Красный медведь

Над рабочим поселком Ново-Первомайское сгущались осенние сумерки. Во мрак погружались огромные заброшенные корпуса химкомбината “Ураган” - былой гордости советской оборонки. Темнота окутывала грязные одноэтажные домики.

Когда-то все население поселка трудилось на комбинате, производящем ракетное топливо. “Без нас Гагарин и до космоса бы не долетел”, - с гордостью говорили Ново-Первомайцы. В начале 90-х завод был закрыт и единственным источником жизни поселка стала расположенная неподалеку узловая станция - кто-то работать на нее пошел, а кто-то принялся обчищать вагоны.

В одном из почти однотипных домов горел яркий свет. Здесь жила местная знаменитость - непризнанный художник Филипп Васильевич Знаменский. Когда-то он работал мастером на химкомбинате, теперь устроился кочегаром в станционную котельную.

Местные жители любили Филиппа Васильевича за его доброту - кого рублем до получки выручит, кому опохмелиться даст, кого дружеской беседой успокоит.

Но самого Филиппа успокоить не мог никто ибо уж очень сильно мучился он от своей не признанности, а никто вокруг не мог оценить его по достоинству. Видя на полотнах Художника пронизанную светом дубраву соседи обыкновенно интересовались, сколько в ней кубов дров, рассматривая мчащегося по воздуху навстречу Солнцу оленя - прикидывали его примерный вес в пересчете на тонны мяса. Поэтому Знаменский не мог ни продать ни подарить ни одной своей картины и они бесполезным хламом загромождали его чердак.

Но недавно пришло очень приятное известие: племянница Знаменского, длинноногая блондинка Оля вышла замуж за владельца крупной фирмы. Этот коммерсант высоко оценил творения Филиппа и пригласил его в Москву - рисовать рекламу для своей конторы. Художник несказанно обрадовался, что нашелся хотя бы один ценитель его творчества, а, следовательно и вся жизнь прошла не зря.

Сегодня Художник прощался со своими местными друзьями - кладбищенским сторожем Федькой и станционным вором Гришкой.

Что связывало утонченную художественную натуру Филиппа Васильевича с этими весьма циничными и очень прагматичными людьми? Наверное мистическое ощущение единства судьбы, такое естественное для русских людей. К тому же Гришка и Федька интуитивно понимали замыслы работ Художника и при взгляде на полотна их глаза начинали светиться каким-то неземным светом.

- Уезжаешь, значит? - спросил Гриша.

- Уезжаю, братцы. Может разбогатею и вас отсюда вытащу.

- Пустое. Мы здесь уже привыкли, другим ремеслом жить не можем. А ты езжай, Филя, ты человек большой, здесь тебе не место, - медленно проговорил Федор.

- Понимаете, мне на самом деле не надо ни денег, ни квартиры в центре Москвы. Просто я хочу, чтобы о моих идеях узнало как можно больше народа, чтобы мое творчество сделало их хоть чуть-чуть лучше.

- Ясно дело. Так уж заведено - одним все менять, а другим - только приспосабливаться. Вот кто-то построил химзавод - я стал на нем работать рабочим, кто-то потом его закрыл - я превратился в вора (этого слова нисколько не стесняюсь). Тут ничего не поделаешь... Но ты, друг мой не из тех, кто привыкает...

- Но мне вас будет очень не хватать. Город чужой, никого там не знаю. Там все по-другому...

- Хочешь сказать, для тебя новая жизнь начнется? - поинтересовался сторож Федя. - Так я ведь вот хожу по своему заведованию, смотрю на могилки и думаю - ведь у тех, кто там лежит тоже какая-то новая жизнь началась!

Федор о чем-то глубоко задумался, а Гриша тем временем поинтересовался:

- А что ты все зверушек рисуешь?

- Да люблю я их. Ведь люди все звереют и звереют, а сами звери, значит, наоборот - лучше должны становится, человека превосходить... Вот в Евангелии даже животные упоминаются - орел, бык, лев и ослик. А страшный Большой Зверь, как сказано у Иоанна - будет как раз человеком, - ответил Филипп, однако друзья его не поняли.

- Зачем тут поповщину разводить? Любишь зверей - так и скажи, а мудрить совершенно незачем, - обиделся Григорий.

Дальше пили почти молча, периодически братаясь и признаваясь в том, что никогда друг друга не забудут, что родными братьями стали навсегда. От горечи предстоящей разлуки Федор и Гриша уже рыдали, да и сам Филипп Васильевич пустил слезу.

- Вот что я тебе скажу, Филя, - сквозь слезы проговорил Федор, - А ведь чтобы начать новую жизнь непременно надо умереть. Конечно, твоя новая жизнь будет происходить на этом же свете - так и смерть твоя должна быть не настоящей, игрушечной, так сказать...

- Действительно, как я сам не сообразил, что все новое может родиться только после смерти старого, - поразмыслил Филипп, - Тонкий ты человек, Федя, все чувствуешь...

- Так вот что я предлагаю: давай тебя положим в гроб, закопаем в свежую могилу, а утром - откопаем. Вот и выйдет, что ты будто сперва умер, а потом - заново родился! - рассказал Федька свой план.

- А что, дельно! Умер - и снова родился! - восхитился Филя.

- Теперь слушай дальше. Гроб у меня возьмем - их целый склад, дальше - наши заботы. Только когда “воскреснешь” - ни в коем случае на нас не смотри и в поселке ни с кем не здоровайся. Запомни: у тебя началась новая жизнь, в которой нет места ни мне ни Грише ни нашему злосчастному поселку. Выйдешь - сделай вид что для тебя никого из нас нет, пойдешь прямиком на вокзал, а там - в поезд и прямиком в Москву! Дом, как говоришь, уже продал, а картины все мы потом посылкой пришлем - только адрес нам свой пришли.

- А если я этого всего не выполню? - спросил Филипп Васильевич.

- Тогда пропала новая жизнь, наша дыра обратно затянет. Уже много народа хотело отсюда вырваться, но все равно все обратно вернулись.

Допили остаток самогона, детально обсудили план, а потом двинулись по безлюдным улицам прямиком к местному кладбищу. Федя с Гришей извлекли из сарая гроб и по осенней грязи поволокли его к недавно вырытой яме, возле которой возвышалась груда земли. Раскрыв гроб они положили в него подушку и предложили Филиппу ложиться.

Филипп Васильевич перекрестился и лег, удобно устроившись в своем новом ложе, скрестил руки на груди.

- Ну, с Богом, - промолвил Гриша и вдвоем с Федей они накрыли крышкой блаженно уставившегося в небо Знаменского. Потом друзья медленно опустили ящик в могилу, побросали комочки земли и взялись за лопаты. Через десять минут их взорам предстал свежий могильный холмик.

Качаясь Федя и Гриша побрели в сторожку с тем, чтобы произвести поминки.

- А знаешь, - сказал Федя после стакана самогонки, - я думаю что не надо нам его откапывать.

- Что??? - не понял своего друга Гриша.

- А то, что завтра он выйдет из гроба и как чужой побредет к станции, там он сядет на поезд и окажется в Москве. А столица - она и есть столица - будет мазать там картинки на потребу своему хозяину, о своих лесах и зверушках быстро забудет - не принесли ведь они ему ничего. Одним словом, скурвится, и как человек и как художник.

- Но ведь он наш друг! Он не такой...

- Ошибаешься, мой дорогой, все люди одинаковые. Вот меня перемести в Москву, дай денег - сам таким стану, грешный я человек. Только меня туда никто не зовет - нужен я там кому-то! А Фильку позвали, и будет этот новый Филя смотреть на нас как на грязь...

- Но он же...

- Ну что - он?! - чуть не закричал Федя, - Нет его больше, похоронили мы его. А тот, кого завтра можем откопать - это уже не Филя, только оболочка прежняя. Вот украдешь ты из вагона груз, принадлежащий его хозяину - так этот лже-Филька наверняка сам же тебя и поймает и прокурора потом найдет позлее - чтоб больше срок припаял.

- И то правда, -мрачно сказал Гришаня.

Всю последующую неделю друзья беспробудно пьянствовали в сторожке и очухались только тогда, когда похороненный ими человек по всем законам природы должен был умереть. Однако к могиле никто из них не пошел - боялись.

Местный участковый начал было следствие по факту исчезновения человека, но вскоре его пришлось закрыть, ибо не нашлось свидетелей, а все местные жители были твердо уверены в том, что Филя просто так внезапно отбыл в Москву.

Про Гришу и Федю все знали, что они целую неделю гудели в кладбищенской сторожке, не выходя оттуда даже по нужде, прямо внутри и справляли. Благо, что за эту неделю хоть никто не умер, а то не похоронить бы было.

Над Филиппом Васильевичем захлопнулась крышка, и послышались удары комков земли. Лежалось спокойно даже как-то сладко. И стал он обдумывать новые свои полотна. “Надо окрашивать животных в новые, неизвестные природе цвета. Так я буду показывать великое Преображение животных. Белые кабаны, розовые медведи, золотые олени, огненные орлы...”, - думал он. Постепенно Художник заснул.

Проснулся Филипп Васильевич в кромешной и удушливой темноте. Небольшой остаток пригодного для дыхания воздуха был изрядно отравлен винными парами. Обшарил руками замкнутое пространство - и вспомнилось все вчерашнее (или сегодняшнее?). Сколько он тут лежит? Часов не видно.

- Что-то не торопятся они, - подумал Филипп про своих друзей и тут же сообразил, что они вполне могли впасть в глубокий запой (что бывало с ними не редко), могли отравиться денатуратом и попасть в больницу, могли даже попасть под поезд. Но могли они и просто позавидовать ему или признать в нем конченного человека, сознательно отказавшись от откапывания. Решили они оставить его здесь навсегда, насмерть!

Что-то закричав, Филипп Васильевич принялся отчаянно биться руками и ногами в крышку гроба, но разве под силу человеку одолеть больше тонны родного ядреного суглинка?! Немного покричав Филипп сообразил, что даже достигнув поверхности его голос может только напугать случайных прохожих (если, конечно, они там будут) и ничего больше. Осталось затихнуть и приготовиться к медленной смерти от удушья.

И тут Филипп услышал какое-то царапанье по крышке его последнего пристанища. “Показалось”, - решил он. Шорох повторился.

Филипп поднатужился и из последних сил надавил на крышку. Почему-то та вполне легко поддалась и опрокинулась.

На Художника глянуло хмурое октябрьское солнце, и в его легкие хлынул чистый воздух. Отдышавшись Филипп Васильевич глянул в сторону и обалдел - всего в двух шагах от него стоял огромный медведь, шерсть которого почему-то была красной. “Пусть уж лучше зверь меня разорвет, чем в этом проклятом ящике задыхаться”, уныло рассудил Филипп. “Узнать бы только, почему он красный...”

И тут Медведь заговорил очень спокойным человеческим голосом, на чистейшем русском языке:

- Все, о чем ты думал, как это часто бывает, оказалось истиной. Больше мне добавить тут нечего. А пришел я для того, чтобы позвать тебя в наше Царство, в мир без греха. Там ты будешь до самого Конца Миров.

- Но я же хотел в Москву... - засомневался Филипп Васильевич.

- Там ты и не заметишь, как падешь. Впрочем, твое дело, станция - там, - и Медведь указал лапой на Запад, а сам вылез из ямы и побрел вглубь растущего за кладбищенской оградой леса.

Филипп на четвереньках взобрался на откос своей могилы, весь измазавшись в мокрой глине, и хромая заковылял вслед за Красным Медведем.

- Подожди, я с тобой, - крикнул он.