Глава 8. Редстоун 4 page

На этот раз всё шло гладко: автобус прибыл вовремя, облака набежали на небо во время подъёма и спуска с холма, роскошное дерево позади храма всем своим видом выказывало хорошее настроение и все кусочки моего приношения исчезли с блюдца. Я пришёл в прекрасное расположение духа, которое передалось Вималананде, когда я рассказал ему подробности моего путешествия. Это состояние оборвалось лишь на следующий день, когда, выходя с конюшни, мы в дверях столкнулись с одним из распорядителей клуба. Этот важный господин смерил нас пренебрежительным взглядом, презрительно усмехнулся и сказал Вималананде, что он очень мужественный человек, если решается выставлять свою "миленькую лошадку" на такие "большие скачки". Я видел, какой яростью сверкнули глаза Вималананды, но он овладел собой и ответил какой-то незначительной фразой, вроде: "За нами дело не станет, Бог милостив".

Вернувшись в отель, он холодно произнёс:

- Когда всё это кончится, я от души посмеюсь над всеми теми, кто считает меня болваном за то, что я выставил мою "миленькую лошадку" на такие "большие скачки". Это удовольствие сродни тому, которое получил Бирбал от унижения мулы До Пьязы.

- Как ты сказал?

- Разве я не рассказывал тебе эту историю? Мулла До Пьяза был лекарем (хакимом) при дворе Акбара.

- "До пьяза" означает "две луковицы". О каких луковицах идёт речь? Не о тех ли, что он хранил в мошонке?

- Возможно. Как и большинство придворных, До Пьяза страстно ненавидел Бирбала и всегда искал случая разделаться с ним. Однажды его осенило. Он подкупил одну из наложниц Акбара обещаниями, что если она согласится действовать с ним заодно, император будет к ней более внимателен и ласков.

- В назначенное утро до слуха Акбара донёсся душераздирающий крик. В поднявшемся переполохе двое слуг доставили к императору наложницу, которая упала "замертво". "Ваше величество, её укусила змея! - кричали они. - Она умирает! Что делать?!" Убедившись, что на её руке действительно виднелись два пятнышка, очень похожие на следы змеиного укуса, Акбар проникся состраданием к ней. "Кто-нибудь может помочь ей?!" - закричал он. Тут как тут появился До Пьяза: "Не бойтесь, ваше величество, я здесь!" Он схватил руку наложницы и принялся высасывать "яд" из "укуса", делая для пущего эффекта театральные жесты и паузы. Наконец, он сказал Акбару: "Теперь, я думаю, она вне опасности, мой господин". - "Благодарю, тысячу раз благодарю тебя, мулла! - с облегчением воскликнул император. - Ты получишь щедрую награду за свою достойную службу". Затем он обернулся к Бирбалу: "Благодарение Господу, что мулла оказался здесь. От тебя же не было никакой пользы".

- Но провести Бирбала было не так-то просто. Он уже сообразил, в чём дело. Брошенный Акбаром упрёк ожесточил его сердце против муллы. Он тщательно обдумывал свою месть и терпеливо ждал подходящего момента. И вот однажды император отправился на охоту. После жарких погонь, облав и стрельбы, Бирбал сделал Акбару знак, что ему необходимо сходить по нужде. Он спешился, отошёл в кусты и вдруг закричал диким голосом: "Ой, умираю! Ой, гибель моя!" "В чём дело?!" - крикнул ему Акбар. "Ваше величество, - запричитал Бирбал, корча гримасы боли, - пока я мочился, змея укусила меня в самый член! Теперь мне конец!" Акбар огляделся, заметил муллу и сказал: "Мулла До Пьяза, ты спас жизнь моей наложницы, высосав яд из её руки. Теперь ты должен точно так же спасти Бирбала. Он мой надёжный помощник. Я без него не могу". Как ни пытался отвертеться мулла, император был непреклонен. Мулла понял, что другого выхода нет, и признал превосходство Бирбала. Он слез с коня, подошёл к Бирбалу, склонился перед ним и приступил к лечению. Когда губы его коснулись пениса, Бирбал шепнул ему на ухо: "Надеюсь, что второе действие спектакля понравится тебе не меньше, чем первое, которое ты разыграл во дворце".

Мы смеялись как сумасшедшие. Успокоившись, я спросил:

- Ты настолько уверен в своём четвероногом "чаде", что готов поручиться за успех?

- Уверен, но не вполне. Посмотрим, что покажет завтрашний спурт.

Редстоун отлично проскакал спурт - три фарлонга в половину и 3/4 полного галопа. Такой бег необходим лошади за три дня до скачек, для того чтобы у неё "открылось дыхание". Редстоун был настроен, как хорошая скрипка в руках опытного скрипача. Хотя Вималананда всё ещё отказывался определённо говорить о победе, было видно, что он постепенно расслабляется, словно скачки уже позади и его "мальчик" поработал на славу.

Кубок Пратапа Сингха - состязание без гандикапа, все лошади ставятся в одинаковое положение, и неудачник может пенять только на себя. Вечером накануне скачек мы сидели на конюшне и наблюдали, как Находаджи, вечно улыбающийся кузнец-раджастани, подковывал тех скакунов, кому назавтра предстояло серьёзное дело, тогда как остальные бродили кругами по конюшне и косились на его работу. Немногие лошади выходили на старт со стальными подковами, которые они носили в обычные дни. Большинству лошадей кузнец набивал специальные алюминиевые пластины, которые были намного тоньше и легче обычных стальных подков. Скачки заканчивались, и кузнец снова по установленному порядку менял алюминиевые подковы на железные.

Работу молотком Находаджи перемежал с остротами в адрес Техмула и Кулкарни, которые за чашкой чая делали героические усилия, чтобы заговорить о чём-нибудь другом, помимо исхода предстоящих скачек. Только трёх серьёзных соперников насчитал доктор Кулкарни - "Все остальные испугаются шума!", и мы принялись гадать, повышает или понижает такой расклад шансы нашего "мальчика" на успех. Когда подошёл жокей Чираг, чтобы формально обсудить стратегию завтрашней скачки, он получил строгий наказ держаться вторым и не выходить вперёд до самого финиша. Если темп скачки окажется слишком медленным для Редстоуна, Чираг должен был вывести его вперёд, но не намного, а только так, чтобы чисто пройти поворот. Чираг согласно кивал, а затем ушёл поговорить с другими тренерами. Мы отправились домой только тогда, когда не осталось никого, с кем можно было бы поговорить. Дома мы ещё раз пересмотрели отчёты по четырём скакунам, стараясь определить, кто бы промчал быстрее всех 57-килограммового жокея на девяти фарлонгах Кубка полковника. Мы рано легли спать, а наутро, набравшись смелости, двинулись на ипподром. Глаза наши искали знамений повсюду.

Впервые я встретился с Вималанандой в тот день, когда его кобыла Элан принесла ему первую удачу на скачках. С тех пор Вималананда круто переменил мою жизнь. Ту первую победу я воспринял как особенно добрый знак. Интерес к предзнаменованиям, который появился у меня после того, как обезьяна разбила зеркало в комнате Арзу, неожиданно возрос накануне одной скачки, в которой участвовала лошадь Вималананды, в 1979 или 1980 году. Мы мирно сидели у конюшен Техмула на бомбейском стадионе и обсуждали завтрашний старт, как вдруг наши взгляды приковала к себе стая ворон, совершавшая зловещие круги над каким-то предметом, лежащим на земле метрах в пятнадцати или двадцати от нас. Вдруг Вималананда привстал на стуле и скомандовал: "А ну-ка, Робби, разгони ворон! Быстро!"

Он любил ворон и всегда оставлял им кое-что на окне своей кухни в Бомбее. Одна ворона с горбатым клювом так подружилась с нами, что брала пищу прямо из рук, и мы с Вималанандой всегда кормили её с удовольствием. Поэтому я очень насторожился, когда Вималананда - это было так непохоже на него! - велел мне распугать ворон. Я побежал к тому месту, над которым они кружились, и нашёл умирающую ящерицу. Подошедший Вималананда впился в ящерицу глазами, и когда естественное чувство сострадания к умирающему существу немного утихло, он обернулся ко мне и мрачно сказал: "Видишь, сынок, наша лошадка не оставит нас завтра с пустыми руками. Что-то мы выиграем. Но первой она не будет. Если бы мы заметили ворон раньше и успели спасти ящерицу, победа была бы нам обеспечена". Как он и предсказал, наша лошадь заняла на следующий день одно из призовых мест.

Попадись нам на глаза что-нибудь подобное теперь, мы не сомневались бы в победе Редстоуна. Но всё было как обычно. Мы приехали на ипподром и поднялись на трибуну. Начались скачки. Первые несколько стартов не принесли ничего неожиданного. С нами рядом сидел Дас Бапа, приехавший собственной персоной на стадион, чтобы ещё раз попытать удачу с нами. Никакого желания разговаривать с ним у нас не было. Он молча передал свой список, ценность которого, как и следовало ожидать, была весьма сомнительна. Я не очень удивился, что ни одна из отмеченных им лошадей не пришла первой. Тем временем я заметил, что в числе победителей отмечен и Редстоун - Дас Бапа прекрасно понимал, что, поступая иначе, он сам себе подписывал смертный приговор.

Вималананда поднялся и пошёл в загон к лошадям. Я стоял у края загона и смотрел, как вводили четырёх лошадей. Пока охрана не стала слишком строга, я мог, блеснув своим значком, пройти на задний двор, где тренеры вершили обряд седлания и делали последние штрихи, расправляя чубы и челки своим любимцам, в последний раз критически оглядывая их. Скакуны бродили вокруг своих хозяев и тренеров, одетых в деловые костюмы и дающих последние наставления жокеям в белых шёлковых брюках. Вималананда научил меня, как разбираться в готовности лошадей к скачкам по виду их мускулов, и я видел, что по этому показателю равных нашему Редстоуну нет. Он выглядел стройным и подтянутым и явно был в своей лучшей форме. Жокеи вскочили в седла и двинулись к стартовым воротам. Различные критерии успеха приходили мне в голову, пока я пытался поточнее прикинуть наши шансы. Я давно заметил, что если у лошади случается опорожнение кишечника в загоне или при подходе к стартовым воротам, её шансы на провал равняются 70-80 процентам. Редстоун не оплошал, и одним сомнением у меня стало меньше.

Пока лошади подходили к воротам, я размышлял о том, какие ещё могут случиться неприятности. Иногда лошадь сбрасывает седока и успевает растратить половину своей энергии, пока её вновь поймают и оседлают. Иногда у ворот одна капризная лошадь лягает другую, иногда одна лошадь так долго примеривается к воротам, что ожиданием заставляет нервничать всех остальных. Иногда одна и та же лошадь снова и снова бросается вперёд до сигнала, и серия фальстартов лишает уверенности других лошадей и отвлекает внимание наездников. Иногда лошадь внезапно и безо всякой видимой причины отказывается покидать ворота, и упрямство её столь велико, что никакими силами нельзя сдвинуть её с места.

Казалось, что прошла вечность, прежде чем все лошади заняли свои места в воротах. У меня сжимало горло от возбуждения, и с большим трудом я заставлял себя дышать ровнее. И тут, в самый последний момент, когда судья уже поднимал флажок и мы с Вималанандой приготовились стоя смотреть, как будут открываться ворота, откуда ни возьмись появился востроносый официант с двумя чашками горячего чая и ладонью, вечно распахнутой для принятия чаевых. Моё сердце повисло на волоске - и вдруг провалилось в пятки! Чай с молоком!.. Молоко! Дурной знак всякого прорицателя! Неужели это последний знак, который перечеркнёт все мои предсказания в Бхулешваре? "Что значит чай? То же, что молоко?" - зашептал я Вималананде. Но в этот момент флажок упал и лошади понеслись. Скачка началась! Я загнал свои сомнения в самый дальний уголок ума, быстро схватил бинокль и увидел, что Редстоун отличным прыжком вылетел из ворот. Это была суббота, 18 сентября 1982 года.

Начало скачки ни одного хозяина не оставляет равнодушным. Именно на старте вырываются наружу затаённые, долго лелеемые надежды. Разочарование, упрёки, разбирательства - всё это будет позднее, но на стартовой черте сердце хозяина бьётся в такт с сердцем лошади. Хотя я был всего лишь незначительным агентом, это чувство было знакомо и мне. Я и Вималананда затаили дыхание и почувствовали некоторое облегчение только тогда, когда после нескольких фарлонгов стало ясно, что Редстоун идёт уверенно. После недавних дождей поле ипподрома всё ещё оставалось мокрым, а впоследствии некоторые обозреватели отмечали, что воды было даже слишком много и в ней терялась разметка. Редстоун стартовал и держался вторым. Два фарлонга, четыре, шесть... Мы видели, что он прекрасно слушается жокея и при этом не теряет азарта.

Всё шло по плану, но на душе у меня было неспокойно. Что, если жокей вывалится из седла? Ради увеличения скорости жокеи не сидят в седле, а встают на стременах и льнут к шее лошади, хотя это положение также увеличивает вероятность падения. Но падений не было. Лошади приближались к повороту, и грохот их копыт сливался с шумом трибун. Мы с Вималанандой орали вовсю, подбадривая жокея и Редстоуна.

Финишная прямая в Пуне очень коротка, и когда мы увидели, какой хороший поворот сделал Чираг и как он после этого стал набирать скорость, мы вдруг поверили твёрдо и окончательно, что сегодня ему суждено выиграть. Наш рев сливался с ревом толпы. Редстоун стрелой промчался мимо нас и пересёк финишную черту, опередив на добрых полкорпуса ближайшего преследователя. На два корпуса отстал третий призёр, а самая породистая лошадь пришла четвёртой. Чираг опустился в седле и Редстоун начал сбавлять ход, а мы затихли, поражённые одной мыслью: Редстоун, наша "миленькая лошадка", победила! Прибежал Кумар и стал рассыпаться в поздравлениях, напомнив своим присутствием обо всех неприятностях, которые мы из-за него пережили. Рядом ликовал мудхольский махарадж. Соседи поздравили нас, но большинство местных аристократов раздражённо поглядывали из лож, оставаясь при своём убеждении, что таким плебеям, как мы, ни к чему выигрывать большие скачки.

Мы не придали большого внимания неодобрению этой публики и по крутым ступеням спустились вниз, где нас поджидал сияющий Техмул. Когда побеждает лошадь, некоторые хозяева теряются, другие переполняются сознанием собственного величия, но Вималананда, отвечая на поздравления друзей, был образцом мягкости и самообладания. Наконец лошадей снова собрали в загоне, и мои крики радости, смешанные с восторгами толпы, в последний раз поднялись в воздух и растворились в голубом небе. Тренеры и хозяева, игроки и букмекеры - все, кто так или иначе рассчитывал на победу, смирились с судьбой и, вздохнув, принялись сочинять предлоги и объяснения постигшей их неудачи.

Я направился в загон, где Техмул в радостном возбуждении выполнял свои обязанности: проверял подпругу, осматривал ноги, любовно гладил по морде. Кубок полковника был только репетицией перед классическими скачками, а Техмул ещё ни разу в жизни не выигрывал классику, и эта победа для него тоже была хорошим предзнаменованием. Мы видели, как поднялся белый шар - свидетельство того, что скачки прошли без нарушения правил и результаты подтверждены. Защёлкали фотоаппараты, и главный распорядитель преподнёс Кубок. Затем мы вернулись на свои места, чтобы досмотреть состязания, исход которых только в одном случае верно предсказал Дас Бапа, и убедиться, что лошадей, равных Редстоуну, в этот день не было.

Скачки закончились, и мы пойми на конюшню раздавать награды и чаевые и ещё раз приласкать героя дня. Затем мы вернулись в гостиницу и откупорили тщательно хранимую бутылку "Блэкдог". Поздравления сыпались со всех сторон, и нам не однажды пришлось пересказывать Повесть о Великой победе Редстоуна. Через несколько дней мы достали видеозапись и в течение недели прокрутили её не менее десяти раз, оживляя в памяти волнующие события, наслаждаясь великолепным бегом Редстоуна, следя за умелыми действиями Чирага и стараясь угадать, как будет выглядеть наша "миленькая лошадка" в схватке с более сильными соперниками. Умники утверждали, что он выиграл случайно. Один еженедельник назвал Редстоуна лучшей лошадью дня, но тут же прибавил, что "без сомнения, его нельзя назвать лошадью экстра-класса", и пролил горькую слезу по поводу того, что второй год подряд Кубок Пратапа Сингха выигрывает аутсайдер.

Экстра-класс или нет, но победа осталась за нами. Мне же не давало покоя знамение. Хотя предшествовавшие скачкам приметы часто не согласовались и даже противоречили друг другу, появление чашки чая, который указал совсем не на то, на что указывало молоко, поразило моё воображение. Подобно Дону Хуану из книг Карлоса Кастанеды, Вималананда рассматривал знамения как своего рода "соглашения с миром", как ключ к пониманию того, одобряет или не одобряет Природа действия, которые собирается предпринять человек. Своими познаниями в этой области Вималананда щедро делился со мной. Некоторые приметы были просты: молоко, которое несли вам навстречу, означало несчастье, а вода или йогурт, также движущиеся в направлении к вам, означали удачу. Приближение садху предвещало упадок благосостояния, а бритоголовый джайнист или монашка-джайнистка были ещё более мощными предвестниками потерь. Если вам навстречу несли мясо, рыбу или человеческий труп, это было существенным предзнаменованием грядущих приобретений. Почти любое событие может выступать в качестве знамения, но как я вскоре обнаружил, событие становится предвестником будущего только тогда, когда всё внимание сосредоточено исключительно на каком-то одном вопросе, настойчиво требующем разрешения от Природы.

На следующей неделе мы часто брали такси из Пуны в Бомбей, и всё это время предвестия и знамения не выходили у меня из головы.

Мы обычно брали такси, когда Вималананда не хотел садиться за руль. Такси рассчитано на четверых, но чтобы чувствовать себя уютнее в долгом четырёхчасовом путешествии, мы часто брали машину на двоих и доплачивали водителю за два пустых места. В тот вечер, подойдя к стоянке и не найдя других желающих ехать, мы сели в машину, которая стояла во главе очереди, и приготовились к отъезду. В этот момент к машине подбежал явно спешащий человек с небольшим портфелем и попросил разрешения сесть на переднее сиденье. Мы не возражали, тем более что могли таким образом сэкономить немного денег.

Когда мы тронулись, водитель заявил самоуверенным тоном:

- Мы сделаем две остановки по пятнадцать минут каждая в Лонавале и Кхополи.

- Вы должны делать только одну получасовую остановку, - нервно запротестовал пассажир на переднем сиденье.

- Я знаю инструкцию, - грубо ответил водитель. - По инструкции я могу останавливаться в двух местах, что я и сделаю. Если вас не устраивает, поезжайте на следующей машине.

Человек на переднем сиденье замолк так же неожиданно, как и ввязался в спор. Мы с удивлением на него посмотрели. Это был совершенно заурядный тип со странной смесью тревоги, вечной занятости, подозрительности и собственной вины на лице, что придавало этому от природы не наделённому красотой лицу болезненный вид. Одно и то же подозрение пришло на ум мне и Вималананде, когда мы подумали о личности нашего попутчика и причинах, заставляющих его так прижимать к груди чемоданчик, словно внутри заключалось всё его счастливое будущее.

Водитель, как и обещал, остановился в Лонавале. Человечек с переднего сиденья выскочил из машины и моментально исчез. Он появился только через полчаса. Нам это не понравилось, но мы ничего не сказали. В Кхополи водитель с ударением произнёс: "Пятнадцать минут". Наш попутчик снова исчез, и когда прошло двадцать пять минут, а он всё не появлялся, водитель подошёл к нашему столику и сказал:

- Сколько можно ждать? Если он не подойдёт через пять минут, мы поедем дальше, а он пусть добирается до Бомбея на следующей машине. Вы можете на стоянке подтвердить, что он сам устроил эту бестолковщину, что я тут не виноват?

Мы с Вималанандой заверили водителя, что он совершенно прав, и странный пассажир заслуживает небольшого урока. Попросив людей в кафе передать ему, что мы уехали, мы сели в машину и поехали дальше. На переднем сиденье лежал дипломат отставшего пассажира. Никто из нас не прикоснулся к нему.

- Я сразу почувствовал, здесь что что-то не так, как только его увидел, - сказал водитель на прекрасном урду, выдававшем в нём уроженца Лакнау, города на севере Индии, славящегося своей утончённостью. - Я сначала не хотел даже брать его в машину. Если мне неприятно его лицо, зачем я буду сажать его к себе?

Я изучал физиогномику и прекрасно понял, что он имел в виду. Какая-то очевидная неправильность была в этом человеке, что-то крайне неблагоприятное, неподобающее, что должно было сразу броситься нам в глаза и предупредить о неприятностях, связанных с этим человеком. И свой знак Природа каким-то образом проставила на его лице, так что сумей мы прочитать это послание, мы бы могли избавить себя от общества непривлекательного человека.

Однако в этом случае мы не услышали бы совершенно неподражаемый монолог водителя. Он рассказывал, шутил и забавлял нас всю дорогу, меняя темы и интонации. Приехав в Бомбей, он так расчувствовался, что угостил своих благодарных слушателей пачкой сигарет и пааном. И тут нам сказали, что когда наш невезучий попутчик увидел, что мы уехали с его чемоданом, он схватился за сердце, как будто оно готово было остановиться. Затем, немного придя в себя, он позвонил в Бомбей и дико закричал в трубку, чтобы немедленно задержали водителя с его чемоданом. Мы были уверены, что это дело пахнет какой-то незаконной махинацией, отчего, впрочем, оно не становилось яснее, так как было по-прежнему непонятно, зачем он оставил свой драгоценный чемодан без присмотра в такси, пока сам пропадал неизвестно где.

Это происшествие надолго врезалось мне в память. Оно показало, каким отточенным может быть механизм предзнаменований. Но время шло, и я видел столько знамений, которые ровным счётом ничего не означали, что Вималананда почувствовал своим долгом предупредить меня, чтобы я не погружался так глубоко в науку гадания по приметам. Предупреждение приняло форму рассказа:

- Однажды Акбар встал раньше обычного, и первым человеком, которого он увидел, был одноглазый дхоби (прачечник), полоскавший одежду в Ямуне. Пока он размышлял над смыслом этого знамения, дхоби посмотрел наверх и, увидев императора, склонился в почтительном поклоне. В течение этого дня Акбар споткнулся на лестнице и ушиб ногу, в саду его укусила пчела, заболела императрица, а на кухне случился небольшой пожар, из-за чего повар опоздал с обедом. "Какой несчастливый день, - поддакивали придворные подхалимы, - сплошное невезение. Что первое попалось вам на глаза сегодня утром, ваше величество?" - "Я видел одноглазого дхоби", - ответил Акбар. "Его лицо не предвещает ничего хорошего, - затараторили те. - Прикажите его казнить!" Акбар послал солдат, чтобы арестовать несчастного дхоби.

- Бирбал, бывший свидетелем этого разговора, отвёл дхоби в сторону и кое-что посоветовал ему, пока тот стоял и дрожал в ожидании приговора императора. Акбар рассказал дхоби, каким несчастливым знамением оказалось его лицо, на что тот смиренно ответил: "Прошу прощения, повелитель, но я хочу знать ваше мнение: чьё лицо приносит больше несчастий - ваше или моё?" Это была неслыханная дерзость. Придворные начали роптать, но Акбар жестом приказал всем замолчать и спросил: "Что именно ты хочешь этим сказать?" - "Видите ли, мой повелитель, первое, что я увидел сегодня утром, было ваше лицо, и вот теперь я на краю гибели". Акбар не смог удержаться от смеха, хотя и старался сохранить важный вид. "Кто научил тебя таким словам?" - спросил он. "Бирбал, мой повелитель". - "Что ж, ступай, добрый человек, и помни, что Бирбал спас тебе жизнь". С этими словами он отпустил дхоби, дав ему награду за пережитое беспокойство.

- Неужели Акбар собирался на самом деле его казнить?

- Наверное, нет, но ведь их никогда толком не поймёшь - царей, йогов, огонь и воду.

Уяснив из этой истории, что завороженность предзнаменованиями может легко перерасти в чреватый кармами предрассудок, я вновь обратился к скачкам, которые теперь переместились в Бомбей. Возвращение на ипподром Махалакшми осенью 1982 года стало для нас праздничным событием. Давние друзья во главе с Камой и семейством Годредж сердечно приветствовали нас и потребовали подробнейшего отчёта о знаменитой победе. Показался и Калубхай и принёс свои поздравления. Он снова стал ходить по вечерам к Вималананде и надоедать нам своими нумерологическими расчётами, которые неизменно проваливались. Может быть, он хотел оправдаться в собственных глазах за то, что в своё время не воспользовался советом Вималананды, а может быть, он просто решил доказать, что Вималананда был не прав.

Вималананда выглядел посвежевшим и поздоровевшим, а его вновь обретённое жизнелюбие получило дополнительный мощный толчок, когда один меценат, в своё время бывший правителем несуществующего ныне княжества на полуострове Катхиявар в Гуджарате, наличном самолёте доставил нас в один из своих дворцов, чтобы там обсудить перспективы создания фильма. Для нас и предполагаемого режиссёра фильма придворные музыканты махараджи дали великолепный концерт, придворный поэт прочитал свои стихи, а два придворных повара, ездившие учиться в Париж, приготовили изумительный обед. Во время этого празднества я сплавал на лодке на островок, на котором предок Вималананды Сагал Шах жил пятнадцать поколений назад. Я увидел тот самый пестик и ступу, в которой жена Сагал Шаха истолкла мозги их сына Челлаи, когда в образе агхори-людоеда к ним явился сам Шива, чтобы испытать их преданность. Вернувшись в Бомбей, Вималананда начал размышлять над некоторыми своими старыми проектами, чувствуя в себе теперь достаточно сил, чтобы приступить к их воплощению. Однако главный его проект отодвигался всё дальше в будущее, так как после стремительной победы Редстоун очень медленно набирал форму.

Если лошадь полностью отдаётся бегу, то одна гонка может выжать из неё всё. Мы не хотели рисковать здоровьем Редстоуна, заявляя его на скачки до полного восстановления сил. Всем было известно, что иногда на скачках случались страшные вещи, лошади падали прямо во время скачки - с тем чтобы больше уже не встать. Я до сих пор с ужасом вспоминаю одну лошадь, у которой лопнула кожа на ноге, но она скакала дальше, и у неё отломилось копыто и сустав над ним. Они держались только на коже и сухожилиях и бились об обнажённую кость, пока несчастное животное продолжало бег. У меня в ушах до сих пор стоит этот кошмарный костяной звук, с которым изуродованная нога лошади ударяла по дорожке. Потом она упала. Я испытывал настоящие страдания, глядя на неё. Казалось, прошли века, прежде чем клубный ветеринар подбежал к ней и выстрелом из пистолета освободил несчастную душу. Мы не могли допустить, чтобы нечто подобное произошло с лошадью, которую мы всем сердцем любили, и вычеркнули имя Редстоуна из списка участников первых в сезоне классических скачек - индийских Двух Тысяч Гиней.

Мы очень надеялись, что этот перерыв поможет ему восстановиться к началу индийских Дерби, ведь до окончательного утверждения состава участников этих престижных соревнований оставалось совсем немного времени, и решение нужно было принимать срочно. Лошадь может участвовать в Дерби только один раз, и у хозяина за всю его жизнь бывает лишь несколько лошадей, имеющих шансы добыть заветный трофей в классических скачках. Мы боялись упустить шанс, каким бы призрачным он ни казался. Но срок подачи заявок истекал, а Вималананда, казалось, всё более впадал в какое-то созерцательное, философское настроение. За день или два до решительной даты я слышал, как он распевал "Аво нагаре море хари" - хвалебный гимн, которым певец приглашает Кришну войти в своё тело. Допев до конца, он отложил фисгармонию и приступил к рассказу, который я слышал много раз до того:

- Судама был брахманом и гурубхаем Кришны (учился у того же учителя). Оба они были учениками риши Сандипани. Однажды учитель послал их за дровами для костра. Он собирался выполнить хому. Жена Сандипани собрала им в дорогу поесть и положила два свёртка: один для Судамы, другой - для Кришны. Но Судама так проголодался, что съел обе порции, не оставив Кришне ничего. Кришна только посмеялся над этим. Он ведь был само Олицетворённое Совершенство (Пурнатмака Пурушоттама). Но нельзя обмануть воплощённого бога и надеяться, что всё сойдёт с рук. С того дня удача отвернулась от Судамы, и вскоре он впал в бедность.

- Худо-бедно прожил он долгие годы, и вот однажды его жена услышала о славном государстве Дварака, где царствовал Кришна. Она сейчас же поведала об этом мужу и сказала, что он должен пойти туда и попросить помощи у Кришны. Судама всё ещё стеснялся показываться Кришне на глаза, его по-прежнему мучили угрызения совести. Тем более ему было стыдно попрошайничать у того, кого он сам обокрал. Он отказывался идти, но жене его настолько осточертела бедность, что она не принимала никаких возражений. Она говорила: "Если Кришна такой всезнающий, как ты говоришь, Он сам увидит, в какой мы нужде. Тебе даже не придётся ничего спрашивать у Него, Он Сам предложит тебе то, что надо, и дела наши пойдут в гору". Видя, что деваться ему всё равно некуда, Судама сказал жене, что не может идти к своему старому другу с пустыми руками, как просто попрошайка. Нужен был какой-то подарок. В доме было совершенно пусто, и жена вышла на улицу и выпросила четыре пригоршни риса. Рис она зашила в одежду. С этим "подарком" Судама и отправился в Двараку. Тяжело было у него на сердце. Не знал он, с какими словами и с каким лицом предстать перед Кришной.

- Придя в Двараку, Судама назвал своё имя ещё одному ученику Сандипани, и его тут же пригласили во дворец к Кришне. Увидев его, Кришна радостно бросился к нему навстречу и горячо обнял его. Он усадил его на своё место, омыл ноги, сотворил службу в честь дорогого гостя и накормил его до отвала. Они вспоминали прошлое, и Кришна расспрашивал о том, что случилось с Судамой после их совместной учёбы у Сандипани.

- Всё это время Судама не проронил ни слова о своём бедственном положении. День подходил к концу, и, отчаявшись получить то, за чем он пришёл, Судама решил покинуть дворец. Они стали прощаться, и тут Кришна спросил: "А твоя жена не прислала Мне какого-нибудь подарка?" По сравнению с великолепием Кришны подарок Судамы был таким ничтожным, что Судама начисто забыл о нём. Но как только он достал свой мешочек, Кришна схватил его, высыпал горсть риса на ладонь и съел. Затем высыпал на ладонь вторую пригоршню и тоже съел. Съев две гости риса, Кришна взял на себя все злые кармы Судамы, созданные им в этой и предыдущих жизнях. Когда Он поднёс ко рту третью пригоршню, чтобы уничтожить злые кармы в будущих рождениях Судамы, его жена Рукмини, воплощение Лакшми, богини достатка, удержала его руку. "Что ты делаешь, Господин мой? - спросила она. - Если ты съешь третью пригоршню, то я должна буду стать служанкой Судамы, а мне совсем не хочется расставаться с тобой". Кришна рассмеялся, опустил руку с рисом и сказал Судаме: "Ладно, теперь ты можешь идти". Судама был так раздосадован, что Кришна принял его дар и ничего не предложил взамен, что в отчаянии воскликнул: "Крипана\ (Скряга!)

Я не хотел идти к тебе за деньгами, на этом настояла моя жена. Мог бы что-нибудь сделать хотя бы ради неё!" Он забыл, что сам был не прав, что вором был он, а не Кришна.

- Всю дорогу он выдумывал оправдания за то, что возвращается с пустыми руками, но когда он вошёл в свою деревню, он не поверил своим глазам! На месте его кособокой хижины возвышался величественный дворец. Он с трудом узнал жену, вышедшую навстречу, - так она похорошела. В новом платье она выглядела совершенно счастливой. Тогда он вспомнил последние слова, сказанные Кришне, тому самому Кришне, который дал ему всё это. "Крипана!" - вот что он сказал ему на прощание. Теперь, окружённый роскошью, Судама потерял всякий интерес к земным удовольствиям. Он выстроил себе невдалеке маленький домик и почти не выходил оттуда, целиком посвятив себя Кришне.

- И это правда, Робби, - закончил Вималананда, - правда, что когда Кришна благословляет человека, он отбирает у него все: деньги, славу, удовольствия и прочие мирские радости. И когда человек теряет всё и все кругом отворачиваются от него, ему не остаётся ничего другого, как вспомнить о Кришне и утонуть в очаровании его глаз.

Было не слишком ясно, для чего он опять рассказал мне эту историю. Но когда я увидел, с каким чувством смотрел Вималананда на подсвеченное сзади небольшое изображение Гуру Махараджа, стоявшее на середине его стола, какое-то зловещее облако показалось на горизонте моего ума. Я знал, что Вималананда считал младшего Гуру Махараджа воплощённым Кришной. Я видел, как они надевали сари и танцевали вместе, выражая свою любовь к Кришне. Но знал я и то, что Гуру Махарадж не постесняется отнять у человека жизнь, если это необходимо для духовного роста. В тот момент какая-то неясная мысль мелькнула у меня в голове, какая-то неуловимая тревога, которую трудно было выразить в более определённых словах, чем "Гуру Махарадж что-то затевает".