Концептуальные подходы к социологии преступности

Социология преступности.— это отрасль юридической со­циологии, изучающая преступность как социальную анома­лию в обществе, социальных группах и среди отдельных ин­дивидов. Специфика исследования социологии преступности заключается в том, что она изучает наряду с преступлени­ями против закона социально опасные деяния, ведущие к не­посредственному преступлению, т. е. девиантное поведение, фактические преступления, поступки, разрушающие мораль. Кроме того, социологи изучают социальные причины пре­ступности, меры ее предупреждения, тенденции изменения преступности в обществе, социальный состав преступников, виды преступлений, дают прогнозы развития преступности. В этом анализе они опираются на данные статистики, иссле­дования правоведов, социальных психологов, психиатров, демографов и др.

Ближе других наук к социологии преступности стоит кри­минология. По мнению профессора М. И. Ковалева, тогда, ког­да объектом ее исследований становятся причины, условия и обстоятельства, ведущие к аморальным, противоправным и преступным действиям, она входит в предметную область со­циологии¹.

Когда рассматриваются юридические преступления в рам­ках определенных государственно-правовых норм, социология преступности тесным образом связана с уголовным правом; когда речь идет о психологических особенностях совершения тех или иных видов преступления — с судебной психологией. Используя данные юридических и других специальных отрас­лей знания, социология преступности применяет весь спектр методики и техники социологических исследований для анали­за и прогнозирования преступлений.

¹ См.: Ковалев М. И. Основы криминологии. М., 1970. С. 5—7.

В истории социологической мысли можно выделить не­сколько подходов к анализу преступности. Остановимся на наи­более распространенных и актуальных.

Юридическую социологию интересует прежде всего вза­имосвязь общества как социального организма и преступности как социального явления. Что значит преступность для обще­ства? В концепциях социологов не было единого ответа на этот вопрос. Так, Л. Кетле и Э. Дюркгейм полагали, что пре­ступность — нормальное явление для общества. В частности, Л. Кетле утверждал, что любой социальный строй предпола­гает определенное количество и определенный порядок пре­ступлений, вытекающий из его организации. Э. Дюркгейм в работе "Норма и патология", признавая в целом патологичес­кий характер преступности, утверждал необходимость нали­чия данного явления для всякого общества, подчеркивая, что "преступность является одним из факторов общественного здо­ровья, неотъемлемой частью всех здоровых обществ"¹. Дюрк­гейм писал: "...нормальным является само существование пре­ступности при условии, что она достигает, но не превышает уровня, характерного для общества определенного типа... а преступник вовсе не существо, отделенное от общества, вро­де паразитического элемента, не чуждое и не поддающееся ассимиляции тело внутри общества, это регулярно действую­щий фактор социальной жизни"². Подчеркивая ограниченность статистического подхода к анализу преступности как явлению в целом, Э. Ферри высказывал сомнение в том, что только на основе количественных показателей без всестороннего анали­за можно делать выводы о сущности преступности и ее месте в обществе. Само постоянство этого социального факта, по его мнению, не свидетельствует о его необходимости, ибо "...социальный и даже биологический факт может быть посто­янным и в то же время ненормальным, если он происходит в меньшинстве случаев"³.

Общеизвестна точка зрения юристов (криминалистов, кри­минологов и др.) на преступность как на ненормальное явле­ние, наносящее вред как обществу в целом, так и его отдель-

' Дюркгейм Э. Норма и патология // Социология преступности. М., 1966.

С. 40.

² Дюркгейм Э. Социология. Ч. I // Дюркгейм Э. Метод социологии. М.,

1995. С. 87, 90—91.

¹ Ферри Э. Уголовная социология. СПб., 1910. С. 101.

Юридическая социология

Глава 11. Социология преступности

ным гражданам. Однако в истории социологии преступности была высказана и такая точка зрения, что преступности при­суща определенная позитивная роль в обществе, так она предвосхищает некоторые эволюционные перемены, рефор­мы, изменение правовых норм и т. д. Наиболее подробно дан­ный подход был дан в работе Э. Дюркгейма "Норма и патоло­гия". "Преступление, — пишет он, — не только предполагает наличие путей, открытых для необходимых перемен, но в не­которых случаях и прямо подготавливает эти изменения. Там, где существуют преступления, коллективные чувства облада­ют достаточной гибкостью для того, чтобы принять новую фор­му, и преступление подчас помогает определить, какую фор­му примут эти чувства. Действительно, сколь часто преступ­ление является лишь предчувствием морали будущего, шагом к тому, что предстоит"¹. На примере Сократа, который по законам Афин считался преступником, он пытался показать, что свободомыслие философа в конечном итоге послужило че­ловечеству, помогло формированию новых философских взгля­дов, морали, веры и т. д. В данном случае, по его мнению, преступление играет определенную позитивную роль в жизни общества и его нельзя рассматривать как зло. А с точки зрения

3. Ферри, преступность оказывает некоторое позитивное влия­
ние на общество в том смысле, что она "высвечивает" его бо­
левые проблемы и помогает вырабатывать пути "излечения от
них", подобно тому, как боль или даже болезнь могут быть
полезны для человека как индикаторы его нездоровья².

В подходах к анализу природы преступности выделилось несколько основных направлений: антропологическая теория, концепция социальной природы преступлений, теория диффе­ренциальной ассоциации, теория социального конфликта как основы преступления.

В основу антропологической теории положены идеи

4. Ломброзо. В работе "Преступный человек" он утверждал,
что преступника характеризуют определенные антропологи­
ческие признаки (строение и вместимость черепа, длина ту­
ловища, форма челюсти, общий тип лица и т. д.), которые
передаются по наследству из поколения в поколение как яв­
ление атавизма. Нет сомнения в том, что исследуемый Ч. Лом-

брозо органический и психический атавизм неоспоримо при­сутствует во многих аномалиях преступников, однако видеть природу преступности только в атавизме — явно односто­ронний подход, так как вне поля зрения исследователя могут остаться преступления групповые, случайные, преступления в политической сфере, в среде "белых воротничков" и т. д. Ферри, Дюркгейм и другие социологи и криминологи, под­вергая серьезной критике антропологизм Ломброзо, все же не исключали влияния на преступность биологических и фи­зиологических факторов, но только в совокупности с соци­альными.

Сторонники концепции социальной природы преступнос­ти связывают появление и развитие преступности с соци­альными условиями жизни: уровнем функционирования соци­альных институтов, наличием возможностей для самореали­зации индивидов в обществе, проблемой доступности культур­ных ценностей и общественных благ для достижения постав­ленных целей, развитием политических свобод и содержанием воспитания людей. Так, Ф. Лист основными социальными усло­виями развития преступности называет бедность и нищету, поэтому в качестве основного направления борьбы с преступ­ностью определяет необходимость ликвидации экономическо­го неравенства и улучшение положения трудящихся. И. Тей­лор, П. Уолтон, Дж. Янг основную причину преступности ви­дели в буржуазном строе, где не считается преступлением эксплуатация люДей, агрессивные войны, убийства, а акцен­тируется внимание лишь на грабежах, кражах, махинациях, которые, с их точки зрения, являются просто "бунтом против системы". Э. Дюркгейм подчеркивал, что преступность — есть один из факторов, характеризующих общество, так как в об­ществе постоянно присутствуют источники, порождающие преступность в том или ином виде. "Представьте себе обще­ство святых, — писал он в работе "Норма и патология", — образцовый монастырь примерных индивидуумов. Преступле­ния в собственном смысле слова здесь неизвестны, однако проступки, представляющиеся несущественными мирянину, вызовут тут точно такой же скандал, какой обычные пре­ступления вызывают в обычных условиях"¹. Каждое общество порождает свои типы преступлений. Преступность, подчерки-

¹ Дюркгейм Э. Норма и патология. С. 43.

² См.: Ферри Э. Уголовная социология. С. 108—109.

См.: Дюркгейм Э. Норма и патология. С. 41—42.

Юридическая социология

Глава 11. Социология преступности

вает Э. Дюркгейм, прочно связана с основными условиями со­циальной жизни. Э. Ферри определяет преступность как не­нормальное биологическое и социальное явление: "...согласно нашей теории, — пишет он, — преступление не есть явление исключительно биологическое, не есть также продукт исклю­чительно физической и социальной среды, но всякое преступ­ление, каково бы оно ни было... есть продукт как социальной ненормальности, постоянной или временной, прирожденной или приобретенной, как органического строения индивида, так и внешних обстоятельств, физических и социальных, участвую­щих в известное время и в известном месте в определении к действию данного человека". И далее: "... преступление... имеет сложное происхождение, как биологическое, так и физико-социальное, с различиями в степени участия отдельных фак­торов в зависимости от различия лиц, обстоятельств, времени и места"¹. Ф. Лист также не исключал антропологических фак­торов преступности, но считал их влияние производными от социальных, имея в виду прежде всего ту среду, в которой формируется и развивается индивид. Среди социальных фак­торов, определяющих и влияющих на преступность, он выде­лял неравенство различных социальных слоев общества и на­рушение социальных связей. В. Богнер назвал такими факто­рами частную собственность, классовое расслоение, конкурен­цию и эксплуатацию.

Следующая концепция, исследующая социальные причи­ны преступности, — это концепция аномии. Э. Дюркгейм оп­ределил аномию как состояние ценностно-нормативного ваку­ума, характерного для переходных и кризисных периодов, ког­да старые нормы и ценности уже перестают действовать, а новые еще не получили развития. Так, анализируя аномичес-кое (ненормальное) разделение труда, он подчеркивал, что данная ситуация характеризуется отсутствием (или недостат­ком) интеграции функций, порождаемых индустриальными кризисами, наличием излишнего количества бесполезных дол­жностей, что создает нарушение функционального равнове­сия в обществе, ведет к противостояниям, конфликтам, бун­там и т. д. Социальная аномия, по мнению Э. Дюркгейма, — это состояние социальной дезорганизации, разрушенности или ослабленности социальных связей и нормативной системы об-

Ферри Э. Уголовная социология. С. 112—119.

щества¹. Развивая концепцию социальной аномии, Р. Мертон трактовал ее как дисбаланс между культурными ценностями общества и санкционированными институционными возможно­стями их достижения для различных социальных групп, что является постоянным фактором напряжения в социальной си­стеме. В работе "Социальная структура и аномия" он подчер­кивал, что "каждая социальная группа обязательно сочетает свою шкалу желаемых целей с моральным или институцион­ным регулированием допустимых и требуемых способов дости­жения этих целей. Многие способы, которые отдельным ли­цам представляются как наиболее эффективные для достиже­ния желаемых целей, такие как незаконные операции с акци­ями нефтяных компаний, кража, мошенничество, исключены из институционной сферы дозволенного поведения. Выбор же подходящих средств ограничен институционными нормами"². Подобная ситуация, считает Р. Мертон, может породить "про­тивоправное и антисоциальное поведение" именно вследствие различия в значении, придаваемом целям и выбору средств их достижения. "В крайних случаях, — пишет он, — эти после­дние (т. е. средства — Авт.) могут быть настолько подорваны чрезмерным акцентом на целях, что выбор способов поведе­ния будет ограничиваться только соображениями технической целесообразности'^¹. Аналогична позиция Э. Мейо. Он утверж­дал, что в том случае, когда богатство становится символом социального продвижения без соединения со средствами его достижения, речь идет о социальной аномии, ибо цель дости­жения денежного успеха вне связи со средствами его дости­жения — один из элементов, порождающих социальную ано­мию. В тех случаях, когда в обществе утрачен контроль над использованием институционно урегулированных способов при­обретения состояния, становятся все более обычными "запре­щенные" средства достижения цели: обман, коррупция, амо­ральность, преступность и т. д.

Если Э. Дюркгейм выделял социально-экономический ас­пект аномии, то Р. Мертон — социальный и социально-психо­логический. В рамках структурно-функционального подхода он

¹ См.: Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Одесса, 1990.
С. 293—294.

² Мертон Р. Социальная структура и аномия // Рубеж. 1992. № 2. С. 90.
» Там же. С. 90—91.

Юридическая социология

Глава 11. Социология преступности

рассматривает влияние дифференцированного доступа к ле­гальным средствам достижения культурных целей у разных социальных групп и возникновение на этом фоне девиантнос-ти и делинквентности. Исследуя американское общество, он приходит к выводу, что наиболее сильно "побуждение к от­клоняющемуся поведению" у представителей нижней страты. Он называет и причины: во-первых, профессиональные воз­можности людей, принадлежащих к низшему слою, ограниче­ны преимущественно ручным трудом и в незначительной сте­пени работой "белых воротничков"; во-вторых, с точки зрения возможностей достижения стандартов успеха, людям неква­лифицированного труда с их низкими доходами очень сложно конкурировать "с силой и высокими доходами организованно­го зла, рэкета и преступности"¹. Для таких слоев общества использование путей и средств, в том числе незаконных и преступных, во имя достижения богатства, успеха и призна­ния в обществе, очень часто ведет к росту отклоняющегося поведения. Однако низкие доходы, бедность и даже нищета, присущие низшему слою общества, — лишь составляющие причин преступности. Наибольшего роста преступность среди этих людей достигает тогда, когда бедность и невзгоды в борь­бе за одобряемые всеми членами общества культурные цен­ности соединяются с культурным акцентированием денежного успеха как доминирующей цели². Следовательно, делает вы­вод Р. Мертон, преступность в низшем слое может возникать как "реакция нормальных людей на ненормальные социальные условия". Анализируя преступность в среде "белых воротнич­ков" на примере слоя бизнесменов, Р. Мертон отмечает, что наиболее распространенным видом преступлений у них явля­ется мошенничество. Процветание мошенничества в "аномич-ном обществе", по мнению Э. Бирса и Р. Мертона, возможно в силу достаточной терпимости граждан, правоохранительных органов, судебной системы. В случае же открытого, персони­фицированного осуждения мошенников, особенно из богатых слоев или "уважаемых людей" — "одни из них действовали бы скрытно, другие вынуждены были бы отказаться от мошенни­чества совсем". Для верхних слоев общества — характерна взаи-

мосвязь "вполне нравственных деловых стремлений с их без­нравственной практической реализацией". Ссылаясь на Р. Бэ-ронса, Р. Мертон констатирует, что история крупных амери­канских состояний переполнена весьма сомнительными инно­вациями. И очень часто "невозможно отличить торговлю, до­стойную похвалы, от непростительного преступления". Преступ­ность в этом слое раскрыть очень сложно, так как "вполне ува­жаемые члены общества очень часто с помощью ложных пока­заний и обмана уходят от наказания"¹. Таким образом, диффе­ренцированный подход к анализу преступности в различных социальных слоях и группах — одно из направлений в исследо­вании социологии девиантного и делинквентного поведения.

Кроме перечисленных направлений в социологии преступ­ности можно выделить также теорию дифференциальной ас­социации (связи) индивида с преступной средой (Э. Сатерленд). Взаимодействуя с членами преступной группы, индивид усва­ивает негативное отношение к нормам права и закону, опре­деляет для себя мотивы преступного поведения, технику со­вершения преступления, формы групповой и индивидуальной самозащиты.

На наш взгляд, в социологии преступности немаловажное значение имеет и конфликтологическая теория. Социальные конфликты могут выступать источником преступного поведе­ния людей, фоном, на котором развивается девиантность и делинквентность, а могут служить вектором в расследовании конкретных преступлений. Так, Т. Селлин считает, что конф­ликт между кодексами двух или нескольких культур часто приводит к нарушению юридических норм, обычаев и правил. Особенно это происходит в тех случаях, когда нормы права одной культурной группы переходят в другую группу. Такого рода конфликты могут лежать в основе обманов, насилий, убийств из чувства мести, коррупции и т. д.² Представители Чикагской школы социальной экологии (Р. Парк, К. Шоу, Г. Мак-кей и др.) выявили тенденцию влияния конфликтов на разви­тие преступности: "в постоянно конфликтующих группах или районах ("районы социальной дезорганизации") преступность значительно выше, чем в обычных". Исследуя причины пре-

¹ Мертон Р. Социальная структура и аномия // Соц. исследования. 1992.
№ 3. С. 108.

² Там же. С. 109.

¹ См.: Мертон Р. Социальная структура и аномия // Соц. исследования.
1992. № 3. С. 105—107.

² См.: Селлин Т. Конфликт норм поведения // Социология преступности.
С. 282.

Юридическая социология

Глава 11. Социология преступности

ступности среди несовершеннолетних, они выделяют в каче­стве главной — соприкосновение подростков "с обилием форм поведения, противоречащих нормам морали, провозглашаемым социальной системой". Не находя выхода из такого рода конф­ликтов, молодые люди "уходят" в девиацию и делинквентность¹. Межнациональные конфликты и войны часто являются ситу­ацией, способствующей росту преступности.

§ 2. Специфика социологического анализа преступления

Преступление может быть в од­ном случае верховным правом, в другом — позорным клеймом.

Ф. Ницше

Юридическая картина мира хорошо изучена и описана юристами. В правовой науке разных стран можно найти фор­мальное определение преступления как деяния, запрещенно­го законом². Однако юридический анализ преступления, по нашему мнению, оказывается сегодня уже недостаточным. Пра­вовед видит преступное поведение лишь в границах действу­ющей юридической системы, законодательства конкретной страны. В сложившейся ситуации трудно объяснить, почему, например, деяние считающееся преступлением в одной стра­не, не квалифицируется как таковое в другой. При указанной трактовке содержание преступления "прячется" за тип и форму конкретно-исторической системы законодательства. Подобная маскировка дает возможность не придавать значения тому, что интерпретация вины, общественной опасности, противо­правности во многих странах и типах обществ существенно различаются. Главное — игнорируется тот факт, что пере­чень составов "юридического" преступления, особенности их применения к совершенному деянию оказываются отданными на "усмотрение законодателя", который практически находится

"вне критики", реализуя волю класса или группы, стоящей у власти.

Своеобразие социологического взгляда на юридическую жизнь утверждается тогда, когда ученые, в частности, начи­нают раскрывать теневую, т. е. неурегулированную законом, сторону юридической материи. Данное требование относится и к анализу преступления. Социолог как бы "заглядывает" за официальную "законодательную ширму" явления преступле­ния, чтобы в полном объеме понять его объективную природу. Вот почему для выявления генетических начал преступления нельзя оставаться только на почве закона. Прав, на наш взгляд, М. И. Ковалев, констатирующий, что сущность преступления надо искать вне права¹. Выход за рамки законодательства обес­печивает социально-философский, социологический охват ин­тересующего нас явления.

Для современного этапа развития "социологии преступле­ния" характерна потребность ее размежевания прежде всего с криминологией как наукой и учебной дисциплиной. Это осо­бенно важно в системе юридического образования.

Криминология изучает преступность как совокупность де­яний, запрещенных законом² (под страхом наказания), кото-¹-рые совершены на данной территории и в определенное вре­мя, при определенных условиях.

Что касается социологии, то в ней имеет место:

1) многомерный подход к исследованию преступления. Со­циолога в отличие от юристов, криминологов интересует пре­ступление с иных позиций, а именно: как "социальная боль" общества, как стремление одних подражать другим, резуль­тат влияния окружающей среды на индивида, как разновид­ность действия, которое человек совершает минимум один раз в своей жизни, как вид отклоняющегося поведения, преступ­ление как образ жизни, как способ достижения богатства и власти, как форма протеста и насилия. Многомерное видение преступление включает и рассмотрение преступления с пози­ций потерпевшего: как оно им воспринимается, переживает­ся, а также того, почему потерпевший берется решать само­стоятельно проблему своей защиты.

' См.: Шоу К. Р., Маккей Г. Д. Теоретические выводы из экономического изучения Чикаго // Социология преступности. С. 289—291. ² См., например: Уголовный кодекс РФ. Ст. 14; Игнатьев А. А., Кленов В. К. Учение о преступлении в теории уголовного права Японии // Советское государство и право. 1987. № 11. С. 97, 281.

' Ковалев М. И. Понятие преступления в советском уголовном праве. Свер­дловск, 1987. С. 158. ² См.: Долгова А. И. Криминология. М., 1998. С. 16.

Юридическая социология

Глава 11. Социология преступности

Многомерный взгляд на преступление подводит нас к тому исследовательскому пределу, к тем гносеологическим грани­цам, за которыми открывается теневая сторона этого феноме­на. Подобное происходит тогда, когда преступление как зло переходит в свою противоположность и рассматривается как добро. Не случайно Ф. Шеллинг писал: "Добро и зло — одно и то же, лишь рассматриваемое с разных сторон"¹. Отсюда сле­дующая особенность социологии:

2) социологию интересует не только социальная опас­ность, но и позитивная роль преступления в общественной жизни. Интересна в этом отношении статья Э. Дюркгейма "Нор­ма и патология". Именно в ней он обратил внимание на поло­жительную сторону преступления. Следует подчеркнуть, что Э. Дюркгейм далек от того, чтобы оправдывать зло, которое несет в себе преступление. Он всего лишь призывает взгля­нуть на другую сторону медали, называемой преступлением. Э. Дюркгейм подметил следующее²:

• преступление усиливает остроту переживаний человека,
а это, в свою очередь, способствует формированию более слож­
ной и совершенной структуры общественного сознания;

• преступление разрушает мораль. Однако сила воздей­
ствия морали и не должна быть чрезмерной, ибо в противном
случае никто не осмелится критиковать ее, и мораль легко
примет застывшую форму;

• в преступлении индивид получает возможность выра­
зить себя независимо от того, идет ли речь о человеке, чьи
мечты опережают время или о преступнике, который стоит
ниже уровня современного ему общества;

• преступность показывает наличие путей, открытых для
перемен, а в ряде случаев прямо готовит эти перемены. Пре­
ступление есть прелюдия реформ;

• там, где существует преступление, коллективные чув­
ства обладают достаточной гибкостью, готовы принять новую
форму. Преступление — это предчувствие морали будущего.

Исследовательский замысел Э. Дюркгейма нетривиален. Он помогает распознать сущность преступления в сложной диа­лектике добра и зла, в единстве положительных и отрица-

¹ Шеллинг Ф. В. П. Философские исследования сущности человеческой
свободы // Антология мировой философии. В 4 тт. М., 1971. Т. 3. С. 281.

² Дюркгейм Э. Норма и патология // Социология преступности. С. 55—56.

тельных черт. Пора открыто признать, что преступление не может рассматриваться только как негативное общественное явление. Если продолжить линию осмысления рассматривае­мого феномена, которую наметил Э. Дюркгейм, то можно уви­деть, что преступление для определенной категории людей является эффективным средством получения материальных благ и влияния. Оно ускоряет накопление богатств, дает выго­ды тем, кто не удовлетворен жизнью, кто "глотнул" власти. Будучи напрямую связано с риском и авантюрой, оно резко сокращает обычные временные рамки в достижении карьеры, успеха, уменьшает усилия, необходимые для реализации це­лей законным путем. Оно формирует людей дерзких, цинич­ных, жестоких, с презрением относящихся к другим, не стес­ненных никакими принципами и готовых к любым переменам, т. е. так называемых сильных личностей. Преступление никог­да не было тотально отрицательным, оно имеет большой по­ложительный эгоистический заряд, дает мощный социальный эффект. Преступление играет ключевую роль в механизме отбора сильных личностей, своего рода "социальных монст­ров", подрывающих исторически-конкретную форму существу­ющего общественного строя отдельной страны, приводит к господству таких групп людей, устанавливающих иной поря­док жизни.

Можно предположить, что пик негативной роли преступ­ности приходится на период стабильного развития социальных систем, а позитивный его эффект становится очевидным в моменты перехода к принципиально иному типу общества, дру­гой правовой доктрине, при смене систем законодательства.

Возникает Вопрос: как с помощью преступления можно обеспечить господство индивида или небольшой группы людей в условиях осуществления принципа неотвратимого индиви­дуально карающего законодательства? Ответ на этот вопрос можно найти в самой жизни, анализируя преступление как форму протеста и насилия. Уже стал "хрестоматийным" при­мер с расстрелом белого дома в Москве, когда погибли люди. С. С. Алексеев верно подметил, что 8 событиях осени 1993 г. в России действия должностных лиц... "фактически означали применение насилия, пусть и прикрытого юридизированными формулировками"¹.

Алексеев С. С. Теория права. М., 1995. С. 148.

Юридическая социология

Глава 11. Социология преступности

Социальное действие как протестующее насилие утвер­ждает господство индивида (или небольшой группы людей) тогда, когда оно с жесткой закономерностью уводит руково­дителя или исполнителя от регулирующего натиска в виде правовых запретов и реальных юридических санкций. Други­ми словами, в нашем примере преступление налицо, а при­менить к нему закон и наказать виновного (даже если он известен) невозможно. В подобных ситуациях категория "юри­дического преступления" оказалась неработающей практи­чески: Следовательно, мы столкнулись с принципиально но­выми жизненными обстоятельствами. Исследования показа­ли, что в любом обществе функционирует не только "юри­дическое преступление", но и "фактическое преступление", последнее пребывает как бы в тени, не существуя офици­ально.

3) Специфика "социологии преступления" состоит также и в том, что ею изучаются "фактические преступления" в от­личие от "юридической" преступности. Дадим определение "фактическому" преступлению. Оно представляет собой на­сильственные деяния индивидов, которые обрекают людей на нужду и бедствия, психические и физические страдания или преждевременную смерть, но в действующей правовой системе не значатся.

В конкретно-исторических условиях человеческой жизни наличное законодательство всегда закрепляет в конечном сче­те угодный господствующей группе (классу) правовой поря­док, формальный социальный статус официально признавае­мых общественных страт. Авторская позиция заключается в том, что новые формирующиеся классы в виде господствую­щих индивидов не могут возникнуть и утвердиться иначе, как путем "фактических преступлений", т. е. форм насилия, не урегулированных законом. ■

Отличительной чертой "фактических преступлений" яв­ляется то, что они всегда служили и служат (в исторической ретроспективе и перспективе) средством "первоначального классообразования"¹. Действующим лицом в фактическом пре­ступлении выступает не обязательно должностное лицо как официальная единица в системе государственных или обще-

¹ См.: Грибакина Э. Н. Социальная сфера общества, ее специфика. Екате­ринбург, 1992.

ственно-политических органов, а просто индивид, который фактически пользуется и владеет материальными благами, финансовыми средствами, людьми и т. п., т. е. руководитель-доминант¹. В ряде случаев совпадение руководителя и долж­ностного лица указывает на то, что фактическое преступле­ние может возникнуть прежде всего на основе неформальных отношений между должностным лицом и исполнителем (либо между должностными лицами). Именно неформальные отно­шения (т. е. не урегулированные законом) наделяют таких ин­дивидов новыми функциями, свойствами, формируя их "осо­бую социальность".

"Особая социальность" руководителей-доминантов заяв­ляет о себе, когда они совершают следующие "фактические преступления": а) анонимное насилие; б) репрессии; в) наси­лия в "теневой экономике"; г) насильственное переселение людей.

Дадим более подробную характеристику некоторых из названных групп. Если судья, прокурор, следователь по свое­му усмотрению освобождает от ответственности либо смягчает наказание преступникам, имеющим покровителей, то они тво­рят анонимное насилие. Совокупным преступным результатом, в том числе и подобной деятельности работников правоохра­нительных органов, является жесткое закрепление тенден­ции увеличения охвата преступностью индивидов из трудя­щихся слоев. Около 80% осужденных (в разных странах) —

¹ В каждом акте взаимодействия, как правило, один выполняет функ­цию руководства, другой — исполнения. Неофициальные отношения "ру­ководитель — исполнитель" мы относим к всеобщим и первичным соци­альным отношениям.

Под руководителем чаще всего понимается привычное: конкретный начальник, должностное лицо. Предлагаем стихийную, скрытую, осу­ществляемую в частных интересах неофициальную часть руководства на­звать доминированием, руководителя в этом случае — доминантой. (Тог­да формального руководителя, должностное лицо, действующего в рам­ках инструкций, закона, нельзя считать доминантой.)

Неофициальный руководитель-доминант — это тот, кто, не являясь частным собственником, практически владеет и пользуется людьми, ус­ловиями их существования, средствами к жизни или основными сред­ствами производства. У него не только нет юридического права всем этим распоряжаться, но законодательство категорически отрицает (прямо или косвенно) такую возможность. Либо отсутствуют законы, которые бы регламентировали это право. Исполнение есть деятельность, направ­ленная на точное выполнение решений руководителя.

Юридическая социология

Глава 11. Социология преступности

это рабочие, исполнители¹. Фактами анонимного насилия не­обходимо считать все случаи манипулирования законом о ста­тусе депутата, когда юридическая неприкосновенность исполь­зуется для того, чтобы увести от ответственности руководите­лей, совершивших уголовные преступления. Психическое и физическое насилие — пытки, применяемые руководителя­ми-доминантами в местах лишения свободы (в армии) в отно­шении осужденных (солдат) в случае, если эти действия не отрегулированы законом, также относятся к анонимному на­силию. Яркий тому пример пытки, описанные А. И. Солжени­цыным в книге "Архипелаг ГУЛАГ".

Несколько слов о репрессиях. Репрессии как "фактичес­кие преступления" раскрывают способ действия конкретных лиц. Они характерны для произвола руководителей высокого ранга, нередко служат методом утверждения их личного гос­подства в условиях, когда есть возможность прикрываться ав­торитетом государства, его идеологией, когда налицо уста­лость или полное доверие народа к руководителям.

Государственная власть — это концентрированное, офи­циально оформленное и организованное насилие. В репресси­ях такой степени концентрации и организации насилия нет. Напротив, репрессивное насилие маскируется, скрывается, выводится из-под опеки демократического суда, действующей юриспруденции, нередко осуществляется случайными людь­ми, а не юристами-профессионалами.

Ю. Феофанов пишет: "Представим себе... В тридцатых го­дах все дела "врагов народа" рассматривал бы суд. Пусть даже такой, какой под председательством Ульриха и при участии Вышинского посылал на смерть... Убежден: где-нибудь да со­рвалось бы. Думаю, что до десятков бы не дотянули инсцени­ровщики процессов"².

М. Шрейдер свидетельствует, что Сталин в своей теле­грамме требовал создавать "особые тройки", куда входили особо уполномоченный ЦК, председатель облисполкома и пер­вый секретарь обкома — люди, далекие от системы судебных

и правовых органов. Именно они по приказу Сталина наделя­лись правом по своему усмотрению устанавливать без суда и следствия произвольную квоту лиц, которых необходимо было ликвидировать¹. Широкому же кругу людей эти действия по­давались как справедливые, выполненные с соблюдением всех норм законности.

Можно выделить следующие общие признаки репрессий как "фактических преступлений": 1) невиновность жертв, 2) расправа с людьми на основе ложного доноса, произвольно­го тайного указания, 3) образование специальных групп рас­правы, не предусмотренных законом, принятым демократи­ческим путем, 4) создание особого режима содержания реп­рессированных, 5) изощренность физических расправ с реп­рессированными, 6) кандидат в репрессированные всегда пред­ставляет явную или потенциальную угрозу индивидуальному гос­подству руководителя достаточно высокого ранга, 7) негласная реабилитация репрессированных², 8) сокрытие (или отсутствие) документов, отражающих судьбы репрессированных, 9) юри­дическая индифферентность к виновникам репрессий.

Вероятно, репрессии следует квалифицировать как фак­тические политические преступления, потому что они при­крываются авторитетом господствующей политической идео­логии, оправдываются стереотипами практической политики, осуществляются на основе субъективного произвола преиму­щественно известных политических деятелей, под крылом го­сударства и подкрепляются весом должности и расплывчатос­тью формулировок о ее компетенции. Мы не можем согла­ситься с Лунеевым, когда он утверждает, что репрессии не являются преступлениями якобы в связи с тем, что "полити­ческие мотивации не могут быть криминализированы"³. Реп­рессии есть фактические политические преступления не по мотивам, а по субъектам, результатам, способам их совер­шения и возможности избежать юридического наказания. При этом их не надо путать с юридической политической пре­ступностью.

¹ См.: Лекмас Дж. Уровни социального предупреждения преступности //
Вопросы борьбы с преступностью. Материалы Международного конг­
ресса криминологов. 14—15 мая 1987. М., 1987. С. 88; Беляев С. С. Пре­
ступность в США. Анализ уголовной статистики // Государство и пра­
во. 1997. № 5.

² Феофанов Ю. Покушение на рычаги // Московские новости. 1988. 11 дек.

¹ См.: Шрейдер М. Иваново, 1937 год: из записок чекиста-оперативника //
Московские новости. 1988. 27 нояб.

² В. В. Лунеев отмечает, что до 1992 г. судьбы репрессированных реша­
лись в закрытых секретных ведомственных актах. См.: Лунеев В. В. Поли­
тическая преступность // Государство и право. 1994. № 7. С. 109.
'Там же. С. 107—108.

Юридическая социология

Глава 11. Социология преступности

Несколько слов о другом виде фактических преступле­ний — насилии в теневой экономике. Под теневой экономикой чаще всего понимают корыстные, в первую очередь экономи­ческие преступления. Теневой экономикой называют запрещен­ные законом формы производственной деятельности, и, нако­нец, в теневой экономике видят фиктивную экономику: при­писки, нарушения отчетности, отклонения от установленных норм, позволяющие получить нетрудовой доход¹.

Приведенные взгляды похожи тем, что в них дана кри­минально-правовая трактовка интересующего нас явления. По существу, в юридической науке утвердился ложный стерео­тип, согласно которому теневая экономика отождествляется с экономическими, хозяйственными преступлениями, вследствие чего закрывается доступ к изучению ее действительного со­держания. Между тем суть, на наш взгляд, заключается в том, что теневая экономика имеет внеправовую природу². Она вхо­дит в полосу фактических преступлений.

Интерес социологии, социальной философии к теневой экономике связан с уходом от чисто юридического анализа "теневиков". Отличительная же особенность теневой экономи­ки состоит в том, что она имеет дело не со зрелыми экономи­ческими категориями, а с волевыми акциями по поводу ве­щей, труда, вознаграждения и т. п. В ее основе лежит закон тотального присвоения, в первую очередь руководителями-доминантами, всего, что можно присвоить.

Позиция авторов состоит в том, что теневая экономика — это не экономика в собственном смысле слова, а такие спосо­бы изъятия у людей созданного материального продукта, на­сильственного отрыва людей от условий существования и средств к жизни, а также такие методы тайного присвоения богатств, последствия которых несут человеку внезапную, по­стоянную нужду и бедствия или преждевременную смерть, но в действующей правовой системе не значатся (как преступле-

¹ См., например: Корякина Т. Теневая экономика в СССР // Вопросы
экономики. 1991. № 3; Глинкина С. Теневая экономика в современной Рос­
сии // Свободная мысль. 1995. № 3; Исправников В. О. "Теневая" эконо­
мика и перспективы образования среднего класса // Общественные на­
уки и современность. 1998. № 6.

² К такой точке зрения на теневую экономику вплотную подошли А. Не­
стеров, А. Вакурин. См.: Нестеров А., Вакурин А. Криминализация эко­
номики и проблемы безопасности // Вопросы экономики. 1995. № 1.

ния), а следовательно, для доминантов, не являются пресле­дуемыми по закону.

Можно выделить группы фактических преступлений, с помощью которых руководители-теневики набирают экономи­ческую силу:

1) расхищение государственного имущества (в разных
размерах) под благовидным предлогом, выходящим за рамки
юридического преследования (например, продажа государ­
ственных дач, крупного стадиона и т. п. частным лицам за бес­
ценок);

2) систематическое присвоение, дарение, захват (обще­
ственных, государственных и т. п.) земель, не влекущее за
собой юридического преследования;

3) изъятие продуктов питания, средств к существованию
(причем нередко с помощью специально разработанной систе­
мы "вынужденных мер"), создание искусственного дефицита,
искусственного голода, произвольное повышение цен на пред­
меты первой необходимости, произвольное удержание зара­
ботной платы на низком уровне, задержка выдачи заработан­
ной платы на продолжительное время;

4) к теневой экономике относятся и такие специфичес­
кие способы обогащения, как не предусмотренные формаль­
ными узаконениями дополнительные к заработку "конверт­
ные" выплаты руководителям высокого ранга, подарки "от
имени" трудовых коллективов высоким начальникам, полу­
чение средств из тайных статей госбюджета, открытие спе­
циальных ненормированных личных банковских счетов изве­
стным политическим деятелям или их родственникам, изъя­
тие денежных сбережений людей через неурегулированную
правом деятельность акционерных компаний, использование
так называемого бартерного обмена для присвоения матери­
альных благ, прикрытое "премией" за долголетнюю работу
на предприятии и т. п.

Сегодня, на наш взгляд, можно говорить о новом виде фактических преступлений руководителей-теневиков: они про­извольно, деформируя соотношение основных цен в экономи­ке, занижают цену на рабочую силу, баснословно увеличива­ют (или через налог с оборота, или путем обмена денежных купюр, или скоплением товарной массы, или путем задержки ее оборота на достаточно продолжительное время) косвенные изъятия денежных средств у исполнителей. Вследствие этого

Юридическая социология

Глава 11. Социология преступности

удаются скрытые формы насильственной экспроприации средств к существованию.

Таким образом анализ позитивной стороны преступления приводит нас к неожиданному результату: мы начинаем пони­мать, какую выгоду дает преступление для определенной ка­тегории людей, получаем возможность абстрагироваться от юридической формулы при осмыслении сущности преступно­го деяния и выходим на скрытую, завуалированную факти­ческую преступность. Последняя, как эфир, разлита в обще­стве, но о ней молчат официальная идеология, политика, ста­тистика, юриспруденция. Фактические преступления сводят на нет качественную работу правоохранительных служб, ста­вят под сомнение возможность создания в нашей стране пра­вового государства, а правовой порядок делают иллюзорным и мистическим.

Введение в гуманитарное знание категории "фактичес­кое преступление" позволяет социологии поставить проблему преступности в полном объеме, довести её осмысление до ло­гического конца, когда отказывается в праве на безнаказан­ное насилие и произвол руководителям-доминантам, занима­ющим высокие посты, которые этими действиями создают глу­бокий дисбаланс социальной жизни. Социологический охват ин­тересующего нас явления позволяет преодолеть границы чис­то юридического анализа и раскрыть теневую сторону юриди­ческой материи.

5) "Социология преступления" занимается исследования­ми субкультуры преступного мира.

В литературе утвердился термин "контркультура", обо­значающий такую субкультуру, которая не просто отличает­ся от доминирующей культуры, но и противостоит ей, нахо­дится в конфликте с господствующими ценностями. Субкуль­тура преступного мира по своему содержанию является контр­культурой. В ней складывается свой язык, своя система цен­ностей, норм, законов, своя мораль, специфическая символи­ка, традиции, эталоны неправедного успеха, своя система обу­чения преступному поведению. Она противостоит ценностям общества, морально оправдывает преступление. В ней возмож­но, например, такое противоречивое понятие, как "честный вор". Личность формируется и действует в соответствии с цен­ностями и нормами своего криминального окружения, не вос­принимая ценностей культуры общества в целом. Американ-

ские социологи Л. Мейхью и А. Коэн показали, что подростки из низших классов нередко мечтают стать королями игорного бизнеса, из высших классов — крупными бизнесменами, за­нять высокие должности в государстве. Глубокие корни в сти­ле жизни имеет система обучения преступному поведению¹.

Контркультура преступного мира не однородна по своей структуре. Можно четко фиксировать по меньшей мере две ее разновидности: субкультуру осужденных, находящихся в местах лишения свободы, и субкультуру "фактотум" (от лат. fac totum — делай все), возникающую у руководителей-доми-нантов, применяющих насилие не урегулированное законом, а потому находящихся на свободе. Если первая изучена во мно­гих своих формах, то вторую еще предстоит исследовать в разных направлениях.

В неформальной системе отношений осужденных можно выделить три основные группы норм:

• регулирующие отношения осужденных с администра­
цией колонии — "не оказывай помощи администрации", "не
вступай в актив самодеятельных организаций";

• устанавливающие неформальные отношения между все­
ми осужденными — "не воруй у своих", "не обманывай сво-

их", "вовремя плати карточные долги";

закрепляющие деление осужденных на "касты" и регу­лирующие отношения между членами "каст": для привилеги­рованных — "следи за соблюдением (неформальных) норм", "не оказывай помощи нижестоящим", "не работай на ремонте охранных сооружений", для непривилегированных — "выпол­няй за всех грязную работу", "не садись за один стол с други­ми осужденными"².

В субкультуре, рожденной в местах лишения свободы, есть свои традиции с разнообразными обрядами и ритуалами. В ча­стности, традиция "прописки" — приема новичков в группу и определения им группового статуса. Традиция "ломать корян-ку": когда от порции хлеба отщипываются маленькие кусочки. Вместе ломавшие корянку становятся "кентами", названными братьями, и могут объединиться в одну группу — "семью". Тра­диционным для анализируемой субкультуры является обычай

¹ См.: Коэн А. Отклоняющееся поведение и контроль над ним // Амери­
канская социология. М., 1972. С. 282—297.

² См.: Курганов С. И., Кравченко А. И. Социология для юристов. М., 1999.
С. 65.

Юридическая социология

Глава 11. Социология преступности

"принесения клятвы". Этот обычай играет большую роль в спло­чении сообщества и проверки его членов на преданность. Клят­вопреступник опускается на низшие ступени групповой иерар­хии. Клятвы могут давать и новички, обязуясь следовать всем нормам субкультуры. Клятва может даваться в ответ на предъявленное обвинение в каком-либо нарушении. Она мо­жет даваться и по некоторому конкретному поводу (обещание заплатить карточный долг).

Примеры отдельных клятв:

• "клянусь зоной" — клятвопреступник обязан совершить
побег;

• "кем мне быть" — клятвопреступник обязан выполнить
любое требование членов группы ("американка");

• "век свободы не видать" — клятвопреступник обязан
совершить преступление, чтобы получить новый срок;

• "забожусь на себя" (на побег, на палец и т. д.) — с клят­
вопреступником совершают акт мужеложства (он обязан со­
вершить побег, отрубить себе палец и т. д.)¹.

Для тюремной субкультуры характерно наличие своеоб­разного мировоззрения. В одном из ИТУ на Харьковщине 67-летний осужденный, который почти 40 лет провел за решет­кой, утверждал, что ни о чем не жалеет. "Я вор, — философ­ствовал он. — Вот вы живете по-человечески один месяц в году, а остальное работаете. Разве не так? Я же свои "отпус­ка" проводил, как вам и во сне не приснится, а потом садился расплачиваться за удовольствие"².

К другим проявлениям субкультуры осужденных относят­ся татуировки, клички, жаргон, система стихийной страти­фикации.

Татуировка — визитная карточка преступника, расска­зывающая о его специальности, прошлом и жизненных кредо. Собор, например, означает верность воровской профессии, а количество куполов — число "ходок" в зону, перстень на паль­це с заштрихованным квадратом говорит о том, что его обла­датель отсидел "от звонка до звонка", крест в перстне — кар­манный вор, а череп — отличительный знак разбойника. Если у человека на теле имеется татуировка, изображающая джин-

¹ См.: Курганов С. И., Кравченко А. И. Социология для юристов.

² Энциклопедия преступлений и катастроф. Символика тюрем. Минск 1996
С. 11.

на, вылетающего из бутылки, паука в паутине или цветы мака — перед вами наркоман. Сердце, пронзенное кинжалом, означа­ет: "судим за хулиганство". Кот в сапогах — воровство. Звезды на коленях — "клянусь, не встану на колени перед ментами". Череп с костями — "смертная казнь заменена лишением сво­боды". Орел — символ власти и воровского авторитета. Чер­ный парусник — знак грабителя-гастролера. А сложная компо­зиция — обнаженная женщина перед плахой и рядом палач с топором — означает, что ее обладатель убил жену за невер­ность и дал клятву в вечном женоненавистничестве. Кинжал, воткнутый в горло, — клятва отомстить на воле знакомой жен­щине за измену.

Когда выясняется, что наколка сделана не по праву, "ради понта", то нарушителя ждет жестокое наказание — от "опе-тушения" до отрубания пальца с самовольно присвоенным пер­стнем¹. Мы видим, что в кругу осужденных татуировки — дело не личное, а общественное: человек не может накалывать все что угодно. Одна из норм субкультуры гласит: "отвечай за наколку". Наколоть можно только то, что соответствует ста­тусу в системе стихийной тюремной дифференциации, а по­ведение осужденного должно соответствовать содержанию наколки.

Клички — непременный атрибут субкультуры асоциаль­ных групп. Они выполняют функцию социального клеймения, показывают роль и место индивида в группе: у авторитетов клички благозвучные, у аутсайдеров — оскорбительные.

В кличках могут закрепляться:

• физические недостатки (Губошлеп, Косой);

• негативные качества личности и поведения (Хорек,
Чума);

• ироническое подчеркивание индивидуальных качеств
(глупый — Интеллигент, верзила — Крошка);

• характер преступной деятельности (вор — Ключник,
фарцовщик — Швед, Фред);

• статус в групповой иерархии (Король, Таракан).

Вхождение в сообщество обязательно связано с усвоени­ем жаргона. Уголовный жаргон не является самостоятельным языком, он возникает и функционирует на базе общенацио­нального языка. Жаргон — разновидность условного языка или

См.: Энциклопедия преступлений и катастроф. Символика тюрем. С. 23.

Юридическая социология

Глава 11. Социология преступности

арго. Такие языки существуют у многих социальных групп (мо­лодежный сленг, профессиональные языки), они выполняют сигнально-обособленную функцию, свидетельствуют о принад­лежности к определенной социальной группе. Уголовному жар­гону присуща конспиративная функция: он служит средством засекречивания информации от "непосвященных". Жаргон па­разитирует на родном языке, используя его синтаксические, грамматические и фонетические законы, пополняя свой сло­варный запас в основном путем изменения значения обычных слов (петух — педераст, козел — доносчик, кум — оператив­ник). Жаргону свойственны образность, парадоксальность, иро­ничность (например, изнасилование — это "лохматая кража"), что делает нередко его привлекательным для подростков¹. Но уголовный жаргон привлекает не только детей, но и вполне взрослых людей, он активно проникает в обычный разговор­ный язык. Мы уже не удивляемся, когда не только в обще­нии, но и официальной речи часто используют следующие слова: "беспредел", "заложить", "замочить"; практически стали бытовизмами такие слова из уголовного жаргона, как: "бич" (бродяга), "блатная" (воровка), "борзеть" (наглеть), "бортануть" (оттолкнуть), "брать на понял" (принимать за дурака), "брод" (улица), "буркалы (глаза), "в ажуре" (нормально, хорошо), "бычок" (окурок), "водила" (шофер), "вольтанутый" (душев­нобольной), "глаз положить" (понравиться, приглянуться), "гор­батить" (работать) "глухо" (плохо, совершенно худо), "гужа-нуться" (развлечься), "дать стране угля" (удивить), "для ме­бели" (на всякий случай), "зырить" (смотреть), "кайф" (удо­вольствие), "кадрить" (добиваться близких отношений), "чу­виха" (девушка), "цырлы" (пальцы ног), "телка" (девка) и др. В уголовном жаргоне следует особо выделить систему слов, позволяющую скрыть, завуалировать, зашифровать информа­цию от постороннего. Речь идет о следующих словах и выра­жениях: "бей верах" — призыв воровать из верхних карманов; "блины печь" — подделывать деньги; "бондарь" — содержа­тель притона;"бросать коня" — передавать записку из каме­ры в камеру через окно на ниточке или шнурке; "быть на лаване" — скрываться от милиции; "велосипед" — истязание, заключающееся в поджоге горючих предметов, вставленных между пальцами ног (обычно во время сна); "винта нарезать" —

убежать; "голуби" — письма, миновавшие обязательную в ИТУ цензуру, белье на веревке; "гусь" — доносчик; "дама" — го­мосексуалист; "крестьяне" — вши; "крутить поганку" — де­лать зло окружающим; "корова" — человек, предназначен­ный на съедение¹.

Для субкультуры осужденных типичным является жест­кая стратификация индивидов. Лишь на первый неискушен­ный взгляд одинаково одетые осужденные кажутся одноли­кой массой. На деле это целый мир со сложными взаимоотно­шениями, иерархией, борьбой интересов и честолюбий.

Среди тех, кто придерживается неформальных норм по­ведения, выделяются три главные страты: "воры в законе", "фраера", "пацаны". Высшая страта преступного мира — "воры в законе". Они избираются на воровской сходке ("сходняке"), которая представляет собой своего рода законодательный орган преступников, определяющий их систему правил, утвержда­ющий воровскую этику и идеологию. "Воров в законе" сравни­тельно малое количество. По данным МВД, их было до 90-х годов около 550 человек на всю Россию. Однако влияние этой высшей "касты" очень велико, они своего рода "генералы пре­ступного мира".

Еще недавно "вор в законе" под угрозой лишения титула и вечного позора обязан был неукоснительно соблюдать тра­диции, берущие начало в прошлом веке:

• не работать ни на воле, ни в зоне (находились такие
"герои", которые отрубали себе пальцы, чтобы не брать в
руки инструмент);

• не жениться, не служить в армии;

• не участвовать в какой бы то ни было общественной
работе и художественной самодеятельности;

• не вставать при исполнении гимна;

• зазорно для вора было обрастать движимым и недви­
жимым имуществом — все добытое он должен был с шиком
пропивать либо сдавать в "общак", откуда, оказавшись на мели,
и сам мог черпать почти как с открытого банковского счета.

Теперь "воры в законе" новой формации ведут себя как хотят: покупают особняки и "Мерседесы", вместо "честного воровского промысла" идут на службу к миллионерам-теневи­кам, женятся на юных красотках, могут купить звание "вора

¹ См.: Курганов С. И., Кравченко А. И. Социология для юристов. С. 66—67.

Энциклопедия преступлений и катастроф. Символика тюрем. С. 489.

Юридическая социология

Глава 11. Социология преступности

в законе"¹. "Воры в законе" остаются суперлидерами среди пре­ступников и в их группировках. Они активно ведут организа­торскую работу по распространению в среде осужденных во­ровской идеологии, следят, чтобы осужденные выполняли нео­фициальные нормы поведения, выступают в роли арбитров при возникновении конфликтов между осужденными и отдель­ными группировками. Они организуют сбор денег, продуктов питания, одежды для "общака". Сбор перечисленного в "об-щак" ведется под предлогом "арестантской справедливости и солидарности" для оказания помощи осужденным, отбываю­щим наказание в тюрьме, штрафном изоляторе (ШИЗО), по­мещении камерного типа (ИКП), одиночной камере. Все это называется "святыми местами". "Общак" также используется для подкупа администрации ИТУ, военнослужащих конвойно­го подразделения внутренних войск.

Следует подчеркнуть, что как личность "вор в законе" нередко имеет неординарные черты. Хорошо организован, умеет сплотить осужденных, подчинить массу своей воле, ут­вердить свой авторитет, не допускает своего унижения, уме­ет выиграть в противоборстве с администрацией, продумыва­ет ходы, пренебрежительно относится к лицам, которые ниже по статусу, сдержан, проницателен, хладнокровен в сложной ситуации. Аналитический склад ума позволяет ему просчитать ситуацию и расчетливо вести борьбу за главенствующее поло­жение в сообществе осужденных².

Ниже стоят обычные "блатные", которых называют "от-рицаловкой", их около 15% от общего количества осужден­ных. Среди них "фраеры" — своего рода заместители "вора в законе". Они не имеют права оспаривать воровское решение, принимают участие в "сходняке", осуществляют связь с во­лей. "Шестерки" выполняют за "вора в законе" черновую рабо­ту (стирают, гладят и т. п.). "Громоотводы" отвечают за про­ступки "вора в законе". "Быки", "солдаты", "пехотинцы" — все они выполняют карательные функции и др. Жизненное кредо "отрицаловки" — противодействовать всем требовани­ям администрации и, наоборот, делать все, что запрещает на­чальство: пользоваться чужим трудом, раздобывать и упот-

реблять водку и наркотики, играть в карты, наносить татуи­ровки, изготавливать недозволенные предметы: от безобид­ных брелоков до ножей и самогонных аппаратов.

К особой статусной группе относят "петухов" — так назы­вают осужденных, оказавшихся в местах лишения свободы на лагерном дне. Это своего рода неприкасаемые, как правило, те осужденные, над которыми совершили акт мужеложства. Наиболее вероятные кандидаты в "петухи" — стукачи, бес-пределыцики, не сумевшие отдать карточный долг "фуфлыж-ники", не следящие за чистоплотностью "ч