Гиллель Вавилонский

За время службы довелось мне участвовать в разных операциях, но освобождение из чеченского плена наших ребят стоит особо...

В девяносто шестом я работал начальником угрозыска Магарамкентского РОВД. Часть людей из нашего отдела были откомандированы на административную границу с Чечнёй и несли службу там, на закреплённом участке у села Гамиях. Материалы служебного расследования показали: «15 января 1996 года в 17.06 к блокпосту подъехала автомашина марки УАЗ-3741. Из фургона выскочили троё неизвестных. Угрожая оружием, захватили четырёх сотрудников милиции, увезли в сторону Чечни».

Я отказывался верить случившемуся...

Чеченцы и дагестанцы – родные братья. Братья навеки! Со времён легендарного Шамиля. Теперь, когда в Кремле всё смешалось и предлагали брать суверенитета сколько утащишь, нам Грозный стал ещё ближе. Напрямую в бандитские разборки Масхадова с Россией мы не влезали, но «разборки» превратились в войну. И если фронт был в Чечне, тыл – в Дагестане, в каждой аварской, даргинской, лезгинской семье.

Есть у меня скользкий знакомец – Дауд, чеченец дагестанский. Когда его задержали, я в показаниях помог немного… И он не то, что отрабатывал… Бывший спортсмен, неоднократный чемпион Союза по боксу, авторитетный человек и здесь, и там… В Чечне его сильно уважали. Он снабжал их оружием всю войну.

Сижу как-то у него в гостях в Хасавюрте, и тут он, ни с того ни с сего, предлагает:

– Давай прокатимся в Ичкерию.

А там вовсю война...

– Ты чё? Больной?

– Да мы взад-вперёд, на экскурсию.

Уболтал. Границу пересекли засветло. Российский дивизион установок «Град» располагался на опушке голого леса. Дауд вызывает командира. Краснощёкий такой, жирный, пыхтя выруливает к нам.

Дауд ему с ходу:

– Командир, вот десять тысяч баксов, – пачку протягивает, – а вот координаты: сделай залп, восемьдесят ракет.

Тот берёт деньги, не спрашивая, что за координаты:

– Ты меня-яяя знаешь!..

– Пуск – через два часа.

– Разницы нет, – у самого рожа лоснится добычей.

Воистину: «Для кого – война, для кого – мать родна».

Мы сидим в Хасавюрте в кафе, ровно через два часа – залпы ракет «земля-земля». Дауд ухмыльнулся:

– По своим отрабатывает... Сгоняем ещё разок к этой свинье?

– Ле, ты что, б!.. нас после этого... самих... взорвут!..

– Не взорвут, поехали.

А у ракетчиков командир уже бухой… Дауд наезжает на него:

– Мы с тобой как договаривались? Восемьдесят пусков!

– Сделал... брат.

– Не сделал. Семьдесят. Я сам считал! – врал внаглую.

Командир засуетился, на красной лысине выступил пот, и набухшая капля сползла под тяжестью...

– Восемьдесят, брат. Все запустил!

– Нет, семьдесят. Верни две штуки.

– У меня их уже ёк*…

– Как хочешь, возвращай.

– Давай... скажи, что-нибудь другое сделаю. Отработаю!

А тому только этого и надо:

– Ладно… Десять оставшихся запустишь по этим координатам.

Через два часа залпы накрывают вторую российскую часть.

Весёленький междусобойчик! Вот так воевала Красная Армия.

Своим работникам я, по согласованию с начальником РОВД, категорически запретил применять оружие. По исламу: если чеченец убьёт меня, в рай не попадёт, зачем же я стану стрелять в него?

Братья-мусульмане платили взаимностью...

Служебная проверка подтверждает: ничто в тот день не указывало на обострение ситуации: «...с 08.00 до 17.00 через блокпост, в сторону села Гамиях, проследовало пять автомашин, две – в сторону Чечни. В 12.17 на пост пришёл житель села Центорой: обратился за помощью в выделении транспорта. Водитель служебного «Уазика» сержант Омаров выехал с ним на территорию Чечни, оказал необходимую помощь».

Какая муха укусила чеченских орлов?!

Взять в плен наших солдат-милиционеров!.. Мы все ездили на ту сторону не раз, их тоже сюда свободно пропускали... Не то, чтобы пресекать переход границы, наоборот помогали местным жителям, простым людям. И – на тебе...

Одурев от бессонницы, мы сутками искали пропавших ребят. Мотались с начальником РОВД в Хасавюрт – все сведения из Чечни стекались туда. Оперативники докладывали: «У этого полевого командира нет, у того нет». Ну, никаких следов! И ещё Дауд пришёл с очередными хабарами: «Там мне – так сказали, а там – вот так, но мы их из-под земли достанем...»

– Дауд, «из-под земли» не хочу. Может, я с тобой в Чечню смотаюсь?

– Опасно.

– Хоть опасно, поеду.

Мой начальник Мамедов вспыхнул:

– Не, ты что? куда?

– Поеду. Сколько будем сидеть, сказки слушать? Тут не знают, там не знают. Клянутся, божатся: «Найдём, узнаем слэд, взарвём, атбирём!»

– Тебе что, больше всех надо?

–...Наши – в плену-уу!!!

– Смотри, я за тебя не отвечаю.

– Не нужно за меня никому отвечать. Решение – моё!

Дауд с утра до вечера – со мной. Очень добросовестный оказался чеченец. Редкий чеченец! В благодарность за то, что помог ему однажды... Кормил, поил, возил. На его машине всю Чечню объездили. Буквально. Летали на бешеной скорости по снежным горам-долинам. Утром выезжаем – вечером назад. Я в гражданке.

Он предупредил:

– Возвращаться нужно засветло! Не успеем выскочить до темноты, никто нас спрашивать не будет, уничтожат.

Дорога жёстко задиралась вверх серпантином. Вечернее рыжее солнце металось у виска слева направо. Разбрасывая из-под колёс мёрзлые камни с грязью, мы мчались, как водопад по ущелью, как ветер, краем узкого каменистого пояса. Слева от нас синела пропасть, справа скалы вставали над скалами. Едва проскочили узкое место, за спиной глухо загудел камнепад – снежная лавина лениво съехала, поглотив дорогу.

Обычно Дауд с бандитами на чеченском разговаривал, мне переводил. Дней десять уже колесили, надоело:

– Ле, Дауд, так не бывает: ты с ними говоришь на своём, тебе отвечают, я – не в курсе… Мне их байки осточертели. Каждый раз одно и то же: «то сделаем», «это сделаем». На русском говорите, чтоб я понимал.

В следующий раз Саламбек – масхадовский боевик, пацан, лет двадцать пять, не старше, перетянутый крест-накрест оружием – ну с таким важным видом толковал с нами… с та-кииииим го-но-роом… Взбесило меня.

Полопотали на своём, и Дауд опять мне:

– Поехали...

– Нет, так не пойдёт. Мы же договорились – на русском. Саламбек, вы сколько заданий давали – мы выполняли. Кроме того, ладно я, Дауд вам помогает… Всю войну. Ты чё, мы сколько к тебе ездим, ты пацан молодой, издеваешься над нами: «Завтра», «Послезавтра»…

– Я их не видел.

– Ты описываешь наших ребят и сам: «Не знаю, не видел!»

– Просто так сказал.

– Просто так не сказал ты… Одежду одного описал, какой внешне – говоришь. Откуда можешь знать? Это наш работник, сержант. Он больной. У него с сердцем серьёзные проблемы. Саламбек, я подполковник милиции. Помоги хотя бы больного вызволить… Я пойду вместо него. Потом договаривайтесь о чём угодно. Подполковник ведь выше сержанта?!.

– Я не знаю, не решаю, я посмотрю…

Ну, что с этим абреком будешь делать?..

Мы – к Турпавали, начальнику контрразведки Масхадова. Он дружески похлопал меня по плечу и сладко запел:

– Полковник, знаю, ты воинам Аллаха помогаешь. Мы в долгу не останемся. Слово горца! Назови полевого командира, с землёй смешаю чеченское село, но их выручу.

Я обрадовался. Разве тут не обрадуешься…

По всей Ичкерии до одури круги делаем, наконец узнаём: «Солдаты в отряде у Эби – Большого Асламбека». Сломя голову мчимся к Турпавали.

– У Эби!

– Точно?

– Точно не могу сказать, мне сообщили: у него.

– Решу.

К Турпавали две недели мотаемся – результата нет. И его «решу» на поверку – словоблудие одно. Тьфу!

Министр внутренних дел ЧРИ* Казбек... Махашев, что ли... Здоровый такой, весёлый... Радушно принял, как все они:

– Братья-земляки-ии, вассалам аллейкум! обнимаю вас. Главное – не волнуйтесь. Вы, подполковник, приезжайте завтра в форме, обратитесь к населению по телевидению.

Приезжаю в форме.

Министр свёл с замом, тот – с начальником управления уголовного розыска – Хамзатом. Тоже здоровенный такой…

Мы с Даудом – к нему. Опять расспросы:

– Что? Где? Кто?

– Четырёх ребят взяли на границе...

И вдруг этот Хамзат взбрыкивает, агрессивно так:

– Ты чего в форме приехал?

– Министр ваш сказал.

– Вах!.. Ты выйдешь отсюда... самого заберут. Чего нам формой российской перед глазами!.. – выскочил из кабинета.

Я – Дауду:

– Объясни ему, ещё раз начнёт, такое отвечу… мало не покажется. Я в гости к нему приехал, в его кабинете нахожусь, а он стращает...

Вернулся Хамзат:

– Обращение по телевизору не получится. У Эби их нет. Сегодня-завтра соберу информацию. Узнаю, где.

Дауд имел прямой выход и на Аслана Масхадова. Мы – в Гудермес.

Он заскочил в штаб, я остался на улице ждать. Смотрю: пленные российские солдатики в драных рубашечках на колючем ветру… Зимой! Копают траншею, отопление тянут. Над ними – автоматчик. Прям, как в фильмах про эсесовцев. А в трёхстах метрах – российская армия… Тут же у штаба русские женщины воют. Пробиваются на приём к президенту Масхадову, за пленных сыновей просить…

Выходит из штаба Дауд, я ему:

– Не перегибаете ли вы палку с русскими?..

– Ясыри?* Это собаки – не люди. Гяуры.* В соседнем селе, в хлеву у моего брата на цепи молодые русские девки прикованы. Их дерёт любой. Ахх-ха-ха... Хочешь – заедем... Угощаю!

– Давай – к делу.

– Аслан хочет познакомиться с тобой лично. За помощь обещал наградить высшим воинским орденом Чеченской Республики Ичкерии – «Честь нации».

– Пусть поможет ребят найти. Это и будет награда.

– Ну, как знаешь… А что касается твоих подчинённых, пообещал решительно: «Где бы ни были – найдём, освободим. Своих – сурово накажем, сгноим!»

Однако сколько мы ни ездили, никто не помог. Вышли на Хаттаба.

Эмир ибн Аль Хаттаб – фигура колоритная. Он же Ахмед Однорукий, он же Чёрный Араб. Смуглый такой, длинные вьющиеся волосы, чёрная перчатка на правой руке. В селении Ведено у Хаттаба роскошный дом, параболическая антенна (в то время у нас ничего подобного не было). На этот раз со мной был зам главного ваххабита Дагестана с бородой: борода в Чечне служила пропуском. (С бородой езди, куда хочешь!) «Борода» с Хаттабом между собой хабарят на арабском. Долго, изнурительно. Изредка ваххабит переводит. Смысл прежний: «Сделаю, найду, спасу, поеду к Радуеву, Масхадову. Пока не знаю, где они, но буду искать… Отобью! А вы – помогите мне».

Якши!*

За ношение оружия мы задержали араба. Хаттаб попросил освободить его и отправить домой в Иорданию, назвал своего человека на границе:

– Ему передайте, остальное – не ваши проблемы.

Я вывожу наёмника из камеры... Вот такой араб – тридцать килограмм весом:

– Собирайся, едем!

– Куда?

– К маме.

– Нэ поеду…

– Почему нЭ поедешь?

– Воэвать хачу… К Хаттабу назад хачу.

– Хаттаб тебя не желает… Уезжай!

– Умирать хачу.

– Умирать?

– Да.

– Видишь люстру. Верёвку принесу, вешайся здесь. Мы тебя похороним на мусульманском кладбище. Здесь роскошное кладбище… С почестями похороним, по блату…

– Вах! Зачем такое гаваришь?.. Нэльзя.

– Почему нЭльзя?

– В ад пападу.

– Ну, раз не хочешь в ад, вали отсюда…

Тридцатикилограммовый меня уверял: «Нигде так салдат нэ резал, как здесь у Хаттаба. Сто, сто… Голова атрезал, как баранам. Падвал всэ забиты плэнных!» Я брезгливо поглядывал на больного фанатика: война, точно чёрная дыра, притягивает тёмные силы; наёмники издалека чуют смерть, как вороны падаль, и с карканьем слетаются на запах.

Мы доставили араба на азербайджанскую границу. (Там ребята-лезгины за бакшиш и теперь перевозят людей.) Для интереса у старшего осведомляюсь:

– А как ты их?..

– Сплавляю по реке за сто долларов… Недавно Радуева сопровождал.

Два месяца я не прекращал поиски… Звонок от Хаттаба был неожиданным:

– Нашёл! Завтра будут передавать.

Начальник РОВД выслушал мой доклад:

– Сам поеду! Хочу с Хаттабом сфоткаться.

Боевую медальку, видно, захотелось…

Хаттаб отдал наших бойцов. В благодарность начальник подарил ему кинжал с золотой насечкой. Грязных, вшивых, измождённых ребят отвезли по домам. Расспрашивать их сейчас не имело смысла. Они отрешённо смотрели в никуда... Словно не радовались.

Неприятно сознавать, но, похоже, вместо братских отношений Дагестану отвели роль очередной юной невесты, которую матёрый жених строго выдерживает в углу за занавеской, пока сам гульбанит с гостями на свадьбе... Хотя какая там, к шайтану, свадьба без магари?!* Это – зина!*

Лишь спустя несколько дней, под нажимом, крайне неохотно бойцы рассказали нам… в скупых красках... Про ад в чеченском рабстве... Про кавказское гостеприимство братского народа!.. И меж собой дали мы клятву: в плен больше не сдаваться.

***

В августе девяносто шестого генерал Лебедь подписал Хасавюртовские соглашения. (Почему-то меня это даже не обрадовало.) Мышки прогнали кошку и распоясались окончательно…

А вскоре у нас произошло настоящее ЧП.

Бой на том же блокпосту в районе села Гамиях: «Есть убитые. Одного забрали в плен». От Магарамкента туда – не близко... Приезжаем ночью с полковником Мамедовым на место. Фонарём свечу: такая каша!.. Мешки с песком в пробоинах, гарь, убитые… Лейтенант Ярахмедов, совсем недавно в нашем отделе, – попал в плен. Мужественный парень такой… Стажёр мой.

Выяснилась ещё неприятная новость: один опер, подонок, как заваруха возникла, сбежал:

– Ссс-сука!!! Нет тебе места в органах. Свободен!

– Не испугался я... я – за помощью… – сам в глаза не смотрит.

– Сволочь! Ты ребят оставил. С оружием драпать! И не вернулся...

Часа четыре прошло с момента перестрелки. Наш работник, участковый, мальчишка совсем, при нападении отстреливался из пулемёта. Трясу его за грудки: «Что? Ка-ааак!?» Путается в показаниях, у самого руки дрожат. Ходуном ходят. Я горячий ствол – в ноздрю... По его информации: подъехали чечены на КАМАЗе, хозяйничать начали. Лейтенант Ярахмедов сделал замечание. Его скрутили, бросили в кузов. Он успел скомандовать: «Огонь!» Завязалась перестрелка. Двух «чехов» подстрелили, двух ранили… Те машину от блокпоста отогнали, стали запугивать: «Сдавайтесь, не то всех положим». Участковый в ответ из «красавчика» выпустил магазин, второй вставил, на седьмом патроне заклинило… Растерялся: повторно передёрнул, патрон – наперекос… Спасло то, что духи дрогнули, отступили.

– Извини, брат, – я твёрдо положил руку ему на плечо.

Он горько заплакал...

– Нюни развесил... слюнтяй! – вставил свои «три копейки» начальник милиции.

Я вытащил его за грудки на улицу:

– Ле, Мамед, не болтай! Парню впервые пришлось... по живым людям стрелять… В такой ситуации... неизвестно, кто как поступит. Не трогай его. Он – герой! Из четверых один остался, отстреливался. Другой бы на его месте, может, руки поднял.

Это был первый бой между дагестанцами и чеченцами на границе. До сих пор никто никогда по землякам не стрелял.

Чечены буквально заставили нас вытащить кинжал из ножен...

А лейтенанта... нужно было срочно! выручать.

Я протоптанной тропинкой – к Дауду, с ним – к Саламбеку... (У самого нервы ни к чёрту.) В очередной раз сорвался:

– Саламбек, ты надоел, ты... пацан! Ладно, меня не уважаешь... Ты к своему чеченцу точно также относишься. Ты... чего издеваешься?! Вы говорите: «братья, братья-дагестанцы», сами нападаете. В один день такой кулак получите в лоб, мало не покажется… Во все стороны.

– Что могу делать?

– Как что?! Две недели к тебе езжу… И – без толку!

Как-то Хаттаб попросил переправить боевика за кордон. Им оказался Саламбек.

– О! Перетянутый!.. Так это тебя будем в канализацию спускать?

Сидит, надувшись, паук пауком, весь оружием крест-накрест увешан. Молчит.

– Куда собрался с пулемётом? Ты чё? Ненормальный, что ли? Ещё бы на танке приехал! Мало того, себя подставляешь, ты нас подставляешь. Если тебя здесь заберут, Хаттаб решит: мы сдали. И нашего парня кончит.

– Что, я без оружия поеду?

– Разумеется, без оружия. Нам грубиянов не надо... мы сами грубияны!

Привожу его к себе в Магарамкент, в отдел милиции:

– Саламбек, если по вашей логике поступать, я тебя сейчас должен взять за шкирку, кинуть в «обезьянник». Ты боевик… Ты как со мной разговаривал там?.. Там!!! А?!

Куда только гонор делся! По-блед-нееел весь… Решил: действительно его хочу закрыть.

– Да не ссы… Не нужен ты мне. Мне надо лейтенанта вытаскивать. Из-за него тебя, гниду, терплю…

Ночью Саламбека переправили за кордон.

Приезжаем к Хаттабу. Охрана меня знала. Лениво махнули:

– Нет его. Ждите на дороге.

Белое солнце, похоже, застыло в зените... Редкие отары кучевых облаков белыми миражами проплывали в небе. Наяву нынче встретить отару – большая редкость. Война.

Час сидим в раскалённой машине, два. Видим: вдали пыль. Летит.

У Хаттаба на правой руке пальцы обрезаны, так он трёхмостовый КАМАЗ одной левой водил. Мечтал всё: «Мне бы русскую технику, американское обмундирование, я с любой армией воевать смогу». С ним обычно от силы один охранник. Хаттаб никого не боялся… Его все боялись. Увидел нас, остановился, выходит, опять начинает «муть» разводить…

В сердцах зло бросаю Дауду:

– Может помочь – пусть поможет. Впустую ездить больше не буду. Плевал я...

И тут Хаттаб на!.. русском:

– Слюшай… Магарамкентский РЭВЭДЭ нам не помогает.

Сколько до этого общался, не знал, что он по-русски понимает:

– Хаттаб, мы тебе постоянно помогаем. Просил араба освободить – освободили, машину перегнать – перегнали, Саламбека за кордон переправили. Что ещё должны? Открыто воевать на твоей стороне? Хоть лопни, не сможем… Всё для тебя делали. А ты обещал мне парня – не нашёл: «Завтра да завтра».

– Слюшай, не горячись… На Востоке так нельзя! Так в гостях не разговаривают… – глянул на часы, – О! Время намаз творить.

Подъехали к дому. Бородач-нукер* меня подталкивает:

– Пошли!

– Я не умею.

– Нужно.

– Ле, я ж тебе русским языком говорю: не умею. Когда наклоняться, что говорить…

– Нет, надо делать. Хаттаб обидится.

– Пусть хоть трижды обижается!

– Твой начальник был, делал намаз.

– Пускай.

Хаттаб опять подключается:

– Слюшай, так нельзя… Мы мусульмане, должны соблюдать Коран. Молиться не будешь, я вам не помогу.

– Хаттаб, наш лейтенант и Коран читает, и всё соблюдает. А я... слово даю: вытащи его, начну намаз совершать для себя. Клянусь.

Ничего не ответил, ушёл в дом.

Охрана зашипела:

– Что хозяин велит – делай.

– Ле...

После молитвы Хаттаб подвёл меня к машине.

– Смотри мой КАМАЗ, ни одной царапины…

– Хаттаб, у тебя сотни КАМАЗов. Может, к блокпосту на другом приезжали?

– Не мои люди были… Назови командира – силой отберу.

Сила у Хаттаба действительно была. И ещё была какая-то непонятная влиятельная рука. Хаттаб сам удивлялся:

– Раз попали в окружение. Ну, такое плотное. Блокировали нас русские и сидят, не наступают, не обстреливают… С темнотой отправляю людей в разведку. Возвращаются: «Хаттаб, беда! Птичка не вылетит! Пропали мы, пропали гуртом...» Уже поклоны били Аллаху: «Вай, конец пришёл». Ночь молились. На рассвете разведка докладывает: «Нет никого». «Как нет?» «Так, нет». Скрытно прочёсываем лес: ни одного уруса, никакой техники. Разблокировали нас и оставили. Мы аккуратно уходим в горы, опять вооружаемся, опять нападаем. Так было раза три-четыре. До сих пор не знаю, кто русским команды даёт? По вашему телевизору врут, что я наёмник. Я не наёмник. Наоборот, я свои деньги вкладываю сюда… Газават – священная война с неверными. Если погибну – попаду прямо в рай!

Вот такой больной был на голову.

– Война кончилась, Хаттаб. Найди парня… клянусь: вывезу тебя отсюда. Никто не тронет.

Думал, хорошее предлагаю, а он:

– Слюшай, не надо меня вывозить.

– Ле, война кончилась, тебе что здесь делать? А?!

– Здесь останусь. Будет грозненский аэропорт работать, сам улечу в любое время.

– Всё одно, помоги! Мы тебе помогали!

– Помогу, клянусь, – он приложил правую руку к груди. – А где твой Мемед-начальник? Чё трубу не берёт?

– На работе.

– Почему сюда не сам едет, мы договаривались.

– Тебе какая разница? Обязательно полковник нужен?

– Мемеду, значит, не интересно.

– Ладно, скажу, приедет.

Я к начальнику:

– Поехали, парень там! Месяц томится… Хаттаб тебя звал.

– Нет!

– Поехали, ты ведь фоткался с ним, чё боишься?

– Сказал, не поеду.

Каждый раз при встрече Хаттаб настойчиво вспоминал про начальника милиции. В очередной раз я вернулся из Чечни и Мамедову – вопрос ребром:

– Собирайся!

– Нет! Он хочет меня в заложники взять...

Имя Чёрного Араба для всех ваххабитов было свято. По первой его просьбе они готовы были сами отдаться, не то что приказ не выполнить. А тут не могут одного лейтенанта разыскать...

Поговаривали, якобы Хаттаб забирал людей в плен, месяц-два выдерживал, время тянул. Сам выходил на родственников, торговался: «Я знаю, где он. Готов помочь, конечно, не бесплатно». Ему несли щедрую мзду, помогали. Доил людей без конца. И своих, и чужих. Во всяком случае, главе администрации села Первомайское он так и заявил: «С боем освободил твоего наследника». А сын всё это время сидел в его зиндане*.

Если действительно так – не традиционный это ислам. Близко к исламу не идёт. Мой дедушка, правоверный мусульманин, учил: «Если тебя даже бьют, не отвечай злом на зло!»

Однажды по телевизору показали российских ребят-контрактников. Они боевиков убивали, уши отрезали и для коллекции – в банку со спиртом. (Ельцин ещё хвастливо заявил: «Наши ребята себя в обиду не дадут!») Хаттаб, на следующий день после злополучного репортажа, отправил людей к российскому командиру: «Продай мне этих телезвёзд. За ценой дело не станет. Сколько хочешь?..» Командир назвал цену. Договорились: он отправит их завтра, как бы в поиск, по согласованному маршруту. Надо было видеть, с каким слащавым удовольствием и горящими глазами Хаттаб рассказывал:

– На следующий день ждём, эти двое идут... Мы их не убили… уби-ваааа-ли. Аллах-акбар!

И подарил мне видеокассету на память.

Правда! Аллах велик!

Только Аллах у нас с Хаттабом разный! Вера – если умирают с именем Бога на устах, а если, прикрываясь именем Его, режут – это обычный бандитизм! Но, как бы собака ни была погана, ей океан не испоганить.

Горит внутри!..

Не могу молчать...

Здоровых молодых ребят, спецназовцев, командир продал. Я в отделе кассету показывал, наши не могли смотреть.

Приказал:

– Нет, смотрите! Чтоб знали, что творят выродки…

Жгло в груди. И не было слёз...

Я выехал на берег грозного Каспия.

Море закипало, тучи слетались, откуда невидимо, ходили мрачной круговертью, словно боевой хоровод во время зикры*. Холодный ливень наотмашь хлестал землю и море. Каспий... почернел от горя!

А «молодой» из головы моей... сердца не выходил: «Хорош наставник... нечего сказать... Парня не уберёг!» Мысль эта нестерпимо терзала, мучила с каждым днём сильней и сильней: «Он-то и есть мне настоящий брат, истинный кунак. И вот сейчас мой кунак... в руках головорезов». Временами сознание норовило спрятаться от повседневности... Я вспоминал задушевные откровения лейтенанта: он всё мечтал сад возродить заброшенный... отцовский... У него крошечная дочурка, жена скоро второго должна родить. Был у них. Как мог, морально-материально поддержал...

Они-то молодцы... Ллле-е! А что делать мне?.. Мне-то... что?!!

Не отдавая себе отчёта, с какой целью, поехал вечером в родное село. Ноги сами вели... Гладкие каменистые ступени указывали путь. Тесная улочка побежала вверх, изогнулась, пропала во мраке и снова, по ту сторону мечети, вынырнула на жёлтую луну.

Вот и низкая тёмная сакля алима*...

Абусаид-Хаджи...

***

...Ночные звёзды гасли, зарождался новый день.

С минарета муэдзин* пропел азан* к молитве. Начальник УГРО вышел в сад, совершил омовение, поднялся на глинобитную крышу родительской сакли, расстелил старый дедовский коврик и впервые опустился на колени. Закрыл глаза. Земное отступило. Он остался наедине с Аллахом. Никогда прежде не доводилось ему читать Коран. Не хватало свободного времени, знаний... а скорее – внутренней потребности. Не знал ни одной суры и сейчас лишь исступлённо, как клятву, повторял:

– Бисмиллахи рахмани рахим... Во имя аллаха милостивого и милосердного!

В мозгу его, слово за словом, пульсировало услышанное ночью от алима: «Человеку без веры холодно... Зажги в душе огонь и согрей им своего кунака». Снова и снова всплывали в сознании герои старинной легенды, поведанной мудрым аксакалом.

Был у хунзахского хана заведён для пленников коварный метод расправы. Он приказывал раздеть непокорного, нагим отправлял на скалистую вершину и там оставлял на всю долгую ночь. Холод, вьюга, ветер злючий налетали на одинокого беззащитного человека, обрекая на мучительную верную смерть. «А тот преступник, – ядовито усмехался хан, – который увидит восход солнца, получит в награду свободу».

И жили в те далёкие времена два мужественных юноши. Одна судьба была у них, и они, как левое и правое крыло орла, неразлучно парили над жизнью. Не было во всей округе горцев более преданных священной дружбе. И когда один из кунаков стал жертвою хана, когда стражники сорвали с него одежду и повели крутой узкой тропой к месту казни, другой крикнул ему вслед: «Держись, друг! Обязательно держись! Я на соседней вершине разожгу костёр, он согреет тебя!»

Юноша замерзал на ледяной скале, прощаясь с родным аулом, нечем было ему укрыться от злой стужи, и вдруг сквозь чёрную тьму увидел он далёкий огонь. Жар от него дотянулся до иззябшего тела, до его замерзающей души и согрел. Всю ночь до самого рассвета, ни на миг не погаснув, горел костёр дружбы.

Утром изумлённый... смирившийся хан освободил стойкого горца...

Абусаид-Хаджи учил:

– Пусть вспыхнет в сердце твоём нур-джан – свет души, пусть освещает тебе путь нур-эд-дин – свет веры. Зажги пламя в душе и согрей им своего кунака.

***

Мы ещё целый месяц искали парня. Без сна, без роздыха. С его братом ездили. Пусто. А потом один чеченец мне шепнул:

– Его сразу, на второй день, взорвали… Хаттаб приказал.

– Как взорвали?..

– Под утро скончался раненый – племянник полевого командира. Вашего привязали к дереву, сорвали чеку и – гранату в карман...

У-уффф… фуууу...

Я спешил согреть... не успел.

Вот так...

Но мы... мы слово своё скажем...

Сердце дагестанца закалили, как амузгинский клинок.

К девяносто девятому году, благодаря «воспитанию» Хаттаба, и я, и работники нашего отдела милиции стали... сильно другими. Мы уже не считали отморозков, которые с оружием в руках вламывались в наши дома, братьями. И оказалось, национальность здесь ни при чём. Когда в западной и центральной части Дагестана радикалы подняли ваххабисткий мятеж – народ их не поддержал. А чеченских сепаратистов, вторгшихся на землю узденей, разгромили. Мятежники ослушались легендарного Шамиля, который завещал потомкам: «Быть верноподданными царям России и полезными слугами новому нашему отечеству».

Воля народов сильнее оружия.

Земле нужен мир.

В тех жарких боях вместе с жителями Дагестана бок о бок сражались и мирные чеченцы, и русские... и Аллах! Потому победили. Тогда я усвоил для себя, что Дагестан и Чечня – тоже Россия. И этот урок географии я не забуду никогда.

Аллах-у акбар!

*

Новолакский район, село Гамиях, 2011 год

Словарь:

Хабар – рассказ, молва, слух;

Ёк – нет;

Якши – нареч. татарск. вост. ладно, хорошо;

Ясыри – пленные;

Гяур (араб. аль-кяфиру́н) – неверные, кафиры – понятие в исламе для обозначения неверующих в Единого Бога и посланническую миссию хотя бы одного из пророков ислама;

Уздень (татарск.) – свободный, зависящий только от себя, собой живущий;

Зикр – боевой общинный хоровод, составляющая часть исламского молитвенного обряда;

«Обезьянник» – спецприёмник или изолятор временного содержания;

Аллах-акбар! – Аллах велик;

Алим – (араб.) высокообразованный, обладающий большими знаниями, ученый;

Нукер – военный слуга;

Аза́н (араб. ‎‎) – в исламе призыв к молитве;

Муэдзин – читающий азан;

ЧРИ – Чеченская Республика Ичкерия;

Зиндан (персидск. – «тюрьма») – традиционная подземная тюрьма-темница в средней Азии;

Магар (арабск.) – обязательный мусульманский ритуал «венчания», который проводит мулла до свадьбы;

Зина (арабск.) – изнасилование, прелюбодеяние.

Оставляя на земле след

Хабарик*

«Если человеку судьба рисовать, он будет рисовать даже ложкой по воде».

N.N.

А если человек закончил художественную школу – это навсегда!

Я тоже в детстве в художку ходил. Отсюда мой вечный интерес к альма-матер.

Детская художественная школа в посёлке Мамедкала – именитое учебное заведение. Работы учащихся экспонировались в восьмидесяти странах мира, неоднократно становились победителями, дипломантами республиканских, российских, союзных и международных выставок детского творчества. Несли благую весть о родном Дагестане. Недавно коллективу выделили новое, отдельно стоящее помещение – подарок ко дню рождения. Мой друг, начальник управления образования Дербентского района Мугутдин Кахриманов, первым делом повёз туда.

Не скрывая гордости, директор Гамзат Гусейнов водил по светлым просторным помещениям и рассказывал:

– Нам исполнилось тридцать восемь лет. Здесь мы приобщаем ребят к искусству, развиваем особый дар: видеть обыденное – красивым. Тут каждого ребёнка подведут к мольберту, научат грамотной композиции, правильному рисунку, фантазировать научат! помогут обрести свободу мысли, уверенность в себе. Наша главная задача – разбудить творческие способности. Это всё равно, что посадить дерево, которое со временем даст плоды. Дети все без исключения талантливы, но одни раскрываются раньше, другие – позже. Главное: развить личность, творящую невидимым инструментом – душой.

Мы неспешно переходим из класса в класс, любуемся искусными витражами, карандашными рисунками, акварелями.

– Дети не терпят фальши. Педагог рядом с ними очищается от всего, что довлеет в повседневной суете и возвращается в волшебную страну под названием «Детство». Учитель принимает условия игры, игры, без которой не бывает ребёнка. Тогда рождается чудо... Дети не копируют действительность. Кистью, красками создают свой, неподражаемый мир, с дивными образами, идеалами, героями и открывают нам, взрослым, истинные духовные, нравственные ценности. Задача художественной школы не ремесленников выпустить, штампующих программный материал. Мы стремимся сформировать живую непосредственную личность творца, способного удивляться и восхищаться прекрасным. Именно нам, педагогам, доверено быть связующим звеном духовной близости, профессиональной преемственности, культурных традиций прошлого и будущего дагестанского народа. Мы должны взрастить искусство завтрашнего дня.

Лето – пора каникул. Время, когда девчонки, мальчишки обогащаются новыми впечатлениями в беззаботном мире веселья, игр, дворового счастья, чтобы, повзрослев, вернуться осенью в любимую ауру и перенести краски лета на холсты, подарив холодному миру кусочек любви и солнечного тепла. Я рассматривал чеканку, натюрморты, пейзажи... Рассвет в горах, горный аул с саклями-сотами, портрет зурнача в папахе, юная горянка идёт с мучалом* к роднику. Ребята действительно кудесники! Они стремятся открывать законы мироздания.

Вспомнились законы шариата...

Шариат, в переводе с арабского, означает «правильный путь». Шариат – свод исламских законов. Они не запрещают изображать цветы, деревья и даже горы. Это подпадает под «мубах» – действие, которое можно совершать или не совершать. За исполнение-неисполнение нет награды, нет и греха. Всё то, что шариат не обязывает и не осуждает, входит в мубах. Например, «36. Рисовать неодушевлённые предметы». А вот «Рисовать людей, животных» по законам шариата – харам гайри зулми – «запрещено, поскольку совершение приносит вред производящему его».

Тем сильнее я был поражён знакомством с художником из Кулинского района. Он не только живописует людей, но и рамками академических худ.средств себя не ограничивает. Не успел я толком приготовиться записывать легенды, тосты, как Рашид, мой кунак, похвастал:

– В селе Кули есть уникум, рисует Ленина... струёй мочи! Вах!

Я недоверчиво промолчал.

– Обычно сделаем по пять грамм, джамаат подначивает: «Серажутин, изобрази!» Орлом плечи расправит, ноги пошире, сосредоточится и – выдаст на пыльном асфальте чёткий силуэт вождя мирового пролетариата. А последней каплей откроет глаз. Ильич ехидный-ехидный! Смотрит на нас с прищуром. Вот это, я понимаю, – оставить след на земле!

– Получается как у Владимира Маяковского:

А вы

ноктюрн сыграть

могли бы

на флейте водосточных труб?

И вот мы в гостях у художника-авангардиста.

– Надо понимать Лениниана – ваш конёк?

– Да! – гордо произнёс Серажутин. – Ленин – живее всех живых. С первого класса его рисовал, рисовал, рисовал. Картины копировал: «В Смольном», «В шалаше», «Ходоки»... А в девяносто втором профиль Ильича из ручного пулемёта трассером в воздухе очертил. Смутное было время, разгул преступности.

– У вас что... пулемёт?..

– Не-еее, у соседа. Баловались просто. Обычный пулемёт Калашникова, ничего там такого особенного. И цинков с трассирующими патронами – арба... Баловались, баловались... Я беру: та-та-та-та-та – светящийся контур вождя в ночном небе.

Творческие способности у меня – от отца. Он чабанил, а на отдыхе лепил из овечьей брынзы барашков, осликов, соседей, директора колхоза. Кто не нравится, можно съесть. После обучения я не хотел оставаться в Махачкале, вернулся в родное село. Работал учителем, много рисовал. Участвовал в выставках. Занимался оформительством. Советское время – бум плакатов. С ума посходили! Тема одна: «Слава КПСС!» В разных вариациях. Помните знаменитое: «Советский народ знает: там, где партия – там трудности!» Или вроде того... Каких только плакатов ни делал. Пятьсот, семьсот, тыща транспарантов, наверно, состряпал. Семиметровые панно. Брежнев такой стоит. Зато после его смерти еле успевал рисовать вождей. Быстро умирали. Я старую голову замазывал, из журнала пририсовывал другую. Иногда туловище прежнего хозяина в пол-оборота, а голова нового – в фас. Ничего. Всем нравилось. Масляными красками на ДВП. Загрунтую белилами и – вперёд. В райцентре у меня собственная мастерская.

Мы собрались было уходить, но хозяйка уже накрыла на стол.

– Не останетесь добровольно, готов применить силу, – радушно пригласил хозяин.

Довод показался убедительным, а Кизлярский коньяк и хинкал – отменными. Вечер за хабарами пролетел незаметно. Вышли за ворота. На прощанье я попросил мастера изобразить, в привычной для него манере, мой портрет. Серажутин ломаться не стал и в несколько секунд уверенной струёй начертал на утоптанной земле дружеский шарж. Я рассыпался в благодарностях. (Полезно знать, как выглядишь со стороны.)

А что касается желания оставить на земле свой след...

Хочется... добрый.

Не люблю поднимать на смех Богов, которым сам недавно поклонялся.

*

Дербентский район, поселок Мамедкала и

Кулинский район, село Кули, 2010 год

Словарь:

Хабарик (собств.) – маленький хабар (мне так кажется);

Мучал – большой водоносный металлический кувшин;

Время – возрождать!

Малумат*

Всему свое время, и время всякой вещи под небом.

Время насаждать, и время вырывать посаженное.

Время убивать, и время врачевать.

Время разрушать, и время строить.