Женская любовь

«Не спрашивайте меня, что я делал все эти дни (пишет аббат Мило). Буди милость Господня на мне в час кончины моей! Я хлопотал о выкупе короля Ричарда, как радел, работал бы во славу Господа нашего Иисуса Христа. Много есть аббатств в Турени, которые оскудели, благодаря мне, много раз уже свершалось таинство Евхаристии над оловянной чашей, и все ради того, чтобы Ричард возвратился домой. А все‑таки дороже всяких рубинов, думается мне, в этом деле была сестра короля Филиппа, принцесса Элоиза».

Мне кажется, аббат прав. Эта убитая горем дама явилась ночью в Париж в сереньком одеянии монашенок Фонтевро, застала там в беседе брата своего и Джона Мортена. Они как раз обсуждали этот вопрос. Филипп, не совсем низкий человек, был тронут известием о том, что Ричард сидит в темнице; он уже выслушал часть доклада Гердена.

– Христе Боже наш! – восклицал он. – Такой великий государь – и сидит себе в оковах! И кто же? Брат мой Ричард! А видит Бог, как он мне ненавистен!

Он продолжал бормотать про себя. Граф подливал масла в огонь как умел;

– О, да и ненавидит же он вас, государь! Он ненавидит и меня, и всех нас.

– Да, и по мне, мы могли бы найти для этого достаточно поводов, если б их не было и без того довольно, – лукаво заметил Филипп. – Известно ли вам, что де Герден явился из Сирии в Пуату?

Граф не сказал ничего, хотя ему уже это было отлично известно.

Когда доложили о приезде мадам Элоизы, король вздрогнул, а граф побелел, как полотно.

– Мы можем принять ее милость, – проговорил Филипп и пошел к дверям навстречу сестре.

Элоиза вошла по‑прежнему – задыхаясь, спотыкаясь, крадучись. Она стремительно опустилась на колени, чтобы поцеловать руку брата, затем встала и пристально посмотрела на Джона Мортена.

– Вы в поздний час, сестрица, посетили нас, – сказал король, – Вероятно, вас вынудили обстоятельства?

– Да, государь, вынудили! Я виделась с Жилем де Герденом. Король Ричард в заточении в Граце – его необходимо освободить.

– Но кто же это сделает, сестрица? Вы?

– Да, государь.

– Вы, мадам, становитесь истинной христианкой.

– Это необходимо для меня, государь! Я нанесла тяжкую обиду королю Ричарду – этого я не могу перенести спокойно.

– О, не торопись! – перебил ее Филипп. – Разве тебе самой не была нанесена обида?

– Да, была, но не мне, – возразила вся побелевшая девушка.

– Обида все‑таки шла от его родных. Что же делать, если обидчик уж в могиле? Его кровные пусть отвечают за него.

Элоиза вздрогнула; и по той же причине вздрогнул еще один.

– Молю Бога, чтобы Он сжалился над ним в его смертный час! – воскликнула она. – За него, умирающего или мертвого, ответят его кровные…

– Вы говорите туманно, сестрица.

– Вся жизнь моя – туман.

– Сестрица! В лице вашем король Ричард оскорбил весь наш род.

– А я оскорбила род короля Ричарда, – возразила она.

– Это все, что вы имеете сказать, Элоиза?

– Нет, государь, не все! – ответила она, бросив язвительный, озлобленный взгляд на Мортена. – Но в настоящую минуту мне не нужно больше говорить ничего.

И в самом деле, больше ничего не было нужно: сдавленный крик вырвался из груди графа:

– О, Господи Иисусе! Государь, спасите мне брата! Какой он ни был негодяй, а выдержать не мог взгляда женщины: он вонзался в душу его, как меч. Король Филипп был поражен.

– И ты, ты? – воскликнул он.

Джон протянул руки к королю с криком:

– О, государь! Мадам права: я – дурной человек. Я должен вознаградить брата, он должен быть спасен! Король Филипп почесал в голове.

– Кто теперь бродит в потемках, как не я? – проговорил он. – С вами, Мортен, я поговорю сейчас. А вы, мадам, должны говорить яснее, – заговорил он горячо, обращаясь к сестре. – Что означает ваше усердие по поводу короля английского? Он – ваш кузен и мог быть вам супругом.

Элоиза отшатнулась от него, но Филипп грубо продолжал:

– Разве вы обязаны его благодарить за то, что он не женился на вас? Это, что ли, подгоняет вас? Она в недоумении посмотрела на него.

– Я обязана ему честью, Филипп, – медленно произнесла она. – Это – великий король!

– Великий король! Великий король! – передразнил ее брат. – Черт побери! Зато и негодяй великий! В нем нет ни капли правдивости, верности, благодарности, уважения к другим. Он меня ни в грош не ставит,

– Для него вы, конечно, ничто, – согласилась Элоиза.

– Мадам! Я – король Франции, я ваш брат и повелитель! Он – мой вассал, он обязан мне службой и нарушает ее. Он самовольно подписывает договоры и сочиняет войны. Он грозит мне и потешается надо мной: убивает слуг моих – и смеется! Мне не угодно, чтобы он издевался надо мной! Не будет покоя в этом королевстве, когда он явится здесь.

Король Филипп остановился, потом обратился к дрожащему товарищу:

– Что же касается вас, граф Мортен, я должен получить объяснение. Сестра моя любит своих врагов: это – христианская добродетель, но не ваша. Быть может, вы боитесь своих врагов, даже сидящих в клетке? Ведь так? Вы, граф, примостились себе в Аквитании. Думается, и в Анжу вы не безызвестны. Или вы, пожалуй, уже желаете, чтобы вас там не знали? Или вам там уж чересчур удобно? Признаюсь, я предпочел бы иметь именно вас своим соседом в этих краях. С вами я мог бы спеться. Окажите же мне повиновение, отвечайте!

– Государь! – заговорил граф, расставляя руки. – Мадам Элоиза все во мне перевернула: я – грешник, но я могу загладить грехи свои. Брат мой – мой повелитель, он милосердный государь…

– Пес! – только и вымолвил король Филипп и повернулся к нему спиной.

– Мадам! – обратился он к сестре. – Ложитесь спать! Мне дорого это будет стоить, но я не буду препятствовать выкупу моего кузена. Будьте и тем довольны.

Элоиза скользнула вон из комнаты. Филипп набросился на Джона, как молния.

– Ну, Мортен! Какие же доказательства этой старой истории с моей сестрой?

Джон смотрел на него испуганно молочно‑мутными глазами, как у утопленника.

– О, Господи! – пробормотал он. – Никаких доказательств нет, государь, никаких… ровно никаких! Филипп возвысил голос:

– Смотрите же, берегитесь! Я отступаюсь от вас! Оставьте мои владения, уезжайте куда хотите, скрывайтесь, прячьте свою голову, торопитесь! Если б я говорил из глубины души, одни мои слова убили бы вас. Но вас ожидает еще худшее. Насколько я знаю Ричарда, во Франции будет война. Но попомните мое слово: потом будет и в Англии война!

Думы о Ричарде овладели им: он как‑то странно тихонько вздохнул.

– Смотрите, сколько любви в женщинах! Сколько женщин тратят жизнь свою за одного высокого мужчину, который ничего не дает и ничего не просит, а только выжидает, сидя себе царем, в то время как они все отдают ему, все, все, без конца. Пусть же Ричард вернется, благо женщинам так хочется носить рапы! Но ты!.. ты!.. (вспыхнул он опять). Убирайся ты в ад кромешный, лжец, лжец до мозга костей! Избегай встречи со мной, пока я не узнал о тебе еще чего похуже.

– Дорогой государь, – начал было Джон. Но король Филипп с досадой остановил его:

– Ах, убирайся ты, змея, не то я растопчу тебя!

Принц удалился.

Вот что сделала Элоиза французская.

Призрак покойницы не мог бы так напугать королеву Беранжеру, как появление статной монахини, когда она увидела, что это – Жанна. Она схватилась за сердце.

– О! – воскликнула она. – Опять ты тревожишь меня! Неужели мне никогда не будет от тебя покоя? Ни черточки не шевельнулось на лице Жанны.

– А у меня разве есть покой? – заговорила она. – Король в цепях в Штирии. Его надо освободить. Теперь ваша очередь! Когда‑то я спасла ему жизнь для вас: я продала себя; теперь я – жена старика, и мне уж больше нечего продавать! Не продадите ли вы чего‑нибудь?

– Продать? Продать? Что я могу продать такого, что он купил бы? – заныла Беранжера. – Он меня не любит.

– Какое вам до этого дело? Разве вы не любите его?

– Я его жена, несчастная жена! Мне нечего продать.

– Продайте вашу гордость, Беранжера! – возразила Жанна.

Молодая королева только прикусила губы.

– Странные речи ведешь ты со мной, женщина.

– Я и сама‑то стала странная! – промолвила Жанна. – Прежде была я девушкой, которая принесла в жертву свою честь, потому что любила. Теперь я – в большей чести, потому что не люблю.

– Не любишь своего мужа?

– Ну, как же я могу любить своего супруга, если люблю твоего? Но своего супруга я почитаю и охраняю его честь: он добр ко мне.

– И ты смеешь говорить мне прямо, что любишь короля? А!.. Ты опять была с ним! Жанна пытливо взглянула на нее.

– Я его не видала и никогда больше не увижу, покуда он жив. Но ты и я, мы должны спасти его во что бы то ни стало!

Увидя, как благородно стояла перед ней, хорошенькой женщиной‑игрушкой, эта непреклонная статная женщина, Беранжера подошла к ней подластиться, протягивая руки, чтоб погладить ее по лицу.

– Жанна, сестрица! – молвила она. – Пусть мне на долю выпадет спасти Ричарда! Право же, я люблю его. Ты уже и без того так много сделала для него, и для тебя он уж не должен существовать. Позволь мне это сделать, Жанна, позволь!

Она гладила ее по лицу и ластилась к ней. Высокая монахиня улыбнулась.

– Неужели я должна все и всегда отдавать, и моя сокровищница не должна иссякать? Ну, хорошо, хорошо! Я доверяюсь тебе. Нет, погоди, не целуй меня! Я еще не кончила. Поезжай к королеве‑матери, поезжай к своему брату‑королю. Не езди только ни к королю французскому, ни к графу Джону: он жесточе гиены и трусливее ее. Иди к аббату Мило, к государю Беарнцу, к де Бару, к Меркаде. Подыми на ноги всю Англию, продай свои сокровища, корону. О, Царь Царей! Наконец, продай свои собственные прелести! Королева‑мать – женщина суровая, но она поможет тебе. Сделай все это в точности – и я оставлю жизнь короля Ричарда в руках твоих. Могу ли я на тебя положиться?

Девушка пристально посмотрела на нее и нежно коснулась ее подбородка.

– Поцелуй меня, Жанна!

– Да, да, теперь я поцелую Студеное Сердце: оно оттаяло!

Вернувшись в Бордо, Жанна застала там Коджу и поджидавший ее корабль, на котором она и отплыла в Тортозу. А Беранжера, королева Англии, в это время уже начала исполнять свою роль – роль королевы.