Фридрих Ницше 4 page

Во что обратил немецкий дух христианство! - И, возвращаясь к протестантизму: сколько пива в протестантском христианстве! Мыслимо ли более духовно-затхлая, более ленивая, развалистая форма христианской веры, чем верования среднего немецкого протестанта?.. Это воистину назову я скромным христианством! Гомеопатией христианства назову я это! - Мне напоминают о том, что в наше время существует и нескромный протестантизм, - протестантизм придворного проповедника и антисемитских спекулянтов, - но никто еще не утверждал, чтобы какой-нибудь»дух=»носился= над этими водами... Это попросту более непристойная форма христианства - а вовсе не более разумная...

Прогресс. - Не надо впадать в ошибку! Время бежит вперед, - а

нам бы хотелось верить, что и все, что в нем, бежит также вперед, что

развитие есть развитие поступательное... Такова видимость,

соблазняющая самых рассудительных. Но девятнадцатое столетие не

есть движение вперед по сравнению с шестнадцатым; и немецкий дух в

1888 году есть шаг назад по сравнению с немецким духом в 1788.

»Человечество= не движется вперед, его и самого-то не существует.

Общий аспект напоминает огромную экспериментальную лабораторию,

где кое-что удается, рассыпанное на протяжении всех времен и эпох, и

несказанно многое не удается, где нет никакого порядка, логики, связи и

обязательности. Как можно не усмотреть, что возникновение

христианства есть декадентское движение?.. Что немецкая реформация

есть вторичное появление в усиленной форме христианского

варварства?.. Что революция разрушила инстинкт, влекший к великой

организации общества?.. Человек не есть шаг вперед по отношению к

животному; культурная неженка - выродок по сравнению с арабом или

корсиканцем; китаец - тип удачный, а именно более устойчивый, чем

европеец.

В) Последние века

Омрачение, пессимистическая окраска - неизбежные спутники просвещения. Около 1770 года уже стали замечать отлив веселости. Женщины полагали со свойственным женщине инстинктом, всегда становящимся на сторону добродетели, что виною тому безнравственность. Гальяни, тот попал прямо в цель: он цитирует стихи Вольтера:

Un monstre gai vaut mieux

Qu'un sentimental ennuyeux.

Если я теперь полагаю, что ушел в просвещении столетия на два вперед от Вольтера и даже Гальяни, который был нечто значительно более глубокое, то насколько же я при этом должен был подвинуться и в омрачении. Оно так и есть: и я своевременно с некоторого рода сожалением стал ограждать себя от немецкой и христианской узости и непоследовательности или даже леопардиевского пессимизма и пустился в поиски наиболее коренных, принципиальных форм (Азия). Но чтобы вынести этот крайний пессимизм (отзвуки которого тут и таи слышатся в моем»Рождении Трагедии=), чтобы прожить, одиноким,»без Бога и морали=, мне пришлось изобрести себе нечто противоположное. Быть может, я лучше всех знаю, почему только человек смеется: он один страдает так глубоко, что принужден был изобрести смех. Самое несчастное и самое меланхолическое животное - по справедливости и самое веселое.

По отношению к немецкой культуре у меня всегда было чувство, что она идет на убыль. То, что я познакомился именно с падающим видом культуры, делало меня часто несправедливым по отношению к явлению европейской культуры во всей ее совокупности. Немцы всегда идут позади, с опозданием: они несут что-нибудь в глубине.

Зависимость от чужих стран, например: Кант - Руссо, сенсуалисты, Юм, Сведенборг.

Шопенгауэр - индийцы и романтика, Вольтер.

Вагнер - французский культ ужасного и большой оперы, Париж и бегство в первобытное состояние (брак брата с сестрой).

Закон идущих в хвосте (провинция за Парижем, Германия за

Францией). Как именно немцы открыли греков (чем сильнее мы развиваем в себе какое-либо стремление, тем привлекательнее становится броситься при случае в его противоположность).

Музыка есть постепенное стихание звука.

Возрождение и реформация. - Что доказывает Возрождение? То, что царство»индивида= может бить лишь краткосрочным. Расточительность слишком велика: отсутствует даже самая возможность собирать, капитализировать, и истощение идет по следам. Есть времена, когда все растрачивается, когда растрачивается даже та сила, при помощи которой собирают, капитализируют, копят богатство к 35

богатству... Даже противники таких движений обречены на

бессмысленное расточение сил - и они быстро приходят к истощению,

обессилению, опустошению.

В реформации мы имеем одичалое и мужицки грубое подобие итальянского ренессанса, вызванное в жизни родственными инстинктами, с тою лишь разницей, что на севере, отсталом и оставшемся на низкой ступени развития, ренессансу пришлось облечься в религиозные формы: понятие высшей жизни еще не отделилось там от понятия жизни религиозной.

И в реформации индивид стремится к свободе:»всякий сам себе священник= - это тоже не более, чем одна из формул распущенности. И действительно, достаточно было одного слова»Евангельская свобода=, чтобы все инстинкты, имевшие основание оставаться скрытыми, вырвались наружу, как свора диких псов, грубейшие потребности внезапно обрели смелость, все стало казаться оправданным... Люди остерегались понять, какую свободу они в сущности разумели, закрывали на это глаза... Но то, что глаза были прикрыты и уста увлажнены мечтательными речами, не мешало тому, что руки загребали все, что им попадалось, что брюхо стало Богом»свободного Евангелия= и что все вожделения зависти и мести утолялись с ненасытной яростью.

Так длилось некоторое время; затем наступило истощение, подобно тому, как это случилось и в южной Европе, но опять-таки грубый вид истощения: всеобщее ruere in servitium- Начался неприличный век Германии.

Рыцарство как добытое с бою положение власти; его постепенное разрушение (и отчасти переход в нечто более широкое, буржуазное). У Ларошфуко налицо сознание основных мотивов этого благородства душевного строя и христиански омраченная оценка этих мотивов.

Продолжение христианства Французской революцией. Соблазнитель

- Руссо: он вновь снимает оковы с женщины, которую с тех пор

начинают изображать все более интересной - страдающей. Затем рабы

и госпожа Бичер-Стоу. Затем бедные и рабочие. Затем порочные и

больные - все это выдвигается на первый план (даже для того, чтобы

вызвать сочувствие к гению, вот уже пятьсот лет они не могли найти

лучшего средства, как изображать его великим страдальцем!). Затем

выступает проклятие сладострастию (Бодлер и Шопенгауэр);

решительнейшее убеждение, что стремление к властвованию есть

величайший из пороков; совершенная уверенность в том, что мораль и

desintiressement тождественные понятия; что»счастье всех= есть цель,

достойная стремлений (т.е. царство небесное по Христу). Мы стоим на

верном пути: небесное царство нищих духом началось. -

Промежуточные ступени: буржуа (как parvenu путем денег) и рабочий

(как последствие машины).

Сравнение греческой культуры и французской времен Людовика XIV...

Решительная вера в себя. Сословие праздных, всячески усложняющих себе жизнь и постоянно упражняющихся в самообладании. Могущество формы, воля к самооформлению.»Счастье= как осознанная цель. Много силы и энергии за внешним формализмом. Наслаждение созерцанием, по-видимому, столь легкой жизни.

Греки представлялись французам детьми.

Три столетия

Различие их чувствительности может быть выражено всего лучше следующим образом.

Аристократизм: Декарт, господство разума - свидетельство суверенитета воли;

Феминизм: Руссо, господство чувства - свидетельство суверенитета чувств, - лживость;

Анимализм: Шопенгауэр, господство похоти, свидетельство суверенитета животности, - честнее, но мрачнее.

Семнадцатый век аристократичен, поклонник порядка, надменен по отношению к животному началу, строг к сердцу, - лишен добродушия и даже души,»не немецкий=, век, враждебный всему естественному и лишенному достоинства, обобщающий и властный по отношению к прошлому, ибо верит в себя. Au fond в нем много хищника, много аскетического навыка, - дабы сохранить господство. Сильное волей столетие, а также - столетие сильных страстей.

Восемнадцатый век весь под властью женщины - мечтательный, остроумный, поверхностный, но умный, где дело касается желаний и сердца, libertin в самых духовных наслаждениях, подкапывавшийся подо все авторитеты; опьяненный, веселый, ясный, гуманный, лживый, пред самим собою, au fond - в значительной мере canaille, общительный...

Девятнадцатый век более животный, подземный: он безобразнее, реалистичнее, грубее - и именно потому»лучше=,»честнее=, покорнее всякого рода действительности, истинней; зато слабый волею, зато печальный и томно-вожделеющий, зато фаталистичный. Нет страха и благоговения ни перед»разумом=, ни перед»сердцем=; глубокая убежденность в господстве влечений. (Шопенгауэр говорил»воля=, но ничего нет характернее для его философии, как отсутствие в ней действительной воли). Даже мораль сведена к инстинкту (»сострадание=).

Огюст Конт есть продолжение восемнадцатого века (господство»du coeur= над»la tete=, сенсуализм в теории познания, альтруистическая мечтательность).

Та степень, в которой стала господствовать наука, указывает, насколько освободилось девятнадцатое столетие от власти идеалов. Известное»отсутствие потребностей=, характеризующее нашу волю, впервые дало возможность развиться научной любознательности и строгости - этому по преимуществу нашему виду добродетели...

Романтизм - подделка под восемнадцатый век, род раздутого стремления к его мечтательности высокого стиля (в действительности порядочное - так и комедиантство и самообман: хотели изобразить сильную натуру, великие страсти).

Девятнадцатый век инстинктивно ищет теории, которые оправдывали бы его фаталистическое подчинение факту. Уже успех Гегеля в противовес»чувствительности= и романтическому идеализму основывался на фатализме его образа мышления, на его вере в то, что преимущество разума на стороне победителей, на его оправдании реального»государства= (вместо»человечества= и т.д.). Шопенгауэр: мы - нечто неразумное и в лучшем случае даже нечто самоупраздняющееся. Успех детерминизма, генеалогического выведения считавшихся прежде абсолютными обязательств, учение о среде и приспособлении, сведение воли к рефлекторным движениям, отрицание воли как»действующей причины=, наконец - полное 37

изменение смысла: воли налицо так мало, что самое слово становится

свободным и может быть употреблено для обеспечения чего-либо

другого. Дальнейшие теории: учение об объективности, о

»бесстрастном= созерцании как единственном пути к истине, - также и

к красоте (вера в»гений= для того, чтобы иметь право подчиняться);

механичность, обезличивающая косность механического процесса;

мнимый»натурализм=, исключение набирающего, сулящего,

истолковывающего субъекта как принцип.

Кант со своим»практическим разумом=, со своим фанатизмом морали - весь еще восемнадцатый век, еще всецело вне исторического движения; невосприимчивый к действительности своего времени, напр. к революции; не затронутый греческой философией; фанатик понятия долга; сенсуалист, на подкладке догматической избалованности.

Возврат к Канту в нашем столетии есть возврат к восемнадцатому веку: захотели снова добыть себе право на старые идеалы и на старые мечты - в этих целях и теория познания,»полагающая границы=, то есть дозволяющая устанавливать по своему усмотрению некое»потустороннее= разума...

Образ мышления Гегеля не далек от Гете: вслушайтесь в слова Гете о Спинозе. Воля к обожествлению целого и жизни, дабы в их созерцании и исследовании обрести покой и счастье. Гегель всюду ищет разума - перед разумом можно смириться и покориться. У Гете особого рода, почти радостный и доверчивый фатализм, не бунтующий, не утомленный, из себя самого стремящийся создать нечто целостное, веруя, что только в целом все освобождается и является благим и оправданным.

Период просвещения, за ним период чувствительности. В какой мере Шопенгауэр принадлежит к периоду»чувствительности= (Гегель - к духовности).

Семнадцатый век болеет человеком, как некоей суммой

противоречий (»l'amas de contradictions=, который мы являем собою); он

стремится открыть человека, откопать его, ввести его в строй: тогда

как восемнадцатый век старается забыть все, что известно о природе

человека, дабы приладить его к своей утопии.»Поверхностный, мягкий,

гуманный= век, восторгавшийся»человеком=.

Семнадцатый век стремится стереть следы индивида, дабы творение имело возможно больше сходства с жизнью. Восемнадцатый век стремится творением вызвать интерес к автору. семнадцатый век ищет в искусстве искусства, как некоторой части культуры; восемнадцатый ведет путем искусства пропаганду реформ социального и политического характера.

»Утопия=,»идеальный человек=, обожествление природы, суетность самовыставления, подчинение пропаганде социальных целей, шарлатанство - вот что к нам перешло от восемнадцатого века.

Стиль семнадцатого века: propre, exact et libre.

Сильный индивид, довлеющий самому себе или перед лицом Бога усердно трудящийся - и эта современная авторская пронырливость, навязчивость - вот крайние противоположности.»Выставлять себя на первое место= - сравните с этим ученых Порт-Рояля.

У Альфиери было понимание высокого стиля.

Ненависть к»burlesque= (лишенному достоинства) и недостаток чувства естественного - вот черта семнадцатого века.

Против Руссо. - К сожалению человек в настоящее время уже не достаточно зол; противники Руссо, говорящие:»человек - хищное животное=, к сожалению, не правы. Не в извращенности человека проклятие, а в изнеженности, в оморалении его. В той сфере, на которую всего ожесточеннее нападал Руссо, тогда еще не сохранялась сравнительно сильная и удачная порода людей (обладающая еще ненадломленными великими аффектами: волею к власти, волею к наслаждению, волею и способностью повелевать). Следует сравнить человека восемнадцатого века с человеком Возрождения (или человека семнадцатого века во Франции), чтобы заметить, в чем тут дело: Руссо - симптом самопрезрения и разгоряченного тщеславия - и то, и другое показатели недостатка доминирующей воли: он морализирует и, как человек затаенной злобы, ищет причину своего ничтожества в господствующих классах.

Вольтер - Руссо. - Природное состояние - ужасно, человек - хищные зверь, наша цивилизация - неслыханный триумф над этой природой хищного зверя: так умозаключал Вольтер. Он ценил смягчение нравов утонченности, духовные радости цивилизованного состояния; он презирал ограниченность, даже в форме добродетели, недостаток деликатности, даже у аскетов и монахов.

Руссо больше всего занимало нравственное несовершенство человека: словами»несправедливо=,»жестоко= всего легче разжечь инстинкты угнетенных, которые обыкновенно сдерживаются страхом vetitum'a и немилости, причем их совесть предостерегает их от бунтарских вожделений. Эти эмансипаторы стремятся прежде всего к одному: сообщить своей партии пафос и позы высшей натуры.

Руссо: норма строится у него на чувстве; природа - как источник справедливости; человек совершенствуется в меру того, насколько он приближается к природе (по Вольтеру - в меру того, насколько он от нее отдалился). Одни и те же эпохи для одного суть эпохи прогресса Гуманности, для другого это - эпохи увеличения несправедливости и неравенства.

Вольтер понимает umanita все еще в смысле Ренессанса, также и virtu (как»высокую культуру=), он борется за интересы»des honnetes gens= и»de la bonne compagnie=, за интересы вкуса, науки, искусства, самого прогресса и цивилизации.

Борьба загорается около 1760 г.: женевский гражданин и le seigneur de Ferney. Только с этих пор Вольтер становится представителем своего века, философом, представителем терпимости и неверия (до тех пор он лишь un bel esprit). Зависть и ненависть к успеху Руссо подвигли его вперед,»на вершины=.

Pour»la canaille= un dieu remunerateur et vengeur - Вольтер.

Критика обеих точек зрения по отношению к ценности цивилизации. Социальное изобретение для Вольтера - прекраснейшее из всех: нет цели выше, как поддерживать и усовершенствовать его; в том то и honnetete, чтобы чтить социальные обычаи; добродетель - подчинение 39

известным необходимым»предрассудкам= в интересах поддержания

»общества=. Миссионер культуры, аристократ, сторонник победоносных

господствующих классов и их оценок. Руссо же остался плебеем и как

homme de lettres, - это было неслыханно; его дерзкое презрение ко

всему тому, чем он сам не был.

Болезненное в Руссо наиболее восхищало и вызывало подражание. (Ему родственен лорд Байрон; он также взвинчивал себя и принимал возвышенные позы, разжигал в себе мстительный гнев; позднее, благодаря Венеции, он пришел к равновесию и понял, что более облегчает и примиряет... l'insouciance).

Руссо горд тем, что он есть, несмотря на свое происхождение; но он выхолит из себя, когда ему об этом напоминают...

У Руссо несомненное помешательство, у Вольтера - необычное здоровье и легкость. Затаенная злоба (rancune) больного; периоды его сумасшествия - также периоды его презрения к людям и недоверчивости.

Защита Провидения у Руссо (против пессимизма Вольтера), - он нуждался в Боге, чтобы иметь возможность кинуть проклятием в общество и цивилизации; все должно было само по себе быть хорошим, как сотворенное Богом; только человек извратил человека.»Добрый человек= как природный человек был чистейшей фантазией, но в связи с догматом авторства Божия - нечто возможное и обоснованное.

Романтика а lа Руссо. - Страсть (»верховное право страсти=), естественность, пленение безумием (дурачество, признаваемое за величие); мстительная злоба черни в качестве судии, безрассудное тщеславие слабого (»в политике уже в течение ста лет избирали вождем больного=).

Кант: сделал приемлемым для немцев теоретико-познавательный скептицизм англичан:

1) связав с ним моральные и религиозные интересы немцев, подобно тому, как на том же основании академики позднейшего периода использовали скепсис как подготовление к платонизму (vide Августин), или как Паскаль использовал даже этический скепсис, чтобы пробудить (»оправдать=) потребность в вере;

2) снабдив его схоластическими выкрутасами и вычурами и этим сделав его приемлемым для научно формального вкуса немцев (ибо Локк и Юм сами по себе были еще слишком ясны, прозрачны, т.е. измеряя немецким мерилом,»слишком поверхностны=...).

Кант: неважный психолог и знаток человека; грубо заблуждающийся относительно ценности великих исторических моментов (Французская революция); фанатик морали а lа Руссо; с подпочвенным христианством оценок; догматик с головы до пят, но с тяжеловесным недовольством этой своей наклонностью вплоть до желания тиранить ее, но тотчас же утомляющийся и скепсисом; еще не овеянный ни единым дуновением космополитических вкусов и античной красоты... задерживатель и посредник, лишенный оригинальности (как Лейбниц посредничал и перекидывал мосты между механикой и спиритуализмом, Гете - между вкусом восемнадцатого века и вкусом»исторического понимания= (по существу своему носящего характер экзотизма, как немецкая музыка - между французской и итальянской музыкой, как Карл Великий - между imperium Romanum и национализмом; - задерживатель par excellence).

В какой мере христианские столетия с их пессимизмом были более сильными столетиями, нежели восемнадцатый век - этому соответствует трагический век в Греции.

Девятнадцатый век против восемнадцатого века. В чем-то наследует ему, в чем-то идет назад (меньше тонкости мысли, вкуса), в чем-то превосходит его (мрачнее, реалистичнее, сильнее).

Какое значение имеет тот факт, что Campagna romana возбуждает в нас определенные чувства? А также и годы?

Шатобриан в письме от 1803 года к г. де Фонтану передает первое впечатление от Campagna romana.

Президент де Бросс говорит о Campagna romana:»il fallait que

Romulus fut ivre, quand il songea a batir une ville dans un terrain aussi laid=.

Делакруа также не любил Рима, он нагонял на него страх. Он был без ума от Венеции, как Шекспир, как Байрон, как Жорж Санд. Нерасположение к Риму испытывал также Теофиль Готье и Рихард Вагнер.

Ламартин восхваляет Сорренто и Позилиппу.

Виктор Гюго восторгается Испанией,»раrсе que aucune autre nation n'a moins emprunte a l'antiquite, parce qu'ello n'a subi aucune influence classique=.

Две великие попытки преодолеть восемнадцатый век:

Наполеон, вновь пробудивший мужа, воина и великую борьбу из-за власти - замыслив Европу как политическое целое.

Гете, возмечтавший о единой европейской культуре, полностью наследующей всю уже достигнутую»гуманитарность=.

Немецкая культура нашего века возбуждает к себе недоверие - в музыке недостает того полного, освобождающего и связывающего элемента»Гете=.

Перевес музыки у романтиков 1830 и 1840 годов. Делакруа. Энгр, страстный музыкант (культ Глюка, Гайдна, Бетховена, Моцарта), говорил своим ученикам в Риме:»si je pouvais vous rendre tous musiciens, vous у gagneriez comme peintres=; равным образом Горас Вернэ, с его особенной страстью к Дон Жуану (как об этом свидетельствует в 1831 году Мендельсон); равным образом Стендаль, который говорит о себе:»Combien de lieues ne ferais-je pas a pied, et a combien de jours de prison ne me soumetterais-je pas pour entendre Don Juan ou le Matrimonio segreto; et je ne sais pour quelle autre chose je ferais cet effort=. В то время ему было 56 лет отроду.

Заимствованные формы, например Брамс, как типичный»эпигон=; образованный протестантизм Мендельсона имеет тот же характер (здесь поэтически воспроизводится некоторая былая»душа=...);

- моральные и поэтические постановки у Вагнера, одно искусство

как средство по нужде для возмещения недостатков другого;

-»историческое понимание=, поэзия саги, как источник вдохновения;

- то типичное превращение, наиболее ярким примером которого

между французами может служить Г. Флобер, а между немцами Рихард

Вагнер; как романтическая вера в любовь и будущее уступает место стремлению в»ничто= с 1830 по 1850 год.

Отчего немецкая музыка достигает кульминационного пункта ко времени немецкого романтизма? Отчего нет Гете в немецкой музыке? И зато сколько Шиллера, вернее, сколько»Теклы= в Бетховене!

В Шумане - Эйхендорф, Уланд, Гейне, Гофман и Тик. В Рихарде Вагнере - Фрейшютц, Гофман, Гримм, романтическая сага, мистический католицизм инстинкта, символизм,»свободомыслие страсти= (замысел Руссо).»Летучий Голландец= отзывается Францией, где в 1830 le tenebreux был типом соблазнителя.

Культ музыки, культ революционной романтики формы. Вагнер резюмирует романтизм, ненецкий и французский.

Рихард Вагнер остается, если рассматривать его лишь в отношении ценности его для Германии и немецкой культуры, большой загадкою, может быть несчастьем для немцев, во всяком случае некоим роком, но что в этом? Разве он не нечто большее, чем только немецкое событие? Мне даже кажется, что он менее всего принадлежит Германии; ничто там не было к нему подготовлено, весь тип его остался прямо чуждым, странным, непонятным, непонятным для немцев. Однако все остерегаются в этом сознаться: для этого мы слишком добродушны, слишком неотесаны, слишком немцы.»Credo quia absurdus est=: этого хочет и хотел и в данном случае немецкий дух - и верит пока всему, чему Вагнер хотел бы, чтоб о нем верили. Немецкому духу во все времена in psychologicis не хватало тонкости и прозрения. В настоящее время, когда он находится под гнетом патриотизма и самолюбования, он на глазах становится все и неповоротливее, и грубее: где уж ему до проблемы Вагнера!

Немцы пока не представляют из себя ничего, но они становятся чем-то; следовательно, у них еще нет культуры, - следовательно, у них и не может еще быть культуры! Они еще не представляет ничего; это значит, что они и то, и се. Они становятся чем-то; это значит, что со временем они перестанут быть и тем, и сем. Последнее в сущности только пожелание, пока еще даже не надежда; но к счастью это - такое пожелание, опираясь на которое можно жить, это настолько же дело воли, работы, воспитания, подбора и дрессировки, насколько и дело негодования, стремления, ощущения недостаточности, неудовольствия, даже озлобления, - короче, мы, немцы, желаем чего то от себя, чего от нас до сих пор еще не требовали, - мы желаем чего-то большего.

То, что этому»немцу, какого еще нет=, довлеет нечто лучшее, чем современное немецкое»образование=; то, что все пребывающие в этом процессе»становления= должны приходить в бешенство, когда они встречаются с довольством в этой области, с нахальным»самоуспокоением= и»каждением перед собой=; - это - мое второе положение, от которого я все еще не имею оснований отказаться.

С) Признаки подъёма сил

Основное положение: некоторая доля упадка присуща всему, что характерно для современного человека, но рядом с болезнью подмечаются признаки неиспытанной еще силы и могущества души. Те же причины, которые вызывают измельчение людей, влекут более сильных и более редких вверх к величию.

Конечный вывод: допускающий двоякое толкование характер нашего современного мира. Одни и те же симптомы могут указывать и на падение, и на силу.

Признаки силы, достигнутой зрелости могли бы быть ошибочно приняты за слабость, если в основу будет положена традиционная (отсталая) оценка чувства. Одним словом, чувство, как мерило ценности не на высоте времени.

Если обобщить. Чувство ценности всегда отстает: оно выражает условия сохранения, роста, соответствующие гораздо более раннему времени: оно борется против новых условий существования, под влиянием которых оно не возникало и которых оно неизбежно не понимает: оно тормозит, возбуждает подозрение против всего нового...

Проблема девятнадцатою века. - Связаны ли между собою его слабые и сильные стороны? Иссечен ли он из одного куска? Обусловлены ли какой-либо высшей целью, как нечто более высокое, разнообразие и противоречивость его идеалов? - Ибо это могло бы быть предопределением к величию - расти в такой страшной напряженности противоречий. Недовольство, нигилизм могли бы быть хорошими знамениями.

Общий вывод. Фактически всякое крупное возрастание влечет за собой и огромное отмирание частей и разрушение: страдание, симптомы упадка характерны для времен огромных движений вперед; каждое плодотворное и могущественное движение человеческой мысли вызывало одновременно и нигилистическое движение. Появление крайней формы пессимизма, истинного нигилизма, могло бы быть при известных обстоятельствах признаком решительного и коренного роста, перехода в новые условия жизни. Это я понял.

А

Нужно отправляться от полного и смелого признания ценности нашего современного человечества; не надо поддаваться обману видимости: это человечество не так»эффектно=, но оно представляет несравненно большие гарантии устойчивости, его темп медленнее, но самый такт много богаче. Здоровье прибывает, действительные условия для создания крепкого тела поняты и мало-помалу созидаются,»аскетизм= ironice. - Боязнь крайностей, известное доверие к»истинному пути=, отсутствие мечтательности, пока что попытка вжиться в более узкие ценности (как то:»отечество=,»наука= и т.д.). 43

Эта картина в общем все еще была бы двусмысленной: это могло бы быть восходящим, но также, пожалуй, и нисходящим движением жизни.

В

Вера в»прогресс= - для низшей сферы разумения она может сойти за признак восходящей жизни, но это самообман;

для высшей сферы разумения - за признак нисходящей.

Описание симптомов:

Единство точки зрения; неустойчивость а установке масштаба ценностей.

Страх перед всеобщим»Напрасно=.

Нигилизм.

Собственно говоря, нам уже более и не нужно противоядие против первого нигилизма: жизнь теперь уже не настолько необеспечена, случайна и бессмысленна у нас в Европе. Теперь, уже не нужно такое чрезмерное потенцирование ценности человека, ценности зла и т.д., - мы допускаем значительное понижение этой ценности, мы можем вместить и много бессмысленного и случайною: достигнутая человеком сила позволяет смягчить суровость муштровки, самым сильным средством которой была моральная интерпретация.»Бог= - это слишком крайняя гипотеза.

Если наше очеловечение в каком-либо смысле может считаться действительно фактическим прогрессом, то только в том, что мы больше не нуждаемся в крайних противоположностях, вообще ни в каких противоположностях...

мы приобрели право любить наши внешние чувства, мы во всех

степенях и отношениях одухотворили их и сделали их архаистическими;

мы приобрели право на все те вещи, которые до сих пор

пользовались самой дурной славой.

Переворот в порядке рангов. Фальшивомонетчики благочестия, священники, становятся для нас чандалой: они заняли место шарлатанов, знахарей, фальшивомонетчиков, колдунов: мы считаем их за развратителей воли, за величайших клеветников на жизнь и мстителей жизни, за возмутителей в среде неудачников. Из касты прислужников, шудр, мы сделали наше среднее сословие, наш»народ=, то, чему мы вручили право на политические решения.