Карнарфон. Уэльс 7 page

— Трус! — злобно прошипел де Валанс, и улыбка его превратилась в зловещий оскал. — Ты не заслуживаешь этого щита, собака.

Вперившись взглядом в искаженное ненавистью лицо рыцаря, Роберт вдруг ощутил прилив ярости. Он качнулся вперед, толкнув стол на Эймера и сбив того с ног. Рыцарь приземлился на табуретку, которая разлетелась в щепы под его весом, и беспомощно простерся на каменном полу. Меч выпал у него из пальцев, а ремешок шлема лопнул от удара. Прежде чем рыцарь успел пошевелиться, Роберт обежал стол и навалился на него сверху, став коленями ему на живот. Отшвырнув в сторону собственный клинок, он обеими руками сорвал с де Валанса шлем. Эймер, оглушенный падением, попытался оказать сопротивление, но Роберт ударил его в лицо. Латная рукавица рассекла Эймеру губу и выбила два передних зуба. Брюс ударил ненавистное лицо еще раз, и еще, превращая его в сплошной синяк и сломав Эймеру сначала нос, а потом и челюсть.

Когда Роберт, мокрый от пота и задыхающийся, занес кулак для пятого удара, снаружи раздался топот копыт и послышались крики. Он придержал руку, услышав собственное имя. Это были его люди. При звуках голоса своего брата Роберт опустил окровавленный кулак.

— Сюда! — прохрипел он, отталкиваясь от Эймера. Наклонившись, чтобы поднять меч, и чувствуя, как яростно шумит в висках кровь, он приостановился на мгновение, глядя сверху вниз на Эймера, который слабо стонал сквозь выбитые зубы. Меч задрожал в его руке, и нестерпимое желание покончить с врагом одним ударом охватило его. — В следующий раз я убью тебя.

Оставив Эймера без чувств валяться на захламленном полу кухни, Роберт, пошатываясь, нетвердой походкой вышел на дневной свет, затянутый дымом пожаров.

Англичане разбили лагерь на покрытом снегом склоне холма над Лланваесом. Внизу, в руинах, до сих пор полыхало зарево пожаров, которые никто не тушил, и в серых сумерках огонь казался особенно зловещим. Всех, кто уцелел в кровавой битве, рыцари согнали в кучу. Они представляли собой жалкое зрелище; дети плакали, мужчины и женщины стояли с побледневшими лицами, многие были ранены.

Роберт держался поодаль, все тело у него ныло, сломанный нос пульсировал болью. Рыцари постарше шумно радовались, довольные тем, как быстро они захватили город и покончили с мятежниками. Молодежь вела себя намного тише, многие попросту растерялись, вкусив первой крови, которой они так жаждали. Среди них был и Эймер с безобразно распухшим лицом и выбитыми передними зубами. Роберт мельком услышал, как рыцарь рассказывал Хэмфри душещипательную историю о том, как его подстерегли в засаде сразу трое повстанцев. Он сомневался, что хоть одна живая душа когда-либо узнает от Эймера правду о том, что произошло.

Пока Роберт наблюдал за происходящим, привели Мадога ап Льюэллина, раненого, но живого, и поставили перед ожидающими рыцарями и уцелевшими горожанами. Руки у него были связаны за спиной, но он шел с гордо поднятой головой между двух рыцарей, конвоировавших его. Золотой обруч, который он носил в бою, оставался у него на голове, помятый еще сильнее и забрызганный кровью. Мадога привели к Эдуарду, высокая фигура которого выделялась на фоне тусклого неба, а полы ярко-красной накидки безжалостно трепал ветер. За спиной короля развевались два флага. На его штандарте был изображен королевский герб Англии, а на втором дышал огнем выцветший золотой дракон. По кивку короля клирик в черной сутане подошел к Мадогу, чтобы снять у него с головы золотой обруч. Уэльский мятежник выплюнул несколько яростных фраз, но рыцари держали его крепко и он не смог помешать клирику забрать у него корону Артура и передать ее английскому королю.

Эдуард некоторое время молча смотрел на окровавленный золотой обруч, объединивший против него целую нацию. Затем, очевидно удовлетворенный, он кивком приказал унести его.

— Мы отмоем корону и приведем в должный вид. — Когда клирик унес ее, взгляд короля уперся в Мадога. — Ты поднял восстание, посягнул на границы королевства, совершил убийство, грабеж и разбой. Ты уничтожал собственность, подстрекал к беспорядкам и нарушил покой своего короля.

В лице Мадога не дрогнул ни один мускул. Он не сводил глаз с Эдуарда.

Роберт, глядя на него вместе с остальными, не мог не подумать о том, а понял ли Мадог или кто-нибудь из тех, кто остался жив, хоть слово из сказанного королем.

— За свои преступления ты будешь заточен в Тауэр, где и проведешь остаток своих дней. — Король сделал паузу, и стало слышно, как трепещет на ветру полотнище с золотым драконом. — Десять лет — долгий срок. Народ Уэльса забыл о той цене, которую ему пришлось заплатить за неповиновение. — Эдвард оглянулся через плечо, туда, где стояли Джон де Варенн и остальные английские графы. — Им нужно напомнить об этом.

Толпа расступилась, и Роберт услышал крик, когда из нее выволокли какого-то юношу. Это был молодой человек с черными, как смоль, волосами.

Мадог закричал и попытался вырваться.

— Как нам сообщили, это твой брат, Дафидд, — сказал Эдуард.

На избитом лице Дафидда отразился ужас, но он презрительно сплюнул на землю, когда двое рыцарей протащили его мимо Эдуарда к тому месту, где оруженосцы держали под уздцы двух лошадей. Один из рыцарей отвел руку, чтобы заковать юношу в кандалы, но король отрицательно качнул головой. Мадог забился в руках стражников, бессвязно выкрикивая что-то по-валлийски, обращаясь к королю и своему брату, который не сводил взгляда с лошадей, к седельным лукам которых были привязаны толстые веревки. Свободные концы их держали в руках солдаты.

Рыцари развели руки Дафидда в стороны. Солдаты, державшие веревки, подошли к нему и привязали их к его запястьям, тщательно проверив каждый узел, дабы убедиться, что он не развяжется. Лошади фыркали, когда оруженосцы развели их в стороны по бокам Дафидда, грудь которого судорожно вздымалась. Кольца веревок, концы которых были привязаны к седельным лукам и запястьям Дафидда, размотались, но пока еще провисали свободно. Рыцари оттеснили горожан в сторону, чтобы те не попали под копыта коней. Кое-кто из них отвернулся, матери прижимали лица детей к своим юбкам, мужчины закрывали глаза. Остальные смотрели на происходящее в немом отчаянии. Эдуард стоял в окружении вельмож, и лицо его ничего не выражало.

Двое солдат, протолкнувшись сквозь толпу, остановились позади Роберта, глядя на Дафидда, который стоял совершенно один, вытянув руки со сжатыми кулаками по бокам.

Один из солдат сказал другому:

— Я сам видел, как одному мужчине оторвало руки начисто.

Роберт дал любопытным зевакам встать впереди себя, когда король подал знак оруженосцам, которые подняли хлысты и стегнули лошадей. Животные прянули в разные стороны, веревки мгновенно натянулись, растягивая руки Дафидда. Крик ярости Мадога слился с воплем боли, который издал его брат.

Когда вывихнутые в плечевых суставах руки Дафидда отвязали, казнь продолжилась, и его обмякшее тело положили на деревянные козлы с крышкой, где ему грубо вспороли живот мясницким ножом. Наконец, его четвертовали, и окровавленные куски тела побросали в бочки, чтобы разослать их в разные концы вновь покоренного королевства и показать, что будет с теми, кто осмелится вновь помышлять о мятеже. Корона, которую в свое время носили Брут и сам Артур, будет доставлена в Вестминстер, став последним гвоздем, забитым в гроб свободы Уэльса.

Роберт спустился с холма, слыша, как яростные крики Мадога замирают вдали.

Поблизости от городских стен королевские инженеры и каменщики оживленно спорили о чем-то, осматривая местность, измеряя и размечая что-то кусками веревок. Король уже отдал приказ о строительстве очередной крепости на месте разрушенного города. Солдаты сносили тела убитых на берег. Трупы швыряли в набегавшие волны, уносившие их прочь. Роберт уже видел в проливе торчащие спины и головы, которые уносил отлив и которые вскоре станут кормом для рыб и птиц. Почувствовав, что кто-то остановился рядом, он обернулся и увидел Хэмфри. Рыцарь держал на руке щит с драконом, а меч в ножнах висел у него на поясе. На лице его виднелись следы крови, и ею же была забрызгана его накидка.

— Ну вот, дело сделано. — Глубоко вздохнув, Хэмфри уставился на воду, на которой медленно покачивались трупы. — Скоро мы сможем вернуться домой. — Когда Роберт ничего не ответил, он продолжал. — Будь спокоен, мой друг, ты будешь вознагражден, когда корона Артура займет свое место рядом с Мечом милосердия в Вестминстерском аббатстве. И теперь нам осталось отыскать только две реликвии.

Роберт прочел яростную решимость на лице Хэмфри. Его друг, похоже, был твердо уверен в том, что ступил на единственно правильный путь и что когда пророчество исполнится, в королевстве все вновь станет хорошо. У Брюса не было времени усомниться в истинных целях и намерениях ордена или в том, насколько остальные верят в пророчества Мерлина, поскольку тяготы войны и зимних холодов представляли собой непосредственную опасность, но теперь, когда на его глазах трупы уносил отлив, Роберт задумался об этом. Он был готов поверить им в ту ночь, когда его приняли в члены ордена; услышанные в детстве легенды о великих воинах наполняли его ожиданиями радужных перспектив. В этих историях сражение всегда выглядело чем-то блистательным и исполненным славы, и слова поэтов возносили героев над кровавой реальностью. Роберт вдруг вспомнил своего отца и то, как война изменила его. И тут впервые на него снизошло понимание. Ничего удивительного, что отец не верил ни во что, помимо суровой правды окружающего мира, и высмеивал тех, кто не соглашался с ним. В памяти у него всплыли слова брата, сказанные им в ту ночь, когда под Нефином был атакован обоз. Ты ему доверяешь?

— Ты так и не сказал мне, что сделает король Эдуард, когда соберет все четыре реликвии, — сказал Роберт, вперив в Хэмфри тяжелый взгляд.

— Мы не посвящены в его планы, Роберт, как я уже говорил тебе. Только рыцари Круглого Стола точно знают, в чем они заключаются. А мы должны доказать, что достойны такого же доверия, как и они.

— И тебе никогда не хотелось узнать о них?

Хэмфри выдержал паузу.

— Я просто знаю, что мой король сделает то, в чем более всего нуждается мое королевство.

Роберт ничего не ответил. Он подумал о своей стране, ослабленной и раздираемой на части вмешательством Эдуарда, и тень беспокойства шевельнулась у него в душе. Но он постарался отогнать ее прочь. Шотландия — независимое королевство, у которого есть собственный король. Это не Уэльс или Ирландия, расколотые и изолированные. Как бы сильно ни желал Эдуард завладеть короной короля Артура, в первую очередь он прибыл сюда для того, чтобы подавить восстание.

Тем не менее, стоя рядом с Хэмфри на мрачном берегу, Роберт вдруг ощутил, что оказался на перекрестке множества дорог, каждая из которых вела в темноту и неизвестность.

Пламя множества свечей трепетно освещало стройные ряды рыцарей, отражаясь в глазах воинов и позолоте гробниц вокруг. В святилище, находящемся в самом сердце Вестминстерского аббатства, главное место занимала усыпальница, в каменном основании которой были прорублены ступени, уводящие вниз. Усыпальница, построенная королем Генрихом для останков Святого Эдуарда Исповедника, вместе с парящим вокруг нее аббатством, была возведена всего двадцать шесть лет тому, но ступени ее уже обрели зеркальную гладкость от прикосновения колен множества пилигримов. На каменном основании, в золоченой раке,[54]над которой висел балдахин, разрисованный сценами из Священного Писания, лежали останки святого. Внизу, в библейской темноте склепа, сгущались тени.

Под взглядами нарисованных святых король Эдуард преклонил колени, и его ярко-алое одеяние складками растеклось по ступеням усыпальницы. Он склонил голову. Позади него уходящими вдаль рядами выстроились его люди, и лица их терялись в золотистой полутьме, подсвеченной мерцанием свечей. Впереди стояли самые близкие его сподвижники, рыцари Круглого Стола: Джон де Варенн и епископ Бек, графы Линкольн и Уорик, Арундель, Пемброк, Херефорд и брат короля, Эдмунд Ланкастер, и еще несколько человек. За их спинами выстроились Рыцари Дракона, торжественно держа перед собой щиты.

Роберт, стоя между Хэмфри де Боэном и Ральфом де Монтермером, почувствовал на себе чей-то взгляд. Чуть повернув голову, он встретился глазами с Эймером де Валансом. После Англси синяки сошли у того с лица, но на щеке остался шрам от участия в кампании. Роберт увидел, что и два зуба, выбитые им лично, уже были заменены другими. Аккуратно вставленные в уродливые дыры, они были скреплены с соседними зубами тонкими серебряными проволочками, придавая его улыбке странное сверкание. Интересно, когда это рыцарь ухитрился вставить новые зубы, мельком подумал он. Эймер надолго задержал на нем свой взгляд, а потом отвел глаза, глядя на короля. Минуло несколько месяцев с тех пор, как Роберт видел его в последний раз. После падения Англси многие благородные дворяне были освобождены от королевской службы, получив возможность вернуться в свои владения, и Эймер отправился вместе с отцом в Пемброк. Но по злобному блеску в глазах становилось ясно, что ненависть его нисколько не остыла. Однако Роберт ничуть не жалел о том, что избил наглеца, как и о том, что однажды тот непременно решит поквитаться. Даже сейчас он испытывал жестокую радость, вспоминая, как всаживал кулаки в самодовольное лицо Эймера; лицо, на котором отражалось злорадство, когда Брюс испытывал боль или унижение. Ублюдок сполна заслужил преподанный ему урок. И, если потребуется, Роберт повторит его, не задумываясь.

Когда король покинул остров, на котором уже полным ходом шло строительство нового замка Бомарис, Роберт остался в его изрядно поредевшей свите. Он был с королем, когда они направились на север, чтобы надзирать за планами реконструкции и восстановления Карнарфона, а потом и на юг, дабы посетить с королевским визитом его жалкие и заброшенные прибрежные городки и морские порты, а также побывать в мощных цитаделях Крикайет и Харлек. Мадог ап Льюэллин был в цепях препровожден в Тауэр, где и приговорен к пожизненному заключению. После кровавой казни брата дух валлийского повстанца был сломлен, и в своем отчаянии он казался живым воплощением рухнувших надежд страны, принцем которой он был так недолго.

В каждом поселении Эдуард принимал формальную капитуляцию валлийцев и их вассальные клятвы верности. Куда бы он ни направлялся в цветущем мае и июне, корона Артура неизменно сопровождала его как символ верховной власти. Население Уэльса, лишившееся своего принца и скорбящее по погибшим мужчинам, коих было великое множество, притихло и затаилось в трауре. Но Эдуард, который всего двумя неделями ранее разорвал на части лошадьми младшего брата Мадога, демонстрировал снисхождение и терпимость, создав законодательный орган, который призван был рассматривать жалобы валлийцев на притеснения его официальными представителями, тех самых жалоб, что и привели, в конце концов, к мятежу. Он даже позволил многим повстанцам вернуться к своим семьям, не понеся никакого наказания. Роберт, удивленный масштабом подобного всепрощения, вскоре догадался о его причинах. Эдуард нуждался в том, чтобы валлийцы смирились с его правлением, если хотел, чтобы они платили налоги и участвовали в его войнах.

Несмотря на одержанную победу в Уэльсе, летние месяцы доставили королю немало огорчений. Когда с горных перевалов сошел снег и наступила весна, из Англии один за другим начали прибывать гонцы с посланиями. Первые доклады о том, что войска Эдуарда в Гаскони захватили три ключевых города, были встречены с восторженным энтузиазмом, но когда стало понятно, что дальнейшего продвижения не предвидится, король впал в мрачную задумчивость. Две военные кампании вкупе с колоссальными расходами на строительство Бомариса и восстановление Карнарфона истощили его казну. После возвращения в Лондон Роберт стал свидетелем множества тревожных разговоров, когда обеспокоенные бароны вполголоса обсуждали, когда же король обратится к ним с просьбой ссудить ему деньги.

Но сегодня в Вестминстере эти взволнованные голоса стихли и глаза всех присутствующих были обращены на короля и алтарь перед усыпальницей Исповедника.

На алтаре, задрапированном красной с золотом материей, лежали три предмета. Одним из них был меч. «Меч милосердия», — прошептал ему на ухо Хэмфри, когда клинок внесли в часовню. Вместо того, чтобы сужаться к острию, лезвие, в незапамятные времена выкованное святым, чьи кости теперь лежали в золотой усыпальнице, было словно обрезанным. Меч принимал участие в каждой коронации начиная с 1066 года, когда Вильгельм Завоеватель был провозглашен королем Англии. Хэмфри пробормотал строчку из Последнего Пророчества, когда они с Робертом смотрели, как священник вносит клинок.

Меч святого, который рождает королей, сломанный в знак милосердия.

Рядом с мечом лежала простая черная коробочка, поблескивающая в пламени свечей. На вопрос о том, что это такое, Хэмфри шепотом ответил, что в ней лежит оригинал пророчества, которое король Эдуард обнаружил в Нефине после завоевания Уэльса. И король повелел сделать перевод этой самой книги, содержащей предвидения Мерлина, настолько древней, что ее нельзя вынимать оттуда, дабы она не рассыпалась в прах. Ее слова подвигли короля на поиски четырех реликвий, разделенных между сыновьями Брута, дабы предотвратить предсказанный распад Британии. И вот сейчас к ним добавилась корона Артура, восстановленная ювелирных дел мастерами короля. Взяв ее обеими руками с шелковой подушечки у основания усыпальницы, Эдуард поднялся на ноги.

Роберт заметил, как некоторые из присутствующих вытягивают шеи, чтобы своими глазами увидеть, как король кладет корону на алтарь. Несколько человек склонили головы в молитве. Глаза Хэмфри сияли, хотя другие люди вовсе не выглядели охваченными священным трепетом. А Роберт ощущал себя где-то посередине между ними. Одна часть его хотела с головой окунуться в это захватывающее предприятие — вместе с Хэмфри и остальными отправиться на поиски сокровищ, свято веря в то, что его служба королю еще может принести пользу его семье, а другая часть терзалась сомнениями относительно того, правильный ли путь он выбрал. Обвинения брата, высказанные им в Нефине, заставили всплыть на поверхность неприятную правду — ведь он действительно обещал деду в тот день, когда его посвятили в рыцари, что никому не даст лишить его семью права на трон. Каким бы туманным не представлялся этот путь по сравнению с тем, что, казалось, был прямо-таки усыпан сокровищами, он не мог отрицать ни того, что поклялся выбрать его, ни того, что сейчас пошел другой дорогой. А с этими воспоминаниями в ушах у него зазвучали и слова деда, которые тот частенько любил повторять:

«Мужчина, который нарушает данную им клятву, недостоин того, чтобы называться мужчиной».

Когда король Эдуард отвернулся от усыпальницы святого, церемония завершилась. По сигналу Джона де Варенна графы, бароны и клирики потянулись к выходу в разрисованном занавесе, отделявшем святилище от остальной части церкви, торопясь принять участие в празднестве, которое король устраивал во дворце, а заодно и обсудить последние известия из Гаскони. Король не присоединился к ним, а медленно подошел к одной из гробниц, стоявшей неподалеку от усыпальницы Исповедника. На ее крышке виднелось бронзовое изображение женщины. Надпись на боку гласила:

«Здесь покоится Элеонора, душу которой принял Господь в милости своей».

Когда люди впереди Роберта задвигались, заслонив от него короля, преклонившего в одиночестве колени, он последовал за Хэмфри из самого сердца аббатства в его огромный, похожий на чрево гигантского кита, желудок. В окнах, выстроившихся вдоль прохода, сверкали рубиновые и сапфировые стекла, украшенные гербами, а стены между витыми мраморными колоннами были покрыты позолотой и киноварью.

Роберт прошел уже полпути от алтаря, когда вдруг заметил мужчину, несомненно, королевского гонца, судя по его полосатой тунике, о чем-то негромко разговаривавшего с Ральфом де Монтермером. Ральф обернулся, ища кого-то взглядом. Увидев Роберта, он кивнул на него. Когда гонец приблизился, Роберт остановился и Хэмфри вопросительно задержался рядом с другом.

— Сэр Роберт Каррик. — Гонец протянул ему свернутое в свиток письмо. — Послание из Шотландии, сэр. Оно прибыло некоторое время тому, но мы не смогли вовремя доставить его вам.

Роберт поправил щит на локте, а потом взял письмо, решив, что оно пришло от деда. Брюс писал в Шотландию перед тем, как отправиться в Уэльс, извещая старого лорда о том, что его призвали под знамена короля. Он улыбнулся, увидев печать деда, затем вскрыл письмо и принялся читать его, не замечая людей, обходивших его со всех сторон. Уже после первых строк улыбка на его губах увяла.

— Что случилось? — спросил Хэмфри, видя изменившееся выражение его лица.

Роберт не ответил. Вместо этого он еще раз перечел письмо. Когда Хэмфри повторил свой вопрос, он в растерянности поднял голову, встретив вопросительный взгляд друга.

— Я должен вернуться домой. — Роберт сделал паузу, чтобы откашляться и обрести голос. — Чтобы жениться.

— Жениться?

— На дочери сэра Дональда, графа Мара. — Роберт умолк, глядя на висящий на сгибе локтя щит, побывавший в бою. — Я должен как можно скорее испросить у короля разрешения покинуть Лондон. — Он помолчал, а потом протянул щит с драконом Хэмфри. — Я должен вернуть его тебе, потому что не знаю, как долго буду отсутствовать.

Хэмфри не сделал даже попытки принять щит.

— Тот, кто однажды стал Рыцарем Дракона, останется им навсегда. Он твой, и хранить его тебе придется самому, Роберт. — Он задумчиво присвистнул, а потом весело рассмеялся. — Что ж, надо постараться, чтобы сегодняшний праздник запомнился нам надолго, если ты в последний раз будешь сидеть с нами за одним столом в ранге холостяка. Женитьба? — Он покачал головой и вновь рассмеялся. — Полагаю, сия ноша в скором времени ожидает всех нас.

К ним подошли Ральф и Томас Ланкастер, которым было интересно узнать, какие новости привез гонец. Хэмфри рассказал им обо всем. Ральф торжественно похлопал Роберта по плечу и заявил, что ему очень жаль его.

— Ты встречался с нею? — поинтересовался Томас.

В памяти у Роберта возникло озеро под луной, пар от дыхания, вырывающийся у него изо рта, когда он наклонился к Еве, ее волосы, отливающие серебром в лунном свете. Он вспомнил, что в ту ночь его дед и граф Мар о чем-то долго беседовали. Очевидно, уже тогда они планировали этот альянс.

— Она красива? — не отставал Ральф.

— Как Святая Дева Мария и все ее ангелы, — ответил, наконец, Роберт, и на губах у него заиграла неуверенная улыбка.

Их смех эхом покатился между мраморными святыми и королями, затихая в темных закоулках аббатства, когда они зашагали по проходу.

Джон Баллиол стоял на крепостной стене замка Стирлинг, глядя на заходящее солнце. На болотистой равнине внизу, у подножия скал, на которых громоздился замок, блестели лужи воды, и солнечные лучи играли в них. В малиновом небе кружили стаи птиц. Их строгий порядок намекал на присутствие некоего смысла и языка полета, недоступного человеческому пониманию. Воздух благоухал травами, которые слуги собирали в саду для кухни. Король видел других людей, спешащих по своим делам по двору замка и поросшей травой дамбе, тянувшейся вдоль стен, где скалы образовывали ровное плато, прежде чем оборваться отвесными стенами к цветущим лугам, убегающим вдаль до самого Форта. Великая река величаво несла свои воды с горных вершин к Эдинбургу, где королевский замок, подобно брату-близнецу Стирлинга, высился на таком же скалистом обрыве. Там водный поток, деливший Шотландию практически пополам, расширялся и впадал в море. В сумерках Баллиол едва различал деревянный мост над чернильно-черными водами, который, подобно заколке, соединял вместе две половинки его королевства. Вот уже долгие годы замок Стирлинг называли ключом к северу, потому что тот, кому принадлежал замок, охранявший мост, мог контролировать единственный надежный проход в высокогорье Шотландии, знаменитый Хайленде.

Летний вечер выдался умиротворенным и сонным, но темнота, подкрадывающаяся с востока из-за лысых вершин холмов Очил-Хиллз, предвещала, как казалось Баллиолу, не только наступление ночи. Он не хотел терять из виду эту землю, не хотел видеть, как она ускользает от него, погружаясь в ночь. Ему хотелось дотянуться до горизонта и достать из-за него солнце, прижать его к груди и ослепить им своих врагов. Но воздух, обвевавший его испещренные оспинами щеки, становился все холоднее, и в восточной части неба уже проклюнулись первые звезды.

— Милорд.

Баллиол обернулся на звук голоса. На галерее стоял Джон Комин, и в лучах закатного солнца его лицо казалось отлитым из бронзы. Лорд Баденох почти не постарел за те три года, что минули с интронизации Баллиола в Скоуне, и король ненавидел зятя за его цветущий облик. Он знал, что ему самому прошедшие годы легли на плечи тяжкой ношей, ведь, заполучив трон, он потерял супругу и почти всю власть. Ощущение уходящего безвозвратно времени заставило его вспомнить об их отцах, которые вместе сражались под Льюисом под знаменами короля Генриха: именно тогда связь между их семьями стала неразрывной. Баллиол впервые задумался о том, что если бы Уильям Комин не предложил его отцу выйти на свободу из той монастырской кельи в Льюисе, то стоял бы он сам сегодня на этой стене, сломленный потерями и утратами? И как повернулось бы колесо фортуны, если бы Баллиолы в тот момент пошли своим путем, а не стали заложниками своего долга перед Коминами? Кровь вскипела у него в жилах от этих мыслей и воспоминаний о своем отце.

— Вы готовы, милорд? Люди уже собрались в зале.

— Я до сих пор не могу поверить в то, что это единственный выход, — обронил Баллиол, вновь отворачиваясь и глядя вдаль, прекрасно сознавая, что его слова приведут зятя в ярость.

Когда Комин заговорил, в тоне его прозвучала ледяная холодность:

— Вы сами согласились, сир. Как и все мы.

— Нет, это ты согласился. Это был твой план, а не мой.

— А разве у меня был выбор? — пожелал узнать Комин, и от гнева голос его стал выше на октаву. — Когда вы сами позволили королю Эдуарду унижать себя и манипулировать собой? Когда вы позволили ему остаться верховным правителем Шотландии, несмотря на заключенные соглашения? Он присудил вам отдать ему три города во время того судебного разбирательства в минувшем году, которое больше походило на издевательство. Когда это мы предоставляли такие свободы чужеземному королю?

— Быть может, тебе следовало спросить об этом его самого, когда ты был в Лондоне и с радостью женил своего сына на дочери одного из его ближайших сподвижников.

Комин не стал отрицать очевидного и с достоинством ответил на обвинение.

— Я должен был выбрать достойную супругу для своего наследника. Точно так же, как и у вас были свои обязанности в качестве нашего короля. Вы должны были сохранить наши права. Но, вместо этого, вы уступили их Эдуарду.

— Должен быть еще какой-нибудь выход. Вместо меня будут править двенадцать человек?

— Они не будут подменять вас, а станут всего лишь вашими советниками. — Лицо Комина посуровело. — Люди королевства собрались здесь сегодня вечером именно для этой цели. Четыре графа, четыре епископа, четыре барона. Вы не можете отказать нам.

— А что, если я все-таки откажу? Что тогда, брат? — В гаснущем багровом свете заката лицо Баллиола исказилось мукой. — Ты прикажешь убить меня, как приказал убить внучку моего предшественника?

Комин огляделся по сторонам, когда слова Баллиола эхом прокатились по галерее.

— Осторожнее, милорд, — пробормотал он. — Я был не единственным, кто принимал участие в этом заговоре. — Тон его голоса смягчился. — Идут такие времена, что вы не должны оставаться нашим единственным выбором. — Когда король отвел глаза, Комин встал перед ним. — Вы по-прежнему останетесь королем, Джон, но ваши действия будет направлять новый совет. Пусть он займется королем Эдуардом. А когда будущее Шотландии вновь окажется в безопасности, может статься, необходимость в таком совете отпадет.

— И когда же это случится? — Баллиол знал, что он проиграл; об этом свидетельствовал даже его собственный голос, негромкий и усталый.

Комин оперся обеими руками о каменный парапет и окинул взглядом болотистую равнину, тянущуюся вдаль от скалистого обрыва, увенчанного замком, вокруг которого теснились домики королевского городка Стирлинга.

— Все будет зависеть от ответных шагов Эдуарда, когда он узнает о том, что мы заключили военный союз с его врагом. Тогда он может отступить и вернуть нам наши свободы. Войны в Уэльсе и Гаскони обошлись ему очень дорого. И еще одна военная кампания — последнее, что ему сейчас нужно.

— А если он все-таки не отступит?

Комин немного помолчал, но когда заговорил, то в его тоне прозвучала решимость:

— Значит, потребуется больше времени.

— Король Филипп окажет нам военную помощь?

— Полагаю, да, исходя из наших первых переговоров.

Король смотрел, как последние лучи солнца скрылись за горами. Когда свет померк, Баллиол повернулся к своему зятю.

— Идем, и побыстрее покончим с этим.

День клонился к закату, когда Роберт и Эдвард в сопровождении своего эскорта пересекли границу. Получив разрешение короля покинуть Вестминстер, Роберту понадобилось больше времени, нежели он рассчитывал, чтобы уладить свои дела, и вот теперь, после двух недель в дороге, этот завершающий отрезок пути казался ему самым долгим. Вот уже несколько часов, объехав городские стены Карлайла, последнего английского города, он скакал в беспокойном молчании, стремясь к цели своего путешествия и раздумывая о том, что ждет его впереди, за вересковыми пустошами Солвей Фирта.