему, дело артиста – играть на сцене, в кино, а не в политику! Ну ладно, что сделано, то сделано… Давайте думать, как отмываться! Сами понимаете, одними только извинениями вам теперь уже не отделаться!

– А мы не собираемся ни перед кем извиняться! – отчеканивает Левушка. – Извиняться должно правительство. Мы выдвинули требования и ждем, когда они будут выполнены!

– Ой как страшно! – смеется Сергей Сергеевич. – Ребята, вы клинические идиоты! Решили напугать державу? Ее и не такие пугали. Вы ведь, поди, представляете себя этакими героями Брестской крепости? И полагаете, что вся страна не спит, наблюдая за вашей доблестью?.. В таком случае я вас разочарую, стране на вас глубоко наплевать!.. Ну есть, конечно, заинтересованные люди, которым приказано вас постращать… Но ведь и они в этой игре пешки, от них ничего не зависит!.. Ну подставите вы Юрия Михайловича, ну снимут его с работы, а завтра придет другой. Ну свалите вы этого другого, а послезавтра придет третий!.. А до правительства вам – как до звезд, правительство эта мышиная возня не интересует, да и вряд ли оно вообще о вас слышало…

– Услышит! – уверенно говорит Федяева. – Есть еще и такое понятие, как общественное мнение! Мы рассчитываем на поддержку общественности.

– Общественное мнение? У нас? – Сергей Сергеевич пожал плечами. – Ну понятно, что толпа, которая бьет вам стекла и выкрикивает ругательства, – это никакая не общественность, а хорошо организованная массовка. Но вот беда! – прогрессивной демонстрации, призывающей поддержать вашу акцию, я на улицах что‑то не заметил. А знаете почему?.. Да потому, что все нормальные люди над вами смеются! Во всякой борьбе есть свои правила, и эти правила надо соблюдать. А если кучка экзальтированных шутов выдвигает заведомо невыполнимые требования и пытается шантажировать правительство – это может вызвать у интеллигенции только снисходительную улыбку! Ну переубедите меня! Докажите мне, что вы серьезные, взрослые, политически зрелые люди!.. Сформулируйте мне вашу идею! Объясните конкретно, чего вы добиваетесь!

– У нас несколько требований, – спокойно отвечает Боря. – Почти все они касаются защиты нашей чести и достоинства. Но главное, на чем мы настаиваем, это – возвращение Рябинину советского гражданства!

– Вот‑вот! – с усмешкой кивает Сергей Сергеевич. – А вы уверены, что он сам этого хочет? А что, если он специально давал все эти скандальные интервью, чтобы иметь возможность остаться на Западе? Вы скажете, что он мог там остаться и без скандала? Верно, мог! Но без скандала он там никому не нужен. Чтобы Запад проявил к тебе интерес, ты должен иметь ореол мученика, изгнанника, борца за права человека! Неужели вам никогда не приходила в головы такая элементарная догадка?

– Как вам не стыдно! – едва сдерживая ярость, говорит Сима. – Вы же ближайший друг Георгия Петровича! Почему вам так не терпится сделать из него подлеца?

– Ну вот и я попал в реакционеры, – разводит руками Сергей Сергеевич. – Разумеется, я не знаю истинных намерений Георгия Петровича. Я только пытаюсь мыслить логически. Рябинин, что называется, тертый калач и, в отличие от вас, превосходно знает правила игры. Давая все эти интервью в печать, он не мог не понимать, чем это для него кончится!.. А это значит, что он шел на лишение гражданства сознательно! Ну вот скажите, звонил ли он вам хоть раз из Лондона? Объяснял ли свои поступки? Беспокоился ли, как вы тут без него?.. Нет? Нет!.. Так какого же черта вы портите себе жизнь в угоду его биографии? Во имя какой идеи вы, нищие советские комедианты, разыгрываете из себя матерых диссидентов? Впрочем, воля ваша, поступайте как знаете, я искренне хотел вам помочь…

– Спасибо, – проникновенно отвечает Гвоздилова. – Вы действительно сделали все, что могли. И не ваша вина, что мы оказались такими идиотами.

Наступает неловкая пауза. Никто не предлагает Сергею Сергеевичу уйти, но он чувствует, что от него ждут именно этого. Пауза затягивается. И тогда Сима, точно показывая, что разговор исчерпан, затягивает тоненьким голоском:

– Наверх вы, товарищи, все по местам, Последний парад наступает…

Ее поддерживает еще несколько голосов. Поют по‑семейному, тихо, нестройно и жалостно. Будто это не гордая мужественная песня, а саратовские страдания. Сергей Сергеевич некоторое время зачарованно слушает песню, словно пытаясь вникнуть в ее смысл, а затем резко поднимается со стула и, не прощаясь ни с кем, выходит из репетиционного зала. Вслед за ним выскакивает Левушка…

…Сергей Сергеевич стремительно удаляется по коридору. Левушка едва поспевает за ним.

– Сергей Сергеич! – задыхаясь, говорит Левушка. – Извините, если мы вас обидели… Вы же знаете, артисты, как дети… Ну брякнули по простоте душевной…

– А вы что, действительно голодаете? – Сергей Сергеевич внезапно останавливается. – По‑настоящему?.. То есть все это время вы ничего не ели?..

– Конечно, ничего! – удивляется Левушка. – А как же иначе? Если бы мы голодали не по‑настоящему – мы перестали бы себя уважать.

– Господи, какие идиоты! – ужасается Сергей Сергеевич. – И я еще взывал к их разуму!.. Да, до сегодняшнего дня я был о вас лучшего мнения.

– Неправда! – тихо говорит Левушка. – Вы всегда были о нас худшего мнения. Ä мы оказались лучше. Это‑то вас и раздражает. Разве не так?

Прощаются они молча и, не подавая друг другу руки, – просто обмениваются кивками. Сергей Сергеевич долго смотрит, как Левушка уходит по бесконечному тоннелю.

– Дураки! – вдруг с неожиданной яростью кричит Сергей Сергеевич. – Чтобы стать Христом, надо иметь идею! А у вас ее нет и не может быть! И не прикидывайтесь детьми! Вы – злобные, коварные, хитрые, подлые и тупые существа! Нет, вы не дети! Вы – сукины дети!

Левушка останавливается посередине тоннеля и поворачивается к Сергею Сергеевичу. Кажется, сейчас он ответит оскорблением на оскорбление, наговорит кучу яростных и запальчивых слов, сорвется на крик. Но вместо этого Левушка набирает воздуха в легкие и вдруг заводит звонким, как струна, голосом:

– Наверх вы, товарищи, все по местам, Последний парад наступает…

Тут он по‑дирижерски взмахивает руками, и по его яростному взмаху оглушительно вступает мощный невидимый хор:

– Врагу не сдается наш гордый «Варяг», Пощады никто не желает!..

Сергей Сергеевич ищет по карманам платок, чтобы промокнуть внезапно вспотевший лоб, а когда вновь поднимает глаза, Левушки в тоннеле уже нет.

– А хор, набирая яростную силу, продолжает катиться по гулким, пустым коридорам:

Врагу не сдается наш гордый «Варяг», Пощады никто не желает!..

* * *

…Ночь. Репетиционный зал. Артисты спят тут, не раздеваясь: кто на полу, кто на пандусе, кто на сдвинутых столах. Впрочем, судя по приглушенным разговорам, возникающим в разных концах помещения, спят далеко не все…

* * *

– Толика жалко! – всхлипывает Аллочка. – Случись со мной что‑нибудь, он просто погибнет! Ты же знаешь, какой он ни к чему не приспособленный!

– Ах оставь! – машет рукой Ниночка. – Чего это он неприспособленный? Сам готовит, сам стирает, сам полки делает… Уж кто другой, а твой Толик не пропадет!