Часть I. 2 page

Девочка растерянно поглядела вокруг, в надежде на помощь, но дом смотрел на нее темными глазами.

И что‑то страшное вместе с болью зашевелилось внутри у ребенка. Из глаз вдруг ручейками побежали слезы.

– Мама… мамочка… – жалобно позвала она в пустоту и заспешила на непослушных ногах к дому. Но у крыльца ее качнуло, и потеряв направление ребенок остановился. Тут же качнуло сильней, повело в сторону и бросило на землю. Маленькое тело попробовало приподняться, дернулось сбоку набок… дернулось еще и через несколько секунд застыло. Дом смотрел на это равнодушными черными окнами, на улице не было ни машин, ни прохожих, и странные розовые кусты не шелохнули ни одним своим листочком.

* * *

Поначалу, вернувшись домой, Гамильтон находился в отличном настроении. Они прекрасно посидели, все было на классном уровне, и Гильберта так хорошо было видеть после стольких лет.

Хотя такие встречи наводят и легкую грусть, потому что прикасаешься к далекому прошлому, как ко вчерашнему дню. Двадцать лет миновали, а он сейчас помнит все так пронзительно ясно, что страшновато делается. Это уже не память, а ощущения. Непосредственные и неотличимые от тех, что были тогда.

Как будто он еще сегодня утром отправился в школу, а вот сейчас, вечером, присев на край стула, думает о том, что нужно сделать завтра.

Что часть предметов можно не учить – его недавно спрашивали по ним и завтра наверняка не спросят… Что надо побольше работать на баскетбольных тренировках, с такой техникой, как сейчас, ему не удержаться в основном составе и могут посадить на лавочку для запасных… На ночь не забыть выучить очередную порцию в двадцать французских слов… потом мама просила его, наконец, постричься… и, черт возьми, надо как‑то прекращать это безобразное издевательство над Гильбертом. Это уже хамство, а не шутки. И скотина Барток заводит всех остальных. Неделю назад, когда Фрэнк попробовал с ним мирно по‑приятельски поговорить, тот посмотрел на него зло и нагло и заявил, чтобы Фрэнк не лез куда не надо, не то хуже будет. Фрэнк не стерпел такой угрозы, и если бы их сразу не растащили… Нет, так ничего не добьешься – Барток выше на целую голову и сильней…

Зазвонил телефон, но Гамильтон не сразу его услышал, только третий сигнал вывел его из оцепенения.

– Вы еще не спите, шеф? – говорил сержант Фолби. – Тут одна очень скверная история.

– Что именно?

– Погибла девочка, подозрение на змеиный укус. Дочь Уолтера, директора нашего городского госпиталя.

– Как это случилось?!

– Они с женой были в гостях, а девочка возвращалась с музыкальных уроков. Ну, и в саду на их участке… укус в руку.

– Нужно срочно поднять всех полицейских и прочесать окрестности, предупредить жителей вокруг.

– Прошу прощения, шеф, но я уже отдал такой приказ.

– Спасибо, Майкл, молодец. – Гамильтон на секунду задумался. – Знаешь что, если в ближайший час поиск ничего не даст, надо его прекратить и сделать новую попытку утром, тем более, жители предупреждены, и ночью змея не опасна.

– Хорошо, шеф, я понял. Черт побери, ведь ни одна змея не заползала в город за много лет! Говорят, их и в пустыне‑то осталось мало. К тому же ей надо переползти автостраду – чего ее понесло?

– Не знаю, Майкл, в природе всякое бывает. Труп девочки отправили на экспертизу?

– Да, в госпиталь, в патанатомическое отделение. Но сцена была ужасная, миссис Уолтер, она не хотела отдать нам тело, пока муж не затолкал ей в рот какие‑то сильные таблетки… несчастные люди!

Гамильтон хорошо знал эту семью. Мэри Уолтер была тремя годами младше него и училась вместе с его сестрой. Теперь он вспомнил, что сестра крестила девочку, а он сам недавно заезжал к ним в дом по какому‑то делу к Биллу и разговаривал о музыке с десятилетней Джейн. Веселый талантливый ребенок, и так вот… Ему самому страшно об этом думать, а что же сейчас чувствуют несчастные родители – Мэри, Билл?

Завтра придется звонить и рассказывать о случившемся маме и сестре…

Чтобы хоть как‑то сбросить с себя комок ужасных мыслей, он набрал телефон госпиталя, представился и попросил связать его с дежурным патанатомом. Пришлось несколько минут подождать. Потом голос на другом конце назвался и заговорил:

– Я только что закончил экспертизу, завтра утром мы доставим официальное заключение к вам в управление, но сомнений нет – это укус гремучей змеи. Осенью их яд особенно интенсивен, к тому же укус пришелся прямо на несколько крупных сосудов, так что потеря сознания должна была произойти секунд через восемь‑десять, и почти тут же – смерть.

* * *

Сержант Фолби заехал за ним в восемь утра. Тут же на переднем сиденье расположился Дик Терье.

Гамильтон хмуро поздоровался, готовясь к неприятной процедуре – надо было прибыть на место происшествия, где по всей форме составят протокол о случившемся, и не явиться при таких обстоятельствах лично самому было бы просто непристойно.

Фолби протянул ему стопку сделанных при ночном осмотре фотографий. Девочку к тому моменту унесли в дом, но место, где она лежала, было обведено меловым контуром. На других снимках в стороне от дорожки к дому виднелись освещенные фотовспышкой следы на влажной темной травянистой почве. Отдельно был зафиксирован оставленный на дорожке футляр со скрипкой… Гамильтон некоторое время внимательно разглядывал снимки, и что‑то в них ему не понравилось.

– Змею, конечно, не нашли, – пробурчал он и, не получив ответа, вспыльчиво проговорил: – Я спрашиваю, обнаружили змею или нет?! – Раздражение, конечно, не было уместным.

– Никак нет, сэр, – умышленно выделяя каждое слово, проговорил сержант, – змею обнаружить пока не удалось.

– Пока не удалось, сэр, – подтвердил Терье, хотя его‑то никто не спрашивал.

– Ну ладно, – сказал примирительно Гамильтон, – это ведь мне, а не вам сейчас с родителями разговаривать.

Они все трое вышли из машины, и лейтенант, нажав кнопку звонка у калитки, тут же толкнул ее и пошел по дорожке внутрь.

Входная дверь открылась и на пороге появился Билл Уолтер. Он был в черном траурном костюме, как будто похороны уже начинались.

– Если вам не нужно больше тело для экспертизы, Фрэнк, – заговорил он сразу, – я хотел бы похоронить Джейн сегодня, во второй половине дня. Жену приходится держать под сильными подавляющими психику препаратами, долго этого делать нельзя, а в нормальном состоянии она не выдержит всю эту процедуру похорон.

– Конечно, Билл. Заключение у нас уже имеется. Как Мэри?

– Через каждые полтора часа спрашивает: «Джейн мертва?». Я говорю: «Да, мертва» и заставляю ее выпить новую таблетку. Я заказал катафалк на четыре часа…

Гамильтон кивнул головой и сжал его руку:

– С нашей стороны не будет никаких задержек, Билл, но я вынужден еще попросить вас подписать протокол.

– Да, я понимаю.

– И будьте любезны показать нам футляр от скрипки, – раздался вдруг сзади высокий голос Терье и Гамильтон резко повернул голову. – Футляр, сэр, – извинительно сверкая белками, повторил Терье.

Судя по выражению лица сержанта Фолби, тот уже вознамерился дать новичку затычину, но тут же схожая мысль заставила Гамильтона повернуться к Уолтеру:

– Да, Билл, если нетрудно, вынесите нам футляр на минуту.

– Хорошо, я сейчас, раз нужно…

Гамильтон услышал, как Фолби сзади удивленно крякнул.

Еще через минуту Уолтер вышел с черным кожаным футляром в руках и протянул его Фрэнку. Тут же из‑за его плеча попробовала высунуться черная физиономия Дика, но тяжелая лапа сержанта убрала ее назад.

Лейтенант внимательно осмотрел футляр… очень внимательно… Новенькая кожа, абсолютно ровная, нигде ни царапины.

– Спасибо, Билл. Сержант, покажите, пожалуйста, где надо расписаться господину Уолтеру.

Пока Фолби вынимал протокольный бланк, а Уолтер расписывался, он еще раз проглядел фотографии, отметил расстояние от дорожки до ближайших розовых кустов и то место, где потом упала несчастная Джейн: Снова не все получалось, но теперь уже было понятнее – что.

* * *

– Ты проявил проницательность, Дик, – похвалил его Гамильтон, садясь в машину, – если бы девочка столкнулась со змеей на дорожке или случайно на газоне, она бы конечно стала защищаться футляром и на нем остались бы следы.

– Странно получается, – проговорил Фолби, запуская мотор, – значит, Джейн не уронила футляр, а положила на дорожку и пошла к кустам. Спрашивается – зачем?

– А, может быть, она из тех, кто не боится змей? – затараторил Терье. – Я знал таких людей, которые любят всяких пресмыкающихся, пауков…

– Э, нет, сынок, – прервал его сержант, – здесь не то место. Рядом пустыня, и каждому ребенку еще с малых лет внушают, что змея – это смерть, и никто с ней тут в салочки играть не станет. – Он полуобернул голову к заднему сиденью. – Что будем делать по поиску этой гадины, шеф?

– Продолжать поиск силами полиции мы не можем, – ответил Гамильтон. – Пусть люди сами проявляют бдительность, мы сделали необходимые объявления по радио и в школах.

– Да, к тому же Барток раструбит об этом в своей газете на всю Америку.

– А кто такой Барток, прошу извинения? – поинтересовался Терье.

– Главный редактор городской газеты, – ответил Фолби, – и если бы он не был приятелем нашего начальника, я бы добавил, что это порядочный сукин сын.

– Хм! – раздалось с заднего сиденья, что, видимо, значило: «совсем‑то наглеть – не нужно».

* * *

В управлении Гамильтону пришлось несколько часов заниматься мелкой текучкой: под утро в городе была зарегистрирована попытка угона автомобиля, вдобавок, из столицы штата сообщили, что по их маршруту могут передвигаться два вооруженных преступника «в розыске», и Гамильтон инструктировал полицейский состав. Потом разбирались с задержанным ночью торговцем наркотиков – мелкой сошкой. Целый час был потрачен на безуспешные попытки вытряхнуть из него информацию о каналах доставки этого зелья в город. Торговец не кололся, прикидывался дурачком, и лейтенант довольно скоро почувствовал раздражение и злость, хотя и не рассчитывал здесь на быструю победу. Всему виной было это ужасное утро и похороны в четыре часа, к которым нужно успеть переодеться, заехать за венком… Он все не мог придумать подобающей надписи на венках от себя, сестры и мамы… Потом позвонил в похоронное бюро и продиктовал что‑то совсем простое.

* * *

Людей на похоронах было очень много: почти все сотрудники госпиталя, которым управлял Уолтер, школьные товарищи Джейн – многие с родителями, учителя, друзья, соседи.

Фрэнк, дождавшись своей очереди, подошел, поставил в общий ряд венки и сжал холодные неподвижные руки Мэри.

– Спасибо, Фрэнк, – еле слышно проговорила она.

Бледное отечное лицо, потерявшее возраст и всякое выражение жизни – та девочка, которая приходила на дни рождения его сестры, радовалась, смеялась, и которой, кажется, так недавно было столько же лет, сколько Джейн. Уолтер поддерживал жену за плечи и только кивал проходившим в траурной шеренге людям.

Потом маленький коричневый гроб с серебряной окантовкой медленно поехал вниз и, кажется, он уходил вглубь земли, в другой мир, и человеческие глаза хватали эти последние мгновения.

После похорон Гамильтон пошел не к выходу вместе со всеми, а по кладбищу вдоль могил. Хоть город был небольшим, историю он имел давнюю, почти трехсотлетнюю. И вся она была здесь.

Странно, но это стирало остроту отдельной боли за потерянную человеческую жизнь – сотни имен, далеких и близких дат, удавшихся, неудачных, а порой и несчастливых судеб.

С одним и тем же концом.

Всегда непонятным людям.

И боль одной утраты растворялась в общей печали всей человеческой жизни. Вблизи надгробий.

Гамильтон уже минут десять медленно шел без всякого направления, огибая могильные памятники, иногда прочитывая надписи на них. Неожиданно впереди среди могил он увидел человека и тут же узнал его. Это был Гильберт. Он возился, согнувшись, у памятника и обернулся на звук шагов.

– Фрэнк?.. Здравствуй… Ты в траурном костюме… наверно, умер кто‑то из знакомых?

– Да, – Гамильтон хотел рассказать, но увидел надпись на надгробии: «Маргарит Хьюз». И дата – ровно двадцать лет назад. Тут же лежал букет цветов, видимо, только что положенный Гильбертом.

– Посмотри. – Он показал на выбитое с рваными краями углубление в камне в том месте, где вверху обычно располагается позолоченный крест, а теперь сохранился только след от его окончания. – Видишь, это дело рук человеческих. Кому‑то мама мешала и после смерти. Не поленились прийти сюда и изуродовать могилу. Наверно, это сделали настоящие христиане, а? И знаешь, я не стану ничего поправлять. Пусть так и будет, как им хочется.

Гамильтона передернуло от злобы:

– Морды бы разбить этим мерзавцам!

Он расстегнул ворот рубахи и расслабил галстук.

Опять эти двадцать лет – как один день.

Он хотел тогда пойти на похороны. И пошел. Но когда повернул за угол на улицу, где жили Хьюзы, увидел уже тронувшуюся похоронную процессию. Катафалк и Гильберт.

Один Гильберт шел за ним.

По пустой улице. В дешевом черном слишком длинном для него пиджаке. И Фрэнк замер, глядя издали в его спину. Он должен был догнать и пойти рядом. Он знал, что был должен… От каких‑то небольших поступков зависит вся жизнь, и человек становится или не становится, чем должен.

– Душно что‑то, – сказал Гамильтон, снимая пиджак. – Ты долго собираешься здесь оставаться?

– Нет, я уже хотел идти. А кого хоронили?

– Дочку моих знакомых. Ее укусила змея.

– Настоящая змея, Фрэнк?! Ее поймали?

– Нет. Наверно уползла назад в пустыню.

– Когда это случилось?

– Вчера, когда мы сидели с тобой в ресторане.

– Боже мой! – Гильберт сел на каменный бордюр и закрыл голову руками. – Боже, какая нелепость. Несчастный неповинный ребенок. Как все чудовищно и дико в этом мире, Фрэнк! – Он резко встал и посмотрел на Гамильтона влажными, полными боли глазами.

Неправда, что глаза умеют говорить – они умеют и кричать – странным беззвучным криком.

– Успокойся, пожалуйста, – Гамильтон сделал шаг и положил руку на угловатое плечо Хьюза, – никогда нельзя предаваться отчаянию.

Тот опустил голову, а потом медленно покачал ею из стороны в сторону.

– Ты не прав, Фрэнк, – произнес он почти спокойно и снова повел головой, – ты не прав… Отчаяние одно из чувств, данных людям природой, и мы не можем его отвергать. – Он вдруг поднял голову и посмотрел открыто и ясно. – Нельзя принимать мир – каким есть. Он гадок настолько, насколько мы сами ему это позволяем. – И Фрэнк вдруг почувствовал силу в его худом неуклюжем теле.

* * *

Как ни печален был этот уже клонящийся к вечеру день, но Гамильтону все‑таки нужно было вернуться в управление и довести до конца разные дневные мелочи. Около часа он потратил на просмотр сводок и отчетов, потом снова возился с торговцем наркотиками. Обыск в доме у того не дал никаких результатов, и допрос снова ни к чему не привел.

Два раза он разговаривал с полицейским управлением штата, где настаивали на тщательном патрулировании автострады, потому что разыскиваемые преступники до сих пор не были пойманы и мотались где‑то неподалеку.

Под конец заявился Терье.

– Я только что с патрулирования автострады, – бодро объявил он.

– Это достаточно отметить у дежурного, – недружелюбно ответил уставший Гамильтон.

– Я так и сделал, сэр.

После этого сообщения Терье замолчал и, улыбаясь одними блестящими белками, уставился на лейтенанта.

– А‑а, – подождав немного, протянул тот, – так значит, ты просто зашел вечерком поболтать к начальнику?

– Не совсем, сэр, я хотел доложить об одном наблюдении.

Гамильтон как раз подумал, что придется сегодня звонить маме и рассказывать о бедной Джейн… впрочем, можно было отложить это и на завтра, там у них уже ведь поздновато, а ему сегодня необходимо зайти за покупками, в доме нечего есть.

– Очень странная машина, сэр.

– Что?

– Очень странный автомобиль шел по нашей автостраде.

– Он имел какое‑то отношение к скрывшимся преступникам? – насторожился Гамильтон.

– Нет, никакого. И человек, который там сидел, не имел ни с одним из них ни малейшего сходства. Но сам автомобиль, сэр.

– Что с ним, Дик, я плохо пока понимаю?

– Он был на манер скорой помощи. Такой высокий фургончик с небольшими затемненными окнами. Но главное – внутри: широкий длинный стол, сэр, отполированный, почти зеркальный.

– Ну и что там было, на этом столе?

– Совершенно ничего, а на полочках вдоль стен несколько странных предметов, вроде медицинских принадлежностей. Еще на полу валялся целлофановый пакет с продуктами с эмблемой нашего супермаркета.

– Так машина из нашего города? – уже машинально спросил лейтенант, чувствуя сильное желание поскорей отправиться домой и как раз зайти в этот самый супермаркет, потому что с самого утра он ничего не ел.

– Нет, сэр, машина из другого штата, номер я конечно записал. И знаете, водитель так неохотно открыл салон, когда я этого потребовал, так неприятно на меня взглянул…

– Дик, – Гамильтон встал из‑за стола, – я не имею права говорить подчиненным грубости, но почему ты все‑таки решил, что глядеть на тебя приятно каждому? И если ты меня отпустишь, я бы прямо сейчас пошел и чего‑нибудь съел. Можно?

– Конечно, сэр. Идите.

– Спасибо, Дик. – На лице лейтенанта изобразилось благодарное чувство. – Редкая мне перепала удача – иметь таких добрых сотрудников!

* * *

Контора супермаркета находилась в том же здании, в его задней боковой части. Войти туда можно было и из торгового зала, и с улицы.

Конторские служащие уже заканчивали работу, когда Энн прошла за полупрозрачную стенку в кабинет к отцу и протянула ему стопку платежных документов на подпись.

– Вот этот счет, – она отделила одну бумажку от прочих, – подписывать нельзя. Они недопоставили нам сто килограммов стирального порошка.

– Послушай, – мистер Тьюберг откинулся на спинку кресла и снисходительно скривил губы, – это старые партнеры, клянутся, что завтра привезут остаток.

– Вот завтра и перечислим им деньги, – спокойно проговорила дочь.

– Нет, все‑таки вы, молодое поколение, совсем не похожи на нас, стариков, – произнес Тьюберг, с явным удовольствием поглядывая на умную красивую дочь. – Старых партнеров ты зажимаешь, а глупого бухгалтера уволить не даешь.

– Нам нужны не старые, а надежные партнеры, папа. А у бухгалтера уже хороший опыт работы, и нельзя увольнять людей направо и налево.

– Я всегда считал, что нельзя увольнять только по состоянию здоровья, а за глупость это обязательно нужно делать!

– Глупость – тоже состояние здоровья, папа.

– Ну ладно, поступай как знаешь. Пожалуй, я пройдусь по торговым залам.

Энн вышла в общее помещение, передала счета и, переговорив со служащими, направилась в свой кабинет, но через широкие ведущие в торговый зал стеклянные двери увидела Гамильтона и, чуть поколебавшись, направилась туда.

Войдя в супермаркет, лейтенант поспешил к тому отделу, где продавались готовые либо почти не требовавшие приготовления продукты и, как обычно с ним бывало, стал рыскать глазами по полкам, не очень хорошо понимая, чего же именно он хочет.

– Очень приятно, что первый полицейский города не пренебрегает нашим скромным ассортиментом, – прозвучал вдруг мелодичный голос у него за спиной.

– Энн… добрый вечер, – Гамильтон радостно улыбнулся этой единственно приятной за весь день встрече.

– Похоже, ты так хочешь есть, что не знаешь на что наброситься?

– Ты угадала, я целый день ничего не ел и озверел немного.

– Послушай, оставь эти банки в покое. Так и быть, приглашаю тебя поужинать в ресторанчике напротив. Да, да! – продолжила она, не дав ему времени на ответ. – А то от тебя ведь приглашения нескоро дождешься.

– Простите, мадам! – груженная пакетами тележка попробовала объехать Энн. – О, Фрэнк, ты тоже здесь… еще раз прошу прощения, мадам, – Гильберт неловко попытался отодвинуть тележку, которая застряла посередине между ними тремя.

– Познакомься, Энн, это мой старый школьный товарищ, Гильберт Хьюз.

– Очень приятно, – Энн протянула ему руку, – я вас раньше никогда не видела.

– Я не живу здесь уже много лет, приехал недавно и ненадолго.

Еще кто‑то приблизился сзади и положил руку Гамильтону на плечо.

– Ха‑ха, Фрэнк, рад вас приветствовать! – мистер Тьюберг был в отличном расположении духа, – давно вас не видел. Может, поднимемся в бар и махнем по рюмочке?

– Ты опоздал, папа, я уже пригласила его поужинать.

– Ну‑у, тогда мне придется выпить одному, куда мне с ней тягаться, не так ли, господа.

– Кстати, мистер Тьюберг, – Гамильтон кивнул на застывшего по другую сторону Хьюза, – это Гильберт Хьюз. Может быть, помните мальчика из нашего города? Теперь он профессор, прибыл сюда из Токио.

Глаза Тьюберга на несколько секунд потеряли свое бойкое щегольское выражение, он приумолк, и пауза чуть‑чуть затянулась:

– Нет… разве упомнишь всех наших мальчишек и девчонок. Но, очень рад вашим успехам, сэр! – Он сделал движение, пытаясь протянуть Гильберту руку, но помешала неловко поставленная тележка и рука застряла в начале пути. – Ну что ж, не буду вам мешать, молодежь. – Тьюберг тут же разулыбался и с общим прощальным жестом исчез в глубинах торговых стеллажей и полок.

– Я тоже пойду, – сообщил Хьюз, – надеюсь, до скорой встречи.

* * *

Красный солнечный диск сел краем на горизонт и, наступило недолгое время тишины и ласковых красок, которые всегда бывают чуть странными в начале осени, когда синий купол неба еще источает тепло, а земля не измучена дневным палящим зноем, и ей не нужен отдых от солнца. И все живущее на пространствах огромной пустыни чувствует это спокойствие и теплоту.

Пустыня начиналась сразу за автострадой с другой стороны от города, уютно раскинувшегося в зеленой долине. Природа устроила здесь все сама – городу никогда ничего не приходилось забирать у пустыни, и они жили своей жизнью, не нуждаясь друг в друге.

Красное солнце опиралось на горизонт, и человек с удовольствием смотрел на него. Он любил эти минуты, когда можно смотреть широко открытыми глазами на прекрасное светило. Это прибавляло сил, помогало собраться.

Он затянул молнии на высоких, доходящих до самого паха сапогах и присел, потом потопал ногами, проверяя, хорошо ли все подогнано. Поверхность у сапог была покрыта пластинками из очень тонкого темно‑зеркального металла. Свободные от них места были только на сгибах у колен и щиколоток. Такие же длинные до локтя перчатки, только с внутренней их стороны на ладонях и пальцах отсутствовало защитное покрытие. Человек внимательно осмотрел каждый обтянутый эластичной материей палец, проверяя, нет ли хотя бы маленькой морщинки. Он остался доволен и позволил себе за это еще чуть‑чуть посмотреть на красный солнечный диск. Потом быстро пристегнул к поясу небольшую сумку и покрутил в руках метровый стек – все в порядке и все готово.

Почва здесь была песчано‑каменистая вперемежку с островками стелющихся колючих кустарников. Они, да еще отдельные груды камней больше всего интересовали человека.

К кустарникам, едва достигавшим его колен, он подходил осторожно, раздвигая крючковатым концом стека на вытянутой руке колючие переплетения. Каменные скопления человек сначала обходил, и лишь потом резким энергичным движением стека отворачивал отдельные камни, проверяя – что кроется под ними.

Гремучая змея – страшный противник, и особенно, когда она прячется в камнях. Тут гремучка чувствует себя запертой – ей некуда бежать – и она отчаянно нападает. Страшнее всего, что имея мощное, почти двухметровое тело, она может, опершись хвостом о камни, подняться на две трети в воздух и ударить страшными зубами в пах или даже в пояс. Тут яд подействует быстрее, чем сыворотка, которую нужно еще успеть достать из сумки.

Ходят слухи, что гремучка предупреждает о себе характерным треском. Бывает, что предупреждает, а бывает, что и нет.

В очередной куче камней было пусто и человек двинулся дальше. Все чаще под ногами стали попадаться норы грызунов, и это хорошо – значит, уже не очень долго ждать.

На его пути оказался очередной совсем маленький островок колючек.

И вот!

Он быстро отшагнул назад.

В двух метрах, изгибаясь синевато‑серыми дугами, шипела змея. Раздвоенный язык стремительно вылетал и скрывался, неподвижные абсолютно черные без зрачков глаза впились в него в безумной злобе. Готовая к мгновенному бою, она не собиралась покидать свое законное место.

Враг не уходил, и ее ненавидящее рыльце с гадкими светлыми ноздрями пришло в постоянное движение. Вверх, вниз, в стороны, в такт с изгибами пружинистых, готовых к броску колец. Но человек спокойно наблюдал с опущенным стеком, оценивая врага. Он знал, где начинается граница боя, и был чуть дальше от нее. Он уже внимательно огляделся, потому что рядом с одной змеей может таиться другая – сюрприз из траурного разряда.

На этот раз все было спокойно, и человек, чуть покачавшись из стороны в сторону, вдруг резко шагнул вперед, и тут же мощное двухметровое тело бросилось ему навстречу!

Но, что‑то случилось… пружинистые кольца потеряли друг друга, а в маленькой смертоносной голове на миг появился туман. Цель была рядом, но тело, лишившись опоры, не слушалось. Человек знал, что делал – змея налетела на выброшенный стек и поднятая наполовину в воздух беспомощно извивалась. Он тут же бросил ее на землю и, пользуясь короткими мгновениями растерянности, прижал крюком голову.

Хорошо, что с первого захода, уж очень крупный экземпляр. Теперь надо дать ей чуть побесноваться – пусть пар немного выйдет.

Прошла минута бешеных и бесполезных усилий… и вот, когда в неистовом безумстве мускулов почувствовался спад, человек перевел стек в левую руку, еще раз взглянул на незащищенную внутреннюю часть правой руки, потом стремительно нагнулся и точно вонзил большой палец в ямку между затылком и шеей с одной стороны, а указательный и средний – с другой. Еще через мгновение змея висела в воздухе, тщетно стараясь обвить его руку хвостом. Но ничего не получалось, и злобно раскрытая светло‑розовая пасть была бессильна. Лишь в глубине маленьких черных глаз метались искры ненависти и страстное желание: убить! убить! убить!

* * *

Фрэнк и Энн сидели за столиком небольшого хорошо знакомого ресторанчика. За окнами сгущались сумерки и им в ответ, освещая прохожих, ярко загорелись уличные фонари.

– Знаешь, – немного подумав, сказала она, – наверно это не очень важно, но мне показалось, что отец странно отреагировал на твоего приятеля. По‑моему, он не был искренен, когда сказал, что его не помнит.

– Да, – с досадой признался Гамильтон, – это я виноват, ляпнул от усталости. Просто лет двадцать назад здесь случилась одна очень скверная история.

– Когда мне было пять лет?

– Да, ты, конечно, об этом не знала… мать Гильберта повесилась. – Он помолчал, не будучи уверен, что стоит продолжать, но увидел в ответ тот самый взгляд больших серых глаз, которые посмотрели на него тогда, двадцать лет назад, посмотрели, чтобы понять.

Он подождал, пока официант отойдет от столика.

– Она была доброй, совершенно безобидной… может быть, не очень умной и немного расхлябанной… Но, во всяком случае, из тех людей, которые никому не переходят дорогу и не задумываются – как их оценивают другие. Странно сейчас об этом говорить, время меняется… тогда она завела приятеля. Мексиканца. Какого‑то простого парня, который нанимался у нас на сезонные работы к фермерам. Поселила его у себя. Ну, и город это не перенес. Она работала мелким администратором у твоего отца. – Опять подошел официант, поставил что‑то на стол, и Гамильтон на несколько секунд прервался. – Так вот, когда обыватели решили, что ее личная жизнь их сильно касается, он ее выгнал. Потом ей не удавалось нигде устроиться.

– Тому, кто торгует, приходится во всем подчиняться публике, Фрэнк, – не очень уверенно сказала Энн, и Гамильтон, стараясь закончить тему, поспешно подтвердил – конечно, приходится.

Она хотела еще что‑то сказать, но не успела; подвинув кресло к их столику, в него вдруг бухнулся крепкого сложения брюнет с привлекательной, хотя несколько конфетной и потасканной физиономией. Одет он был очень хорошо и даже чуть франтовато.

– Привет, ребята, привет! Фрэнк, дружище, ты ужинаешь с дамой, не снимая полицейской формы. Я понимаю это как намек другим мужчинам, что ухаживания за ней могут иметь серьезные последствия. Сразу тебя предупреждаю, старина, что это типичное превышение власти и завтра же я опубликую протест в своей газете. Ха‑ха! Энн, девочка, ну неужели ты до сих пор не поняла, что сделала трагическую ошибку на том выпускном школьном празднике? Как можно было? При твоем‑то уме! Но ошибку еще не поздно исправить. Я завтра зайду в офис поговорить о продлении вашей рекламы в газете, и давай сразу решим все остальное, а? Ну чего тянуть, и при чем здесь полиция – это дело сугубо гражданское.