Перманентный кризис

Одна из главных особенностей методологического самосознания психологов, сопровождающая их науку с момента ее официального рождения, состоит в перманентном ощущении кризиса. В качестве основных симптомов этого кризиса обычно указываются следующие:

· отсутствие единой, общеразделяемой теории;

· разобщенность на психологические "империи", такие как когнитивизм, психоанализ, бихевиоризм и т. п., каждая из которых живет по своим собственным законам;

· отсутствие универсальных критериев добывания, верификации и адекватности знания;

· его некумулятивность, объявление каждым новым психологическим направлением всей предшествующей ему психологии набором заблуждений и артефактов;

· раскол, говоря словами В. Е. Василюка, "схизиз" между исследовательской и практической психологией - ситуция, когда "психологическая практика и психологическая наука живут параллельной жизнью как две субличности диссоциированной лочности" (Василюк, 1996, с. 26);

· расчленненость целостной личности и “недизъюнктивной” (Брушлинский, 1996) психики на ведующие какое-то странное самостоятельное существание память, мышление, восприятие, внимание и другие психические функции;

· различные "параллелизмы" - психофизический, психофизиологический, психобиологический и психосоциальный, которые психология осознает как неразрешимые для нее, говоря словами Т. Куна, "головоломки" (Кун, 1975).

Разумеется, перечисление симптомов того состояния, которое считается кризисом психологической науки, можно продолжать и далее, но, наверное, и упомянутых уже достаточно для характеристики ее методологического самоощущения. Однако наиболее остро психологами переживаются даже не сами эти симптомы, а отсутствие прогресса в их излечении: оценки методологического состояния психологии, которые давались У. Джемсом или Л. С. Выготским, ничем не отличаются от его современных оценок. Так, под словами У. Джемса о том, что "психология напоминает физику догалилеевского варианта: нет ни одного общезначимого факта, ни одного общеразделяемого обобщения" (Цит. по: Соколова, 1994, с. 17), сказанными им более века назад, наверняка подпишется любой современный психолог. А отсутствие прогресса в преодолении кризиса воспринимается как отсутствие прогресса психологической науки вообще.

В последние десятилетия ситуация не только ни смягчилась, но лишь усугубилась, поскольку к перечисленным симптомам добавился еще и кризис рационалистической психологии. Он проявляется в полной легализации и институционализации парапсихологии, в появлении откровенно мистических школ и направлений, в распространении таких экстремальных вариантов гуманистической психологии, как христианская психология или психология душ. В основе этого явления лежат две причины - "внешняя" и "внутренняя" (по отношению к психологии): во-первых, общий кризис рационализма в современном мире, во-вторых, "позитивистское перенапряжение" самой психологической науки (см.: Юревич, 2000). Общий кризис рационализма, симптомы которого хорошо известны каждому, кто читает газеты и смотрит телевизор, охватил всю западную цивилизацию, и, как ни парадоксально, рационалистическая наука внесла в него свою лепту (см.: Юревич, Цапенко, 2001). А "позитивистское перенапряжение" психологии выражается в ее неспособности следовать позитивистским стандартам, оформившимся в результате неадеватного обобщения опыта естественных наук.

Напомним суммированные У. Веймером мифы о научном познании, на которых базируется позитивисткая методология:

* научное знание базируется на твердых эмпирических фактах;

* теории выводятся из фактов и, следовательно, вторичны по отношению к ним;

* наука развивается посредством постепенного накопления фактов;

* поскольку факты формируют основания нашего знания, они независимы от теорий и имеют самостоятельное значение;

* теории и гипотезы логически выводятся из фактов посредством рациональной индукции;

* теории и гипотезы принимаются или отвергаются исключительно на основе их способности выдержать проверку эмпирическим опытом (Weimer, 1976).

Проекция этих мифолегем на психологию порождает культ математики, манию исчисления корреляций[81], стандартную структуру научных статей, построенную по схеме теория-гипотеза-эксперимент, и т. п. Причем сами психологи, подобно мольеровскому мещанину, говорящему прозой, но не знающему об этом, не привыкли задумываться над смыслом всех этих процедур, считая их само собой разумеющимися и выражающими естественные (а на самом деле ни естественные, ни естественнонаучные) правила научного познания.

Едва ли найдется хоты бы одна работа, в которой обосновывался бы смысл подобных процедур. Вместе с тем они, безусловно, имеют смысл (бессмысленные процедуры в науке отсутствуют), причем многослойный - конвенциональный, символический и гносеологический, и такой прием как экспликация их скрытого смысла во многом содействует выявлению имплицитных оснований психологического исследования. Так, конвенциональный смысл подсчета корреляций состоит в соблюдении соответствующих конвенций, нарушив которые трудно опубликовать статью или защитить диссертацию (исключения делаются только для маститых психологов, статус которых дает им право на жанровые вольности), символический - в имитации тех исследовательских приемов, которые считаются характерными для естествознания. Гносеологический же смысл исчисления корреляций заключается в том, что с их помощью психология пытается нащупать те самые общие законы, которых ей остро недостает, основываясь на имплицитном допущении о том, что корреляции, указующие на точечные причинно-следственные зависимости, по мере их накопления сольются в эти законы.

Подобное ожидание утопично. И дело даже не в том, что за корреляциями могут стоять всевозможные артефакты, а не истинные причинно-следственные связи, и не то, что, как подсчитал У. Торнгейт, в психологическом исследовании практически невозможно учесть более шести линий влияния на изучаемый объект (Thorngate, 1976), а в том, что выявленных корреляций как единичных линий влияния всегда будет недостаточно для того, чтобы они слились в общую связь. На любое событие влияет практически неограниченное количество факторов, и для выявления общих закономерностей необходим не их перебор, а прямо противоположное - абстрагирование от всех связей, кроме одной, т. е. тот самый прием, который в естественных науках известен как идеализация.

Здесь можно предложить читателю провести мысленный эксперимент, представив себе, что произошло бы, если бы, к примеру, Ньютон попытался открыть закон всемирного тяготения принятым в психологии способом - путем исчисления корреляций. "Реальные яблоки никоим образом не являются ньютоновскими. Они обычно падают, когда дует ветер", - справедливо констатирует К. Поппер (Эволюционная эпистемология …, 2000, с. 192). К этому можно добавить - и тогда, когда кто-то трясет яблоню. Именно эти два фактора, наверняка, оказались бы наиболее значительно коррелирующими с падением яблок, и Ньютону пришлось бы объяснить это явление силой ветра и силой человека, а не силой земного притяжения. А если бы и другие физики действовали таким же образом, человечество вообще не открыло бы закон всемирного тяготения[82].

Примерно такой же результат дают и другие позитивистские ритуалы, попытки соблюдения которых и порождают "позитивистское перенапряжение" психологии. Это "перенапряжение", правда, несколько ослабляется "теневой методологией", явившейся естественной реакцией на недостижимость позитививистских стандартов. Основные проявления "теневой методологии" - традиции формулировать гипотезы post factum, когда исследование уже проведено; выводить их из полученных данных, а не из теорий; отбирать лишь "удобные" эмпирические данные и т. п. - хорошо известны любому психологу. Они и в самом деле облегчают ему жизнь, делая позитивистские императивы, как и большинство норм науки, описанных Р. Мертоном (Merton, 1973), знаемыми, но несобладаемыми, на практике оборачивающимися своими антиподами - антинормами (Mitroff, 1974). Тем не менее "позитивистское перенапряжение" психологии даже в условиях его амортизации "теневой методологией" непосильно для нее, а разочарование в позитивизме проецируется на рационализм в целом, постепенно делая ее мало похожей не только на "благополучную", но и вообще на рационалистическую науку, сближая с ее, казалось бы, давно побежденной, но неожиданно воспрявшей соперницей - с паранаукой. И не случайно в современном массовом сознании психология теснейшим образом ассоциирована с парапсихологией, парапсихологи же обычно являются по совместительству магистрами белой или черной магии.