Сентября 1969 года, понедельник. Просматривая в понедельник утром кипу фотографий с Бримлейского фестиваля, Чедвик испытал разочарование: все они

Просматривая в понедельник утром кипу фотографий с Бримлейского фестиваля, Чедвик испытал разочарование: все они, кроме нескольких явно постановочных кадров, были сделаны при свете дня. Этого следовало ожидать. Вспышка не помогает при больших расстояниях, а значит, она бесполезна, когда ночью снимаешь толпу зрителей или выступающие группы.

Тем не менее одному из фотографов все же удалось проникнуть за сцену, несколько кадров были сняты именно там, и они были вполне живые и непринужденные. На трех из них обнаружилась Линда Лофтхаус – в ниспадающем свободными складками белом платье с изящной вышивкой. На одном фото она стояла, дружески болтая с кучкой длинноволосых парней, на другом была с двумя мужчинами, которых он не знал, а на третьей сидела одна, глядя куда‑то вдаль. Это был очень стильный снимок, Линда была снята в профиль – очевидно, объективом‑телевиком. Она выглядела хрупкой и прекрасной, и на щеке у нее не было нарисовано никакого цветка.

– К вам пришли, ждут внизу, – доложила Кэрен, заглядывая в дверь и разрушая очарование минуты.

– Кто? – спросил Чедвик.

– Молодая пара. Сказали, что хотят видеть «главного по убийству на Бримлейском фестивале».

– Вот как? Тогда отправь их сюда.

Ожидая посетителей, Чедвик выглянул в окно, потягивая тепловатый кофе. Его окна выходили во двор и были расположены достаточно высоко, чтобы он мог, минуя взглядом Вестгейт, любоваться громадным куполом ратуши, потемневшей за этот промышленный век, как и другие строения. Непрерывный поток машин тек на запад, к внутренней кольцевой дороге.

Наконец в дверь постучали, и Кэрен ввела юную пару. Вид у них был немного оробевший, как у большинства людей, проникающих в святая святых управления полиции. Чедвик представился и попросил их присесть. Обоим было немногим за двадцать – молодому человеку в темном костюме, с аккуратной короткой стрижкой и девушке в белой блузке и черной мини‑юбке; ее темные волосы были зачесаны назад и собраны в хвост, стянутый красной лентой. Рабочая одежда. Они назвались: Иэн Тилбрук и Джун Беттс.

– Вы сказали, что пришли по поводу убийства в Бримли, – начал Чедвик.

Глаза Иэна старательно избегали взгляда Чедвика, а Джун играла с сумочкой, лежащей у нее на коленях. Однако именно она заговорила первой.

– Да, – произнесла она, покосившись на Тилбрука. – Я понимаю, мы должны были обратиться к вам раньше. Мы там были.

– На фестивале?

– Да.

– Как и тысячи других людей. Вы что‑то видели?

– Не то чтобы, – ответила Джун. Она бросила еще один взгляд на Тилбрука, внимательно изучавшего пейзаж за окном, набрала побольше воздуха и заговорила снова: – Кто‑то украл наш спальный мешок.

– Так‑так, – отозвался Чедвик с внезапным интересом.

– В газетах же просили сообщать обо всем странном, а это странно, правда?

– Почему вы не заявили раньше?

Джун опять глянула на Тилбрука:

– Знаете, он не хотел в это ввязываться, потому что ждет повышения в компании «Коппер уоркс» и думает, что у него будет меньше шансов, если узнают, что он ходит на рок‑фестивали. Решат, что он – наркоман‑хиппи. Да еще и подозреваемый в убийстве.

– Да не поэтому! – вступил Тилбрук. – Я сказал, что скорее всего это ерунда, подумаешь – спальник, но ты все не унималась. – Он посмотрел на часы. – А теперь я опоздаю на работу.

– Не беспокойтесь об этом, приятель, – успокоил его Чедвик. – Лучше расскажите мне все подробно.

Тилбрук помрачнел, но тут вмешалась Джун:

– В газетах писали, что найден синий спальник «Вулворт», а у нас был как раз синий, из «Вулворта». Вот я и подумала… ну, знаете…

– Сможете его опознать?

– Не уверена. Вряд ли. Они же все одинаковые, разве нет?

– Полагаю, вы оба… э‑э… Он ведь достаточно большой, чтобы в него поместились двое… Вы провели в нем какое‑то время в выходные?

Джун покраснела:

– Да.

– Тогда в нем должны были остаться следы, которые мы сможем соотнести с вашими данными. Но вам все равно придется на него взглянуть.

Джун вся сжалась:

– Вряд ли я смогу! А там?.. Ну то есть… это в нем ее?..

– Там не так много крови, вы ее и не заметите.

– Хорошо. Наверное, тогда смогу.

– Но сначала сообщите мне кое‑какие детали. Начнем со времени. Когда пропал спальник?

– Точно не скажу, мы за временем не следили, – заявил Тилбрук. – Но это было в воскресенье поздно ночью.

– Откуда вы знаете?

– Играли «Лед Зеппелин», – объяснила Джун. – Это была последняя группа из тех, что выступали, и мы пошли посмотреть, нельзя ли подобраться поближе к сцене. А вещи оставили, решили, что если найдется местечко, то кто‑нибудь из нас пойдет и принесет их, пока другой будет сторожить место. Мы, конечно, ничего не нашли, впереди была такая толкучка. А когда вернулись обратно, спального мешка не было.

– Какие еще вещи были у вас с собой?

– Рюкзак, а в нем – кое‑какая одежда, бутылка шипучки и сэндвичи.

– И все это осталось нетронутым?

– Да.

– Где вы сидели?

– На самой опушке леса, примерно на полпути между сценой и дальним краем поля.

Близко, подумал Чедвик, ощущая волну возбуждения, очень близко. Значит, убийца прошел двести ярдов, продираясь сквозь густой лес, добрался до края поля и нашел спальный мешок. Он искал именно спальник? Наверняка он знал, что они тут есть у многих. К тому времени стемнело. Толпа зрителей была захвачена музыкой, все внимание было сосредоточено на сцене, так что человеку, едва заметному в темноте, легко было стащить спальник, даже если его хозяева сидели неподалеку, и потом ускользнуть обратно в чащу.

Переправить его обратно на поле, когда в нем уже лежала жертва, было, разумеется, труднее, и Чедвику так хотелось надеяться, что кто‑нибудь заметил фигуру, волочившую по земле или несшую на плече спальный мешок. Почему никто не сообщил ни о чем подобном? Вероятно, свидетели не сочли увиденное подозрительным или попросту хотели избежать любых контактов с полицией. Тут могли сыграть свою роль и наркотики. Возможно, тот, кто это видел, был совершенно не в состоянии понять, что мелькнуло перед его глазами. С другой стороны, убийца мог подождать, пока «Лед Зеппелин» доиграют и народ начнет разбредаться по домам. После этого было уже легко подкинуть спальник. Но, как бы это ни случилось на самом деле, больше всего преступнику помогло то, что ни один из собравшихся двадцати пяти тысяч человек не ожидал увидеть, как кто‑то тащит по траве труп в спальном мешке.

Конечно, преступник рисковал: люди могли увидеть, как он крадет мешок, и поднять шум. Но было слишком темно, чтобы суметь описать похитителя, и потом, у этих хиппи, судя по опыту Чедвика, было весьма бесцеремонное отношение к частной собственности. Кроме того, кто‑то мог наткнуться в лесу на тело, пока убийца ходил за мешком. Однако даже в этом случае преступник всего лишь потерял бы возможность замести следы, создать впечатление, будто девушку убили на поле, прямо в спальнике.

Понятно, что они имеют дело не с криминальным гением, однако убийце явно благоприятствовала удача. Даже если бы он не отвлек внимание от места преступления и кто‑нибудь нашел труп в лесу, все равно не было никаких улик, которые позволили бы связать с ним этот труп, и полиция была бы сейчас точно в таком же положении. Правда, теперь у них есть эта пара – Джун Беттс и Иэн Тилбрук. На то, чтобы отмести ложные следы и понять, где на самом деле убили жертву, потребовалось не так уж много времени, и сейчас, как надеялся Чедвик, попытка запутать след давала им ключ. Теперь полицейские гораздо лучше представляли себе, когда было совершено убийство, однако по‑прежнему не знали, что сталось с ножом.

– Давайте все же попробуем уточнить время, – попросил он. – Сколько времени группа провела на сцене?

– Трудно сказать, – ответила Джун, глядя на Тилбрука. – Они долго выступали.

– Они играли «Не могу тебя бросить, детка», когда мы двинулись посмотреть, нет ли местечка поближе к сцене, – сообщил Тилбрук, – а когда мы вернулись, они ее еще не закончили. По‑моему, это была у них вторая вещь в программе, а первая была довольно короткая.

Чедвик понятия не имел, сколько длятся такие песни, но он сообразил, что, вероятно, сможет получить хронометраж композиций у Рика Хейса, с которым все равно собирался снова поговорить. Пока же ему было достаточно и этих сведений.

– Значит, примерно между часом ноль пятью и половиной второго?

– У нас не было часов, – ответила Джун, – но если вы говорите, что они начали в час, тогда да, прошло минут двадцать с начала их выступления, где‑то так.

Следовательно – час двадцать, а значит, Линду, видимо, убили между часом ночи, когда группа начала играть, и этим временем. Чедвик показал посетителям ее фотографию.

– Вы когда‑нибудь видели эту девушку? – спросил он.

– Нет, – ответили они в один голос.

Тогда Чедвик достал снимки Линды с незнакомыми ему людьми:

– Узнаёте кого‑то?

– Разве это не?.. – начала Джун.

– Очень может быть, – подтвердил Иэн.

– Так кого вы узнали? – поторопил Чедвик.

– Вот этих ребят. Они из «Мэд Хэттерс», – пояснил Иэн. – Терри Уотсон и Робин Мёрчент.

Чедвик вгляделся в фотографию. Он планировал побеседовать с «Мэд Хэттерс» сегодня днем.

– Хорошо, – произнес он, вставая. – Теперь, если вы не против, давайте спустимся в хранилище вещественных доказательств, и вы посмотрите на спальный мешок.

Они неохотно двинулись за ним.

– Я знаю, что вам надо успеть на поезд, – сказала суперинтендант Катрин Жервез рано утром в понедельник, – но я хотела бы переговорить с вами, перед тем как вы отправитесь.

Бэнкс сидел напротив нее, по другую сторону стола, в помещении, которое некогда служило кабинетом Гристорпу. Сейчас оно было обставлено куда скупее, и в шкафах стояли только книги по юриспруденции, криминологии и менеджменту. Исчезли переплетенные в кожу тома Диккенса, Гарди и Остен, которыми окружал себя Гристорп, а также пособия по ужению рыбы на муху и кладке стен без раствора. Только на одной полке красовались награды суперинтенданта за соревнования по стрельбе из лука и фотография в рамке, на которой она натягивала тетиву и целилась. Единственным настоящим украшением комнаты был висящий на стене плакат давней ковент‑гарденской постановки «Тоски».

– Как вам, по‑видимому, известно, – продолжала суперинтендант Жервез, – это мое первое расследование убийства подобного уровня, и я уверена, что мальчики и девочки в отделе немало позубоскалили по моему адресу.

– Не то чтобы…

Она отмахнулась:

– Неважно. Дело не в этом. – Она поворошила бумаги на столе. – Мне о вас многое известно, старший инспектор Бэнкс. Я считаю необходимым наводить подробные справки о людях, которые служат под моим руководством.

– Очень мудро, – отозвался Бэнкс, задаваясь вопросом: неужто его вызвали сюда лишь для того, чтобы заставить выслушать очередные банальности?

Жервез насмешливо взглянула на него.

– В частности, мне известно о вашей склонности к дешевому сарказму, – заметила она. – Но мы встретились здесь не по этой причине. – Она откинулась на спинку дорогого директорского кресла и улыбнулась; ее губы, похожие очертаниями на купидонов лук, изогнулись у уголков, точно готовые выпустить стрелу. – Я бы хотела, если можно, быть с вами совершенно откровенной, старший инспектор Бэнкс, и заверяю вас, что ничто из того, что будет сказано в этой комнате сегодня утром, не выйдет за пределы этих четырех стен и об этом будем знать только вы и я. Это ясно?

– Да, – ответил Бэнкс недоумевая. Что за чертовщина последует дальше?

– Мне известно, что недавно вы при ужасающих обстоятельствах потеряли брата, и я приношу вам глубочайшие соболезнования. Кроме того, мне известно, что не так давно вы потеряли свой дом и чуть не потеряли жизнь. Иными словами, для вас это был год, полный печальных событий, не так ли?

– Да, это так, но я надеюсь, что это никак не сказалось на моей работе.

– О, я полагаю, что мы можем быть вполне уверены в обратном, не правда ли? – На Жервез были овальные очки в серебристой оправе, и она поправила их, глядя в бумаги, лежащие перед ней на столе. – Сокрытие информации в ходе важнейшего расследования, нападение на подозреваемого с применением металлического прута. Надо ли мне продолжать? Вам ведь не требуется особого поощрения, чтобы немного переступить черту, верно, старший инспектор Бэнкс? И никогда не требовалось. Ваше персональное дело – это лоскутное одеяло, состоящее из сомнительных решений и откровенных нарушений субординации. Res ipso loquitor,^[14]как любят выражаться юристы.

Значит, ты и по‑латыни шпаришь, подумал Бэнкс. Ну и ну!

– Понимаете, – сказал он, – я иногда срезаю углы, готов это признать. При нашей работе на это порой приходится идти, если хочешь опередить преступника. Но я никогда не давал ложных показаний, не подделывал улик и не выбивал свидетельств силой. Готов признать, прошлым летом в Лондоне я погорячился, но здесь, как вы и сказали, сыграла роль личная трагедия. Я понимаю, вы у нас – новая метла. Вы хотите подмести почище. Все правильно. Если меня ожидает перевод на другое место, давайте перейдем к делу.

– Из чего вы сделали такой неожиданный вывод? – В ее голосе звучало непритворное удивление.

– Может быть, из ваших слов?

Она, прищурившись, изучающе посмотрела на него:

– Вы прекрасно уживались с моим предшественником суперинтендантом Гристорпом, не так ли?

– Он был хороший полицейский.

– Что вы под этим подразумеваете?

– То, что сказал. Мистер Гристорп был опытный офицер полиции.

– И он отпускал вас в свободное плавание.

– Он знал, как сделать так, чтобы работа была выполнена.

– Ясно. – Суперинтендант Жервез наклонилась вперед, опершись локтями на стол и сведя вместе ладони. – Что ж, позвольте мне сообщить вам одну вещь, которая вас, возможно, удивит. Я не хочу, чтобы вы отказывались от своих методов расследования. Мне тоже нужно, чтобы работа была выполнена.

– Простите?.. – переспросил Бэнкс. Ему показалось, что он ослышался.

– Я предполагала, что это может вас удивить. Позвольте мне кое‑что вам сказать. Я – женщина в мужском мире. Думаете, я этого не понимаю? Думаете, я не знаю, сколько людей из‑за этого мною возмущаются, сколько людей втайне ждут, чтобы я оступилась? Но у меня тоже есть амбиции. Не вижу причины, почему бы через несколько лет мне не стать главным констеблем. Не обязательно здесь, предположим, в каком‑то другом месте. Возможно, мне дадут должность, потому что я женщина. Мне это безразлично. Я ничего не имею против позитивной дискриминации. Мы ждали этого столетиями. Давно пришло наше время. Мой предшественник не был амбициозен. Ему было все равно, ему недолго оставалось до пенсии. Но мне – нет, и я вижу перед собой дальнейшую карьеру, длинный карьерный путь, и притом великолепный.

– А какова моя роль в ваших… э‑э… планах?

– Вы, как и я, знаете, что о работе полицейских судят по достигнутым результатам. Изучая ваш весьма извилистый профессиональный путь, я заметила, что вы действительно достигаете результатов. Возможно, не всегда традиционными способами, возможно, не всегда теми способами, которые предписывает закон, однако вы их достигаете. Может быть, для вас станет неожиданностью и то, что в вашем послужном списке сравнительно мало пометок о неблагонадежности. Иными словами, вам удается вывернуться. Как правило. – Она откинулась назад, улыбаясь. – Когда доктор спрашивает вас, сколько вы пьете, что вы ему отвечаете?

– Я вас не совсем понимаю…

– Бросьте. Я не о пьянстве. Что вы ему ответите?

– Ну, пару рюмок в день, что‑то в этом роде.

– А знаете, как поступит ваш доктор?

– И как же?

– Он сразу же мысленно удвоит цифру. – Она опять наклонилась вперед. – Я хочу сказать, что все мы лжем в подобных вопросах, и вот это, – постучала она пальцами по лежащим перед ней папкам, – попросту говорит о том, что те случаи, когда вас ловили за руку на чем‑то не стопроцентно праведном, – это всего лишь верхушка айсберга. И это хорошо.

– Вот как?

– Да. Мне нужен человек, который умеет выворачиваться. Я не желаю, чтобы вы получали пометки о неблагонадежности, потому что они бросят тень и на меня, но мне по‑настоящему нужны результаты. И вы их добиваетесь. Меня это устраивает, и, когда я покину эту забытую Богом пустыню, полную пастухов‑скотоложцев и пьяниц, буянящих в пабах субботними ночами, я хочу, чтобы мой послужной список был безупречен. И это может случиться скорее, чем нам кажется, если министерство внутренних дел продолжит свой курс. Полагаю, вы читаете газеты?

– Да, мэм, – ответил Бэнкс.

Недавно в министерстве сочли, что многие из полицейских управлений небольших графств, таких как Северный Йоркшир, не готовы к охране правопорядка в современном мире. Поэтому поползли слухи о том, что их объединят с более крупными управлениями соседних регионов, а значит, полицию Северного Йоркшира может поглотить полиция Западного Йоркшира. О том, что случится с нынешними сотрудниками, если такая встряска действительно намечается, не было сказано ни слова.

– И вы можете мне обеспечить этот безупречный послужной список, – продолжала суперинтендант Жервез, – а в благодарность я прикрою вас. Пейте при исполнении, расследуйте версии самостоятельно, исчезайте на целые дни, не доложившись начальству. Я закрою на это глаза. Но, занимаясь всем этим, имейте в виду: будет лучше, если, черт побери, всем этим вы будете заниматься ради того, чтобы раскрыть дело, и лучше, черт побери, раскройте его побыстрее, а я, черт побери, присвою все лавры себе. Не сбавляйте ход. Я по‑прежнему понятно выражаюсь?

– Да, мэм, – ответил потрясенный Бэнкс, испытывая и восхищение, и трепет при виде зрелища неприкрытого честолюбия, которое перед ним развернулось и которое, как выяснилось, работает ему на благо.

– И если вы переступите черту, убедитесь, черт вас возьми совсем, что вы не попадетесь, иначе вы будете сами защищать свою задницу, – предупредила она. Потом расправила воротничок своей белой шелковой блузки и изящно откинулась на спинку кресла. – А теперь, – проговорила она, – вы ведь должны успеть на поезд, не так ли?

Бэнкс встал и пошел к двери.

– Старший инспектор Бэнкс…

– Да?

– Я вот все думаю о «Лючии де Ламмермур», которую поставили в «Северной опере». Вам не кажется, что она получилась немного тускловатой? И тембр голоса их Лючии, на мой взгляд, излишне пронзителен.