Дагестанская пословица

К сумраку глаза постепенно привыкали...

Зухре-эме сидела на зелёной атласной подушке и скрипучим голосом читала Коран. Я стоял перед ней на коленях... едва держался... Голова раскалывалась от боли. Ни встать, ни пошевелиться... Хотелось безвольно повалиться на глинобитный пол, ничего не видеть, не слышать, но я терпел... Терпел и сквозь боль слушал. Я ни слова не понимал по-арабски, догадывался – она читает суру Аят уль-Курси.

Самую сильную суру Корана:

Бисмилляхи-р-рахмани р-рахим.

Аллаху ля иляха илля хваль-хайуль-каййyум.

Ляа та´хузуху синатyн валяа наум

Ляху маа фиссамаауяати ва маа филь ардз...

Непроизвольно у меня началась судорожная зевота, потекли слёзы... Я чувствовал: из головы уходит мёртвый холод... Приходит тепло... тепло... тепло... По углам в полумраке качались тени. Сознание заволакивал сладкий добрый туман...

***

Наш родовой аул – высокогорный Кара-кюре.

Дах* почти никогда не рассказывал о себе, но я и так знал: на первом месте у него – родители, на втором – братья-сёстры, на третьем – почтенный род, аул. Хорошим собеседником отца трудно назвать. До хабаров – не охоч. Будто горная река в долине: полноводная, уверенная, молчаливая. Для себя отец места даже в мыслях не оставил – полностью растворился в тухуме. Так испокон веков поступали все достойные горцы.

Отец родился в тридцатом, поэтому ни на какую войну по возрасту не попал. Служил в армии три года восемь месяцев уже в мирное время. Ближайший к нашему Кара-кюре призывной пункт располагался в Кусаре, на территории Азербайджана. Добирались туда пешком, горными тропами. На станции новобранцев грузили в товарняк, как всех служивых тогда, и – вперёд.

Командир сразу приметил его на перроне: джигит здоровый, трапеция два метра.

– Будешь в вагоне старшим. Фамилию запиши!

Отец стушевался: он даже расписаться толком не умел. На счастье в вагоне оказался односельчанин, тоже лезгин, он и черканул за отца. Служить они с земляком попали в одну часть. Повезло. Куда без толмача? Отец ещё до призыва положил глаз на мою мать, она не возражала, писала ему в адрес воинской части аккуратные письма на русском. А он и прочитать не мог. «Земляк, выручай!» Тот читал отцу вслух, затем под диктовку, непонятными, неарабскими знаками чужого алфавита, выводил ответ. Приходилось часто делать перекуры, вертаться взад, перечитывать, что-то вычёркивать... Ежели помарок набиралось много, вырывали чистый лист из тетрадки. Несколько писем дома сохранились... Отец вспоминал:

– Каждый слов с трудом нашёл.

Беря во внимание исключительную замкнутость отца, я могу-уу себе представить то отчаянное волнение, которое испытывал он, обращаясь через переводчика к далёкой юной горянке восторженными эпитетами: «манящий луч солнца», «моя восточная звезда», «трепетная лань». Земляку, видно, роль писаря быстро наскучила, решил подхохмить. Внимательно слушая отца, он кивал, а текст сочинял свой, что в голову взбредёт... И когда в далёком ауле моя мать, истомившись ожиданием, распечатала конверт с воинским штемпелем, к великому ужасу своему, негодованию яростному, узнала, что любимому она «является исключительно в страшных снах в образе упрямой козы»... Дальше-хуже: «...ты для меня не годишься, твой род ниже моего, я нашёл девушку красивей!» Письма от наречённой в адрес полевой почты приходить перестали. Только спустя год отец, получив весточку из дома, совершенно случайно от другого бойца узнал о злой шутке. Он земляка – на дыбу... Тот сознался, заодно взяв на себя и все остальные грехи мира...

Когда человеку близкому наносили обиду, гнев отца краёв не замечал...

После досадной истории с любовной перепиской он ночами стал зубрить русскую азбуку. Стремление поддерживать неразрывную связь с родом было таким могучим, что безграмотность не могла стать неодолимой преградой. Дотянуться до матери, до сестёр, до любимой девушки, коснуться, если не рукой, хоть словом...

До младшего брата!

Младший братишка Алимагомед – единственный из шести оставшийся в живых.

Трое старших не вернулись с фронта. Погибли. Двое – умерли во время войны от голода, болезней. Алимагомед для отца был ближе, дороже, чем сёстры и, наверное, даже мать. «Брат – это крыло» – говорят на Востоке. Мужское, до боли своё, кровное... Казалось, он заменит... восполнит потерю братьев собой. Алимагомед в классе прилежно учился, заслужил серебряную медаль. Математика, физика вообще – на отлично. Семья гордилась им! А он в ответ, пока отец топтал кирзачи в армии, не получив дозволения у старшего в роду мужчины, самовольно укатил в Свердловск, поступать в горный институт на инженера. Ну, ладно, допустим, уехал... Уехал и уехал. Невесту присмотре-е-ел! (Сам с троюродной сестрой помолвлен с детства.) Отец, разумеется, отругал его по межгороду на лезгинском, как следует – имел право. И с тех пор пропал наш Али-ими*.

Похоже, оженили его там... На ру-у-усской!!!

За столько лет ни разу не навестил родной аул, не проведал мать, сестёр, могилы предков, зияраты шейхов. Ни единой весточки брату не прислал! Сколько было тоски, горечи в словах отца, который во время войны, когда холодно, голодно, Алимагомеда еле выходил:

– На головэ бэлый чэрви кищэл... Чэрви, живой чэрви! нажом в ранэ кавырал, чистыл.

Дико было сознавать, что родному дяде безразлична священная для горца связь с тухумом. Мы долго не имели о нём никакой информации. До-оолго... Когда был совсем мальцом, конечно, я не особо придавал значения, но с годами думал об этом чаще и чаще: «У меня есть родной “ими”. Может, живут где-то на планете сродные братья, сёстры...» По наивности думалось, что все в подлунном мире свято, трепетно относятся к своему роду, лишь мой дядя – другой. Непонятный, нелюдимый... Но раз я наткнулся в книге на историю про чужие адаты, которые царили за морями, за долами – в сказочной средневековой Европе – и точку зрения пришлось изменить…

Жил-был Хлодвиг Меровинг – король рипуарских франков.

В один скоромный день этот Хлодвиг, ни с того ни с сего, объявил войну своему родичу Рагнахару. Он подкупил его приближённых. Массивные золотые браслеты – цена измены. Предатели, как было условлено, выдали супостату вождя связанным.

– Ты унизил наш королевский род, позволив себя связать! – притворно возмутился коварный Хлодвиг и ударом меча отрубил Рагнахару голову.

Хлодвиг и дальше не церемонился, истребив всех родственников, стоявших во главе соседних племён. Их владения перешли к Хлодвигу, богатства стекались в казну. Земли убитых он раздавал сподвижникам. За это они становились преданными слугами. С помощью знатных людей и могущественной дружины Хлодвиг отнимал у простых франков их древние свободы, а у народного собрания – права. Все трепетали перед именем Хлодвига, единоличного властителя франков. Власть его простиралась почти на всю Галлию.

Когда с родственниками было покончено, деспот принародно разрыдался:

– Горе мне, я остался совсем один в чужом враждебном мире. Если б только мог исправить нелепую ошибку... Покажись, мой милый сородич, – брошусь в твои объятья... Отдам полцарства...

Народ на площади был растроган до слёз...

Вассалы жалели раскаявшегося правителя. Люди тихонько перешёптывались, в надежде, что, добро, как в сказке, победит зло... И свершилось чудо! В тишине прозвучал одинокий ломкий голос:

– Господин, дозвольте, – из свиты вышел прекрасный юноша, – я Ваш племянник!

Радостный Хлодвиг жарко обнял его… и подло вонзил кинжал в самое сердце.

Вот теперь точно – весь многочисленный древний род уничтожен. Оказывается, лицемер и не думал горевать... Хлодвиг просто желал выяснить: не откликнется ли на его причитания живая душа. Не дай бог, проморгали кого-нибудь в спешке...

У нас в горах адаты другие: «Дерево держат корни, человека держит родня».

– Алимагамэд нада найти! – повелел дах.

Слово отца – закон.

***

В ауле поговаривали: наша тётка Зухра – сестра отца, настоящая колдунья. К старости она полностью ослепла, но при этом считалось: «Зухре-эме* не видит земной мир, зато потусторонний – насквозь!» Она умела предсказывать, заглядывая в будущее, могла исцелять. Я не очень-то верил в эти байки... ёрничал, пока самому не потребовалась помощь. Болезнь подкралась тихо, как змея... Никаких травм на тренировках, особых, не получал, ни чем серьёзным в детстве не болел. Внезапно в десятом классе, ближе к весне, почувствовал недомогание: часто стала болеть голова, словно кто сжимал её металлическим обручем; появилась вялость в ногах, во всём теле... Меня уже не манило выходить во двор, забираться, как раньше, на самую вершину одинокого старого тополя на краю села, лазить до изнеможения по отрогам гор, купаться в лавинном водопаде. Состояние было такое, точно меня хорошенько отдубасили... Мать выпытывала: что с тобой? что случилось? где болит? Отец озабоченно хмурился.

Вот тогда и потащили меня к тётке...

Серая покосившаяся хижина её прилепилась на самом краю пропасти, в дальнем конце аула... Эту неприметную глинобитную саклю я знал с детства. Как не знать! У входа, над головой висел пучок сушёных колючек от сглаза. В сарае, в жилой комнате, пахло всем сразу: и терпким ковылём, и ароматной мятой, и прополисом. В маленьком медном горшочке на алых углях вечно клокотало какое-то зелье. Каждый раз, когда я прикасался к металлической ручке двери, меня шибало током, хотя электричества в сакле не было.

Оп!-пп!!! Вот и сейчас...

Зухре-эме завела меня в заднюю полутёмную каморку, тяжело опустилась на зелёную расшитую подушку, велела прикрыть за собой дверь и встать на колени. В детстве так хотелось побывать в этой таинственной комнате, но входить сюда строго запрещалось. На стене, за спиной у тётки, висел старинный ковёр ручной работы, на низеньком столике огромная морская раковина, Коран в древнем кожаном переплёте, гладкий булыжник, гранёная бутылка с жидкостью, спички... На тётке было тёмно-синее платье до пят, на голове толстый шерстяной платок. Она долго шептала неразборчивое, затем, пошарив в воздухе, коснулась сухонькой рукой моего лба и, делая паузы, негромко заговорила:

– Ты должен... умирать давно. У тебя девять сглаз... Тебе девушки... сделали порчу. Они влюблялись, каждая ворожила, чтоб ты к ней был привязан. Но это противоположное, потому живой.

Мерно покачиваясь взад-вперёд, она стала по-арабски читать Коран. После каждой строчки тётка Зухра зажигала спичку и, не дав ей сгореть полностью, кидала огарок в баночку с водой.

...Ман заллазии яшфау ´индаху илля-а би-изних

Йа´лямy маа байна айдийхим вамаа хальфахум

Время от времени она плевала то на пол, то мне... в лицо!..

И на лезгинском приговаривала:

– Пусть тяжесть уйдёт в землю! Чтобы всё отрицательное сгорело, вернулось полезное. Пусть придёт в твою душу лёгкость!

Валяйyхийтууна бишяй им мин ´ильмихии илляа би маа шааааа.

Васи´я кyрсиййyху-с-самааваати валь ард

Валяя удухуу хифзухумяа ва хваль´алиййyльазийм.

У меня началась зевота, потекли слёзы... Я чувствовал: из головы выползает чёрный холод, приходит ласковое тепло. Сознание заволакивал сладкий лиловый туман... Я не понимал: сколько времени прошло, много ли? мало?.. Как долго здесь?.. Стылая тягота растворялась у меня в висках, на затылке, освобождая...

Становилось легче...

Тётка закончила читать. Протянула мне банку с водой, в которой плавали огарки спичек:

– Пей!

Вода на вкус обычная – ни горькая, ни сладкая. Остатком она обрызгала мне лицо, голову, одежду.

– Иди, позови мать.

Нетвёрдо ступая, я вышел из колдовской каморки. Мать сидела в комнате на краешке стула, тревожно поднялась навстречу:

– Ну, что, сынок?

– Не волнуйся, мам. Всё хорошо. Тебя тётя зовёт.

Мать ушла, оставив дверь приоткрытой. И получилось... я слышал всё:

– Керимхан сумеет теперь сам лечить сглаз. Почувствовала сильное тепло... В его руках много лекарства. Алимагомеду навели порчу, потому забыл дорогу в родной аул. Видела: Керимхан поедет к нему, вылечит. Я научу...

Вот как... Оказывается, Али-ими не по своей воле утратил память – ему... порчу сделали. Не такую, чтобы сгинул… Навечно, чтоб присох к чужбине, начисто стёр из памяти родительский дом. Выходит, такие заговоры бывают сильные. У каждого – незримая оболочка вокруг. Человек может заболеть, если кто-нибудь проникнет сквозь неё. Я узнаю: как очистить. Тётя меня научит...

Ключ сильнее замка!

К началу девяностого года я уже приторговывал фруктами, деньги чуть тоже имел, экономическое положение появилось, достаток.

И тут отец опять за своё:

– Алимагамэд нада найти!

Я пообещал:

– Найду.

Подключил тогдашний КГБ, дядьку объявили во всесоюзный розыск. Через полгода приходит бумага официальная: «проживает в Краснокаменске Читинской области, доктор технических наук». А следом – письмо от дяди: «Я что преступник, разыскиваете меня через милицию? Позорите».

Как там у Расула*:

Не знал я, не ведал, но понял с годами,

Уже с побелевшей совсем головой,

О чем от скалы оторвавшийся камень

Так стонет и плачет

Как будто живой.

Теперь и я знаю, о чём стонет этот «камень»…

Город Краснокаменск был раньше закрытым, секретным. Но при Горбачёве пошли изменения: объявили, что у нас от американцев никаких секретов, и всё открыли, показали. Город сделался обычным.

– Надо ехать! – не унимался отец.

– Слушаю и повинуюсь!

Ночью мне снится сон: улицу вижу, дом; путь нам преграждают плохие люди, отвожу их рукой, заходим в квартиру дяди.

На утро сообщаю родителям:

– Сон был. Вроде без особых проблем доберёмся в Читу завтра-послезавтра.

Собираемся с отцом, спускаемся из аула на трассу. Шесть утра. В сентябре ранним утром свежо... Мимо на «Волге» – знакомый Ахтынский Первый секретарь. Подвозит нас до Махачкалы, в аэропорт. И тут, словно подстроено, – бывает же – самолёт в Москву. В Москве – Внуково. Дальше в Читу самолёт – на следующий день утром. Мы с отцом по залу туда-сюда: не знаем, что делать! Народищу всякого... сесть негде. Отец в папахе, усы горячими щипцами закручены, бараньим жиром намазаны, такой бравый джигит. Ему в ту пору лет под семьдесят было.

Советуюсь с ним:

– Что будем делать?

– Нэ знаю.

И тут подходит к нам один:

– Могу жильё на ночь устроить, рядом.

Цену заломил, но мы согласились. Хватаю баулы – два тяжеленных чемодана, полные подарков: гранаты, яблоки нового урожая, национальные носки ручной вязки, домашнее вино – тащу, как ишак, следом за мужиком. Он к дачному посёлку свернул. Идём, идём... С километр, наверно: вдоль зарослей высокого чёрного кустарника; узкими, еле приметными мосточками, шлёпающими, хлюпающими по лужам; краем ухалызаной вязкой дороги... Отец-то в хромовых сапогах, а я в лакированных туфлях, в белых носочках. Устали. Холодно. Двенадцать ночи. Хоть бы успеть поспать! Чувствую: не туда ведёт нас... Переглядываемся с отцом. Мы для местных бичей нацмены, богатые хачики, басурмане... Кто его знает?

– Слушай, ты обещал рядом. Куда ведёшь?

– Недалеко осталось.

И тут я по-московски:

– Ё... – мать!.. Предупреждать надо, что так далеко.

– Подходим.

Ну, ладно. Вроде поворачивать поздно...

Километра два отмотали с этими чемоданами, не меньше. «Жильё» – неказистый дощатый домик. Заходим... Парень показал нам комнатушку. С дороги быстро сморило, я закимарил. Через сон слышу голоса... Туда-сюда... Что-то не то. Я парень городской, в Махачкале учился, понимаю... У отца нож в сапоге, с костяной ручкой из рога, ухватистый такой. У меня ничего. Полчаса прошло – кипиш сильней... Уже не до сна. Отец сел на кровати:

– Нэхарошый мэста.

– Знаю.

Что делать? Уснуть боязно, врасплох застанут. Мы с отцом придвинули к двери стол на случай, если толкнут, хара-ура... шум-гам будет. Страховку сделал, теперь прилёг поверх одеяла:

– У Вас нож что-нибудь есть?

– Эсть.

– Отдайте мне.

Положил под руку.

На часах – четыре. Шум усиливался. Я один момент не стерпел, стол оттолкнул – дверь настежь!.. Сам особо не боюсь. Резкий свет – в глаза, на веранде за столом пять-шесть барыг в сизом папиросном дыму, водяру лакают. Увидели меня, замерли. Ханыги, сразу видно, нехорошие люди.

Я зло – хозяину:

– Вы, что, б..! Почему спать не даёте?

Наехал на них. Не дай бог встретиться с дружными волками. Но эти нет... «Ап-ап» – воздух глотают. Не ожидали! Подхожу вплотную. Уставились на меня.

– Вы спать дадите, нет? – сам закипаю, мышцы напряглись – я в хорошей спортивной форме.

Хозяин, оправдываясь:

– Извини, у меня гости.

Обратно иду к себе, придвигаю стол, ложусь, нащупываю нож. Вдруг тихохонько дверь толкнули – стол заёрзал! Резко вскакиваю:

– Чё случилось?

– Да, не бойся! – хозяин голову в щель суёт, дружки сзади напирают.

Взглядом со мной пересёкся, зрачки расширились… Стопорнулся. Назад сдал.

За окном начинало сереть.

Кодла убралась. Мы буквально чуть дреманули:

– Ни копейки урусу не заплачу. Не дали спать...

Отец хмуро:

– Заплати. Харам нам нэ нада.

– Нет!

Потащились назад в аэропорт. И – до Читы. А из Читы в Краснокаменск на кукурузнике. В город – на автобусе... У них местами снег. Городишко странный: улиц нет, одни номера. Нам нужен «Краснокаменск – 404».

Едем по центру, меня какое-то чувство подталкивает... Прошу водителя:

– Остановите, пожалуйста.

Выходим. Прохожего спрашиваю:

– Где 404?

– Вон тот! – показывает на девятиэтажку.

Рядом почти. Заходим в подъезд, поднимаемся лифтом на третий этаж. Напротив дверь с табличкой: «Исмаилов». Я отцу объявляю:

– Здесь проживает Ваш младший братец.

Отец не видел его больше сорока лет, я – только на пожелтевшей крохотной фотографии. Теперь нажимаю звонок, открывает девушка. Я как увидел, похожа на мою сестру. Глаза родные, огненно-карие. Волосы только русые. Бывает же!

– Салам алейкум!

– Здравствуйте.

– Это квартира Исмаилов?

– Да, вы кто будете?

– Я Исмаилов Керимхан.

А её отца – Алимагомед Керимханович. Она сразу догадалась.

– Проходите... Проходите на кухню! Сейчас позвоню папе.

Времени часа три, рабочий день.

Мы с отцом теперь заходим. Чемоданы затаскиваю. У них четырёхкомнатная секция. Отец здоровый мужик: не привык кухни-мухни... Не развернуться! Руку поднял – задел люстру, плечом чуть холодильник не опрокинул...

Я смеюсь:

– Прошу прощения... Горные мужики привыкли к простору.

– Да, конечно, извините, извините. Лучше – в гостиную.

Стали знакомиться: что да как. Звать Оля, учится в Москве – институт кибернетики. Есть сестра – постарше, замужем за военным. Мать – Аня Владимировна.

Оля позвонила: с работы примчались мать, отец.

Дядя прямо с порога, напряжённый, – к отцу. Глядит чужими глазами. Минуты три... Долго мне показалось. Я тоже так стою. Теперь они сели и снова давай молчать.

Я не утерпел:

– Дядя Алик, я Ваш племянник, Керимхан. Это – Ваш старший брат... Одного отца-матери. Мать бывает же?

Так продолжаем, сидим. Отец молчит, Алимагомед молчит. Принесли кушать. Я пытаюсь сгладить – ушлый же торгаш, нет-нет. Дипломатично, туда-сюда:

– Мы Вас приехали, мы Вас нашли.

Водки бутылочку поставили. Они налили себе. Дёрнули, расслабились слегка. Я, естественно, при отце никогда за рюмку не брался. Пошла разборка. Жена, дочь не участвуют. Отец у меня плохо знает русский, неграмотно разговаривает. Пришлось мне:

– Что случилось, Али-ими? Почему не пишите, зачем не общаемся. Вы родной дядя. Ваши дочери – мои сёстры. Родители сколько писем писали вначале, тыщи – от Вас ни ответа, ни привета. В чём дело?

– Все послания храню, – открывает антресоли, наверху кучами лежат. – Но мой старший брат меня обидел.

Отец встрепенулся:

– Обидэл? – дах, когда плохое, всё понимал.

Я опять подключаюсь:

– Не имею права, конечно, соваться, вы оба старше меня... Это я подал в розыск. Извините. По просьбе отца, он хотел Вас найти. Сорок лет не виделись, Вы самый младший... Три брата погибли в войне, двое в детстве.

Короче туды-сюды.

– Понимаешь, Керимхан, я после школы поехал в Свердловск, поступил... Встретил прекрасную девушку – дорогого мне человека... Полюбил. Сильно. Ты молодой, поймёшь... Звоню старшему брату поделиться радостью, а он одно твердит: «Харам!» Ещё я обижен... когда мать умерла, не сообщили.

Отец стал объяснять:

– Сынок, баде* старый плахой стал. Я чабановал, ти знаищ. Кагда прыэхал, мат умэр. Тэлэфон в ауле нэт: как сабщу. Куда?

Я перевожу. Дядя горячо:

– Жена твоя грамотная!

Мать моя – член партии, работала заведующей библиотекой.

–...она что не могла сообщить?

Отец не сдаётся:

– Пачаму дамой глаз нэ кажет. Думал, камэн с гары – гара рухнэт. Нэт! Разве сам нэ знал, мать старый, балной. Ждёт. Для матэри хоть йшницу на ладони изжар, – отец многозначительно поднял вверх рубцеватый палец, – в долгу будищ!

Я делаю этот контро-ход. Дядя молчит. Сказать нечего. Он-то не знает, что ему порчу навели... Голова, разум при этом отключаются. Ведь ежели по уму, да по нашим горским традициям, так именно младший сын должен остаться с родителями, обеспечить их старость.

Поставили вторую бутылочку. Выпили по три рюмки. Я сам думаю: как же мне незаметно начать колдовать?.. Всё не с руки.

Теперь третий день у них гостим. Слышу: гул за окном, машины туда-сюда. Дядя – профессор большой.

– Оля, что у вас такое?

– Сегодня у родителей серебряная свадьба. Сейчас все – в ЗАГс, потом банкет.

Отец дёргает:

– Что здэс?..

– День свадьбы... – как объяснить, что она «серебряная», я не знал, у нас не бывает.

Приезжаем в ЗАГс. Там ора-ура, шампанское, шум-гам. И тут деловая женщина, которая командует, протягивает отцу перьевую ручку.

– Подпишите, пожалуйста.

Отец недоумённо головой крутит, отмахивается, вижу – сбежать хочет. Я его за фалды пиджака:

– Отец, стойте. Так нельзя здесь. Надо Вам поставить подпись.

– Пачаму?!

– Вы тогда не одобрили, когда он женился на русской. Разженить нельзя. Во время Вашего прибытия они хотят законно оформить. Вы должны подтвердить, что не против его свадьбы, которая прошла двадцать пять лет назад. Чётки не спасут, жена рая не лишит.

Мой дах погрустнел. Видно, не рад, что влип.

– Вы старший в роду. Видите, сколько людей Вас ждут...

Отец с неприязнью берёт перо, под добродушно-весёлыми взглядами гостей наклоняется в три погибели над бланком и недовольно ставит корявую подпись. Меня тоже попросили подписать свидетельство. Я – с удовольствием: «Одобряем от имени Дагестана!»

Жена дядина мне понравилась. У неё не особо здоровье, иногда болеет, но она домашняя, за мужем смотрит, такая. А дочь... Мы с ней много беседовали. Она на меня смотрела во все глаза... Родная кровь. Бывает же. Решил попробовать ворожить её. Дядю не решился звать... Ему непременно надо что-то объяснить, мало-мало сказать неправду... А волнение могло меня выдать... Придётся, как есть. Зухре-эме учила: достаточно глядеть на фотографию, да ещё нужна шапка, которую он обычно носит.

Вечером, когда остались с сестрой вдвоём, я осторожно предложил:

– Оля, у нас в Дагестане существует обряд: когда не видятся долго родные – принято гадать. Ничего особенного... Хочешь, покажу?

– Интересно, – она поджала под себя ноги, поуютней устроилась на диване. – А что должна делать?

– Я буду читать... вроде стихов... Ты закрой глаза и слушай. Просто слушай меня...

– Хорошо.

Оля прикрыла веки, дивные ресницы её сомкнулись.

Я включил настольную лампу, погасил большой свет, открыл семейный альбом на странице с фотографией дяди, и сначала робко, затем всё увереннее стал наизусть читать суру Аят уль-Курси:

Бисмилляхи-р-рахмани р-рахим.

Аллаху ля иляха илля хваль-хайуль-каййyум.

Ляа та´хузуху синатyн валяа наум

Ляху маа фиссамаауяати ва маа филь ардз.

Огонёк спички, с ширканьем вспыхнув, подбирался к моим пальцам и, не успевая обжечь, гас в стакане с водой.

Ман заллазии яшфау ´индаху илля-а би-изних

Йа´лямy маа байна айдийхим вамаа хальфахум

Я по-прежнему не знал арабского, а смысл суры, по словам тёти, был такой: «Аллах – это тот, кроме которого, нет божества. Он живой, вечно существующий, не одолевают его ни дремота, ни сон. Ему принадлежит всё, что в небесах, и всё, что на земле, кто перед ним заступится без его разрешения? Он знает, что было перед ними, и знает, что будет после них, они овладевают из его знаний только тем, что Он пожелает. Трон его объемлет небеса и землю, и не тяготит его охрана их, истинно. Он – высокий, великий».

Время от времени я украдкой плевал на пол и в шапку дяди, приговаривая на лезгинском:

– Пусть тяжесть уйдёт на землю! Чтобы всё отрицательное сгорело, пришло полезное. Пусть придёт в ваши души лёгкость!

Валяйyхийтууна бишяй им мин ´ильмихии илляа би маа шааааа.

Васи´я кyрсиййyху-с-самааваати валь ард

Валяя удухуу хифзухумяа ва хваль´алиййyльазийм.

Из-под длинных Олиных ресниц катились крупные слёзы...

***

Вернулись в аул.

Дома нас ждала срочная телеграмма от дяди: «Дорогой брат спасибо ваш приезд живая вода горного родника».

От него стали регулярно приходить письма. Изредка Оля вкладывала в конверт маленькие записочки, адресованные лично мне. А летом, в отпуск, они приехали в Кара-кюре всей семьёй. Я возил восторженную Олю на море, таскал в горы, знакомил с кунаками. Моему лучшему другу Сабиру она понравилась настолько, что он... взял и посватался... Полюбить – времени не надо.

Э-ээх! Небо распахнулось во всю ширь, стало выше.

Солнце разулыбалось...

Заливаясь волшебными трелями, кружили в вихре счастья соловьи, жаворонки... Кеклики выбегали к нам навстречу целыми выводками, с любопытством выглядывали из травы, дивились на молодых...

Маки принарядились...

С альпийских лугов хлынули ароматы чабреца, мяты.

Я видел как... на глазах... камень закатывался обратно в гору.

Смотреть на это мне было гордо и радостно.

*

Докузпаринский район, село Кара-кюре, 2011 год

Словарь:

Дах (лезгин. разг.) – отец;

Баде (лезгин. разг.) – бабушка;

Эме (лезгин.) – тётя по отцу;

Расул Гамзатов, «О Родине»;

Ими (лезгин.) – дядя по отцу;

Хаpам (араб.) – в шариате запретные действия;

Кипиш – волнение, паника по поводу какого-то события;

Кеклики – горные куропатки

Зиярат – у мусульман святые места;

Интервью

для сайта islamdag.ru

Ассаламу алейкум ва рахмат уллах ва баракат!*

Салам алейкум, от всей православной души моей, уважаемый Хаджи-Мурат!

Салам алейкум, братья-мусульмане, духовные наследники имама Шамиля и Расула Гамзатова!

Салам алейкум, дорогие почитатели сайта «Ислам в Дагестане»!

Хаджи-Мурат, я получил Ваши вопросы для интервью:

· Вы впервые побывали в Дагестане, какие впечатления он оставил?

· Почему вас привлек именно Дагестан, а не другая кавказская республика?

· В центральных городах России мнение о Дагестане особое. Многие не знают, что это за место, некоторые боятся его. Об этом вы пишите и в своих произведениях. Удалось ли вам донести до читателей, что Дагестан – это уникальный горный край, находящийся в составе российской Федерации?

· Расул Гамзатов написал замечательную книгу "Мой Дагестан". Почему вы решили написать о нашем крае?

· Какие впечатления произвела на вас встреча с досточтимым шейхом Саид-афанди аль-Чиркави?

· В Дагестане проживает много наций и народностей, и на протяжении многих столетий они уживаются мирно. Как вы считаете, за счет чего?

· Тема национализма широко обсуждается в СМИ, но вы, наверное, заметили, какой гостеприимный дагестанский народ, здесь не делят на нации. Может быть, эта тема надуманная?

· Как по Вашему, кому нужно разжигать в России этноконфессиональную рознь и к чему это может привести?

Давно стремился написать ответ, с разных сторон подбирался к вопросам и всякий раз откладывал. Так получилось, что кавказцы всех без исключения национальностей, проживающие в солнечном гостеприимном Дагестане, стали для меня дороги. И любые случайные, легковесные фразы рискуют дать ответы поверхностные, неглубокие, не взвешенные. Ответы, которые не есть сама любовь к Дагестану… Любовь искренняя, чистая. А скорее легкомысленный флирт, курортный роман в заводском санатории. Заигрывание, что ли…

Не хочу так.

Я даже не могу в двух словах рассказать о встрече с шейхом Саидом-Афанди аль-Чиркави. Не потому, что скрываю что-то… Просто встреча эта – таинство. Сам не могу многого понять, осмыслить… Я уже писал, что, пользуясь редким случаем, обратился к святому старцу с личной просьбой... Нет, не золота и должностей просил, не жизни вечной... Просил помочь мне написать книгу о Дагестане. Лучшую!

Он обещал.

Но такое обещание не только награда, не просто доверие высокое. Это – ответственность большая. Это – кропотливый, тяжёлый, хотя, не скрою, приятный труд.

За четыре неполных месяца я написал несколько малуматов, хабаров, хабариков – это такие маленькие хабары (мне так кажется). Фотографии и текстовые материалы, по мере готовности, размещаются на моём сайте в разделе «События и факты» под общим название «Соцветие Дагестан» http://kostjunin.ru/events.html;

Заходите на страничку сайта, читайте, рассказывайте всем!

Мне кажется, эти рассказы, очерки и есть ответы на Ваши вопросы…

Хотелось бы, чтобы мои кунаки прочитали их, высказывали своё мнение, сделали замечания, конструктивно поругали – не без этого… А если что-то понравится, хвалите. Не стесняйтесь! Ведь без читателей просто нет писателя. Ни хорошего, ни дурного.

Главная задача – книга о Дагестане должна стать интересной!

Я расскажу на страницах её всем, кому не улыбнулось счастье побывать в Стране Гор, что в Дагестане дикая первобытная природа и открытые гостеприимные люди. А не наоборот…

Дорогой Хаджи-Мурат, спасибо за возможность обратиться со страниц Вашего сайта к жителям Дагестана.

Хочу пожелать всем в Новом 2011 году от Рождества Христова, в 1432 году по мусульманскому календарю Хиджры*, неба – только мирного, долголетия – кавказского, хлеба и бузы – вдоволь. Хакимов* – мудрых, справедливых, невороватых… Пусть не смолкают в аулах зурна, свадебный бубен и детский смех. Пусть над очагами горцев всегда поднимается дым. Пусть дети не забывают язык отца, матери: аварский, лезгинский, даргинский, лакский, кумыкский… Пусть мальчишки и девчонки двадцать первого века сумеют без переводчика выслушать на годекане мудрость аксакалов, алимов и уважительно, достойно ответить на своём родном.

И самое главное, если честно, хотелось пожелать любви безмерной к… творчеству моему. Вот только публично оглашать вожделения на Кавказе не принято (по Корану – харам) поэтому от затеи воздержусь.

Даже намекать не стану…

07 января 2011 года

С глубоким уважением,

мюрид* Дагестана

писатель, Александр Костюнин

Словарь:

Ассаламу алейкум ва рахмат уллах ва баракат! (араб.) – Да будет мир над вами и милость Аллаха, и его благодать!

Мусульманский календарь Хиджры (араб.) – летоисчисление ведётся от Хиджры (16 июля 622 г. н. э.) – даты переселения пророка Мухаммада и первых мусульман из Мекки в Медину;

Хаким (араб.) – чиновник, представитель власти;

Мюрид (араб.) – переносное значение – ученик, стремящийся, желающий овладеть основами, в данном случае, мусульманского края – Дагестан;

Рафик-Смерть

Хабар владельца футбольного клуба «Леки»

Он брёл по узкой каменной тропе, висящей над бездной.

Едва передвигал немыми ступнями…

Приходилось часто останавливаться – спутник впереди то и дело терял равновесие, отчаянно балансируя руками, извиваясь… на краю Тьмы и Света. Он отводил взгляд от его белого савана, тогой обвитого вокруг немощного тела, растерянно глядел по сторонам…

Каменистый гребень отклонился от прямой и, сколько хватало глаз, впереди себя, Он видел длинную нескончаемую череду усталых людей в белом – затылок в затылок друг другу. Украдкой обернулся – и сзади беспрерывная цепь: одни брели на заклание, смиренно склонив голову, другие в страхе озирались. Среди белых одежд разноцветными вкраплениями тянулись люди в повседневной, мирской одежде, тоже застигнутые смертью врасплох… насильственно. Он ступал босыми ногами по острым камням и не чувствовал боли... Слева багровел ненасытным зевом пылающий кратер. «Преисподняя…» – сразу догадался Он, и ледяной страх побежал по спине, пересохло во рту. Далеко внизу, у самой геенны огненной, толпилось обречённым гуртом несметное множество людей… точно песок в песочных часах. Временами сполох пламени из жерла слизывал часть уготовленных и, рассыпав искры над пеклом, сыто стихал…

Послесмертье. Час расплаты…

***

Буквально пару лет назад знакомство с владельцем футбольного клуба (любым! хоть того больше золотым!) меня заинтересовать не могло. К тому же имя такое необычное – Рафик-Смерть – с кавказским колоритом. Ладно, хоть провожатого звать Замир. За-мир! В сумме должно сложиться нормально.

О встрече Замир условился заранее. Мы тряслись туда на стареньком «Опеле» краем реликтового лианового леса, вдоль своенравно-кипящей пограничной реки Самур, через селение Яраг-Казмаляр. Замир успевал рулить и вести экскурсию:

– Гляди! – он восхищенно тыкал указательным пальцем по очереди в лобовое стекло, затем в боковое, заднее.

Проезжаем громадную новую мечеть, рядом восьмилетняя школа в здании бывшего скотника, ещё одна мечеть… третья, четвёртая, да сколько их тут? Посреди пыльной дороги одинокий ослик – дагестанская «Ока» – ну, тако-оой грустный!..

Я послушно вертел головой.

В Магарамкенте перед базарной площадью Замир резко притормозил. В полуденном мареве сказочным видением переходила дорогу томная красавица. Вслед ей гид мечтательно процокал бейт* восточного классика:

Дэвушка идёт, бёдрами качаэт,

Сумачку нэсёт – маладэц какая!

Чёрные с проседью роскошные усы его ожили…

Я тоже заценил девушку (ничего!), однако никакие строчки на память не пришли – думал о предстоящей встрече с президентом клуба «Леки».

Игра «футбол»… Не знаю, не знаю… Сам в детстве мячик любил попинать, но следить, как мельтешат на голубом экране малюсенькие фигурки, «болеть» за них?! Увольте. А тут, два года назад, очутился зимой в Испании, Барселоне… Стоим группой у трапа теплохода, обсуждаем варианты заморских утех:

– Подожди, «Барселона»… знакомое что-то... – стал вслух размышлять я.

Парни из соседней каюты ошалело запереглядывались.

– Крутится в голове, ну… О! Баски ЭТА*.

– Ты что… футбол не смотришь?

– Я-аа?..

– Клуб «Барселона» – один из лучших в ми-ииире – «Барса»! Чемпионат Испании!.. Сегодня вечером матч: «Барселона» – «Эспаньол». Вы зачем сюда ехали?

– А-а-аа… Так, может, сходим?

– Мы точно идём. Вы – как хотите.

Говорю своей:

– Идём за компанию?

Отыскали по карте стадион, сориентировались. Я грешным делом, думал, на трибуне одни будем торчать, как волоски на лысине… Куда там! На подходе за два-три квартала – толпы народа, конная полиция. Открытый стадионище на сто тысяч зрителей наполняется, наполняется, наполняется… Неудержимо, как сель! Ещё и билетов нормальных нет: «распроданы». Места достались на самом верху за клеточным ограждением: сетка-рабица натянута, будто в зверинце; сидения – стылая бетонная скамья. Хотя вдали на двух трибунах зияли свободные медежи-пустоты:

– А почему туда не пустили?

– Это для болельщиков «Эспаньол». Засса… испугались приехать, – скорчил злорадную гримасу фан.

За кого «болеть», вопроса не возникало: разумеется, за «Барсу», за своих, мы же в Барселоне. В начале первого тайма наши распечатали ворота супротивников. Гости почти сразу отыграли – 1:1. И два периода счёт ни туда ни сюда… Команды бьются насмерть и, как опасный момент, стадион стотысячным зевом… единым порывом вдыхает: «О-ох!» Парни нервозно грызут ногти:

– Мама мия, Санта Мария!

За двадцать секунд до конца матча форвард «барсов» забивает красивейший гол.

Счёт – 2:1. Наши! победили!

Весь мир возрадовался. Ликующие трибуны! Дух праздника! Болельщики дико прыгают, скандируют не по-нашему. Я орал громче всех:

– Ура-ааа!!! – обнимал жену, растроганных парней, тряс клетку… охрип.

Видавшие виды фанаты заученно отдирали мои пальцы от решётки, умоляли-заклинали – «главное, не волнуйся»:

– …Ты думаешь все футбольные матчи такие? Как же! Жди. У нас на стадионе можно и закимарить, и выспаться…

Не помню, как покидали трибуны… Улицы запружены возбуждённо-радостными людьми, в одночасье ставшими родными. Столкнулся нос к носу с полицейской лошадью, в избытке чувств расцеловал её в тёплые бархатные губы… Неизбалованная лаской испанская кобыла заржала от счастья.

Вот тебе и футбол… Групповой перепёх с мячиком на деле обернулся зрелищем грандиозным, ярким, каких в жизни видывал мало. Оказывается, тут понимать нечего. Не обязательно даже любить – достаточно просто попасть на такой чемпионат. Наяву, живьём увидеть настоящую игру.

«Опель» вынырнул из тесной улочки. Перед нами, словно по воле джина, нарисовался евростадион под открытым небом: реют флаги Дагестана, футбольного клуба «Леки», государственный флаг России. Вот тебе и аул!

Замир заглушил двигатель:

– Приехали.

У ворот – улыбчивый крепкий горец лет сорока с мобильником, в китайских шлёпанцах. Южное кипящее солнце разморило, он с ленцой вышел встречать нас:

– Салам алейкум!

– И вам – салам!

«Не похож он на “смерть”!» – невольно подумалось мне. Нарочитая вялость не могла скрыть и лишь подчёркивала собранность, внутреннюю энергию. От него за версту веет удалью, напором, жизнью!

– С дороги пивка холодного? – радушно предложил хозяин.

– Не откажусь.

В прохладном ангаре, рядом с трибунами, размещалось кафе, где на всю стену – огромный монитор: транслировали, разумеется, футбол.

– Может, выключим телевизор? – несмело предложил я.

–..? Выключить не надо, потише сделаем. Через десять минут чемпионат мира в Африке. Сюда пацаны приходят, на широком экране смотрят... балдеют. Аргентина с Южной Кореей играют. Вдобавок и Северная Корея участвует: те заранее объявили о своей победе в чемпионате, походу, с голодухи совсем очучхели.

Принесли разливное пиво «Ячменный колос» – живое. В сорокоградусную жару холодное пивко с кутумом* – благодать.

Рафик сделал несколько неторопливых глотков из массивной стеклянной кружки:

– С чего начинать?

– С самого начала…

– И рад бы всё начать с начала, да где оно? – он ухмыльнулся какой-то своей потаённой мысли. – Ну, ладно. От русских не раз слышал: «Мужчина – что есьм?» Местные таких вопросов не задают. Помнишь старый анекдот?

Отец с сыном в зоопарке проходят мимо клетки с обезьяной. Сын дёргает за рукав: «Папа, эта обезьяна мужчина или женщина?» – «Это самец». У следующей клетки сын опять: «Пап, а это мужчина?» – «Запомни, мальчик, мужчина тот, у кого деньги! А это – самец!»

И ещё на Кавказе настоящий мужчина тот, кто… пожёстче.

– Рафик, будь мужчиной! – призывал меня с детства буба*, упрекая в малейшем проявлении доброты. – Зачем тебе футбол? Э-ээ!

Он подтаскивал меня к единоборствам, зрелищам острым… прививал культ силы. Мужчина, в понятии горцев, – воин, всегда готовый к смертному бою. Мужчинам-кавказцам не достойно таранить на себе, вместо женщин и ослов, копны сена за полтора десятка километров с дальних горных сенокосов, воду из родника. Допускается женщину сопроводить. По традиции, джигит идёт впереди – руки свободные, – чтобы, в случае опасности, первым выхватить кинжал… Горцу не пристало и дома хвататься за работу: важнее отдохнуть, посидеть в тенёчке на годекане, наблюдая как дочери, сёстры, жёны, бабушки проплывают мимо с изящными ичичалинскими* кувшинами на плече – негодными для переноски, но благостными для созерцания.

– Вдруг завтра война, а ты уставши! – грозно одёргивали аксакалы малодушных юношей, пытавшихся помочь матерям.

Однако войны всё не было и не было…

Жуткая мысль, что вдруг не доведётся озарить себя славой в ратных делах и жизнь пройдёт тихо, тускло… мирно, не давала покоя войнолюбивым джигитам. В томительном ожидании кровавой сечи утекало драгоценное время… А, чтоб как-то скоротать скучные будни до прихода завоевателей, резались между собой за воду, за землю и воспитывали будущих воинов в духе бесстрашия, суровой выносливости, отваги. Буба, например, чтобы выковать твёрдость духа, отправлял меня ночью в дальний конец кладбища ставить папаху на могилу прадеда Сулеймана, племянник должен был принести её назад. Трусость, слабость, нежность осуждаются джамаатом* и строго наказываются.

И отдельное спасибо законам гор – не дают кинжалам ржаветь в ножнах.

В конце девятнадцатого века в селе Тпиг случай был: девушка шла к роднику с медным кувшином на плече, навстречу – всадник. Когда проезжал мимо, лошадь случайно коснулась головного покрывала горянки. По закону гор джигит этим обесчестил девушку и весь её род. Отец стал свидетелем позора дочери – из окна сакли всё видел. Наказание одно – смерть. Он выскочил с саблей и отрубил голову беспечному верховому. Весть о трагедии пулей долетела до родственников погибшего. Они вытащили клинки из ножен, чтобы наказать убийцу, на защиту которого тоже поднялся весь род. Сабельно-кинжальная резня растянулась на столетия, и уже в нашем веке, не так давно, юноша полюбил девушку из тухум* кровников.* Благо отец поведал сыну богатую историю рода, свадьба не состоялась. Об этом писали.*

В Дагестане мало укромных уголков, где сохранились эти дедушкины обычаи и бабушкины обряды. А в старину адаты были прикольные.

Вам и не снилось…

Меня, вопреки всем адатам, с малого детства тянуло к футболу, хотя игра командная, мирная…

Посреди Магарамкента – пустырь: коровы эти, барашки паслись. Власти решили сделать футбольное поле. Втайне я мечтал об этом больше других. Огородили участок железным забором, два дня трактор рокотал. «Неужели правда, настоящий стадион будет?» На третий день остыли, забросили. И тишина... Года ходят, ходят... Никаких движений. Пустырь стал колючками зарастать, народ – напрямки через поле бродить, барашки вернулись… В итоге чуть картошку не посадили.

Я уже вырос, занимался поставкой российских грузовых автомобилей в Баку. Появились деньги свободные. Думаю: «Свою мечту, наверно, придётся своими руками... Никто ведь не сделает». Давай прикидывать: как землю оформить, сколько нужно на всё?

Потом – бам! Очухался: «Выходит, на свои бабки буду строить общий стадион?.. Я чё, совсем?! Что люди скажут? Лично мне земли нужно немного. По-любому два метра дадут в конце». И успокоился. Что было, так тихо-тихо расходовал.

Однажды дома растянулся на полу – футбол смотрю… Вдруг – ба-баммм!!! В прихожей грохот: залетают амбалы в масках, с автоматами, в полной боевой. Думал, ОМОНы, маски-шоу. Вломились, встать не успел. Как начали рихтовать. Удары спортивные, грамотные... Профессионально: туда-сюда. И потом битуха такая... по затылку. Как свет вырубили.

Пока я на больничной койке в несознанке валялся, друзья этих шакалов переловили… По своим связям. Слухи были: они до этого кодлу собирали, в разговоре назвали моё имя. На их волну подсели, выследили. Кого надо – посадили, кого надо – убрали. Оказывается, «наколку» дал мой сосед-вахабист: «Деньги есть, туда-сюда». Другие – залётные с гор. Даже из банды Хаттаба один «дух». Дерзкие пацаны, но всех пятерых отыскали: и в Баку, и в горах. Одновременно брали. Иначе нельзя: стоит одному убежать, потом – всё, потом надолго. Я до этого думал: сосед молится, ну и пусть себе молится. Чётки перебирает, Коран читает, глаза закатывает, в Аллаха верит – ведь здорово, правда? Вот как оказалось... Если б настоящие мужики были, пришли бы открыто, сели за стол: «Так, так и так?» А стрелять из-за угла... Детей, женщин. Это не горцы. Проститутки конченые – не мужчины. Ничего святого. Любого могут убить. Я смерти не боюсь. Коли суждено умереть, значит, так.

В себя пришёл: весь в трубочках каких-то, в пластыре, бинтах, ломота по телу, голова кружится, гудит. Медсестра улыбается: «Жить будешь». Подлюги бросили меня, думали, мёртвый, но я выжил. Хорошо, сознание тогда потерял. Могли кончить. Редко кто от разбоя остаётся живым. Всё на изменах держится: «А вдруг узнает? Лучше уберём!» Считаю – повезло: заживо умер и повторно родился.

Пацаны толпой пришли навещать, фруктов натащили, мяса сушёного, красного вина… Гогочут, орут, руками размахивают… Для прикола кличку дали «Рафик-смерть». Ржут надо мной:

– Бог его на том свете спрашивает: «Ты стадион сделал?» – «Нет» – «Ну, тогда ты здесь на х... не нужен!»

Ушли.

Я остался один.

Один на один с собой. Было время подумать, в душе покопаться. В голове сильно мысли меняются после такого. Человек сильно другим становится.

Ради чего жить стоит? Ради денег?! Ха-а…

Нужно исполнить дело своей жизни.

И никто меня этому не учил, не подсказал. Сам до всего дошёл.

Понятно, скажут «ненормальный»… Пускай! Теперь я уверен: на ненормальных людях мир держится!

Подкатываю к Главе администрации:

– Отдайте место мне, пустырь. Ничего там посадить не хочу, дом строить не буду. Хочу для людей сделать спортивный комплекс. Чтоб дети играли, народ футбол смотрел. Сколько можно другим завидовать? Если сами свой край не поднимем, со стороны никто не придёт, не сделает.

Он понял:

– Давай, сынок, забери.

Оформил я аренду на сорок девять лет. Ближний конец поля в низине был, два-три метра, тот наверху. Скрепер нашёл, год выравнивал, нивелиром проверял, двести-триста машин грунта привёз. Где ямка, где чё... Думал так: чтобы твёрдое не было – слой чёрного песку: влагу держит и мягкий. Если упал, чтоб не больно. Посадил траву. Сначала большой возможности не было кому-то деньги давать, сам работал. Сам поливал, сам косил, ухаживал. Тихо, тихо... А потом деньжата посыпались, будто с неба. Хаа-а… Я – дальше. Люди под солнцем, под дождём сидят – навес соорудил. Раздевалки появились, душевые, гостиничные номера. Деревья фруктовые насадил. Смотри, какая красота! Черешню попробуй, ягоды спелые, сладкие. Траву газонокосилкой косим: шёлковая бывает, ровная, как биллиардный стол… В углу голубятня. Открываем турниры торжественно. Когда белые голуби взлетают в небо, над трибунами кружат, дух захватывает, как здорово! Такой красавчик-стадион вырос. Так тихо-тихо... его построил.

Потом собирал команду. Тренера подтянул: знакомый пацан, футболист Кемран Нурахмедов. Большой спорт оставил, дома сидел, но человек футболом болеет...

Упирался поначалу:

– Тренером никогда не был.

– Ничего.

Пацанов набрали, команду назвали «Леки».

Раньше всех жителей нагорного Дагестана так звали. Джигиты были лихие. Грузины маленьких детей ими пугали: «Спи сынок, а то леки придут! Украдут тебя». Историческое название. Иначе ещё говорят – «лезгины». Произносишь – и слышится лязганье наточенных кинжалов…

В первый же год чемпионат Дагестана выиграли. Чем-пи-оонами стали! Люди отказывались верить. Лезгины ни разу так в футбол не играли. Потом перешли в третью лигу в ЮФО – Южный федеральный округ: Астрахань, Краснодар... и Магарамкент. Наше село на карте-то не найдёшь! Все команды приезжали сюда. Даже из Сочи. Те, правда, сперва побаивались... А как приехали, обзавидовались: «Стадион-сказка! Нам бы такой... потренироваться, поиграть». Встречали их, как принято на Кавказе, хлебосольно.

Короче, я доказал: желание будет – человеку всё по силам. Понимаешь?!

Раз негров из Ганы… позвал на международный турнир. Не поверишь, приехали, – Рафик задорно рассмеялся. – Письмо через Махачкалу туда-сюда. Сам не ожидал, что приедут. Смотрю... ба! Короче, тут играем... Они к началу не успели, на финал попали. Как раз перерыв был и, б... – живые негры заруливают! Все: «Смотри!..» Забыли про футбол, весь стадион на них уставился, аплодировать начали, гуртом повалили навстречу. Для народа – зрелище!

Детская спортивная школа здесь тренируется. Я их пускаю, ничего не беру, наоборот сам помогаю. Только одному тяжело всё тянуть… Двадцать человек одеть, обуть, накормить, купить мячи, организовать поездку. Шесть-семь миллионов. Думал, кто поддержит... Никто копейки не дал. Хотят футбол смотреть, зрелище видеть и не платить. «Плохо играют», «хорошо играют» – такие слова ещё говорят. У нас в Магарамкенте богатых людей хватает. Предлагаю: ну пусть один дорогу возьмёт на себя, другой – парк, третий – больницу... четвёртый – воду. Всем джамаатом! Нет. Придут домой, закроются на все запоры, деньги с утра до вечера считают. Тихушники. Как я раньше. Собрать все бабки, что ушли сюда на строительство, я бы, наверное, в Майями мог дворец прикупить или где-то на машине хорошей кататься. Но у меня других планов – море...

– А что ещё? Вроде всё блестит, – искренне изумился я.

– Мечтаю выстроить рядом бассейн, благоустроить вокруг… Прикинь, районный центр – в домах воды нет. Стадион – мой аккордный наряд. Живу заново, вторая попытка дана. Считаю, нельзя заднего ходу давать, раз не умер. Пойду вперёд, жизнь покажет. Хочется след оставить после себя. Имя. Чтобы дети говорили: «Наш буба строил!» Гордились чтоб. У меня два пацана растут и дочка-лапочка.

Говорят: «Бог помог». Причём здесь?.. Что, землю лопатой за меня Бог кидал? А?! Всё я – лично своими руками. И ещё, если бы в своё время Глава администрации не отдал пустырь, ничего бы не было вообще. Глава, Абрек наш, – лезгин. Его убили... От души хороший человек был. За десять лет здесь третьего главу администрации подряд валят, хоть в книгу Гиннеса включай.

Друг за другом в прохладное кафе вваливались с уличной жары спортивные парни, здоровались с нами, подсаживались к монитору, следили за матчем. Когда у ворот создавался опасный момент, Рафик прерывал рассказ, оживлялся, блестящим взором следил за игрой:

– У-ааа! Гол!!! Южная Корея – Аргентине. Марадонна! Вон, смотри: этот именитый Марадонна тренер у них. Гляди, какой стал... колобок.

– Рафик, брат, ничего в этом не смыслю. Лучше пойду, поснимаю твой рукотворный оазис – и в путь…

Мы попрощались.

Я увлечённо фотографировал нереально-красивый, как с глянцевой рекламной обложки, стадион, уютные вместительные трибуны, Замира в компании счастливых мальчишек, азартно гоняющих мяч на ярко-зелёном ухоженном поле…

Если б каждый человек, вот так, на куске земли своей сделал всё, что ему по плечу, прекрасна была бы земля наша! Прямо как мечтал былинный Васька Буслаев*:

Эхма, кабы силы да поболе мне!

Жарко бы дохнул я – снега бы растопил,

Круг земли пошёл бы да всю распахал,

Век бы ходил – города городил,

Церкви бы строил да сады всё садил!

Землю разукрасил бы – как девушку,

Обнял бы её – как невесту свою,

Поднял бы я землю ко своим грудям,

Поднял бы, понёс её ко Господу:

– Глянь-ко ты, Господи, земля-то какова, –

Сколько она Васькой изукрашена!

Ты вот её камнем пустил в небеса,

Я ж её сделал изумрудом дорогим!

Глянь-ко ты, Господи, порадуйся,

Как она зелено на солнышке горит!

***

…Он брёл, едва переставляя немые ступни, по узкому каменному гребню, висящему над бездной.

– Куда меня: в джаханнам* или джанет?* – острая, единственная мысль эта воспалённо стучала в мозгу.

Часто приходилось останавливаться.

Спутник впереди терял временами равновесие, отчаянно балансируя на краю Тьмы и Света. Тогда Рафик отводил взгляд от его белого савана, свисающего тогой с плеч, потерянно оглядывался по сторонам…

Слева широко зиял огромный кратер, по склону серпантином спускалась дорога. Бесконечный поток «рисовых зёрен» медленно стекал по ней к пыхающему жерлу – в стонах, мольбах, в удушливом запахе палёного мяса. Время от времени огненный смерч с гулом вырывался из ненасытного чрева, слизывал часть грешников и, рассыпав веером искры, сыто стихал. Лишь сполохи багряного зарева продолжали тревожно реять над вселенской преисподней, да густая жирная копоть тяжело оседала чёрным пеплом на дно…

А по другую сторону от каменного гребня…

Пропасть далеко внизу заканчивалась плавным подъёмом на высокую-превысокую гору, поросшую нежной сочной зеленью. Снежная макушка величавой горы терялась в белых кучевых облаках, золотое солнце плыло вкруг вершины, озаряя лесистые склоны и каскады жемчужных водопадов. Отвесные бурлящие реки впадали в тихие бирюзовые озёра. Временами ветер свежел и радужная водяная пыль долетала до Рафика, приятно освежая лицо. На цветочных лугах паслись вальяжно-грациозные лани, наслаждаясь чистыми трелями волшебно-красивых птиц.

И вокруг ни души...

Наконец тропа уткнулась в каменное плато.

Люди неотвратимо приближались к ссудной черте, за ней двое ворот: чёрные строгие вели в ад, сверкающие небесным светом – в рай. Суровый ангел смерти каждого знал в лицо и направлял одним взглядом. Рафик заметил, как, хромая, проковылял его сосед, весь окровавленный, с ним двое. Азраил, гремя ключами, прогнал их в адовы врата, а затем остановил пронизывающий взор на нём...

Какая-то сила вытолкнула Рафика из колонны.

Громогласный шёпот сверху повелел:

– Я не звал его, пусть исполнит дело своей жизни… Надо помочь ему. Азраил, удали из памяти то, что он видел здесь, и верни на Землю.

Азраил протянул руку к его лицу…

*

Селение Магарамкент, 2010 год

Словарь:

Бейт* – двустишие, форма лирической восточной поэзии;

Ба́ски (баск. Euskaldunak) – народ, населяющий т. н. баскские земли в северной Испании и юго-западной Франции. Дискуссионными остаются вопросы о родстве басков с кавказскими народами. В конце эпохи диктатуры Франсиско Франко образовалась подпольная баскская организация Эускади Та Аскатасуна (Баскония и свобода), известной под аббревиатурой ЭТА. Её целью было освобождение от диктатуры и основание независимого баскского государства. Для этого она использовала тактику террористических актов, которые она проводила по всей Испании. В качестве одного из методов финансирования ЭТА шантажировала предпринимателей и принуждала к уплате так называемого «революционного налога», занималась также ограблениями банков и похищениями людей для получения выкупа. ЭТА продолжает деятельность до настоящего времени.

Кутум (Rutilus frisii kutum) – рыба семейства карповых; подвид вырезуба. Длина тела до 60 см, весит около 2 кг. Обитает в Каспийском море.

Буба (лезг.) – отец

Село Ичичали, Гумбетовский район. Не только в Дагестане, но и на базарах Кабардино-Балкарии, Грузии, Казахстана творения рук ичичалинских мастеров воспринимаются в ряду надежных изделий, пользуются спросом, и в деле изготовления медных кувшинов у жителей этого аула нет конкурентов.

Джамаат (от арабского «джамаа» – общество, коллектив, община) – объединение группы мусульман с целью совместного изучения ислама, совершения религиозных обрядов, взаимопомощи, регулярного общения между собой;

Кровник – у кавказских народов человек, находящийся в отношениях кровной мести с другим родом, семьей;

«Агулы в XIX – нач. XX вв. Историко-этнографическое исследование», Булатова А.Г. ИД «Эпоха», Махачкала, 2008;

Тухум – родственная группа у народов Кавказа;

Гуннах – грех (арабск.);

Пьеса «Васька Буслаев» А.М.Горький;

Азраил – ангел смерти в исламе;

Джанет – рай;

Джаханнам – ад.

Ивановны

Русская женщина в Хучни:

Нюра, Нура, Нурджаган.

Эффенди Капиев «Поэт»

Меджид спрятал обрез под полой гужгата,* украдкой оглянулся и проскочил безлюдным переулком. По обломкам саманных кирпичей, упираясь ногой в выбоины стены, цепкой кошкой забрался на крышу сенного сарая, лёг на спину, передёрнул затвор, загнав патрон в патронник, поставил карабин на предохранитель. Осторожно приподнял голову… С крыши хорошо простреливался весь переулок и подход к дому Ильяса: горянка, согнувшись в три погибели, тащила копёшку сена; два юнца в мохнатых папахах промчались с гиканьем. Солнце устало клонилось к земле и – Меджид мог поручиться – опускалось за дальнюю саклю на краю села, прямо к нему во двор. Сладко пахло зрелыми яблоками. Воздух был свежим, чистым, каким бывает только в горах в начале осени после череды дождей. Он напряжённо вслушивался… Из дома Ильяса доносилась приглушённая музыка, потом стихла. Меджид нежно, как холку верного коня, огладил полированный затвор, ребристую рукоять приклада, словно успокаивая их, сам внутренне группируясь, концентрируясь. Скрипнула дверь… вышли два парня, за ними девушки и неспешно разными улочками направились в сторону годекана. «Теперь дождусь...» – Меджид успокоенно лёг на спину, не выпуская карабин из рук. Прошло не меньше часа, ещё столько же – Ильяс не возвращался. Стемнело. Меджид окоченел и, чтоб немного согреться, по очереди напрягал, расслаблял мышцы рук, ног. Он ждал. На небо бесшумно выкатилась половинка ночного светила, разрубленного саблей, и осветила холодным голубым светом крыши домов, верхушки деревьев, отразившись, как в зеркальце, в окошке старой лачуги. Длинные ломаные тени от садовых деревьев стрелками лунных часов отмеряли томительное время.

Вдалеке забрехала собака…

Лай недружно подхватила пара цепных псов… уже ближе.

Меджид повернулся на бок, притираясь небритой щекой к карабину. В ярком свете луны отчётливо выделялся чёрный силуэт человека. «Ильяс», – облегчённо выдохнул он. Спокойно выцелил, вёл его на мушке, пока тот не потянул на себя входную дверь, и плавно нажал на курок.

***

Август на Кавказе дышал нестерпимой жарой, будто в небе палило семь солнц.

Раскалённый, битком набитый тряский автобус закручивал на дороге пыль вьюном. Пока добирались от столицы до Унцукульского района, несколько раз останавливались. У родника встали надолго: водитель набирал в канистру, в армейскую флягу, потом не спеша потягивал из неё; две юные девушки – по виду не местные – искристую студёную воду тянули жадно, погрузившись лицом в струю, умывались, плескались, брызгались, смеялись и опять пили, покуда не напились вволю… Горцы степенно дожидались, давая гостям утолить жажду, затем сами по очереди приникали к живительной влаге, истекающей на поверхность из неведанной глуби гор. Приникали с почтением, с молитвами… Пассажиры разбрелись по обочине. Горянки были одеты, точно из музея, во всепогодные длинные платья от запястья до лодыжек, национальные головные уборы «чохто» или платки до бровей. Трое мужчин – в запылённых габардиновых костюмах, блестящих хромовых сапогах и все, как один, в смушковых папахах. Местные хмуро поглядывали на девчат-хохотушек с непокрытыми головами, изредка буркая что-то на своём. Света – низенькая пышечка, Аня – хрупкая тростинка на ветру. Среди однообразных сумрачных горцев они смотрелись ярким весёлым миражом. Поминутно одёргивая короткие платьица с оборками, девушки присели на прохладные камни в тени у дороги. Стараясь не замечать нацеленных на них откровенно-колючих, изучающих взглядов, всматривались вдаль:

– Неужели село там… за облаками?

– Такое чувство, будто очутилась на другой планете. Как они по этим горам лазают в вечерних платьях? как живут тут, на этих камнях? Везде жарища. Одно успокаивает: мы сюда не на век, отработаем три года – и домой, – Аня крепче прижала к груди томик Лермонтова.

– Но какая красота вокруг! Дух захватывает…

Они смокли, покорённые величественной симфонией гор, примеряя свою судьбу к этому незнакомому и потому чужому для них надоблачному, надзвёздному, орлиному краю.

Шофёр призывно сигналил…

Дорога, выписывая арабский алфавит, стала уходить в горы, выше и выше взвиваясь к нещадно палящему белому солнцу. Каждый раз перед очередным подъёмом, когда водитель переключал рычаг скоростей, в механизме начинало болезненно «кры-крыкать», словно грецкий орех между шестерён. Автобус, как слон-туберкулёзник, принимался кашлять через все отверстия, дрожать корпусом. Временами Ане казалось, что вот… сейчас! – не возьмёт высоту, не разбирая пути, попятится назад и тогда… с краю – в бездонную пропасть. От страха она зажмурилась, во рту пересохло, кровь, отхлынув, уходила из головы:

– Анька, ты белая, как полотно! На воды!

Липкими от пота руками она приняла стылую бутылку и, стараясь не глядеть на километры обрывов, сделала несколько мелких глотков: «Когда всё это кончится?»

В районный центр – селение Унцукуль – добрались под вечер. Из автобуса девушки выбирались чуть живы, отвисшими руками вытаскивая чемоданы. Их с нетерпением поджидали: шумная стайка чернявых босоногих мальчишек, припрыгивая, окружила, и самый бойкий, сверкнув карими глазёнками, спросил:

– Учительницы? Вай!.. Мы поможем. Я – Гасан.

Мальчишки весело подхватили и, по очереди меняясь, потащили пожитки в серый узкий проулок, мимо лачуг из дикого камня, под изучающе-пристальными взглядами прохожих, прямо к дому директора школы. Краткое знакомство… С порога – глиняный кувшин холодной ключевой воды… Девчатам показали, где можно умыться, накормили досыта хинкалом из молодой баранины с домашней сметаной и отвели комнату с прохладной мягкой постелью. Опьяняющий вкус горной воды вплетался в сытую дрёму, сглаживая все страхи, успокаивая тревожные ожидания, умиротворяя молодое естество. «Какой он будет… первый рабочий день?» – эта последняя мысль почему-то совсем не тревогой – сладкой истомой погрузила Аню в глубокий сон.

Проснулись, когда первый луч солнца заглянул в тусклое окно. Помылись, «причепурились». На улице их поджидал всё тот же Гасан:

– Йорчъами! – радостно выпалил он. – По-аварски это – «зыд-рассьте! добры утра!». Так у нас для женщин.

С нескрываемой гордостью Гасан повёл учительниц к школе.

Хижины селения осиными гнёздами густо облепили гору, дорога между ними – то вверх, то вниз, ни одного шага не сделаешь по прямой. Того и гляди сломаешь каблук! А по самой крутизне травянистого косогора, вслед за большерогим козлом, текла с разноголосым блеяньем отара овец. Как они не падали?..

До начала учебного года оставалось четыре дня – стояла короткая тихая пора безученичества. В школе приторно