Объективная реальность

Дима Прохоров получил извещение о смерти родной тетушки, с которой они жили в одном городе, но которую он не видел целых пятнадцать лет. Все связи порвались после смерти деда и бабушки, которые только и связывали его с теткой, а отца - с родной сестрой. О причинах столь сложных семейных взаимоотношений можно говорить бесконечно долго и при этом ничего не сказать. Объясним ситуацию просто - не сошлись характерами, а характеры у всех родственников были ух какие сложные. Судить тоже никого не будем - не судите, да не судимы будите. Просто возьмем за точку начала нашего рассказа получение Димой Прохоровым этого извещения и не будем вдаваться в предысторию.

Как бы то ни было, в этот же день Дима оказался в квартире, из которой совсем недавно вынесли мумифицированный труп его никогда не любимой тетушки. Причем труп действительно не сгнил, а мумифицировался, об этом сказала ее соседка, у которой тетя Зина время от времени занимала соль и спички. Удивленная таинственным исчезновением тети Зины соседка стала звонить к ней в дверь, потом вызвала милицию и проникнув в квартиру они и обнаружили высохший труп среди невероятного нагромождения разнообразных предметов. Тело свезли в морг, и послезавтра его будут хоронить в закрытом гробу (тут уж Димин отец наконец-то позаботился о своей старшей сестре), а все предметы остались на своих местах.

Дима предполагал, что ее муж умер вскоре после их расставания, он и тогда уже страдал раком желудка. Немногочисленные друзья и знакомые растерялись в жизненных пертурбациях, рассеялись по белу свету и за его пределы. Об этом косвенно свидетельствовали и слова соседки Эммы Ивановны, рассказавшей о том, что тетя Зина жила совсем одна-одинешенька. В глазах бабушки Эммы читался явный упрек, но изменить что-либо было уже невозможно, оставался только фрагмент объективной реальности - пустая квартира и невероятное расположение предметов в ней.

Димка прошелся по теткиному жилищу. На вешалке в прихожей висело два дедушкиных пальто, бабушкина шуба и пальто ее мужа. Под диваном оказалось еще по одному комплекту верхней одежды ее давно умерших родственников, там же стояли и наборы их обуви. На резиновом коврике тоскливо и бессмысленно сиротились женские и мужские тапки, целую вечность дожидающиеся своих хозяев. В комнатах там и сям попадались пожитки, явно принадлежащие покойному мужу тетушки и ее родителям - курительная трубка, пепельницы со следами пепла, распечатанные пачки сигарет, недопитая бутылка водки, громадные дедушкины очки с мощными линзами, бабушкина клюка, свитера, старушечьи платья, автомобильные ключи. Самое же оригинальное находилось в маленькой комнате - детская кроватка, разбросанные по всему полу игрушки, выстроившиеся как на парад куклы. “Откуда у нее дети?! Ведь не было никогда, она сама из-за этого в истерики впадала! Что в шестьдесят лет родила - никогда не поверю. И где тогда ребенок сейчас?! Отдать его она никому не могла! Ничего не понимаю...” - размышлял Дмитрий. Однако игрушки лежали в такой последовательности, что было очевидно их реальное применение. Взглянув на стены Димка ахнул еще больше - все они были разукрашены чисто детскими граффити - смешными рожами, неуверенными изображениями котят и медвежат, и ни одного слова текста, только непонятные ломанные линии. После столь странного зрелища было уже трудно удивиться громадному отпечатку мужской ноги, оставленному на линолеуме кухни. Складывалось такое впечатление, что в этой квартире жила большая веселая семья, но это явно было не так.

“Что же тут было на самом деле?” - с запредельным удивлением подумал Димка и сообразил, что если в последние годы жизни Зинаиды Васильевны что-то действительно было, то в ее фотоальбоме обязательно должна остаться хоть одна фотография, посвященная этому периоду. Прохоров залез в шкаф и обнаружил насквозь пропитанный пылью теткин фотоальбом. Нет, ничего не было, все фотографии заканчивались там, где он и предполагал - на похоронах ее мужа. Никаких дневников, разумеется, она не вела, поэтому удивительная тайна так навсегда и останется тайной. Меж тем жить в странной квартире очень не хотелось.

“Вот тебе и на. Квартира как квартира, в ней вещи, все до слез реальны, а что это такое - не скажет теперь уже никто” - подумалось Дмитрию, и если бы он был философом, то наверняка добавил бы что-нибудь об отсутствии самодостаточности у объективной реальности...

Пятнадцать лет назад тетя Зина схоронила своего мужа и осталась совсем одна в огромной квартире. Одиночество гудело в ушах и ей было смертельно необходимо занять себя чем-то важным, а то через год она может и полностью потерять человеческий облик, превратившись в какую-нибудь кикимору.

Телевизор представлял ее глазам огромнейшие пространства, но все эти пространства были насквозь чужими, не оставляющими для нее и малой дольки места, навсегда запертые миры как будто хохотали над ней и строили злобные гримасы. Тогда она стала читать, но знания про обстоятельства женитьбы всяких там Иванов Иванычей, конечно же, не могли изменить ее состояния даже на пшенную крупицу. Пространства, где кто-то женится, кто-то дерется и скандалит, кто-то обогащается навсегда остались за пределом того жизненного клочка, который теперь оказался припаян к несчастной тете Зине. Как бы найти что-то такое, что описывало бы и ее жалкое существование?

И после долгих метаний между бульварщиной, детективами и классикой Зинаида Васильевна обратилась к той области знаний, которая напрямую занимается смыслом жизни, т.е. к философии. Быть может, что-то коснется и ее никому не видимой и потому уже как бы не существующей жизнишки?

И вот, отложив тяжелый и многоумный, но уже совершенно для нее бесполезный том “Войны и мира”, тетя Зина взяла в руки философский словарь (другой философской литературы в доме не оказалось). Разумеется, большая часть этого пожелтевшего издания 60-х годов касалась философии марксистско-ленинской, о которой она могла и не читать - достаточно было вспомнить многоэтажные нагромождения слов бородатых, усатых и лысых лекторов. Но она прочитала - чтобы повторить, кое-что вспомнить, все равно других дел не было. Со страниц книги на нее дохнула холодным величием “объективная реальность”, гигантская и страшная в своей самодостаточности и бессмысленности. У нее не существовало пределов, и при прочтении о свойствах этой самой реальности голова кружилась как у сильно пьяного человека, который зажмуривает глаза. Перед глазами тетки Зинаиды стоял огромный черный, гладкий и беспредельно тяжелый шар - вещь, соотносимая с этой реальностью в самой большой степени.

Испуганная объективной реальностью тетя Зина бросилась в магазин старой книги, где на полках, посвященных вопросам философии горделиво стояли толстые насквозь пропитанные пылью тома, восновном - разные издания сочинений Маркса. Испугавшись их строгости Зинаида Васильевна быстренько схватила тоненькую, вроде бы не самую серьезную книжку, не читая названия пробила чек, после чего быстренько убралась восвояси. Только на улице она рассмотрела обложку, сие произведение называлось “Экзистенциализм. Критика буржуазных учений”. Разумеется, ее интересовала вовсе не критика (свое она уже откритиковала), а сами учения - может хоть в них что-то найдется.

Выплевывая насквозь непонятные слова, то и дело попадающие в ее сознание подобно камешкам в гречневой каше, она принялась старательно осмысливать брошюру. Разумеется, она еле-еле освоила одну треть прочитанного, но кое-что для себя все-таки выяснила и после нескольких дней напряженных стараний переварила чужие мудрствования во что-то похожее на кулинарный рецепт. Выходило, что ей требуется убедить саму себя, что ее квартира, деревья и автомобили за окнами, людишки на улице да и она сама среди всего этого изобилия предметов и карикатур на них - плод ее собственного сознания, которое висит в некой субстанции, о которой лучше всего вообще не думать, а то худо станет. Совсем худо.

Первые же попытки претворить программу в жизнь вызвали Енисей слез. Сознание, которое после стольких лет натужных стараний смогло сотворить только пустую как барабан квартиру и кучу жалких воспоминаний, несомненно, не имеет никакого права на существование, но в то же время не способно произвести самоуничтожение... Очередной парадокс, который может и интересен для философов, но ужасен для несчастной стареющей женщины.

С такими размышлениями тетя Зина погрузилась в сон. Ее сопящего в дреме тела, разумеется, никто не видел, а потому никто не сможет и подтвердить, что все привидевшееся ей произошло действительно в этом состоянии организма.

Зинаида Васильевна увидела себя сидящей в купе поезда, мчащегося через бескрайние заснеженные поля. Вокруг были люди - молодая женщина с пятилетней девочкой, ее муж, по всей видимости инженер, по коридору бродил какой-то старик. Зина с детства любила кататься на поезде и последние десять лет страшно переживала о том, что из-за одинаковых в своем разнообразии жизненных причин не может отправиться в желанное путешествие. Услышав под собой размеренный стук колес тетя Зина страшно обрадовалась и чуть было не пустилась в пляс. Казалось, что вернулась ее молодость, что жизнь вновь обретает свою полноту.

Однако уже через секунду крайняя радость сменилась мощнейшей волной пронзительного страха. Совсем неожиданно она отчетливо поняла - она едет в никуда, в звенящую пустоту. Странствие не имеет абсолютно никакой цели, ехать ей не к кому и некуда. В испуге она бросилась по вагону и стала спрашивать у пассажиров, куда идет поезд. В ответ раздавалось: “Тында”, “Владивосток”, “Краснодар”, “Киев”, короче каждый говорил свое. Когда очередной очень солидный пассажир назвал “Мадрид”, тетя Зина поняла, что неопределенность путешествия не имеет никаких границ. “Надо выскакивать! Ехать домой!” - мигом решила она, сообразив при этом, что хоть дома ее и не ждет ничего хорошего, но все-таки она получит хоть какую-то цель. Однако таких атрибутов как теплые вещи и деньги она при себе не имела, и обнаружение их отсутствия мигом покрыло все пороги страха, погрузив бывшую Зиночку в тоскливо-равнодушное состояние. Чем замерзнуть на вьюжном полустанке, лучше все-таки странствовать в этом непонятном поезде, но отныне она намертво прикована к бессмысленному перемещению в пространстве...

“Цель! Надо придумать цель! Хоть какую-то!” - мигнула лампочка мысли, но придумать что-то оказалось ох как трудно. Минск, Киев, Харьков, Псков, даже Тула - все казалось бессмысленным сочетанием звуков, формой без содержания, как набитый ватой конфетный фантик, блестящий на новогодней елке.

С мыслями о цели тетя Зина и проснулась. От слез и пота ее тело противно липло к рваной ночной сорочке, а в голове кроме мыслей о цели еще стояла обида на всю философию, которая ничем не смогла ей помочь. С мстительным чувством она порвала философский словарь и только что купленную книжонку, потом долго и сладострастно разрывала мелкие клочки на еще более мелкие, наконец приготовила из них бумажную кашу, которой по ложечке накормила унитаз. Это занятие задало ей цель, но только на какие-то полчаса.

Уставши от расправы над книгами в духе показываемой телевидением гитлеровской Германии, Зинаида Васильевна повалилась на диван. Перед глазами кружили умершие родственники и смертельная тоска. Разумеется, во всех людях, всплывавших сейчас перед ее глазами, было много и хорошего и плохого, но плохое смерть полностью из них извлекла вместе с прочими последствиями воздействия твердого мира. “Эх, были бы они сейчас здесь”, - безнадежно помечтала Зинаида Васильевна. Мысль застряла в ее голове, породив прозрачное облачко смутных догадок. Через три часа напряженных размышлений догадки обрели вполне реальную форму.

- Когда я жила в окружении живых, то могла их подолгу не видеть, - рассуждала тетя Зина, - И время, на которое я оставалась без них очень похоже на мое теперешнее состояние, ведь сейчас я тоже одна. В чем тогда разница? Тогда я знала, что они есть, а теперь знаю, что их нет... Но откуда я это знаю? Откуда? Видела их мертвыми и поверила марксизму, что это навсегда? Так Маркс только что в поганую трубу уплыл вместе с этим... как его?.. Сартром и критиком Лифшицем.

Имеющая семилетнее образование тетя Зина мыслила весьма стихийно, но при этом она почти физически ощущала прикосновение своих дум к чему-то очень важному, без чего вся реальность напрочь теряет какой-либо смысл, становясь тем самым гладким и тяжелым шаром.

Зинаида вспомнила про загробную жизнь, постаралась представить себе Рай, но у нее ничего не получилось. Как на картинках - примитивно, это даже ей понятно, по-другому - не получается. У кого такое получилось, пусть бросит в меня и в нее камень!

Но тетя Зина ничуть не расстроилась, просто стала развивать мысль в несколько другом направлении. Спустя полчаса она со всей своей твердостью сказала:

- Сейчас Петя пошел чинить машину. Полчаса поработает и придет, я ему должна приготовить обед.

Фразу она повторила сто тридцать три раза, и в конце концов безоговорочно поверила в нее. Почему?

Разумеется, читатель, у каждого из вас в семье или в кругу знакомых хоть раз были похороны, хотя бы одного близко знакомого человека вы недосчитываетесь. Но другие люди, состоящие как и вы из плоти и крови, постоянно вас отвлекают, переключают на мирские дела, притягивают к себе все мысли и эмоции. В итоге о покойниках вспоминают лишь изредка, на годовщинах или случайно перед сном. Тетя Зина - совсем иное дело, вся ее энергия долгое время была скована черными цепями абсолютного одиночества и теперь мигом устремилась в образовавшийся прорыв. В итоге обретенная тетушкой Зиной вера превратилась из вяло-формальной в атомно-реактивную, способную сокрушать самые невероятные преграды.

На столе в облаке пара стоял вкусный обед, который можно было приготовить только для любимого человека. Когда у двух суповых тарелок появились мягкие ломтики хлеба, в дверях раздался звонок. Тетя Зина бросилась открывать.

За дверью ей улыбнулась все та же звонкая пустота. Казалось, что из нее высунулись и тут же устремились к Зиночкиному сердцу огромные злые щипцы, которые можно увидеть в фильме про инквизицию или гестапо. Бытие рушилось как карточный домик и казалось, что ничего уже не в силах спасти несчастную Зинаиду Васильевну от оскаленной пасти яростно самодостаточной объективной реальности.

- А, я совсем забыла, он же за хлебом решил сходить! Видно уже к дверям подошел и вдруг вспомнил! - мигом сообразила тетя Зина и тем самым спасла положение. На долю секунды она сама удивилась, как ловко крохотная мыслишка смогла сломить могучего левиафана небытия.

Вернувшись на кухню Зинаида принялась за еду.

- Он просил обедать, не дожидаясь его. Ведь он еще собирался к друзьям сходить, - сказала она вместо молитвы. Тем временем в ее сознании происходила полная и безоговорочная капитуляция немногих уцелевших сомнений. Тела этих сомнений, высушенные отчаянным жаром всепоглощающей веры, быстро становились ее же топливом, отчего костер полыхал все жарче и жарче.

Спать она легла в полнейшей уверенности, что сквозь сон ощутит у себя под боком усталое тело мужа. И она действительно ощутила его, но когда спросонья не обнаружила любимого возле себя, то решила, что он ушел на работу. Вечером тетя Зина придумала для дяди Пети новую вереницу дел и забот, из-за чего опять не смогла его увидеть. Теперь она уже отчетливо ощущала его постоянное присутствие, и ответы на вопрос о причине не наличия физического тела возникали сами собой, без всякого воображения. Жизнь супруга сделалась настолько реальной, что Зинаида Васильевна без труда вспоминала слова, сказанные им вчера, и все события прошедшего дня так или иначе связывались с ним.

Следующим этапом стало включение в эту жизнь родителей. В шкафу появилась их верхняя одежда, но не полностью, а лишь частично. Теперь на вопрос “Дома ли Василий Иванович?” она могла с готовностью ответить:

- Сейчас посмотрю, висит ли пальто... Нет, не висит, и маминого пальто нет, наверное вместе куда-то пошли. Ах да, они же сегодня к сыну и внуку собирались!

Мужское присутствие стало отчетливо ощущаться в доме - на спинке стула грязная тельняшка (Петя просил положить, пойдет чинить машину - оденет), в каждой комнате обязательно стояла пепельница, кое-где лежали распечатанные пачки сигарет. Каждая из этих мелких, но сверхреальных вещиц выполняла роль солдата, выгоняющего своим острым штыком саму смерть. Жизнь в пустынной квартире закипела и забурлила, и вряд ли попавший в нее человек смог бы поверить, что на самом деле она пустая.

Вскоре вещи стали перемещаться как будто сами собой, и неожиданно для самой себя Зинаида Васильевна обнаружила на своей чистой постели грязные мужские носки, которые она туда явно не клала.

- Придет Петька, ругаться с ним буду, - решила она и легла спать. Утром Петр, как ему и положено, ушел на работу еще до пробуждения супружницы.

Однако вскоре возникла острая потребность в друзьях и знакомых, уж очень тесно стало в узком семейном мирке. В памяти стали всплывать давно забытые имена, но тут же на каждое имя находился ответ, и тетя Зина поверила, что не так уж давно видела их всех.

Мишка Болотный (давно погибший в автокатастрофе)? Так он только вчера приходил, просто работает много. Федя Чугунов (давно уехавший работать в Германию, после чего с ним потерялись всякие связи)? На той неделе у него были, смотрели по видео немецкие фильмы, которые у нас не показывают, о немцах говорили. Славно немецкий выучил, прямо как Штирлиц! Дима и Лена Енуковичи (давно переселившиеся в далекий южный город)? В воскресенье к ним ходили, Петька с Димкой до полуночи в шахматы играл. И что можно найти в этих шахматах? Скучнейшая игра и напрасное убийство времени, лучше бы дома прокладки в кранах поменял, а то текут вовсю! Светка Равдуллина (пять лет назад скоропостижно скончавшаяся от сердечного приступа)? Вчера к нам заходила, сразу после Мишки, свои стихи читала. Не понимаю я ее, вроде дама в возрасте, а все о любви, о романтике. Как будто только что семнадцать исполнилось! Боря Толочко (погибший от внезапной остановки сердца прямо в своем директорском кабинете)? Месяц назад приходил. Такой галантный, букет гвоздик мне принес. Забыл видно, что я ненавижу гвоздики. Но все равно молодец, Петька по-моему даже немножко меня к нему ревнует, что очень хорошо - любит значит, в нашем возрасте это большая редкость.

В конце концов тетя Зина решила устроить большой прием. Тут же на кухне появился стол, накрытый на восемь персон. Готовясь к встрече тетушка совершила маленькую оплошность - забыла купить соль и пришлось занимать ее у соседки, у которой она вот уже четыре раза занимала, но до сих пор забывает отдать. Вечером за мытьем совершенно чистой посуды тетя Зина вспоминала:

- Славно посидели. Только жалко что Мишка напился, хороший парень, а пить совсем не умеет. Но ничего, Петя обещал его до самого дома проводить. А у Винничуков дочка замуж выходит, скоро свадьба, как быстро растут чужие дети? А у меня...

И тут Зинаида Васильевна вспомнила, что у них совсем нет детей. Но тут же возник вопрос, останется ли у Винничуков дочка после того, как выйдет замуж? Скорее всего - нет, а это означает, что они окажутся в равном положении.

Но тетушке Зинаиде все-таки хотелось маленького ребенка, играющего в игрушки. С этой целью она купила на барахолке игрушек и принесла их домой. “Ведь был же у меня выкидыш, а это и есть так никогда и не рожденный малыш, который не будет страдать и умирать”, - решила она, но немного подумав добавила, - “Но я-то хочу настоящего, пухленького и теплого малыша. Значит он таким и будет”. Игрушки стали занимать изрядное пространство в одной из комнат и их парк постоянно увеличивался. Главное место занимали куклы, потому что тетя Зина решила, что ее ребенок - девочка по имени Олюшка, которая в настоящий момент пошла гулять с папой.

Вскоре тетя Зина стала замечать, что в коридоре и комнатах время от времени мелькали то ее муж, то отец, то мать, то Оленька. В некоторые дни к ним прибавлялись родственники и знакомые. Эти явления вызывали в тете Зине еще большую радость и укрепляли веру в происходящее до прочности базальта. Снова в квартире играла музыка, слышались человеческие голоса, но теперь к ним еще прибавился ангельски нежный голосок малышки. Радость цветной пеленой заполнила спертый воздух былого одиночества и моментально выветрила все прошлые невзгоды. Дни Зинаиды Васильевны как и прежде проходили в постоянных хлопотах по хозяйству, ставшие после года одиночества страшно приятными. Воспоминания о похоронах, гробах, смрадных крематориях, серых памятниках стали такими же отстраненными и чужими, как похороны Брежнева.

Счет дням был потерян. На стене по-прежнему висел календарь десятилетней давности, при покупке которого тетя Зина была уверена, что до нового 31 декабря она уже не доживет и нового календаря ей купить уже не суждено. В первом вопросе она, как мы видим, сильно ошиблась, но во втором оказалась абсолютно права.

Еще через какое-то время, через год или через два, тетя Зина начала хорошо видеть своих усопших родных и близких, сталкиваясь с ними почти на каждом шагу. Происходило это во сне или наяву - вопрос бессмысленный, ведь для тети Зины различия между этими состояниями уже давно стерлись и перестали иметь какую-либо эмоциональную окраску, щипать же себя за уши она не любила.

И вот один раз тетушка Зинаида спокойно обедала в самом теплом семейном кругу. Везде были родственники и близкие друзья, которые по всем документам числятся давно умершими. Разумеется, кто-то свяжет это с воображением, кто-то - с игрой мозга, имеющего тяжелые нарушения. Но почему это не может быть самой объективной реальностью, чьими-то заботливыми руками тщательно отфильтрованной от всего лишнего? Именно реальностью, а не тем вырезанным из нее куцым кусочком, который почему-то усердно выдается за всю ее необъятность?!

В этот раз, почему-то всегда молчавший Петя, неожиданно открыл рот, и отчетливо произнес совсем будничным тоном, как будто ничего особенного и не случилось:

- Ну вот, теперь и ты с нами...

В ответ тетя Зина лишь молча кивнула головой.

Ничего не знавший об этих событиях Дима Прохоров мучается над ответом на, одновременно, странную, и страшную загадку по сей день, хотя по логике изувеченного капитализмом бытия, думать ему следовало бы совсем о других вещах.

Вокал

Дед Иван стоял на трамвайной остановке и ждал трамвая, чтобы двигаться в поликлинику. Предстоящую беседу с врачом он себе прекрасно представлял, ему было ясно, что доктор не скажет ему ничего нового - та же гипертоническая болезнь, начальная стадия тугоухости, катаракта. радикулит и бронхит курильщика, что были и десять лет назад, те же лекарства, тот же совет о бросании курить, на который дед послушно кивнет головой, но курить все равно не бросит. Единственная цель сегодняшней поездки - поговорить с живым человеком, что в последнее время деду Иван удается крайне редко. Внуки навещают его один-два раза в год, дети - и того реже, у всех дела, занятия. Поэтому чаще всего старику приходится разговаривать со своей супругой, которая умерла два года назад и которую для беседы воскрешает стариковское воображение. Можно предположить, что эти беседы переполнены метафизикой, обсуждением проблем жизни и смерти, однако такое предположение не будет верным, ибо от таких тем деда уже давно тошнит. С умершей женой он обсуждает в основном бытовые темы и даже ругает ее за пересоленный обед и длительную болтовню с соседкой. В том, что бабка продолжает где-то существовать, у деда не возникает ни малейших сомнений, она просто невидима для него, но сколько раз за свою длинную жизнь он расставался с ней, отправляясь в длительные командировки и на заработки в районы Крайнего Севера! Иначе сейчас жить было нельзя, иначе черная глухая пустота наваливалась на Ивана со всех сторон, сдавливала его горло, и ему казалось, что он уже лежит в могиле погребенным заживо.

Работ за свою долгую жизнь он сменил множество, освоил более десятка разнообразных профессий - от повара до сварщика. Однако интереса ни в одной из них он не нашел, осваивал поверхностно и кое-как, чтобы сразу же бросить и перейти к новой. Как специалист он никогда и нигде не ценился, не говоря уже о том, что ни одна из его специальностей не наполняла его жизнь смыслом, не срасталась с ней в единое целое, а всегда была чем-то отчужденным, оставляемым за дверями дома.

В своем нынешнем существовании старик перестал даже искать какой-нибудь смысл, оно превратилось в пустую, ничего не содержащую оболочку, в набор пустых дней-фантиков, которые дед один за другим бросает в мусорное ведро небытия. Сегодняшний поход в поликлинику - жалкая попытка дать жизни хоть какое-то содержание, завернуть в пустой фантик хоть некое событие.

С мыслями про случившееся полгода назад хамство в собесе (надо же чем-то заполнить свою голову, тем более что в старческий маразм дед почему-то не впадал) старик принялся ждать трамвая. Внезапно его взгляд упал на доску объявлений, на приколотый к ней маленький бумажный листок. “Профессор консерватории, заслуженный народный артист Н. Забияков набирает учеников в класс вокала. Проводится прослушивание. Без возрастных ограничений”, - гласили жирные печатные буквы. Дед Иван тут же сообразил, что прослушивание у профессора консерватории будет для него гораздо более значимым событием, чем все походы в поликлинику вместе взятые. Почему бы не съездить?

Старик направился в указанный дворец культуры. Ехать было далеко, а транспорт был до предела набит народом, поэтому дорога изрядно утомила старика, вызвав нытье его больных суставов. Так далеко он уже давно не отправлялся.

По дороге дедушка вспоминал все события своей жизни, которые хоть как-то были связаны с пением. Уроки пения в школе, которые ученики воспринимали как вариант перемены, и поэтому вели себя на них в высшей степени не серьезно. Учитель смотрел на это сквозь пальцы, потому что не без оснований предполагал, что мало кто из его учеников захочет стать певцом, а кто захочет - пойдет в музыкальную школу. Песни на праздниках и пьянках, когда все поют в меру своих сил и возможностей, и для стороннего наблюдателя такое хоровое упражнение может показаться чем-то вроде кошачьего концерта. И все! Одним словом, не густо. Просто так, за работой или за домашними делами дедушка никогда не пел, ибо не видел в этом ни малейшей необходимости. Он даже в оперный театр не ходил, считая, что это искусство необходимо только для тех, кто “в нем понимает”, себя же он относил к людям, ничего не понимающим, и потому для музыки совершенно посторонним, которые своим присутствием только все осквернят. От страха нечаянно осквернить высокое искусство он даже выключал телевизор, когда по нему передавали оперу или балет.

Наконец путешествие подошло к своей цели - дед входил в огромный зал с большим белым роялем на сцене. За роялем восседал солидный человек во фраке и с большими залихватскими усами - профессор вокала Николай Сергеевич Забияков.

Профессор стал наигрывать ноты, потом сыграл несколько вокальных упражнений, и, наконец - “Светит месяц”. Дедушка в меру данных ему способностей и с огромным старанием выводил своим прокуренным голосом все предложенное профессором, от небывалой натуги он даже вспотел. Так тяжело ему не было даже при работе сварщиком, ведь те мышцы, которые он напрягал сейчас, ему не практически никогда не приходилось использовать. Наконец прослушивание завершилось и профессор дружески пожал ему руку.

Педагогическая деятельность приучила профессора быть тонким психологом. Голос старика был, разумеется, ниже среднего, а слуха у него не было вовсе. Но зачем обижать старика, зачем лишать его, быть может, последнего счастья в этой жизни?! Ведь ясно же, что ни в какую консерваторию он поступать не будет, да и сюда он приехал первый и последний раз в жизни - у него уже не те годы, когда человек с радостью и азартом берется за новое дело. Забияков понял, что единственное чего хочет дед - это услышать похвалу в адрес своих способностей и на этом успокоиться, глаза старика полностью выдавали это подспудное желание.

- Гениально! - сказал он, - Такой баритон! В Вас заложены величайшие способности, из Вас мог бы получиться второй Шаляпин!

Дедушка скромно кивнул головой, но все его нутро заплясало от радости. Второй Шаляпин! Огромный нераскрытый талант!

Старик горячо поблагодарил профессора и долго жал ему руку. Обратной дороги он почти не заметил, ибо вся его плоть была пронизана лучами радости, даже суставы не болели, как будто радость их смазала.

Придя домой, дед принялся усердно петь. Пел он без аккомпанемента - музыкальных инструментов в его доме не было от роду, и играть ни на одном из них он не умел. Оценить его певческих упражнений не мог никто, ибо квартира была абсолютно пустой. Дедушка по три раза исполнил все известные ему русские народные песни, после чего с чувством глубочайшего удовлетворения лег спать.

Перед тем, как погрузиться в царство Морфея, он по-новому взглянул на свое морщинистое старое тело, уже как будто приготовившееся к могильному гниению - ведь оно несло в себе гигантский нераскрытый талант. Впервые при взгляде на себя в зеркало Иван не испытал отвращения к собственной одряхлевшей плоти, и это его немало удивило.

На следующий день приехал внук.

- Дед, я тут тебе еды привез, грибов соленых, - начал он прямо с порога.

- Послушай, внучек, у меня, оказывается, есть нераскрытый вокальный талант! Профессор консерватории это определил!

- Какой талант? - скептически поинтересовался внук.

- Вокальный! Певец, значит, из меня мог выйти, не хуже самого Шаляпина! Хочешь я что-нибудь спою?!

- Знаешь, сейчас некогда, я очень тороплюсь. Давай как-нибудь в другой раз, - тоном, выражающим полное отсутствие интереса, сказал внук. Было ясно, что и в другой раз у него будут какие-то дела и слушать дедово пение он не будет. “- Вот и маразм у старика начался, говорил же я, что от этого не уйдешь!” - подумал тот не без доли внутренней радости от сбывания собственных прогнозов.

Когда за внучком захлопнулась дверь, и дедушка опять погрузился в свое одиночество, он принялся напевать свои любимые песенки и получал от этого громадное удовольствие. Он перестал узнавать сам себя - совершенно другой человек!

С песнями он пожарил себе яичницу и уселся есть. “- Эх, лет бы пятьдесят назад это открылось!” - с сожалением думал он и представлял себя на театральных сценах, под гром аплодисментов зрителей. “Бис!”, “Браво!” Потом ему начинают вручать гигантские охапки цветов, такие большие, что они уже не помещаются в руках. А на каждом столбе сияет цветастый лист афиши с его фамилией, написанной огромными черными буквами. Гастроли, поездки по заграничным странам (в этой жизни дед Иван западнее Киева никуда не выбирался). А еще ослепительные дамы (которые теперь все равно бы превратились в старух, пусть и сохранивших себе остатки былой экстравагантности, что делало бы их только более жалкими), куча поклонниц и поклонников (все равно бы ставших покойниками). Да, вдобавок, шикарная жизнь (все равно бы дошедшая до своей старости). Можно было бы посмотреть самого себя по телевизору (хотя, что в этом хорошего - красоваться там же, где красуются и политические свиные рыла, единственный талант которых заключается в более-менее умелом чтении шпаргалок с текстом?). Весь этот набор цветастых, как будто вырезанных из какого-то яркого журнала картинок имел огромный недостаток - при любом раскладе он заканчивался.

Нет, не получилось, мимо него прошло все это. Но может и к лучшему. В чем-то же должен быть смысл сокрытого таланта? Зачем-то он ведь нужен! Может быть, у человека ни одна, а целое множество жизней? И тогда в следующей жизни его талант расцветет пышным цветом?! А, может, талант этот нужен на Том Свете, может он что-то изменит в его судьбе уже после смерти? А может...

Скрытость огромных вокальных способностей создает вокруг них таинственный ореол, которого они были бы лишены при своей проявленности, ведь все нереализованное всегда больше осуществленного, где что-то неизбежно получается не так, а другое и совсем наоборот. Поэтому вскоре дед перестал жалеть о том, что не стал вторым Шаляпиным - он, быть может, во много раз его превосходит, ибо тот был явным, а дед Иван - тайный, сокрытый, ждущий часа своего проявления, который придет уже, наверное, и не в этой жизни. Во что же выльется этот скрытый от посторонних ушей и глаз талант? Не иначе как в Великую Песню, которая сильнее могилы, которая по ту сторону деления мира на Тот Свет и Этот.

Старик стал по много раз в день любоваться на себя и предаваться певческим упражнениям. Каждый звук, покинувший его прокуренное горло, нес в себе искорку глубоко спрятанного и так и не раскрытого в этой жизни таланта, он словно бы был предтечей той Великой Песни, которую Иван когда-нибудь да споет, споет на слова, которые сами в нужный момент появятся в его голове. С каждой минутой жизни, большая часть которой уже была безвозвратно прожита, деду становилось все веселее и веселее, он уже даже стал понемногу забывать о том, что в его будущем есть такой неприятный факт, как главная роль в похоронной процессии. Смерть стала чем-то отвлеченным, относящимся к совсем другому измерению, которое проходило где-то в стороне от деда. Ему было совершенно все равно, споет ли он свою Великую Песню до этого события или уже после него, ведь вряд ли заупокойные речи родственников и грустные марши заставят деда Ивана забыть о его великом Предназначении.

Когда к старику пришло осознание всего этого, бытие стало для него прозрачным как слеза ребенка. Такого ощущения ясности окружающего мира у него не было ни разу в жизни. Теперь все прошлое, все годы, когда-то казавшиеся ему золотыми, стали выглядеть пустыми потоками мутной воды. Ведь если подумать, то за все прожитое время он ни разу не чувствовал себя счастливым (просто человек так устроен, что не способен вбирать в себя счастье здесь и сейчас, он неизбежно проецирует его то в прошлое, то в будущее), зато многократно пережил горе. Цели в своей жизни он также никогда не видел - то работал, чтобы прокормить семью, то растил детей, которых теперь он почти и не видит, то стоял на очереди на квартиру, сразу после получения которой у него умерла жена. Зато теперь...

Дед Иван залез в дальний ящик шкафа, куда с каждой пенсии он откладывал немножко денег, рублей по десять на гроб. Средства эти неоднократно обесценивались, и ему приходилось копить с самого начала. Накопление это было связано с непонятно откуда взявшимся убеждением, что гроб он должен обязательно купить сам себе. В это время зазвонил телефон.

- Да, слушаю...

- Ну, как ты, папа, поживаешь? Прости, что давно не звонил, все некогда было, - сказал свою “дежурную” фразу дедов сын.

- Вот, сынок, пианино покупаю.

- Зачем оно тебе, ты же играть на нем не умеешь?

- Надо. У меня, может быть, вокальные способности открылись! - с молодецкой удалью в голосе объявил старик.

Сын с трудом сдержал хохот и отодвинул трубку ото рта. Откуда-то сбоку послышался шепот внука:

- Ну, я же тебе говорил! Говорил!

- Ладно, папа, - закончил разговор сын, - Мы на неделе тебя проведаем.

- Буду ждать, - ответил дед Иван. Он знал, что это “на неделе” может растянуться и на пару месяцев.

“Гробовых” денег на музыкальный инструмент не хватило, пришлось обратиться к коллекции золотых и серебряных ложек, припрятанных на самый черный день. Через пару дней музыкальный инструмент стоял у стенки в его комнате.

Теперь дед днями и ночами сидел за клавишами и издавал совершенно непонятную какофонию, под которую с большим старанием напевал. Этому делу он предавался столь самозабвенно, что не замечал перехода дня в ночь и обратно, забывал о сне и еде. Наверное, мало кто из композиторов придается музыке с такой всепоглощающей страстью.

Совершенно немыслимые комбинации звуков и хриплого стариковского голоса пронзали подступившую со всех сторон звенящую пустоту и уносились куда-то за нее, в совершенно иной мир. Из этого мира к деду приходили все новые и новые силы, наполняя живительным соком его увядшее дряблое тело. Сила эта переходила и в его голос, отчего он звучал все громче и увереннее, все настойчивее и настойчивее разрушал могильные плиты тишины, еще совсем недавно подступавшие к самому горлу Ивана. Вскоре дед переставал ощущать самого себя, целиком превратившись в летящий от него звук, слившись с ним в единое целое и потеряв всякую возможность остановиться. И не было в этом звуке ни рождения, ни смерти, ни молодости, ни старости, ни зимы, ни лета, ни дня, ни ночи.

Но однажды все-таки пришлось остановиться, ибо дед пока еще продолжал большей своей частью пребывать на Земле, и в нем еще сохранялись кое-какие естественные потребности, например - поесть. Необходимый перерыв дед воспринял с огромной душевной болью, он едва не заплакал, но все-таки ему пришлось одеться и отправиться в булочную. “ Ничего, идти, слава Богу, близко. Куплю хлеб, вернусь домой - и продолжу!” - думал он. От предвкушения нового погружения в растворяющий мир звука у дедушки даже закружилась голова, и он поспешил одеться и направиться в магазин как можно скорее, чтобы так же быстро оттуда вернуться. Не видя самого себя, он молодецкой рысью выпорхнул из дома и уже через несколько секунд оказался в другом мире - мире хлебного запаха и аппетитных буханок, пышных как женские груди. Впрочем, деду сейчас было не до этого, схватив товар, он стрелой понесся к дому, где его ждал ставший таким родным музыкальный инструмент и новое погружение в то, чему даже трудно найти определение.

- Здравствуйте, Иван Сергеевич! - услышал он прямо над собой визгливый бабский голос. Он невольно поднял глаза - перед ним стояла соседка Людмила Петровна, тетка поразительнейшей стервозности, которую назвать женщиной даже не поворачивается язык. Была она как всегда - в драной шубенке, с кое-как намалеванной на морщинистое лицо косметикой.

Самым большим желанием Ивана Сергеевича было пройти мимо, даже не оборачиваясь, но он все-таки остановился и растерянно пробормотал:

- Здрасьте...

- Совсем молодежь распустилась, жизни никакой нет, хоть в милицию жалуйся, - Понесла она с такой скоростью, что дед не успел даже и опомниться, - Год назад ниже этажом паренек жил, каждую ночь в барабаны бил, я чуть в больницу с сердцем не попала. Теперь он, слава Богу, уехал. Ну, думаю - вздохну спокойно. И что же Вы думаете? Шиш с маслом! Теперь какой-то псих вздумал сутки напролет бить по пианинным клавишам и что-то орать. Наркоман, не иначе, небось, уколется своей дрянью - и давай молотить, а то, что кроме него есть еще и другие люди - ему насрать. И голос у него такой мерзкий-мерзкий, не иначе как травой его прокурил или порошком каким пронюхал. И откуда такие берутся? Кого мы вырастили? При Сталине таких бы сразу - в Воркуту или на Соловки, а нынче с ними цацкаются. Я вот что думаю - давайте мы коллективную жалобу участковому напишем, Вы, я думаю, меня поддержите. У Вас же, поди, тоже эти художества слышны?!

Невидимая рука пустоты сжалась в гигантский кулак невиданной плотности и со всей силой треснула деда по спине и по затылку. Он даже не смог до конца осознать всего случившегося. Единственное, что он еще смог сделать - это пройти несколько шагов, после чего стариковское тело растянулось на холодном бетоне лестничной площадки. Где-то сквозь спустившуюся на него пелену тишины доносилось:

- Ой, Иван Сергеевич, что с Вами! Ой! Ай! Да помогите же, кто-нибудь! Вызовите скорую!

Вскоре стихли и они. Но потом пропала и ватная пелена безмолвия, обратившись в нескончаемый поток звука, частью которого стал и Иван Сергеевич, теперь уже навсегда.

На похороны деда Ивана родственники явились в полном составе, среди них были даже такие, которых никто из дедовых потомков ни разу в жизни не видел. Хоронить старались как можно быстрее - на улице было весьма холодно, а дома ждала водка и щедрая закуска.

- Прощай, дед, - сказал напоследок внук и собрался отходить от свежего могильного холмика.

И тут с Небес грянула Великая Песня, захватив Землю и всех на ней живущих в нежные, но цепкие объятия.

.