Глава Х. На другой же день по прибытии в Акру король Ричард послал за своей сестрой Жанной Сицилийской и обратился к ней с такими словами:

УЗЫ

На другой же день по прибытии в Акру король Ричард послал за своей сестрой Жанной Сицилийской и обратился к ней с такими словами:

– Ну, сестра, скажи мне правду: что произошло при свидании королевы с мадам Анжуйской?

– С мадам Анжуйской?! – вскричала Жанна, которая, как вам известно, была очень умна. – Мне кажется, вы отнимаете этот титул у королевы?

– Я не могу отнять от нее того, что никогда ей не принадлежало, – возразил король Ричард. – Но я могу повторить свой вопрос, если вы не помните его.

– Не надо, государь, – ответила она и рассказала все, что знала, прибавив: – Государь мой и брат мой! Осмелюсь доложить вам: мне кажется, что королева находится в большом горе. Мадам Жанна не заявляла никаких притязаний; надеюсь, я отдаю ей полную справедливость. Но заметьте, ведь и королева также не требовала ничего. Вы сами взяли ее за себя, по своей королевской воле, и она вполне сознавала эту честь. Но вы отняли у нее обратно большую половину того, что дали. Королева любит вас, Ричард! Она теперь самая несчастная дама; но еще есть время поправить беду: пусть она будет для вас королевой‑супругой, о брат мой, Ричард, – и все может еще хорошо сложиться. Какая другая причина могла побудить мадам Жанну поступить так? Ведь не любовь же к старику, которого она в глаза не видала?

Чело короля побагровело; но он заговорил обдуманно:

– Никогда не сделаю ее своей женой. Никогда добровольно не пожелаю больше ее видеть. Я прегрешил бы против Бога и против чести, если бы поступил иначе. Я этого не сделаю никогда, никогда! Пусть она возвращается восвояси!

– О, государь, государь! Как же ей это сделать?

– Как ей будет угодно. Со своей стороны я приложу весь почет, какой ей подобает.

– Но, государь, приданое…

– Я верну его все, до последнего гроша.

– Но оскорбление…

– Оскорбление уже нанесено: я хочу избежать большего.

– И это твердое ваше решение, Ричард?

– Бесповоротное.

– Но, государь, она вас любит.

– Напрасно любит!.. Встаньте!

– Молю вас, государь: явите жалость к ней!

– Я глубоко ее жалею. Я, кажется, всегда и всех жалел, с кем только имел дело. Но не хочу видеть вокруг себя особ, достойных жалости! Прощай, сестра. Уйди, не то мне придется жалеть тебя.

Но Жанна продолжала умолять:

– О, государь!..

– Прием окончен! – вымолвил король. Королева Сицилийская встала и простилась с братом. Ричард сдержал свое слово: он никогда больше не видал в глаза Беранжеру за исключением одного раза, и то впоследствии. Он сделал в Сирии все, что оставалось ему делать: закрепил мирный договор с Саладином; присутствовал при выборе Генриха Шампанского и водворил на место Гюя Люзиньяна; распределил кому какие следовали наказания и награды, насколько это было в его власти; наконец, послал обеих королев в сопровождении охраны в Марсель. Затем, спустя два года после того, как вступил в Акру полным надежд победителем, он выехал из нее разбитым. Он брал все города, которые ему приходилось осаждать; он выигрывал каждое из своих сражений. Его побили не неверные, а его же союзники,

Им предстояло еще раз его побить, и даже с помощью других. Небеса, и те были против него. Его преследовали бури с первого же дня, как он пустился в море. Они разлучили его со свитой, они бросали его от одного берега к другому и роковым образом замедляли его путь. Там, на родине, имели время сплотиться его враги – Евстахий де Сен‑Поль, Бовэсец, Филипп французский, а позади их всех – Джон Мортен, который подымал небо, землю и их самих, чтобы добиться королевского престола. Но Промысел, как думал Ричард, допустил его в страшную непогодь высадиться в Корсике и там услышать, как обстоят дела в Галлии. Филипп привлек к себе Раймонда Тулузского. Сен‑Поль стоял во главе их союзной армии под Марселем, готовый погубить Ричарда. Возвращающемуся королю готова была ловушка.

Надо вам сказать, что к тому времени в его распоряжении оставалась только одна, его собственная, галера да еще три других. Не было с ним ни де Бара, ни Га‑стона, ни Безьера, ни даже верного капитана Меркаде; и он не имел ни малейшего понятия о том, где они могли быть. Он попался бы непременно в западню, и она крепко прихлопнула бы его.

– Нечего сказать, хорошие, чудесные дела! – говорил он. – Но я их поправлю.

Он снялся с якоря и поплыл, огибая Сицилию, к берегам Далмации. Но там опять его настигли бешеные вихри. Из четырех последних судов он лишился трех и, наконец, вошел в гавань Газару – небольшое рыбацкое селение на этом пустынном берегу. Он намеревался вернуться домой через Германию и Нидерланды и высадился в Англии, покуда его брат Джон был еще во Франции.

Он или позабыл, или не позаботился припомнить, что все эти земли были подвластны эрцгерцогу Луитпольду. Конечно, он знал, что Луитпольд его ненавидит, но не знал, что тот считает его виновным в убийстве Монферрата. Не подозревая, чтобы могли возникнуть какие‑либо затруднения, он отправил послов просить у правителя Гаэары пропуска для неких купцов‑богомольцев. То был австрийский рыцарь Гюнтер.

– А кто такие ваши богомольцы? – спросил он. Ему сказали, что это – мастер Гюг, купец из Алоста фландрского, и его слуги.

– Что это за купец? – был следующий вопрос.

– Господин наш! – сказали видевшие его. – Это – красивый мужчина, высокий, как дерево, стройный и могучий; глаза у него острые, синие, а борода рыжеватая, как не бывает у фламандцев.

– Посмотрим, что это за купец. – сказал Гюнтер и вошел в гостиницу, где находился король Ричард.

Ричард сидел у огня и грелся. К несчастию для мнимого купца, он не встал почтительно, когда вошел правитель Газары весь в дорогих мехах и с важной осанкой.

– Ты – купец Гюг из Алоста? – спросил Гюнтер, оглядывая его свысока.

– Да, я ношу это имя, – отозвался Ричард. – А ты, друг мой, кто такой?

Австриец заикнулся, потом возвысил голос:

– Ах, Боже Ты мой! Я – государь Гюнтер, правитель этого города и замка!

Тогда король встал, чтобы отвесить ему поклон, и тем выдал свой высокий рост.

– Я должен был и сам догадаться, государь мой, из того, что вы имели любезность прийти ко мне. Прошу прощенья!

Так говорил Гюг‑купец, а Гюнтер только дивился на него.

– Ты что‑то чересчур высок для купца, Гюг! – заметил он. – Неужели в Алосте родятся такие богатыри? Король Ричард улыбнулся.

– Это мое единственное преимущество перед вами, господин мой, – ответил он. – Впрочем, мои землячки вообще родят статных молодцов.

– Вы были воспитаны в Алосте, мастер Гюг? – с подозрением отнесся к нему Гюнтер.

Ричард снова рассмеялся и сказал:

– Ну, об этом уж спросите у матери моей, господин Гюнтер.

– Гром и молния! – подумал австриец. – Вот‑то развязный купец.

Он принялся делать кое‑какие затруднения, мелочные чиновничьи докуки, а король Ричард все посмеивался, стараясь в то же время исполнять все требуемое, Но Гюнтеру все было мало. Он сказал, что его сюзерен, эрцгерцог, крутенек относительно прихода иностранцев. У Ричарда сорвалось с языка, что он не особенно уважает эрцгерцога. Однако в конце концов он все‑таки получил пропуск. И все было бы хорошо, если б только, уезжая из Газары, он не переплатил по счету.

«Переплатил» – не настоящее выражение: он просто затопил хозяина в золоте. Спеша пуститься в путь, он разозлился на трактирщика, который приставал к нему со счетом.

– Какой там счет, хозяин! – воскликнул он, уже занесши одну ногу в стремена. – Какого черта стану я считать наполовину на коне! На, считай сам, человечек, и будь доволен тем, что тебе дают!

Он бросил наземь горсть золотых безантов, круто повернул лошадь и рысцой поехал со двора.

– Не человек, а исполин! – вырвалось у хозяина. – Король это или черт, только не купец.

С того и пошла молва про незнакомца. Гюнтер запыхтел. Еще бы! Является вдруг человек ростом шесть футов и два дюйма, купец дьявольски развязный. Он не встает при появлении владельца города и замка и не подделывается под него, а сам смеется, когда ему смешно. Он выше эрцгерцога и считает его милость тупым псом, а трактирщика осыпает золотым дождем, как Данаю [56]. Да кто же он такой? Сам Юпитер, что ли? Кто мог считать эрцгерцога «тупым псом» как не император или разве могущественный король? Эге, король: вот оно что! Ведь есть короли, шатающиеся по чужим землям. А что, если Ричард английский сбился с дороги? Гюнтер щелкнул пальцами. Конечно, это Ричард английский! Нет на свете другого такого рослого короля. Но, в таком случае…

– Гром и молния! Стало быть, я дал улизнуть злейшему врагу моего господина? – рассудил он и заревел, призывая своих ландскнехтов, требуя себе сапожищи, шлем и большой меч.

Гюнтер тотчас же пустился в дорогу и по лесным тропинкам нагнал мнимого купца через сутки. Он окончательно настиг его в маленькой деревянной гостинице Меленькой деревушки Бломау в Каринтийских Альпах в Лесу, который выходил на дорогу к Грацу.

Король Ричард сидел себе там на кухне, попивая кисленькое пивцо, которое было ему не по вкусу. Ландскнехты окружили избу, а Гюнтер с двумя из них вошел, бряцая оружием.

Радуясь развлечению, Ричард вскинул на них глаза:

– Ага! Вот он опять, господин Гюнтер! Все же приятнее, чем пиво.

– Король Ричард английский! – воскликнул австрияк, бледный от природы, от жары и волнения, – Вы мой пленник.

– На то и похоже, – отозвался король. – Садитесь, Гюнтер. Предлагаю вам отведать пиво и довольно плохонького сыра.

Но ни под каким видом не хотел Гюнтер с первого же слова сесть перед помазанником Божиим.

– О, государь! Мне приличнее стоять перед вами, – глухо проговорил он, страшно волнуясь. – Это вовсе не неприлично, если я вам говорю, чтобы вы сели, – возразил король Ричард. Итак, Гюнтер уселся и отер пот с головы, а Ричард допил свое пиво. Затем они оба легли спать на полу. Ранним утром пленник разбудил своего тюремщика.

– Ну, Гюнтер! Нам лучше бы скорей в путь‑дорогу! – заметил он.

– Государь, я готов! – ответил Гюнтер, очевидно неготовый, вставая и дотягиваясь.

– Ну, веди меня! – приказал Ричард.

– Нет, я следую за вами, государь!

– Говорю тебе, белый ты пес, веди меня! – проговорил король и на одно мгновенье показал зубы. Астрияк повиновался. Один из немногих слуг Ричарда, некий нормандец по имени Мартен Во в виде собственной безопасности избрал простейший способ: отстал от других. Гюнтер был чересчур взволнован, чтоб замечать такие пустяки. В то время, как он со своим отрядом огибал лес с одного конца. Мартен огибал его с другого. Он был довольно глуп, но все же не настолько, чтобы дать засадить себя в тюрьму, если мог этого избежать. Волею Божией моряк, он чувствовал стремление к своей стихии и волей Божией попал в нее несколько дней спустя. Но о нем будет еще речь впереди.

Эрцгерцог Луитпольд был у себя в своем добром городе Граце, когда ему доставили известие о поимке короля, а затем – и самого пленника.

– Du lieber Gott (Боже милостивый)! – крикнул он. – Ach, mein Gunther!

Он наградил своего вассала поцелуем. Его глазки засверкали кровью, как Марс, когда он сверкает. Но все‑таки эрцгерцог был рыцарем: он взял протянутую руку короля и, помявшись немного, поцеловал ее.

– Что, государь? – вырвались торжествующие звуки из его широкого горла. – Теперь мы с вами, кажется, на более равной ноге?

– Согласен с вами, Луитпольд, – сказал король. Затем, пока эрцгерцог муслил себе губы, Ричард прибавил:

– Но, надеюсь, вы не вздумаете простереть свое преимущество до того, чтобы держать речь ко мне. Австрияк с трудом проглотил эту пилюлю.

– Государь! – сказал эрцгерцог. – Слишком много речей потребовалось бы для того, чтобы смыть все обиды, которые нанесены мне вашими руками: никакие речи на всех собраниях в мире не могли бы извинить убийство моего второго кузена, графа Сен‑Поля, и первого кузена, маркиза Монферрата.

– Это правда, – возразил Ричард. – Но ни одна из этих речей не вернула бы их к жизни.

– О, государь, государь! Душой моей клянусь, я вас считаю виновным в смерти маркиза Монферрата.

– Я так и думал! – отозвался король. – И ваше обвинение ничего не прибавляет к моим мнениям, скорее наоборот.

– Значит, вы это допускаете, король Ричард? – спросил эрцгерцог.

Удивление придавало ему особенно глупый вид: его раскрывшийся рот, его ощетинившиеся волосы напоминали орла, запутавшегося в кустах.

– Я далек от того, чтоб это отрицать, – сказал Ричард. – Никогда не опровергаю я никаких обвинений, но и сам никогда никого не обвиняю, пока не приготовлюсь доказать это. Но теперь – другое дело.

– Я должен держать вас в строгой охране, государь, – проговорил эрцгерцог. – Я должен сообщить обо всем моему повелителю, римскому императору.

– Вы в своем праве, Луитпольд, – промолвил король Ричард.

День закончился тем, что короля английского заточили в высокую башню, футов шестьдесят над городской стеной.

Теперь посмотрим, что поделывал наш Мартен Во, который все вынюхивал море. Вскоре он сделал лучше: он смотрел на него с вершины высокой горы. Оно сверкало вдали в тумане, и ничего ему больше не оставалось делать, как спуститься вниз по речному руслу, которое благополучно привело его в Триест. Оттуда ему удалось переправиться в Венецию, где кабачки были слишком хороши и слишком многочисленны для него. Он болтал про свои злоключения, про свои лопнувшие сапоги, про австрийское пиво, про сгюего увлекающегося господина, про свой собственный замечательный ум и способность ко всякой верной службе.

А Венеция прежде, как и теперь, была colluvies gentium – стоком народов. Долговязые одинокие арабы шагали по узким улицам или неподвижно дремали у стен набережной. Город был полон бродячих крестоносцев, страшно помятых молодцов, христиан‑отступников, мусульман‑отступников, покладистых евреев, богомольцев, собирателей святынь во святых местах. Как чума, как зараза, распространилась история Мартена и, к несчастию, далеко не к выгоде Ричарда, невозмутимо пребывавшего в своей башне. Когда иссякли для него все источники благостыни в Венеции, Мартен Во отплыл в Анкону. Там тоже ему оказывали всяческое внимание: он повстречал своего земляка, нормандского рыцаря Жиля де Гердена.

Едва заслышал Жиль, что Ричард заточен в темницу, а Жанны нет подле него, он страшно вспыхнул. Не надо удивляться, что он ничего не знал про дела в Акре: он не был в Акре с французскими войсками, а ходил богомольцем в Иерусалим и оттуда, вместе с Люзиньяном, попал на остров Кипр. Вот он теперь ухватил Мартена за глотку и тряс его, пока глаза у несчастного не выкатились, словно агатовые шары.

– Ну, болван, говори сейчас: где мадам Жанна? Не то я покончу то, что начал! – сказал он грозно.

Но Мартен ничего больше не мог ему сказать: он был мертв. После такого дела, даже в Анконе, приходилось бежать; и Жиль был готов убраться оттуда. Страсть к Жанне, которая никогда не покидала его надолго, разыгралась с такой силой, что ему захотелось непременно разыскать, увидеть ее, прикоснуться к ней или умереть. Единственной помехой был король: так надо его отыскать, куда бы ни забился он! Случилось, очевидно, одно из двух: или Ричарду она уж надоела, или он ее лишился по каким‑нибудь превратностям пути. Могло быть и третье предположение: ее умертвили по приказанию королевы. Но он отклонил эту мысль: он был уверен, что Жанна жива.

«Великое дело – смерть, но и она не так велика, как наслаждение обладать Жанной во всей ее красе», – рассуждал он.

Он вполне был в этом убежден – и вернулся к двум первым предположениям. Если Жанна надоела королю, тот не постесняется (таков уж он от природы) так прямо и сказать в глаза ему. Жилю. Если же он потерял ее, то пусть сидит себе преспокойно в темнице, а Жиль со временем может ее найти. Надо только удостовериться. И еще вот что пришло ему в голову:

«Если он в заточении, в цепях, его убить довольно просто!»

И сердце его тешилось такой прелестной мыслью.

Никакого труда не стоило пройти по стопам Мартена: ясно – Венеция, Триест и вверх по горам до Бломау. Но тут след терялся, тщетно разыскивал его Жиль вдоль и поперек. Этот недогадливый господин по ложным слухам проехал даже в Вену. Но нам нет нужды пересказывать все его странствия. Шесть месяцев спустя после того, как он уехал из Анконы, в лохмотьях, без шляпы, голодный и холодный, он прибыл к крепким башням Граца. Проходя близ городского рва, услышал он чей‑то чистый громкий голос:

Li dous consire Quem don'Amors soven…

Он понял, что наконец‑то набрел на того, кого искал. Но кто‑то еще, другой, клубочком прижавшись у стены, не спускал с башни своих жадных взоров и видел, как Жиль вдруг остановился, словно оглушенный, хлопнул себя рукой по затылку, потом прислушался и задумался, шевеля челюстями.

Голос оборвался. Жиль повернул обратно и тихонько пошел своей дорогой. Он проскользнул через городские ворота в город. А скорчившийся у стены человек все еще пытливо смотрел на него из‑под длинных прядей своих всклокоченных волос.